Текст книги "Пароль — Родина"
Автор книги: Лев Самойлов
Соавторы: Борис Скорбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Встреча была теплой и радостной. Капитан Владимир Владиславович Жабо, высокий светловолосый литовец, бывший командир кавалерийского эскадрона, и обнимал, и упрекал бойцов, так как из-за них ему пришлось застрять здесь, вместо того чтобы сейчас уже действовать, воевать. Но раз полковник приказал ждать вызова – надо ждать.
На просьбу Карасева не откладывать налет на Угодский Завод Жабо резонно ответил:
– Нет, нет… Поспешишь – людей насмешишь. Пока не получу сигнала от полковника – никуда не двинусь.
Такого же мнения придерживались младший политрук Лившиц, лейтенант Климов, сержант Казаков. Они тоже говорили, что под бомбежкой оторвались от полковника Иовлева, но надеялись, что он вскоре подаст о себе весть.
Чтобы не терять времени зря, Жабо предложил пока что детально разработать план нападения на гарнизон гитлеровцев в Угодском Заводе и вместе с Карасевым и Гурьяновым засел за работу.
В течение нескольких дней от полковника Иовлева не было никаких вестей. Оказалось, что он сумел с наличными силами полубатальона выполнить поставленную штабом Западного фронта задачу и в помощи своего второго эшелона не нуждался. 19 ноября 1941 года полковник Иовлев снова появился в деревне Муковнино и сказал, что будет двигаться к Москве, точнее – к штабу Западного фронта и после небольшого отдыха пойдет на выполнение нового задания.
– А как же быть с разгромом гитлеровцев в Угодском Заводе? – спросил Карасев. – Ведь вы, товарищ полковник, обещали помочь.
– Верно, обещал. Но все-таки надо спросить у начальства. Давайте свяжемся с генералом армии Жуковым.
Но связаться со штабом Западного фронта оказалось не так просто. Мороз, необычно суровый для ноября, крепчал уже третий день. Замерзшие батареи партизанской рация отказали, и радист напрасно бился и хлопотал вокруг своей аппаратуры. Жабо, Климов, секретарь партбюро батальона Сергей Щепров и, конечно, Карасев с Гурьяновым нетерпеливо подгоняли радиста и даже несколько раз чертыхнулись по его адресу.
Простой, очень удачный в боевой обстановке выход нашел сам радист. Он лег на снег спиной, расстегнул свой полушубок и положил на грудь злосчастные батареи. Бережно укутав их полами полушубка, радист долго лежал на заснеженной земле, а вокруг него стояли и ходили командиры, бойцы, партизаны.
– Ну как, скоро отогреются твои батареи? – несколько раз спрашивал Гурьянов.
– Грею, товарищ комиссар, – отвечал радист. – Как будет готово – доложу.
Утром 20 ноября полковник Иовлев получил, наконец, санкцию командования Западного фронта оставить на месте часть сил во главе с капитаном Жабо для совместных действий с партизанами.
– Приказ – закон для нашего брата войсковика, – сказал Иовлев. – Теперь давайте, други, договариваться, что к чему.
По предложению полковника Иовлева был сформирован сводный отряд из бойцов батальона особого назначения, в подразделения которого влились местные партизаны. Командиром сводного отряда Иовлев назначил капитана Жабо, комиссаром младшего политрука Лившица, начальником штаба – сержанта Казакова. Карасев возглавил партизанскую группу, Гурьянов остался ее комиссаром. На прощание полковник пожелал сводному отряду действовать напористо, энергично и по возможности беречь людей.
– Кроме комиссара, я вам оставляю нашего парторга Щепрова, – сказал Иовлев. – Он во всем поможет. Ну, счастливо!..
Иовлев со своими бойцами ушел, а Жабо сразу же собрал командиров и комиссаров на оперативное совещание.
– Итак, нас теперь немало, – удовлетворенно сказал Жабо. – Триста два человека. Помножим каждого на энтузиазм, патриотизм и внезапность налета. Если удастся наш план, тогда фашистам не сдобровать.
И ВЕЧНЫЙ БОЙ!..
И вечный бой!..
Покой нам только снится.
