Текст книги "Свет маяка (Сборник)"
Автор книги: Лев Толстой
Соавторы: Александр Куприн,Валентин Пикуль,Иван Бунин,Константин Паустовский,Виктор Конецкий,Олег Куваев,Борис Житков,Леонид Соболев,Константин Станюкович,Юрий Казаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)
– Ну, отдыхайте, – говорит мастер второму помощнику и достает из кармана шорт сложенный листок.
Штурман растирает виски:
– Бессонница чертова. Никакие гири-штанги не помогают.
– Товарищи, – громко обращается ко всем капитан, – попрошу посторонних освободить помещение. – И мастер прячет листок обратно в карман.
Штурман спускается в свою крошечную каюту, ополаскивается из умывальника пресной водой и, не вытираясь, вытягивается на койке. Он пробует читать книгу из судовой библиотеки, но у той вырваны первые страницы и, читая, приходится самому придумывать начало. Но нет сил что-то за кого-то придумывать. Больше часа он лежит как убитый, с откинутой головой, с открытыми глазами. Больше часа он видит, как ветер раздевает деревья, он видит листья, похожие на жженую бумагу, слышит шум ветра. Нет, это не сон и не галлюцинация – на противоположной переборке большой лист из иностранного календаря. Ноябрь. С картинкой. В иллюминаторе – океан, в стене – глянцевое окно на осеннюю сушу. За бортом шелестит вода – это шорох гонимых по мостовой листьев; луч света, отразившись от воды, промелькнет по каюте – это холодное ноябрьское солнце выглянуло на миг. Вместе с бликами мечутся мысли. Пятнадцатое число отмечено крестиком, дерево под ветром сгорбилось, маленький листик, мокрый асфальт. Радиограмм нет целую вечность. Радиограммы есть, но не те. Пятнадцатое… Будет ли заход в Аден? Оттуда через посольство можно отправить письмо.
Предстоит заход в Аден. Все, кто не написал письма, наверстывают упущенное. А письма не написали те, у кого так называемая личная жизнь идет без сучка, без задоринки.
Мастер, запершись в каюте, по-колдовски принюхивается к бумаге, к конверту – у жены чертовское обоняние, а здесь все пропиталось корвалолом.
Механик по прозвищу Товар-Деньги-Товар занят удивительным делом: он отложил в сторону карманный компьютер и с тоской смотрит на чистый листок, ковыряя в ухе шариковой ручкой.
Третий помощник крупными буквами выводит слова, составляет на имя жены опись сделанных в рейсе покупок. О том, что он связал жене и дочке по кофте, помощник умалчивает – пусть будут сюрпризы.
Коля, скрывшись за дымовой трубой, строчит послание рекордного объема в четыре школьных листка. Он чередует описание наблюдений за летучими рыбами со скромными рассказами о кровавых встречах с акулами и муренами, скромно упоминает вилли-вилли – так называют ураганы в районе Австралии. И один ураган матрос позволил себе назвать именем адресата – кто там в Курской губернии проверит, был или не был в Индийском океане вилли-вилли «Люба». «Люба, Любаня, я лучше, чем Ваня». Да, Коля поэт. В море все поэты.
Матрос писал, пока не услышал объявление по трансляции, что скоро начнут выдавать тропическое довольствие.
Продовольственный баталер Курочкин голосом направлял двух моряков, кативших по палубе бочку. Похоже, в бочке был спрятан магнит, вытягивающий людей из кают на свет божий. Судно на глазах оживает. Вокруг бочки и Курочкина сгрудились моряки, вокруг моряков – ученые. Все желают помочь баталеру вывинтить пробку, все учат Курочкина, как надо переливать жидкость с помощью шланга.
– Не утомляйте, – морщится одессит Курочкин.
Он действует как заправский шофер. Он продувает.
Он втягивает в себя, резко выдергивает изо рта шланг и… с недоумением смотрит на тощую, умирающую на глазах струйку. С тем же недоумением на лице он проглатывает то, что осталось во рту, и все начинается заново.
– Дунь посильнее, – советуют моряки.
– Бочку поднимите, – дают рекомендацию ученые.
