Текст книги "Том 20. Избранные письма 1900-1910"
Автор книги: Лев Толстой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
155. Е. Ф. Юнге
1906 г. Июля 20. Ясная Поляна.
Прочел, и с большим удовольствием, милая Катерина Федоровна, ваши воспоминания о Пассек*. Очень много хорошего в том, что вы пишете о ней. Есть то, что я бы назвал сентиментально-развязным многословием и которое ослабляет впечатление. Ослабляет впечатление тоже ее похвалы, что вы и сами замечаете, автору «Записок». Похвалы эти вполне заслужены, но читатель будет подозревать подкупленность автора.
«Воспоминания» так интересны, что я зачитался ими не в положенное время. Как вы живете и ваши сыновья? Когда увидимся? Соня при всяком случае хвалит вас не меньше Пассек и велит кланяться. И я братски целую.
Лев Толстой.
20 июля 1906.
156. В. В. Стасову
1906 г. Июля 21. Ясная Поляна.
Не будем отчаиваться свидеться еще на этом свете, милый Владимир Васильевич. Либо я к вам приеду, либо вы ко мне. И то и другое будет хорошо. По нынешним временам все возможно. Простите, что утрудил вас одним юношей*, если он был у вас с моим письмом. Cela ne vous oblige à rien*. A может быть, встретится случай помочь ему.
Мне очень хорошо живется. Совершающиеся события очень интересны, но я, как старик, и по моим занятиям, вижу эту волну на очень большом пространстве, и потому она мне не кажется такой значительной, как она кажется тем, кто видит ее одну. Мне кажется даже, что я вижу в ней кое-что такое, чего другие не видят в ней, и это очень занимает меня, и я пишу об этом*.
Рассказ Герцена о Франце* в Сборнике статей из «Колокола», изданном Тихомировым*.
Прощайте пока, может быть, и до свиданья.
Лев Толстой.
21 июля 1906.
157. В. В. Стасову
1906 г. Сентября 20. Ясная Поляна. 20 сентября 1906.
Спасибо за хорошее, длинное письмо*, Владимир Васильевич. Не сетуйте на старость. Сколько хорошего она принесла мне неожиданного и прекрасного. Из этого заключаю, что конец и старости и жизни будет также неожиданно прекрасен. Знаю, что вы не согласитесь с этим. Но говорю, что думаю. Я тоже не согласен с вами с приписываемой вами мне роли в нашей революции: ни в том, что я виновник ее, ни, еще менее, в том, что я не признаю ее и желал бы задавить ее*. Мое отношение к революции такое, что я не могу не страдать, глядя на то, что делается, особенно если допустить, что в происхождении ее есть хоть малая доля моего участия. Мое отношение такое же, какое было бы у человека, советовавшего людям не вкладывать голову в железный ошейник, которым их приковывали к цепи, когда бы эти люди, вместо того, чтобы перестать самим надевать на себя ошейник, решили бы, что надо переделать ошейник на ножные кандалы и наручники для того, чтобы было удобнее, чем при ошейнике. Да мало того, что люди сами себя заковывают, они еще при этом делают всякие мерзости и, как медные гроши, довольны собой, воображая, что, рабски подражая тому, что делалось очень и неумными и нехорошими людьми в Европе, они делают очень важное и полезное дело. То, что происходит теперь в народе (не в пролетарьяте), очень важно и, разумеется, хорошо, но не важно и не хорошо то, что делается всеми этими комическими партиями и комитетами. Тот Герцен, которого вы так любите, наверное был бы согласен со мною. Du train que cela va*, если только народ, настоящий народ, сто миллионов мужиков-земледельцев, своим пассивным неучастием в насилии не сделает ненужною и безвредною всю эту несерьезную, шумную, раздраженно-самолюбивую ораву, мы непременно придем к военной диктатуре, и придем через великие злодейства и развращение, которые уже начались. Для того чтобы заменить отживший порядок другим, надо выставить идеал высший, общий и доступный всему народу. А у интеллигенции и у настреканного ею пролетарьята нет ничего похожего, – есть только слова, и то не свои, а чужие. Так вот что я думаю: я радуюсь на революцию, но огорчаюсь на тех, которые, воображая, что делают ее, губят ее. Уничтожит насилие старого режима только неучастие в насилии, а никак не новые и нелепые насилия, которые делаются теперь.
Рад был случаю поговорить с вами. Жена получила ваше письмо* и благодарит вас. Она поправляется.