Эти поэтические строки Александра Блока стали как бы жизненным девизом молодого литовского парня, шахтера и сына шахтера Владимира Жабо. Короткие, полные глубокого философского смысла, они выражали сущность характера Володи: трудолюбие, настойчивость, целеустремленность и влюбленность в революцию, раскрывшую перед всеми советскими людьми широкие и увлекательные дороги. Немногословный, скромный, с тихим голосом, с голубыми глазами на приветливом улыбчатом лице, Володя буквально преображался, если слышал брань или замечал, что кто-либо из ребят учится или работает спустя рукава. В такие минуты глаза его сердито щурились, и он, не скрывая гнева, покрикивал на провинившегося и забрасывал его множеством укоризненных и едких вопросов:
– Ты что это себе позволяешь?.. Забываешь, что ты – человек советский?.. Приучаешься матом прикрывать свою душевную пустоту?..
И удивительно – никто на Володю не обижался. Только иной раз провинившийся отмахивался: «Да ну тебя!» – и в свою очередь спрашивал:
– И в кого ты такой уродился, Вовка?
– В кого? В Советскую власть. Она наша общая мать, и ради нее я готов и на труд и на бой.
– Да с кем воевать-то?..
– Этого я не знаю. Но если придется, будь уверен, что в хвосте не окажусь.
Чувство сопричастности со всем, что происходило в стране, никогда не покидало Владимира Жабо, и он не мыслил себе жизни пассивной, бездеятельной или, как он выражался, никчемной.
– Есть, пить, спать – это всякий сумеет. А ты живи так, чтобы от тебя на земле след остался, чтобы ты был достойным сыном своей Родины. Иначе – грош тебе цена.
Посторонним могло показаться, что этот красивый статный парень произносит, как на митинге, какие-то возвышенные или высокопарные слова. А в действительности, в каждой такой фразе, в каждом поступке он раскрывался весь, целиком, и это невольно выделяло его среди многочисленных друзей и заставляло глядеть на Володю как на старшего или как на умудренного жизнью и опытом учителя и воспитателя. Все это происходило естественно, ненавязчиво и получалось как-то само собой: просто его любили и уважали.
– Эх, ребята, – говорил иногда Владимир Жабо. – Об одном я жалею: слишком поздно родился. Мне бы штурмовать Зимний, воевать в гражданскую, бить интервентов и белогвардейцев…
– Ну, в таком разе ты теперь был бы уже старый и нянчил внуков.
– Не беда! Растить детей и нянчить внуков тоже надо уметь… А не спеть ли нам, ребята? – неожиданно прерывал он самого себя. – Прогуляемся в клуб.
В небольшой комнате клуба, называвшейся почему-то гостиной, Володя садился к роялю, и его длинные тонкие пальцы, совсем не похожие на пальцы шахтера, быстро бежали по клавишам старенького рояля, начиная песню за песней: «Молодая гвардия», «Наш паровоз», «Мы красные кавалеристы»…
– Тебе бы кавалерийским эскадроном командовать и вести его в бой, а не слесарить на врубовой машине, – замечал кто-то.
– Если доведется – буду кавалеристом. Ворошилов тоже был слесарем, Будущее покажет.
И это будущее, которое уже стояло за гранью юности, показало, что от мечтаний до действительности – только шаг. Нет, не зря блоковские стихи всегда жили в нем и сопутствовали на всех трудных перекрестках яркой, но, к сожалению, короткой жизни Владимира Владиславовича Жабо.
Прежде чем в начале ноября 1941 года появиться в Москве, а затем отправиться в Подмосковье, на бывшую дачу Максима Горького, где размещался батальон особого назначения Западного фронта, Владимир Жабо уже прошел большой трудовой, военный и партийный путь. Из восторженного юноши-комсомольца, увлекавшегося поэзией и мечтавшего о подвигах во славу Родины, он превратился в кадрового военного, опытного командира-пограничника, офицера не только по должности, а и по призванию. Армейское обмундирование ладно сидело на его стройной фигуре, ремень туго затянут, а сапоги начищены до блеска.
В кармане его гимнастерки лежало предписание – отправиться в штаб батальона особого назначения и принять должность заместителя комбата по разведке. Пора бы уже на пригородный поезд, но Владимиру обязательно хотелось побывать на Красной площади, у Мавзолея Ленина.