К ученым прислушиваются. Бочку бережно, как святая святых, возносят на стол. Снова Курочкин впивается в шланг, раздувает щеки. Вокруг мертвая тишина, и слышно, как в бочке солидно забулькало.
– Хорэ, – командует Товар-Деньги-Товар, – в себя тяни.
Щеки баталера проваливаются, глаза зажмуриваются, он выдергивает шланг, и позорная струйка, жалобно позвенев по дну банки, исчезает.
– Засор, – объявляет Курочкин, незаметно проглотив что-то.
Возмущенная толпа его отстраняет, за дело берется Товар.
Сухого вина в сутки положено двести граммов на брата. Вино положено разбавлять водой и спасать этой смесью организм от обезвоживания. Но можно и не разбавлять. И можно брать не каждый день, а, например, раз в неделю – сразу около трех литров на двоих. Почему три на двоих, а не полтора на одного? Да потому что из двоих наверняка кто-то выпьет поменьше, тогда другому достанется побольше. Элементарная арифметика. И Коля взял графин на себя и на штурмана.
– Хватит спать, командир, – закричал он, вламываясь в каюту. – Выпьем по маленькой и пойдем глядеть на закат.
На закате, когда близкая жаркая Африка очистила небо от облаков, рулевой старпомовской вахты с сигнального мостика увидел, что Сокотра совсем рядом, в нескольких милях.
– Земля, – буднично доложил матрос в ходовую.
Солнце сплющилось, как яйцо, собираясь скрыться за гребень сокотрийских гор – их серый контур в бледной дымке был абсолютно плоским, безобъемным, похожим на театральную декорацию. В считанные минуты светило провалилось за горы, и они отчетливо отпечатались на золотом фоне западной части неба. И вот золото наливается кровью, и остров горит в зареве безумного пожара. На него, на зарево, опирается почти без переходных тонов синий бархатный небосвод. Одна за другой зажигаются звезды.
У восточной оконечности Сокотры, там, где тонкий мыс, вытянутый в сторону Индии, превращается в длинную рифовую гряду, печально, носом в небо смотрит из воды полузатонувший корпус бывшего сухогруза. В сумерках погибшее судно производит особенно тягостное впечатление.
– Не то голландец, не то англичанин, – кивает мастер.
«И-и-и-раз! И-и-и-раз!» – Геофизики выбирают на юте свою «косу», свою любимую пушечку, палившую весь рейс в глубь океана.
Пушка стреляла красиво: не громко, но ярко озаряя по ночам густым синим светом подводный мир за кормой. И раньше, когда на пути встречались другие суда, на «Поиск» часто летели запросы: не нуждаетесь ли в помощи?
«И-и-и-раз!» Трос-кабель со свинцовыми грузами был на борту.
– Можно идти, – доложил начальник отряда старпому и обратился к своим: – Ну, что же не радуетесь? Финиш.
Отряд, все пять человек, молча освобождают кабель от грузов, укладывают его на вьюшку. Заросшие, с блестящими от пота телами, копошащиеся в луче прожектора геофизики напоминают усталых служителей ада.
Только восемнадцать часов по судовому времени, но тропическая ночь уже опустилась, растворила остров в своем влажном мраке. Темнота такая, что на крыле мостика штурман сталкивается с человеком в белой рубашке. Взаимные извинения. Это первый помощник. Он входит в рубку, по-хозяйски щелкает тумблерами на пульте трансляции, он поздравляет ученых, он поздравляет весь экипаж, выражая уверенность, что и впредь… Он предлагает провести собрание, не забыв предупредить, что явка свободных от вахт строго обязательна.
Моряки и ученые тесным кругом разместились на полубаке. Штурман не видит никого, только чувствует близость других, да иногда огонек сигареты высветит на мгновенье чье-нибудь красное лицо.
Здесь на полубаке не слышно стука дизеля, здесь слышно, как плещет вода за бортом, как рефмеханик тихим басом ругается с поварихой из-за сегодняшнего обеда. А звезды висят – до них можно дотянуться рукой.