Л. Т.
158. А. Зенгеру
<неотправленное>
1906 г. Сентября 22. Ясная Поляна.
Милостивый государь,
То событие, которое вы считаете очень важным, представляется мне не только не важным, но и пустым и вредным*, так как оно отвлекает людей от серьезных мыслей и дел, особенно нужных в наше время. Считаю же я это событие пустым потому, что ожидаемые г-да Смиты и Джонсы так же мало могут быть признаны представителями английского народа, как и те Ивановы и Петровы, которые будут встречать их и говорить им речи, могут быть признаны представителями русского 150-миллионного народа.
И потому прошу извинить меня за неисполнение вашего желания и принять уверения моего уважения.
Лев Толстой.
22 сентября 1906.
159. И. Ф. Наживину
1906 г. Сентября 25. Ясная Поляна.
Спасибо вам, милый Иван Федорович, за письмо и за трогательные сведения о Куртыше*. Не могу жалеть его. Могу только радоваться и бояться. Я послал выписку из вашего письма солдатам, которые обращались ко мне с вопросом, как им быть, когда их пошлют усмирять*.
То, что вы недовольны своей жизнью, – только хорошо. Когда истинно хочешь идти по прямой и видишь свое уклонение от нее, то неизбежно выйдешь опять на нее. Роман*, вероятно, много мешал, и я рад, что вы его кончили. Я давно уже думал, что эта форма отжила, не вообще отжила, а отжила как нечто важное. Если мне есть что сказать, то не стану я описывать гостиную, закат солнца и тому подобное.
Как забава, не вредная для себя и для других, – да. Я люблю эту забаву. Но прежде на это смотрел как на что-то важное. Это кончилось.
Привет вашей хорошей жене.
Лев Толстой.
25 сентября 1906.
160. М. В. Нестерову
1906 г. Октября 3. Ясная Поляна.
Михаил Васильевич,
Благодарю вас за фотографии*. Вы так серьезно относитесь к своему делу, что я не побоюсь сказать вам откровенно свое мнение о ваших картинах. Мне нравятся и Сергий отрок*, и два монаха в Соловецком*. Первая больше по чувству, вторая больше по изображению и по поэтично-религиозному настроению. Две же другие*, особенно последняя, несмотря на прекрасные лица, не нравится мне. Христос не то что нехорош, но самая мысль изображать Христа, по-моему, ошибочна. Дорого в ваших картинах серьезность их замысла, но эта-то самая серьезность и составляет трудность осуществления. Помогай вам бог не унывать и не уставать на этом пути. У вас все есть для успеха. Не сердитесь на меня за откровенность, вызванную уважением к вам.
Лев Толстой.
3 октября 1906.
161. М. И. Михельсону
1906 г. Октября 26. Ясная Поляна.
Милостивый государь
Морис Ильич,
Благодарю Вас за присылку прекрасного издания вашей книги*.
Я понял благодаря предисловию, чего не понимал прежде, ту разнообразную пользу, которую может принести различным людям ваш большой труд.
С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам
Лев Толстой
1906. 26 окт.
162. Н. Л. Оболенскому
1906 г. Ноября 27…30. Ясная Поляна.
Я боюсь, что расплачусь с тобой говорить, а сказать хочется и нужно, что ты мне теперь еще гораздо ближе, чем был прежде*. И думаю, что тебе легко будет смотреть на меня как на отца, как и мне на тебя как на сына.
Подумаем вместе, как ты будешь жить теперь. Когда осилим, то поговорим.
163. Э. В. Эллису
<перевод с английского>
1906 г. Декабря 3/16. Ясная Поляна.
Э. В. Эллису.
Милостивый государь,
Я совершенно согласен с вами относительно Шелли*. Он не дал того, что мог бы дать и, конечно, дал бы миру. У него были самые возвышенные стремления, и он был всегда искренен и смел.
Рад был узнать, что вы согласны с моим мнением о достоинствах сочинений Шекспира.
Преданный вам
Лев Толстой.
3 декабря.
1906.
1907
164. М. О. Меньшикову
1907 г. Января 23. Ясная Поляна.
Спасибо вам, Михаил Осипович, за ваше вступление к фельетону «Две России». Я заплакал, читая его*. И теперь, вспоминая, не могу удержать выступающие слезы умиления и печали. Но умру все-таки с верой, что Россия эта жива и не умрет. Много бы хотелось сказать, но ограничусь тем, что благодарю и братски целую вас.
