Текст книги "Свет маяка (Сборник)"
Автор книги: Лев Толстой
Соавторы: Александр Куприн,Валентин Пикуль,Иван Бунин,Константин Паустовский,Виктор Конецкий,Олег Куваев,Борис Житков,Леонид Соболев,Константин Станюкович,Юрий Казаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
Носовой кубрик «Смелого» до отказа был набит мешками с нехитрой провизией, ящиками пулеметных лент, кисло пахнущим мокрым дождевым платьем и уставшими за поход, насквозь промокшими людьми. Тяжелый табачный дым тучей качался под подволоком, узкими струями тянулся к открытым иллюминаторам. Комиссар Дымов говорил:
– Таганрогский залив, значит, наш. Перегорожен от Белосарайки и до самой Долгой минным заграждением и батареями. Охраняется всей нашей морской силой. Верно?
– Верно, – согласился Васька, только что вернувшийся с «III Интернационала». От сложных запахов кубрика ему хотелось чихать, но он сдерживался, – комиссар говорил об интересном.
– Значит, мы можем по нем производить какие хочешь перевозки. К примеру, хлеб из Ейска сюда возить, – и, разъяснив все преимущества владения морем, Дымов закончил: – Флотилии тоже лафа: ни тебе нечаянного нападения с моря, ни тебе прорыва в наш тыл. Сиди, значит, смирно и достраивай корабли. Так, что ли?
– Так, – подтвердил старшина, моторист Суноплев, но Дымов, искоса на него взглянув, усмехнулся:
– Врешь. Не так. Сидеть нам не приходится. Не такая война. На скорость надо брать. Достраиваться в ходу будем, даже в бою. Оборону кончили – теперь пойдем наступать.
– Наступали вчера ночью, – ответил желчный рулевой Скаржинский, – наступали, да прямо во что не надо и наступили.
В неопределенных его словах звучало недовольство походом, истребителем и всем на свете. Поэтому комендор Совчук, по природе оптимист, прищелкнул языком:
– Ой, цаца сахарная!
– Верно, что сахарная, – поддержал второй комендор, Савша, – от дождя размок и пузыришься.
– Ни к чему поход был, – уперся Скаржинский. – Зря народное топливо пожгли. Ходили ловить белый дозор, а поймали свою «Свободу». Ладно, еще не расколотили.
– Не ты командовал, – вмешался Ситников. – Ты бы распорядился. Белым дал бы приказ всю ночь на якоре стоять, а «Свободе» тридцать узлов ходу наворачивать.
Комиссар поднял руку:
– Стой! Не туда понес. По порядку разъяснить надо, – и, повернувшись к Скаржинскому, принялся разъяснять операцию.
Сложностью она не отличалась. Белые выставили перед Бердянском дозор – канлодку. Чтобы ее поймать, красная флотилия в полном составе вышла за Белосарайскую косу. По плану должны были пройти под берегом и, обойдя неприятеля, на рассвете напасть на него с тыла. Неприятель, однако, за ночь перешел на четырнадцать миль к весту. Поэтому обход не вышел.
– Планщики, – пробормотал Скаржинский, но комиссар не остановился.
– «Свободу» поймали – это верно. Между прочим, хорошо, что поймали. У ней машина скисла. Не мы – белые взяли бы на буксир.
Скаржинский кивнул головой:
– То-то и есть. Всякий поход эта самая «Свобода» балаганит. А почему, спрашиваю? Потому – не налажена. Все гонят да гонят. Срочность?
– Срочность! – подхватил тоже недовольный Суслов. – Знаю я, откуда она такая взялась. Прикатило из Москвы начальство, товарищ коморси, бабушке твоей мерси. Ему что – ему только командовать да подгонять.
Коморси – командующий морскими силами республики – действительно прибыл из Москвы специальным поездом и действительно обладал стремительным характером. Благодаря штабным писарям он был отлично известен на судах флотилии.
– Говоришь – коморси? – спросил комиссар, и Суслов под его взглядом съежился. – Белым, значит, надо дать передышку. Так, по-твоему?