И вот высокий статный капитан пограничных войск, чуть прихрамывая и опираясь на гладко выструганную палочку, остановился напротив Мавзолея и долго, задумчиво наблюдал за сменой воинского караула. Четкие уверенные приемы солдат караула, отработанные до виртуозности, их мерный солдатский шаг порадовали сердце отличного строевика капитана Жабо. «Да, здесь, у Мавзолея Ленина, вождя революции, иначе нельзя», – подумал он, не замечая, что за ним внимательно наблюдает неизвестный человек в стареньком темном пальто и порыжевшей мятой кепке.
– Любуетесь, товарищ командир? – неожиданно спросил незнакомец. Был он худ, костляв, а голос звучал глухо, и как показалось Жабо, иронически.
– Любуюсь! – откровенно ответил Жабо. – Ведь это – Красная площадь. Ленин!..
В какое-то неуловимое мгновение по лицу незнакомца промелькнула растерянность, будто он ожидал совсем иного ответа. Но он тут же деланно улыбнулся и отрывисто проговорил:
– Правильно!.. Закурим?
– Нет, нет, здесь нельзя, – спохватился Жабо. Он быстро вынул изо рта трубку из красного дерева с искусно вырезанной головой Мефистофеля и, вытряхнув табак, спрятал в карман шинели.
– Нельзя так нельзя, – согласился незнакомец. – Площадь площадью и останется… А немцы уже под Москвой.
Этой неожиданной концовкой он как бы хотел поразить капитана, которого уже давно заприметил и по каким-то своим соображениям решил, что с ним стоит поговорить откровенно или, во всяком случае, познакомиться.
– Наполеон был не только под Москвой, а даже в самой Москве, – усмехнулся Жабо. – А чем все это кончилось?
– О-о, вы, оказывается, знаете историю? – удивился непрошеный собеседник. – Наверно, сейчас поясните популярно мне, что кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет.
– Что ж, слова правильные и вещие. – И вдруг, с внезапно охватившей неприязнью, капитан спросил: – Вы – москвич?
– Предположим, – уклончиво ответил незнакомец.
– Почему – предположим? – продолжал допытываться Жабо. – Если не москвич, то откуда сюда пожаловали? И зачем?
– Если вас так интересует, могу удовлетворить любопытство. Из-под Смоленска я. Учитель истории. Бывший. Как немцы стали приближаться, я подался сюда, поискать родственников и работу.
– Документы при вас? – по старой пограничной привычке строго спросил Жабо.
– Документы?.. А как же, есть. Теперь без документов нельзя.
Он неторопливо полез в боковой карман пальто и протянул капитану паспорт и справку – небольшой клочок бумаги со штампом Смоленского горсовета.
Жабо быстро просмотрел документы: паспорт на имя Митрофана Ивановича Склярова, 1903 года рождения, русский, невоеннообязанный. Справка свидетельствовала, что Скляров эвакуировался из Смоленска в виду приближения линии фронта. Все вроде в порядке, но Жабо интуитивно чувствовал, что неприязнь к стоявшему перед ним человеку и подозрительность оправданы. Чем-то этот заросший густой щетиной случайный встречный был неприятен, и даже интонация его слов о том, что немцы уже под Москвой, была непонятной. Что он – радуется или печалится?
– Почему невоеннообязанный?
– Чахотка, капитан. И до чего же вы дотошный!
Чахотка. Уже давно это слово вышло из русской речи. Хотя, может, там, в Смоленске, оно еще живет.
– И московской прописки у вас нет, гражданин, – неожиданно заметил Жабо, листая паспорт. – Где же вы живете?
– Пока в Мытищах, не то в комнатке, не то в сарайчике. Все хочу устроиться по своей специальности или в ополчение податься.
– На какие же средства существуете?
– Вот именно – существую, а не живу. Были кое-какие сбережения, подходят к концу. А для армии – хворый. Брезгуют…
– Ну, в ополчение не только здоровяки идут, – перебил Жабо. – А вообще-то надо поближе с вами познакомиться, – закончил Жабо и… спрятал документы незнакомца в карман шинели. Он решил, что в такое тревожное время, раз возникло подозрение, надо человека проверить. В годы службы на границе сколько раз случалось, что первичное, незначительное подозрение потом приводило к разоблачению разветвленной сети вражеской агентуры.