Лев Толстой.
23 января 1907.
165. Редакции газеты «Свободный труд»
1907 г. Января 26. Ясная Поляна.
Редакция газеты «Свободный Труд».
Никакая Дума не может дать блага народу*. О том, какая деятельность мне кажется наилучшей, равно об уничтожении земельной собственности, высказался в прилагаемых задержанных статьях*.
Толстой.
26 января 1907 г.
166. Евгению Рейхелю
1907 г. Марта 2/15. Ясная Поляна.
Милостивый государь.
Я с большим интересом прочел вашу книгу*. Ваши доводы о том, что «Novum Organon» было написано не Бэконом*, а также и драмы, приписываемые Шекспиру, написаны не им, очень убедительны, но я слишком мало компетентен в этом деле для того, чтобы ein entscheidenden Urteil zu fâllen*. Одно, что я несомненно знаю, это то, что не только большинство драм, приписываемых Шекспиру, но и все они, не исключая из них «Гамлета» и других, не только не заслуживают того восхваления, с которым привыкли судить о них, но в художественном отношении unter aller Kritik*, Так что только в признании достоинств тех некоторых драм, которые вы выделяете из всех остальных, я не согласен с вами.
Ваша критика хваленых драм «Лира», «Макбета» и других так основательна и верна, что надо бы удивляться тому, как могут люди, прочитавшие вашу книгу, продолжать восторгаться мнимыми красотами Шекспира, если не иметь в виду того свойства толпы, по которому она всегда следует в своих мнениях мнению большинства, совершенно независимо от собственного суждения. Мы не удивляемся, что люди загипнотизированные, глядя на белое, говорят, как это им внушено, что они видят черное, почему же удивляться, что, воспринимая художественное произведение, для понимания которого они не имеют никакого своего суждения, они говорят упорно то, что им внушено большинством голосов. Я написал – и давно уже – свою статью о Шекспире с уверенностью, что никого не убежу, но мне только хотелось заявить, что я не подчиняюсь общему гипнозу. И потому я думаю, что ни ваша прекрасная книга, ни моя, ни многие статьи, как на днях присланные мне корректуры Теодора Эйхгофа*, а также другие статьи на ту же тему в английских газетах, которые я тоже недавно получил, не убедят большую публику.
Вникнув в процесс установления общественного мнения при теперешнем распространении печати, при котором читают и судят благодаря газетам о предметах самых важных люди, не имеющие об этих предметах никакого понятия и по своему образованию не имеющие даже права судить о них, и пишут и печатают свои суждения об этих предметах газетные поденные работники, столь же мало способные судить о них, при таком распространении печати надо удивляться не ложным суждениям, укоренившимся в массах, а только тому, что встречаются еще иногда, хотя и очень редко, правильные суждения о предметах. Это особенно относится к оценке поэтических произведений.
Судить о вкусных кушаньях, приятных запахах, вообще приятных ощущениях может всякий (и то бывают люди, лишенные способности чуять запах и видеть все цвета), но для суждения о художественных произведениях нужно художественное чувство, очень неравномерно распределенное. Определяет же достоинство художественных произведений толпа, печатающая и читающая. В толпе же всегда больше людей и глупых и тупых к искусству, и потому и общественное мнение об искусстве всегда самое грубое и ложное. Так это всегда было и так в особенности в наше время, когда воздействие печати все более и более объединяет тупых и к мысли и к искусству людей. Так теперь в искусстве – в литературе, в музыке, в живописи – это дошло до поразительных примеров успеха и восхваления произведений, не имеющих никакого ни художественного, ни еще менее здравого смысла. Я не хочу называть имен, но если вы следите за теми дикими проявлениями душевной болезни, которая в наше время называется искусством, вы сами назовете имена и произведения.
И потому я не только не ожидаю того, чтобы могла уничтожиться ложная слава Шекспира и древних (не хочу их называть, чтобы не раздражать людей), но ожидаю и вижу устанавливание точно такой же славы новых Шекспиров, основанное только на глупости и тупости людей печати и людей большой публики. Жду даже того, что этот упадок общего уровня разумности будет становиться все больше и больше не только в искусстве, но и во всех других областях: и в науке, и в политике, и в особенности в философии (Канта никто уже не знает, знают Ничше) – и дойдет до всеобщего краха падения той цивилизации, в которой мы живем, такого же, каково было падение египетской, вавилонской, греческой, римской цивилизации.