Суслов не ответил, а Скаржинский заговорил извиняющимся голосом:
– Я ничего. Однако надо бы сперва наладиться. Иначе какой толк?
Комиссар взглянул на часы. Времени оставалось немного.
– Оно, может, и надо, да некогда. – Вынул из кармана табак и бумагу, скрутил и прикурил у Суслова. – Сейчас, кстати, опять пойдем. Истребители, два сторожевика и минная баржа. Заграждение будем белым под нос ставить – перед самым Керченским проливом.
Совчук тяжело свистнул. Скаржинский сказал:
– Это пожалуйста.
Васька от восхищения выругался, а Ситников встал:
– Суноплев, готовь моторы!
Наверху лил мелкий дождь. На палубе соседнего «Зоркого» огромный начальник дивизиона блестел черным дождевиком. С ним разговаривал маленький человек в сером пальто с поднятым воротником.
– Я пойду пассажиром, – сказал маленький и отер мокрые усы.
– Есть, товарищ командующий, – ответил начальник дивизиона.
– Вы ведите, а я пойду на втором в строю.
– Есть. Вторым идет «Смелый».
– Имейте в виду: я никоим образом не буду лицом официальным. Я иду, так сказать, инкогнито.
– Есть инкогнито.
Командующий пожевал губами, вынул из кармана влажный носовой платок и, поморщившись, высморкался.
– Когда закончите приемку мин, пришлите «Смелого» за мной. Поднимете на нем мой флаг. – Повернулся и ушел сохнуть на «Буденный».
Инкогнито и флаг – две вещи, казалось бы, несовместимые, однако приказание есть приказание.
– Есть, – вдогонку коморси сказал начальник дивизиона и, повернувшись к Дымову, тихо добавил: – Вот так ящерица!
Для маленьких истребителей коморси – слишком большое начальство. Кроме того, с его темпераментом он на соседнем истребителе будет ощущаться как снаряженная граната в заднем кармане брюк. Все это хотел высказать начальник дивизиона своим тихим замечанием, но ограничился только сказанным.
– Ладно, – также вполголоса успокоил его Дымов. – Пускай.
Первым отошел стоявший с краю «Счастливый». За ним поочередно снялись остальные. Журча моторами, они медленно пересекли гавань и ошвартовались у минной баржи «Дон».
Мины принимали маленькие, типа «рыбка», с заостренным корпусом и длинными усами. Дивизионный минный специалист Заболоцкий обошел истребители, на каждом равнодушным голосом повторяя одно и то же:
– Инструкции выдает на барже товарищ Клокачев. Такой толстый и бородатый. Главное дело – сахар. Раньше времени его не заряжать: может размыть брызгами либо дождем. Перед постановкой непременно проверить – с этим добром запросто рвутся.
– Рассказал, – возмутился Васька, когда очередь дошла до «Смелого». – Какой такой сахар рвется?
– Дура, – ответил Ситников. – Не рвется сахар, а Предохраняет. Понял? – и ушел в кают-компанию собирать карты к походу. Васька ничего не понял.
Объяснение пришло в лице самого товарища Клокачева, старшины-минера. Он осторожно сполз по скользкой доске и в самом деле оказался очень толстым. Борода у него была черная и казалась привязанной.
– Просю, товарищи, – сказал он не подходящим к его внешности тонким голосом и, когда команда собралась, прочел краткую лекцию: – Сахарный предохранитель действует на основании распускания в воде сахара, заряженного в коробку. Вот, – и он ткнул пальцем в открытую коробку на мине. – Не встречая больше сопротивления упомянутого сахара, пружина отходит. Вот, – и показал, как она отходит. – Отходом названной пружины освобождаются усы, приводящие в действие ударное приспособление. Вот! – и пощелкал по ударному приспособлению. – Мина тогда становится опасной, после чего каждое прикосновение к ней сопровождается ее взрывом.
– Здорово, – восхитился Васька. – Значит, сахар.
Система поистине была великолепна.