В это время по площади проходил воинский патруль. Жабо поднял руку и окликнул старшего патруля – лейтенанта с седыми висками. Капитан попросил лейтенанта помочь доставить «учителя» в комендатуру НКВД. Тот охотно согласился. Пока они шли к площади Дзержинского, задержанный все время возмущался, что «хватают невинных людей», и замолчал лишь после того, как Жабо резко бросил:
– Фашисты недалеко. Понятно?!
– Понятно, понятно… – пробормотал задержанный. – Ведите, ваше дело такое.
В комендатуре НКВД Жабо сдал задержанного дежурному оперативному работнику, рассказал о случайной встрече на Красной площади, о возникших у него подозрениях, подписал протокол своих показаний и лишь после этого отправился к месту назначения. На прощанье майор госбезопасности со значком почетного чекиста на гимнастерке сказал:
– Примерно через недельку, если еще не уедете на фронт, загляните. Моя фамилия Карлов. Майор Карлов. Может быть, смогу вас проинформировать. Мой добавочный телефон – 3—45.
Уже сгущались сумерки, когда Владимир Жабо появился в кабинете командира батальона особого назначения Западного фронта полковника Иовлева и официально представился.
– Когда приехали? – спросил Иовлев, о котором Жабо слыхал, что тот – старый кадровый офицер, участник гражданской войны, и это обстоятельство заранее вызывало у Жабо симпатию и уважение к командиру. – Садитесь.
– Приехал еще утром, товарищ полковник.
– Почему же задержались? Поезд опоздал? Или в отделе кадров долго оформлялись?
– Нет, в отделе кадров все оформили быстро. Но потом я пошел на Красную площадь – когда там еще побывать придется, – и вот что приключилось.
Жабо рассказал Иовлеву обо всем, что произошло на Красной площади, и добавил:
– Если задержал невинного человека – придется извиниться. А на всякий случай проверка не помешает.
– Правильно, – согласился Иовлев. – Фашисты все время осуществляют массовую заброску своей агентуры. Нашим чекистам работы хватает… Ну, а теперь – к делу. С военкомом батальонным комиссаром Стригуновым, с начальником штаба майором Латышевым и секретарем партбюро политруком Щепровым встретитесь сегодня же. Они помогут вам поближе познакомиться с личным составом, с их боевой, политической и специальной подготовкой. Народ у нас как на подбор. Золотые люди. Отбирали индивидуально и тщательно. Ваше личное дело я тоже просматривал. Но лучше всего – рассказ живого человека. Так что, капитан, рассказывайте о себе.
К такого рода разговорам Жабо никак не мог привыкнуть. Рассказывать подробно о себе казалось неудобным – ведь все, что нужно, в личном деле записано… Но раз полковник просит или приказывает, надо подчиниться и как можно короче повторить основные сведения о себе. Это вполне естественно – ведь полковнику небезразлично, кто у него будет заместителем, как поведет себя в бою. Батальон-то лишь по названию батальон, а фактически это отборная часть особого назначения.
И Жабо, как можно короле и скромнее, стал рассказывать.
Родился он в Донбассе, в городе Алчевске, в 1909 году. Учился в Горнопромышленном училище, так как, следуя семейной традиции, собирался трудиться на шахте, где смолоду работали отец, брат и все ближайшие родственники.
– Я хоть и литовец по национальности, но фактически – потомственный русский шахтер, – не без гордости сказал он и заметил, как полковник удовлетворенно кивнул головой.
Закончив училище, Владимир работал на шахте слесарем по врубовым машинам, со всеми заданиями справлялся, когда требовалось – оставался на вторую смену. Но его не оставляла давняя мечта стать военным – кавалеристом или танкистом. Поэтому в 1929 году поступил в кавалерийское училище, где прошел отличную воинскую и политическую выучку. И весь дальнейший его жизненный путь связан с беспокойной военной службой, которую он, кстати, называл не службой, а более возвышенно – служением. Да так оно и было: служба означала выполнение определенных обязанностей, а служение требовало идейной убежденности, партийного понимания необходимости своего места в жизни, полной отдачи сил и знаний бойцам, которыми приходилось командовать. А командовал он сначала взводом в Харьковском пограничном училище (как он любил этих ребят – красных курсантов, и как они любили его – внимательного и требовательного, отзывчивого и строгого…), затем перекочевал на границу, где стал начальником маневренной группы погранотряда, а с декабря 1939 года, до начала Великой Отечественной войны, был начальником отделения штаба пограничного отряда.