Снова штурман на вахте, в работе. Он глядит в недвижимую черную стену и ничего не видит. Сзади Коля в штурманской рубке вертит-вертит ручку приемника, пытаясь поймать хоть какую русскую станцию, но в динамиках только шорохи, трески от разрядов далеких гроз, да заунывные восточные мелодии, неотличимые друг от друга.
– Делом займись, – говорит штурман.
– Сей момент, – откликается матрос и продолжает терзать приемник.
Так проходит первый час вахты. Приемник охрип, а в глазах у второго помощника замелькали голубые черточки. И вдруг какая-то сила бросает его к радару; он бежит, спотыкаясь, приникает к экрану. Зеленый луч, монотонно вращаясь, высвечивает сокотрийские горы, а далеко за кормой мыс Рас-Радрасса закрыл уже бывшее голландское, а может, английское судно. Но вот на линии курса появляется россыпь маленьких точек, еле заметно ползущих в направлении острова. Несомненно, это рыбацкие парусно-моторные лодки. Вскоре они выходят из опасной зоны, на них так и не зажгли ни одного огонька.
Штурман слушает, как успокаивается сердце, и ругает рыбаков последними на свете словами.
Потом он сорвался, наорал на Кольку, и на шум в рубку явилась тень капитана, с животиком, с рожками, потянуло лекарственными запахами.
– Луна выползает, – говорит капитан и умолкает, сосет погасшую трубку.
Штурман попросил разрешения и ушел с мостика. Он побрел на ощупь по темному судну, на рабочей палубе кто-то плескался под светящимися иглами забортного душа, на баке кто-то трогал гитарные струны, и песня без слов плыла вместе с судном. На юте не было никого, и штурман долго стоял, склонившись за релинг, вглядываясь в голубые огненные вихри. Там была бездна, и пальцы непроизвольно сжимали металл.
Светлел океан, луна поднималась, судно двигалось в ореоле тропических огней. Он пошел на сигнальный, на самый верх, туда, где выше – только мачты и звезды. Звезды были везде, и вверху, и внизу, и вокруг. Таинственный свет озарял вылизанную гладь океана. Две мачты, две антенны космического корабля были нацелены на другие миры, посылали туда сигналы и не получали ответа.
– Я на сигнальном, – доложил штурман по доисторической переговорной трубе в ходовую, – я на вахте.
– Принято, – сказал капитан и отправился в свой нелегкий путь от работы до дома.
И в тот момент, когда мастер доставал из вороха бумаг в тумбе стола семейный альбом, перед штурманом на глазах три звезды вонзились в атмосферу земли, прочертили огненные черты, словно вскрикнули, и упали: самая яркая – в океан, другие, поменьше, – неизвестно куда.
Михаил Кизилов
Капитан
Воскресным утром в мою каюту постучал рассыльный:
– Товарищ лейтенант, вас к старпому.
Я глянул в иллюминатор. В темную глянцевую гладь стекла бился мелкий и злой дождь. Сквозь серую пелену ее проглядывали огни поселка. Непогода, которую уже давно поджидали, нагрянула на наш полуостров.
Сколько ни гадал я, зачем понадобился старпому, ничего не надумал… Уже десять дней как я на корабле, принял дела, понемногу втягиваюсь в новую для себя флотскую жизнь. А ведь еще три месяца назад все было по-другому. Военный флот, моря существовали только в моем воображении. Я был студентом-дипломником и совсем не предполагал, что окажусь на корабле, да еще не где-нибудь, а на самом краешке земли…
В каюте старпома я застал худощавого человека в форменной фуражке, с усталыми глазами. На меня он, как показалось в первый момент, даже не обратил внимания.
– Знакомьтесь, – сказал старпом, – Виктор Чумаков – капитан буксира, человек гражданский, но всегда помогает нам, военным… – И уже мне: – Виктор забросит тебя на ту сторону залива. Получишь там стальной конец, то есть буксирный трос. Через шесть часов выходим в море. Без этого троса никак нельзя – на обратном пути должны привести в базу противолодочный корабль… Машина уже заказана, со склада вернешься на ней. Времени в обрез, посему одна нога здесь, другая – там.
– Понял! – бойко ответил я.