Психиатры знают, что когда человек начинает много говорить, говорить, не переставая, обо всем на свете, ничего не обдумывая и только спеша как можно больше сказать слов в самое короткое время, знают, что это дурной и верный признак начинающейся или уже развившейся душевной болезни. Когда же при этом больной вполне уверен, что он все знает лучше всех, что он всех может и должен научить своей мудрости, то признаки душевной болезни уже несомненны. Наш, так называемый, цивилизованный мир находится в этом опасном и жалком положении. И я думаю – уже очень близко к такому же разрушению, которому подверглись прежние цивилизации. Извращение понятий людей нашего времени, выражаемое не в одной переоценке Шекспира, но во всем отношении и к политике, и к науке, и к философии, и к искусству, служит главным и знаменательным признаком этого.
Лев Толстой.
2/15 марта 1907.
167. Н. А. Морозову
1907 г. Апреля 6-11. Ясная Поляна.
Уважаемый Николай Александрович (прошу извинить меня, если я ошибаюсь в вашем отчестве). Благодарю вас за присылку вашей книги. Я еще не получал ее. Постараюсь внимательно прочесть ее и составить себе о ней определенное мнение, насколько позволят мне это мои поверхностные знания астрономии*.
С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам
Лев Толстой.
6 апреля 1907.
Книгу вашу я получил и прочел, и при чтении ее оправдалось мое предположение о моей некомпетентности в астрономических соображениях*. Тоже и по отношению автора откровения. Вообще должен сказать, что предмет этот мало интересует меня.
Другое дело ваши записки, которые я прочел с величайшим интересом и удовольствием*. Очень сожалею, что нет их продолжения.
Л. Т.
11 апреля.
168. М. А. Стаховичу
1907 г. Апреля 15. Ясная Поляна.
Милый Михаил Александрович,
Просьба к вам. Есть писатель Семенов, очень хороший и далеко не оцененный, особенно в первых его вещах. Как и вся наша братья, он пишет что дальше, то слабее. Но не в том дело. Ему запрещен въезд в Россию*. Это ему очень тяжело. Не можете ли помочь ему: попросить Столыпина или кого еще. Я не думаю, чтобы его присутствие в России угрожало тому беспорядку, который так заботливо охраняется. Пожалуйста, сделайте, что можете, и не сетуйте на меня*.
О ваших занятиях в Думе ничего не пишу, потому что знаю, что и вы своим присутствием в ней исполняете только тяжелую обязанность*.
Дружески жму вашу руку.
Лев Толстой.
169. Д. В. Стасову
1907 г. Июля 7. Ясная Поляна.
Простите, пожалуйста, уважаемый Дмитрий Васильевич, что долго не отвечал на ваше письмо. Письма вашего милого брата почти все у моей жены в Москве. Она обещала, когда будет в Москве, исполнить ваше желание. Если здесь есть письма, то мы разыщем их и пришлем вам*.
От всей души желаю успеха вашему хорошему делу.
Готовый к услугам
Лев Толстой.
7 июля.
1907.
170. Вел. Кн. Николаю Михайловичу
1907 г. Сентября 2. Ясная Поляна.
Очень вам благодарен, любезный Николай Михайлович, за книги и милое письмо*. По теперешним временам мне особенно приятна ваша память обо мне. Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Козьмича*, легенда остается во всей своей красоте и истинности. Я начал было писать на эту тему, но едва ли не только кончу, но едва ли удосужусь продолжать*. Некогда, надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалею. Прелестный образ.
Жена благодарит за память и просит передать привет.
Любящий вас
Лев Толстой.
2 сентября 1907.
171. Редакциям газет «Русские ведомости» и «Новое время»
1907 г. Сентября 17? Ясная Поляна.
Более 20-ти лет назад я, по некоторым личным соображениям, отказался от владения собственностью. Недвижимое имущество, принадлежавшее мне, я передал своим наследникам так, как будто я умер. Отказался я также от права собственности на мои сочинения, и написанные с 1881 года стали общественным достоянием.
Единственные суммы, которыми я еще распоряжаюсь, это те деньги, которые я иногда получаю, преимущественно из-за границы, для голодающих в определенных местностях, и те небольшие суммы, которые мне предоставляют некоторые лица для того, чтобы я распределял их по своему усмотрению. Распределяю же я их в ближайшей округе для вдов, сирот, погорелых и т. п.