Война уже бушевала вовсю, а здесь, на южной границе, было сравнительно тихо, не то что на Западе. Но кадровый военный, коммунист с 1931 года, Владимир рвался на фронт и стал осаждать начальство рапортами с просьбой отправить его на передовую. С такими же просьбами обращались многие его товарищи, многим отказывали: ждите, когда понадобитесь, а пока – ваше место здесь.
Но Жабо добился своего, и вскоре с южной границы был направлен на Запад и назначен заместителем командира 909-го стрелкового полка 247-й дивизии.
«И вечный бой!.. Покой нам только снится…» Теперь эти поэтические строки стали действительностью. День за днем, ночь за ночью, бой за боем…
– Вы, кажется, были ранены? – спросил полковник Иовлев.
Да, в одном из боев пулевое ранение вывело на некоторое время капитана Жабо из строя. Пришлось лечь в госпиталь. «Товарищ военврач, уже все в порядке, меня пора выписать», – не раз обращался Жабо к медикам. Но они уже привыкли к таким просьбам и внешне равнодушно отказывали. И когда врачи решили его выписать, Жабо, не теряя времени, поспешил за назначением. И вот в руках предписание – явиться в распоряжение командира батальона особого назначения Западного фронта на должность заместителя комбата. Неважно, что был заместителем командира полка, а теперь станет замкомбата. Но ведь это не просто стрелковый батальон, а особого назначения. Капитан понимал, что значат эти слова: «шуровать» во вражеских тылах, бить противника на его важнейших коммуникациях, вести разведку в самых трудных местах, где скапливается гитлеровская техника и живая сила… Поэтому, честно говоря, Жабо был вполне доволен полученным назначением.
Полковник внимательно слушал своего нового заместителя, затем перебил его вопросом:
– При каких обстоятельствах были ранены?
Именно об этом Жабо не хотелось говорить, чтобы не показаться нескромным. Поэтому он отговорился:
– Пуля, как говаривал Суворов, дура. Нашла меня и продырявила.
А в действительности было так.
Однажды «у незнакомого поселка, на безымянной высоте» подразделения стрелкового полка, отбив несколько ожесточенных атак фашистских танков и пехоты, заняли оборону и зарылись в землю. Бойцы окапывались, приводили в порядок оружие, готовили связки гранат и бутылки с горючей смесью. И все посматривали: не покажутся ли вновь немецкие танки и автоматчики?..
Прошел час томительного ожидания, и вот показались четыре фашистских танка, а за ними в отдалении бежали автоматчики. Наиболее дальнозоркие бойцы даже без биноклей могли разглядеть, что у автоматчиков рукава мундиров засучены по локоть, а на поясах болтаются гранаты с длинными ручками.
Капитан Жабо находился в первом батальоне, который прикрывал дорогу к густому лесу и раскинувшимся неподалеку строениям совхоза. Первыми же очередями из танковые крупнокалиберных пулеметов был убит командир батальона. Командование принял на себя Жабо. По его приказу бойцы пропустили над собой вражеские танки, затем гранатами и бутылками с горючей смесью подожгли их. Охваченные пламенем, машины с крестами на бортах завертелись, скрежеща сорванными гусеницами. А как только гитлеровские автоматчики приблизились, Жабо вскочил во весь рост и неестественно громким для себя голосом крикнул:
– Вперед, за мной! В атаку! Бей фашистскую сволочь!
Стреляя из автомата, он успел пробежать метров тридцать, но неожиданно споткнулся и упал, раскинув руки. Две пули попали ему в ногу, но он, превозмогая боль, при помощи связных продолжал управлять боем. И лишь когда уцелевшие остатки немецкого полка побежали назад и скрылись за бугром, капитан Жабо в изнеможении перевернулся на спину и закрыл глаза. Подоспевшие санитары отнесли его в медсанбат.
Всех этих деталей Жабо, естественно, не рассказал полковнику, но тот, видимо, уже угадал скромность в характере капитана и, улыбнувшись, подытожил:
– Значит, бой для вас не новость, А впереди у нас еще много боев. Пока устраивайтесь и готовьтесь. Через несколько дней выступаем. Только не удивляйтесь и помните об одном: мы будем и войсковиками, и диверсантами, и партизанами, и разведчиками. По обстоятельствам.