Слабая усмешка тронула губы Чумакова и тут же погасла.
– Ты за него держись, – сказал мне на прощание старпом и улыбнулся мягкой, не идущей к его грубоватому лицу улыбкой. – Виктор может с закрытыми глазами пройти в любую точку залива.
Я не поверил и про себя подумал: «Прихвастнул маленько старпом». Это, как я уже знал, за ним водилось. Тем более что я уже слышал о Чумакове как о сквалыге.
Мы с Чумаковым сошли по скользкому трапу на буксир, работавший на малых оборотах у борта нашего корабля. И когда я поднялся в рубку, впервые услышал эту странную команду:
– Уперед!
Буксир вздрогнул и сквозь дождевую муть пошел вперед по водным ухабам.
Спустя полчаса сквозь сизую пелену, как на фотобумаге, проявился пирс. Я взялся уже за ручку двери и повернулся к Виктору, намереваясь попрощаться с ним.
– Не суетись, – остановил Чумаков. – Вместе на склад заявимся. Воскресенье потому как, – пояснил он. – Начальства там нет, даром только пробегаешь, а у меня кореша – помогут.
И действительно только благодаря Чумакову удалось сравнительно легко найти кладовщика, быстро получить и загрузить бухту троса на машину.
Мы уже хотели трогать, как вдруг Виктор Чумаков, бросив быстрый взгляд на молоденького солдата-водителя, потом на ребристую бухту, занявшую две трети кузова и возвышавшуюся над кабиной на добрых полтора метра, сказал:
– Подождите малость. Есть еще дело, я мигом.
Вскоре он вернулся с ящиком и засунул его под брезент в кузов.
Капитана я, видимо, не стеснял: может быть, воспользовавшись благоприятным моментом, он вершил свои дела. Мне стало неловко, будто ненароком подглядел в замочную скважину, и я ближе пододвинулся к солдату-водителю, освобождая место.
Виктор Чумаков уселся в кабину и произнес мне уже знакомое:
– Уперед!
Дождь и ветер усилились. Нелегко было ориентироваться в сумраке городских улиц. Пока выбирались на окраину, водитель порядком издергался.
Наконец-то показался причал, к которому сиротливо жался наш корабль. Осталось спуститься с сопки метров пятьсот по извилистой дороге, а там до самого пирса ровное, как стол, шоссе.
Бухта в кузове вела себя спокойно, только при торможении возникало ощущение, что между кабиной и тросом не доска, а фанера. Пошли на спуск. Вдруг из-за поворота навстречу выскочил «газик». Солдат-водитель нажал на тормоза, но грузовик пополз юзом, надвигаясь лоб в лоб на встречную машину. Отвернуть было некуда: слева – деревья, справа – обочина, а за нею – глубокий овраг. Мы услышали, как надсадно затрещали передние доски кузова.
– Не жми, отпусти тормоз, – бросил Виктор Чумаков. – Отработай двигателем.
Водитель автоматически выполнил команду; машины остановились в полуметре друг от друга.
За спиной вновь послышался треск досок.
Из «газика» выскочил шофер в кепчонке и, воткнув руки в карманы, замер.
Чумаков открыл дверцу, заглянул в кузов. Ну-ну, подумал я, проверяет, цел ли его ящик. Вот жук!
– Пронесло, – усмехнулся он. Достал сигарету, сунул солдату в губы и только после этого предложил мне: – Кури, мозги прочищает! – Хлопнул по плечу и выскочил из кабины. – Эй, на шхуне! – громко крикнул он водителю «газика». – Греби назад, уводи посудину с фарватера.
В кепке, сдвинутой на затылок, шофер застыл на месте, не отводя взгляда от покосившейся бухты троса.
Я выбрался из кабины и полез в кузов. Бухта проломила доски и непонятно на чем держалась: то ли на тонком металле кабины, то ли на собственном благоразумии. Яшик с икрой тоже был невредим.
– Ну что, может, мне за руль сесть? – предложил Чумаков солдату-водителю.
Тот немного помялся, затем твердо отрезал:
– Нет, я сам.