Между тем такое распоряжение мое этими небольшими суммами и легкомысленные обо мне газетные корреспонденции ввели и вводят в заблуждение очень многих лиц, которые все чаще и чаще и все в больших и больших размерах обращаются ко мне за денежной помощью. Поводы для просьб весьма разнообразные: начиная с самых легкомысленных и до самых основательных и трогательных. Самые обычные – это просьбы о денежной помощи для возможности окончить образование, то есть получить диплом; самые трогательные – это просьбы о помощи семьям, оставшимся в бедственном положении.
Не имея никакой возможности удовлетворить этим требованиям, я пробовал отвечать на них короткими письменными отказами, высказывая сожаление о невозможности исполнения просьбы. Но большею частью получал на это новые письма, раздраженные и упрекающие. Пробовал не отвечать и получал опять раздраженные письма с упреками за то, что не отвечаю. Но важны не эти упреки, а то тяжелое чувство, которое должны испытывать пишущие.
Ввиду этого я и считаю нужным теперь просить всех нуждающихся в денежной помощи лиц обращаться не ко мне, так как я не имею в своем распоряжении для этой цели решительно никакого имущества. Я меньше, чем кто-либо из людей, могу удовлетворить подобным просьбам, так как если я действительно поступил, как я заявляю, то есть перестал владеть собственностью, то не могу помогать деньгами обращающимся ко мне лицам; если же я обманываю людей, говоря, что отказался от собственности, а продолжаю владеть ею, то еще менее возможно ожидать помощи от такого человека.
Очень прошу и другие газеты перепечатать это письмо*.
Лев Толстой.
172. В. Г. и А. К. Чертковым
1907 г. Сентября 26. Ясная Поляна.
Сейчас написал гору писем*, милые, милые друзья Галя и Дима и Димочка, и вам пишу последним. А пишу вам последним потому, что тем надо думать, что написать, не слишком уже наврать, а вам могу писать, что попало, вы всё поймете, если есть, что понимать, и всё простите, если нечего понимать или что плохо. Спасибо за ваше письмо из Москвы. Очень оно радостно было мне*. Сейчас получил от Перна письмо от 22. Он проводил*. Вы, верно, уж дома. Пишите. У меня все не по заслугам хорошо. Очень усердно работаю «Новый круг чтения» и начерно кончил*. Здесь Репин пишет портреты Софьи Андреевны и мой вместе. Пустое это дело, но подчиняюсь, чтоб не обидеть*. Был Поша*, вчера уехал. Я очень люблю его. У него в глубине очень хорошо. Гусева еще нет. Я обхожусь без него*. А вот Суворов*, юноша милый, помните его? Ждет. Очень, очень хорошо было нам лето это. Спасибо за это. А о будущем я не думаю.
Нового ничего не начал, а многое хочется. Статейку прощальную вчера поправил и послал вам*. Прощайте, милые друзья, все три.
Лев Толстой.
26 сент. 1907 г.
Гусев сейчас приехал*.
173. Л. М. Гребенникову
1907 г. Октября 13. Ясная Поляна.
Очень рад буду рекомендовать вашу книгу и почти уверен найти издателя, но для того, чтобы уверенно рекомендовать ее, надо ее видеть*.
Лев Толстой.
Ясная Поляна.
13 окт. 1907.
174. H. H. Гусеву
1907 г. Октября 27. Ясная Поляна.
Милый, милый, дорогой друг
Николай Николаевич,
Как ни близки вы мне были до того испытания, которому вы подпали*, вы мне теперь еще ближе и дороже: не только потому, что я чувствую свою вину, что все, что вы испытываете, по всей справедливости должен бы был испытывать я, но просто потому, что вы переносите и так хорошо переносите посланное вам испытание.
Не могу не чувствовать себя виноватым перед вами, так как те слова, которые ставят вам в обвинение, мои слова и мне надо отвечать за них. Знаю, что вы не укоряете меня, но все-таки не могу не просить вас простить меня и не изменять ко мне вашего дорогого мне доброго чувства.
Помогай вам бог перенести ваше испытание, не изменив самого драгоценного для вас вашего любовного отношения к людям, которые по каким бы то ни было мотивам делают или стараются делать больно своему любящему их брату.
Помогай вам бог.
Всегда любивший вас, а теперь, как сознающий свою вину перед вами, особенно нежно любящий вас друг и брат
Лев Толстой.
Думаю, что не нужно писать вам о том, что исполнить всякое поручение, желание ваше будет для меня успокоением и радостью.
Л. Т.
27 октября 1907.