Прошло четыре дня. За это короткое время Владимир Жабо перезнакомился со всеми бойцами и командирами батальона и успел завоевать уважение и любовь своей внимательностью, отзывчивостью, умением дать дельный совет, откровенно побеседовать по душам.
– Видать, командир обстрелянный, – говорили о нем бойцы. – С таким можно воевать.
Однажды полковник Иовлев направил капитана Жабо в Москву, в штабе отдельной мотострелковой бригады особого назначения, чтобы ускорить доставку батальону зимнего обмундирования и станковых пулеметов. Выполнив поручение, Жабо решил наведаться в НКВД, чтобы узнать дальнейшую судьбу своего «крестника». Майор Карлов встретил капитана сияющей улыбкой.
– Очень рад видеть вас, дорогой капитан. Могу сообщить, что вы не ошиблись. Неплохую птаху захватили. А с ее помощью окольцевали и вторую.
Эксперты НКВД после обработки паспорта установили, что бланк – подлинный, но все записи в нем сделаны недавно, два-три месяца назад. Тщательный обыск в Мытищах, где «учитель» квартировал в избушке старухи пенсионерки, дал богатый «улов»: в небольшом чемоданчике помещались портативный, но мощный радиопередатчик, два пистолета с запасными обоймами, различные фальшивые справки из разных советских военных госпиталей, командировочные удостоверения, код, радиошифр и прочие шпионские документы.
Но самое главное заключалось в том, что задержанный «учитель» признался в недавно полученном задании немецкого абвера: в первой декаде ноября он должен был установить связь со вторым крупным фашистским агентом по кличке «Нибелунг». Его предполагалось перебросить в Москву с Запада, через оккупированную Белоруссию. «Нибелунга», одетого в форму капитана советских пограничных войск, надо было искать на Красной площади, неподалеку от Мавзолея Ленина, где даже теперь, в суровое военное время, всегда задерживались небольшие группы людей, главным образом командировочных, так сказать – транзитных. Пароль таков. «Учитель», подойдя к «капитану», которого в лицо не знал, задает вопрос: «Любуетесь, товарищ командир?» Отзыв: «Каждый советский человек, попадая в Москву, не может не побывать у Мавзолея».
Майор Карлов довольно рассмеялся и добавил.
– Ведь бывают же такие чудеса в решете. «Учитель» принял вас, товарищ Жабо, за своего напарника из абвера и задал вопрос, который совпал с первой частью пароля. Но ваш ответ, капитан, не совпадал с текстом отзыва, и шпион сразу понял, что ошибся. Хорошо, что вы его задержали, а у нас ему пришлось развязать язык.
– Ну и отлично, – обрадовался Жабо. – А то я думал, что придется извиняться перед честным советским человеком… А как же тот, второй?
– В том-то и дело, что оба разведчика не знали друг друга в лицо. Этим мы и воспользовались. Я на некоторое время превратился в «учителя» и стал посещать Красную площадь. А позавчера сыграл главную роль: появился мнимый капитан-пограничник, Я назвал пароль, получил отзыв, а затем с помощью наших сотрудников задержал шпиона. На гимнастерке «капитана» оказались два ордена – Красного Знамени и Красной Звезды и две медали – «За отвагу» и «За боевые заслуги». На первых же допросах мы выяснили, что «Нибелунг» пользовался личным доверием адмирала Канариса и имел задание подготовить несколько диверсий.
…В свой батальон Жабо возвращался в приподнятом настроении. Поручение полковника Иовлева выполнено успешно, а задержание вражеского лазутчика – несомненная помощь органам государственной безопасности и командованию Красной Армии. Теперь можно полностью отдаться прямым служебным обязанностям заместителя командира батальона особого назначения. Война еще только начинается!..
Полковник Иовлев тоже был доволен поездкой своего заместителя в Москву.
– А вы удачливый, – дружески улыбнулся он, – хотя в нашем деле удачливость сродни чекистскому и военному мастерству… А теперь взгляните на карту.
Красный карандаш полковника прочертил линию от Москвы в районы Подмосковья, в тылы немецко-фашистских войск.