– Хорошо, но троим нам в кабине делать нечего, – вслух стал рассуждать Витя Чумаков. – Если что – выскочить не успеем. – Он отвел меня в сторону. – Солдат молодой, поэтому ты иди пешком, – тихо предложил он, – а мы поедем с открытыми дверцами – мало ли что…
Но тут активно запротестовал я. Витя Чумаков так же неожиданно быстро согласился, и только тогда я понял – он просто проверяет меня.
– Ну что ж, решение правильное, – одобрил Чумаков. – Садись в кабину, солдата воспитывать надо.
Шофер «газика» немного успокоился, сдал машину задним ходом под гору и освободил нам дорогу.
– Уперед! – скомандовал Витя Чумаков и подмигнул мне: – Будет время – захаживай на буксир, лейтенант!
После разгрузки у корабля Витя Чумаков поехал в аэропорт отправлять груз. Я смотрел ему вслед, и если первая моя мысль, что капитан жаден к деньгам, проскочила как-то случайно, то теперь мне она показалась не такой уж наивной. Скорее всего, и на склад он вызвался идти со мной не ради троса.
И тогда я для себя решил, что Витя-уперед, как я его окрестил за странную команду, не чист на руку. А жаль. В дороге он мне показался другим. И, сам того не сознавая, присматриваясь к капитану, стал оценивать его с беспощадной, свойственной молодости резкостью. А к его услугам я и после прибегал не раз. Да разве только я один? Многих он выручал, когда объявляли штормовое предупреждение и в город не ходили рейсовые катера. После нелегкого трудового дня, не зная, с какой оказией добраться через бухту домой, моряки и судоремонтники собирались у будки дежурного по пирсу с подветренной стороны и ждали у моря погоды.
И тут как нельзя кстати и объявлялся буксир Вити Чумакова. Качаясь ванькой-встанькой, зарываясь носом в волны, он, точно нож сквозь масло, шел к причалу. Флотский люд подтягивался к месту швартовки буксира, грудился.
В зюйдвестке и сапогах с опущенными голенищами, Витя Чумаков кулем переваливался через борт на пирс. Пассажиры расступались, приветствуя капитана короткими возгласами:
– Вить, ну ты даешь! Везет же черту!
Чумаков с понимающим видом кивал всем на ходу широченной фуражкой, притороченной ремешком к подбородку и, проводя ладонью по шее, говорил:
– Делов сегодня… невпроворот… Припоздал, извиняйте.
И вразвалку направлялся к деревянной, похожей на скворечник будке. Разговоры и смешки на причале как-то разом сами по себе прекращались. Не проходило и пяти минут – Витя снова показывался в дверях, издали махал рукой. Все, кто стоял у буксира, давно знали этот жест и горохом ссыпались на уходящую из-под ног палубу. Берег сразу пустел.
Витя Чумаков деловито и спокойно поднимался в ходовую рубку, вставал к штурвалу и, толкнув ручку машинного телеграфа, бросал неизменное:
– Уперед!
Стародавняя задерганная посудина с низенькими бортами, выбравшись на открытый рейд, пыхтела, упрямо лезла на волны, рассекая корпусом стылую воду и хлесткий ветер, сыпавший дождем или мокрым снегом. Слушая, как скрипят тесные переборки, как вибрирует под ногами палуба, пассажиры в небольшом салоне, пахнущем хлебом и человеческим теплом, с нетерпением ждали скорой встречи с городом: близкие огни, подернутые легкой дымкой вечера, каждому сулили свои радости.
Наконец буксир мягко тыкался скулой в кранцы, свисавшие с бетонного парапета.
Я обычно последним покидал буксир и всякий раз удивлялся: как Вите удается в «нелетную» погоду заполучить «добро» на переход из базы в город и обратно?
Один корабельный офицер малость прояснил эту ситуацию. Однажды в непогоду командующему срочно потребовалось идти на дальний причал, а катер – то ли по причине поломки, то ли из-за нерасторопности дежурно-вахтенной службы – к установленному времени ему не подали.
Штабные офицеры, сопровождавшие адмирала, видя его угрюмое лицо, выжидающе примолкли, а адъютант – сухонький мичман с рыжими, усами в стрелку – засновал от судна к судну, не зная, кого подрядить в рейс. В такой момент на глаза ему и попался Витя Чумаков. Капитан буксира, тщедушный на вид, без проволочек взялся доставить адмирала и его свиту. Офицеры штаба, сомневаясь в благополучном исходе рейса – в то утро был туман, штормило, – наперебой советовали адмиралу дожидаться своего катера. Но тот их даже слушать не стал: из непредвиденных ситуаций, мол, тоже надо уметь выходить с достоинством… И когда буксир уверенно пересек бухту и пришвартовался к причалу, адмирал, желая, видимо, до конца довести урок, преподанный офицерам, поднялся в ходовую рубку и в их присутствии крепко пожал руку Чумакову:
– Спасибо за выручку, капитан.
– Так ведь всегда в таких случаях… – обронил Витя Чумаков, вроде даже оправдываясь.
– Хочешь сказать: привычное дело, – перебил командующий. – А знаешь, что такое привычка? Это, брат, вторая натура.
– Натура так натура… Только она тут ни при чем. Мой буксир стоял неподалеку. Прибежал мичман: можешь? Я ответил: уперед!
Адмирал посмотрел внимательно на Виктора Чумакова, затем на штабистов. И вдруг, улыбнувшись, весело сказал:
– А ты, капитан, не только с головой, но и с юмором. Молодец! Если надо – разрешаю твоему буксиру в любую погоду ходить по бухте.
И, повернувшись к двери, скомандовал офицерам:
– Уперед! И только уперед!
Было на самом деле так или все это нафантазировали задним числом, неизвестно, но дыма без огня не бывает.
Весь день суденышко выводило от портовых и заводских причалов большие корабли и вводило другие, подавало к ним плавсредства с топливом, водой, буксировало баржи. Случались и другие непредвиденные работы. Вечерами Витя Чумаков охотно отпускал на берег экипаж, а сам оставался на борту судна: читал газеты, книги, смотрел телевизор. И только в «чистую» субботу позволял себе малость расслабиться. Это был своего рода ритуал: в конце большой приборки он вместе с командой мылся в душевой, ловко переоборудованной механиком в парную. И в такой неурочный час, чтобы ненароком не нарваться на грубость, зря его лучше было не тревожить. А вот чуть погодя, когда «гуляли» с гитарой и Витя Чумаков пел романсы «из репертуара Ивана Семеновича Козловского», любой мог поддержать компанию.
Естественно, такой образ жизни капитана вызывал удивление и любопытство у окружающих. Зная, что Витя Чумаков на борту, моряки субботники вечерами нередко заворачивали к нему. Бывал и я на этих «посиделках». И как-то невольно стал свидетелем такого разговора.
– А ты, капитан, наверно, уже миллионер, – долговязый, нескладный моторист с заячьей губой усмехнулся, откинувшись на спинку дивана. – Не куришь, на баб не заришься. Выпиваешь раз в неделю, а в отпуск, пожалуй, и сам забыл, когда ездил. За десять лет на Востоке, поди, сбил капитал?
Все в кают-компании примолкли, ожидая, что скажет Витя Чумаков. Думали, отшутится, но он к словам моториста, давно чем-то обиженного на свою судьбу, отнесся серьезно.
– Чужая мошна, что вдовая жена… – капитан тяжело вздохнул, и я сразу уловил перемену в его настроении. – Деньги не главное в жизни, хотя, если говорить честно, здесь я остался из-за них. Нужны потому как.
И сразу насупился, свекольно набряк лицом и больше ни слова не обронил за вечер.
В кают-компании наступила неловкая тишина, и я поспешил уйти с буксира. Шел на свой корабль и размышлял об услышанном. Мне показалось странным неожиданное смятение Вити перед поставленным напрямик вопросом моториста.
Месяца два я не встречался с Чумаковым. А как-то в субботу зашел на почту, отправить жене перевод, и увидел капитана за столиком. Он что-то писал, однако тоже заметил меня. Деваться некуда, я присел на свободный стул, поздоровался, Витя кивнул в ответ – и каждый занялся своим делом.
К окошку почтовых отправлений мы подошли почти одновременно. Чумаков первым подал девушке бланк, и я успел прочитать адрес: «Орловская область, город Мценск, детский дом № 4».
«„Берегись автомобиля“ насмотрелся?» – чуть было не брякнул я. И вдруг во мне словно отпустило пружину – я все понял…
С почты мы шли к причалу вместе, и Чумаков рассказал о себе. Оказалось, что он сам воспитывался в детдоме в Мценске.
Там же и жил позже с семьей. Потом сосед поманил на Восток рублем. Поехал сначала на год. Зазноба появилась. Долго тянул, прежде чем написать жене правду. Развелись. На мальчишку ползарплаты отсылал. А зимой сынишка, первоклассник, катаясь с горы на санках, угодил в речную полынью. Спасти не удалось, и бывшая жена, не вынеся удара, слегла, истаяла как свеча. В произошедшем Виктор винил себя, топил свое горе водкой, глушил печаль в работе. Пробовал создать новую семью – не получилось, не смог перешагнуть через память. После поездки на родину еще больше замкнулся. С того времени и стал переводить деньги, слать посылки в детский дом, где когда-то сам воспитывался…
На причале перед нами выросла высокая фигура. Слегка покачиваясь на ногах, моряк неуверенной походкой подошел к Виктору Чумакову. Я узнал Витиного моториста.
– Слышь, капитан, вот… – он пошарил в карманах куртки и, вытащив пачку квитанций, протянул Виктору: – Тут за все месяцы… Виноват. Любовь – это не только цветочки, ясное дело…
Виктор исподлобья взглянул на него:
– Ясное дело… По всему Союзу тебя разыскивали…
– Мне с детства нравится игра эта… в жмурки, – осклабился моторист. – Возьми, капитан, обратно на буксир. Больше не подведу.
– Подведу не подведу… Эх ты, – внешне спокойно, но с внутренним ожесточением сказал Виктор. – В одну и ту же воду дважды не ступают… Играй в свои жмурки на другом фарватере. Себе разбитой семьи не прощу, а уж от твоего крохоборства с души воротит.
Моряк в растерянности остался стоять на причале, а Виктор повел меня к себе на буксир.
В каюте, аккуратно прибранной, я спросил его:
– Ты чего с ним так круто?
– А-а! Подонок! – отмахнулся Витя и заходил по ковру. – Холостяка из себя строил. Я ему доверял, а он, гад, от уплаты алиментов укрывался. Дитя сладить ума хватило, а кормит пусть дядя. – Капитан некоторое время стоял не шевелясь; в вислых плечах и руках, тяжело опущенных в карманы, чувствовалась усталость. – Когда я об этом прознал, вмиг вышиб с буксира.
– А может, стоило его простить, Витя? Кто в жизни не ошибался! Квитанции показывал…
– Правду говорят: тупо сковано – не наточишь, глупо рожено – не научишь. Дело не только в алиментах. После его ухода с буксира кое-что другое вскрылось.
Я взглянул на часы. В двадцать один ноль-ноль мне нужно было явиться на свой корабль, который стоял на рейде.
– Витя, мне пора, обещал быть к вечернему чаю. Чумаков глянул в иллюминатор: смотри, мол, что в природе делается. Но тут же вздохнул. При чем тут, дескать, природа, если человеку надо.
– Придется звонить самому.
Он оделся и ушел. Не успел я набросить шинель – Витя Чумаков уже в дверях стоит:
– Оперативный дал «добро». Уперед!
Как только буксир отошел от причала, Чумаков подозвал меня, кивнул на компас:
– Следи, чтобы на румбе было двести семьдесят. Выйдем прямо на твой пароход.
И точно. Минут через пятнадцать из тумана показался огромный борт корабля. Неистово работая машинами, буксир подвернул к трапу и прижался к кораблю, будто детеныш к матерому киту.
– Витя, пошли ко мне в гости, – предложил я.
– Не могу. Там, на берегу, может, еще кто застрял. Поднимаясь по трапу, я услышал такое знакомое:
– Уперед!