Клокачева Васькин восторг умилил. Он улыбнулся и, как павлин свой хвост, широко распустил бороду.
– Сахар, салага. По выделке даже форменный леденец. На, откушай гостинца! – и вынул из мешка желтый кубик. – Сделай одолжение!
– Чего там, – смутился Васька. Леденцов он не видел уже года три.
– Да ничего. Я от души. Просю. – Голос Клокачева звучал неподдельной лаской, и Совчук поддержал:
– Ешь, когда дают.
Отказываться было неудобно. Васька нерешительно взял кубик, повертел его в пальцах и сунул в рот. Сразу же леденец, точно живой, сам выскочил на палубу. От страшной горечи Ваське свело скулы. В глазах его пошли цветные круги, и он даже зашатался.
– В целях предосторожности, – спокойно продолжал Клокачев, – поскольку наблюдались случаи самовольного поедания командой предохранительного сахара, данный сахар изготовляется смешанным с медицинской хиной, особо горьким и для потребления в качестве пищи никак не пригодным.
Команда смеялась и подначивала, но Васька, выпрямившись, молчал. Он уже научился держаться.
– Добре, – сверху, с баржи, сказал начальник дивизиона. Он видел все происшедшее, и Васька ему понравился, однако долго он о нем не думал. Начиналось другое дело, более существенное. – Ситников, иди к «Буденному». Примешь товарища коморси.
– Есть принять коморси! – прокричал высунувшийся из люка Ситников. Выскочил наверх, осмотрелся и позвал: – Салага!
Васька не мог разжать губ.
– Тебя зовут или не тебя? – удивился Ситников. – Пристопорь на гроте флаг коморси. Тот, что дал начальник. Понял?
– Есть! – с крайним напряжением выговорил Васька и пошел выполнять приказание. Очистил фалы, привязал к ним свернутый красной колбаской флаг и только тогда, отойдя к борту, начал отплевываться.
Истребитель, покачиваясь, дрожал. Тяжелая фигура Клокачева, стоявшего на корме баржи, медленно оседала в сумерки, в мелкую пыль затихавшего дождя.
– Стервец брюхатый, – пробормотал Васька в промежутке между двумя смертельно горькими плевками.
– Обалдел, сынок? – неожиданно спросил Ситников. Он не оборачиваясь видел все, что происходило на его истребителе, и не мог допустить беспорядков. – Будет. Все море заплюешь… На фалы флага коморси, слышь!
– Есть на фалах, – ответил Васька, снова становясь к мачте. Он уже знал: служба не допускала разговоров.
Ситников подходил мастерски – с крутого поворота. У самого «Буденного» дал задний ход и остановился как приклеенный. Вода вскипела мелкими пузырями и затихла. Наверху вахтенный побежал доложить. Потом на истребитель упал штормтрап, и по нему на палубу спустились двое: высокий, весь в черной коже, с резким лицом под командирской фуражкой, и низенький, в сером, ничем не замечательный.
– Отваливайте, – распорядился высокий.
– Отдать концы! – скомандовал Ситников и прозвенел телеграфом. Светло-серый с черными потеками борт «Буденного» сразу пошел назад. Провожавшая командующего группа комсостава взяла под козырек.
– Флаг? – тихо спросил высокий.
– Флаг! – полным голосом повторил Ситников, и Васька рванул фал. Красный сверток, взлетев, развернулся огромным полотнищем, перекрывшим чуть не половину мачты.
– Важно! – вслух подумал Совчук. – Что твоя демонстрация!
Флаг действительно был не по кораблю. Вытянувшись доской в боковом ветре, он горел нестерпимой краснотой и подавлял своими размерами. Весь «Буденный» скрылся за его бегущими складками.
Высокий вопросительно взглянул на Ситникова.
– Не было других, – ответил тот. – Не положено, значит, чтоб сам командующий на малых судах ходил.
Маленький и серый вдруг вырвал руки из карманов.
– Чепуха! – подскочил к Ваське. – Прекратить балаган! Убрать!
Васька, спокойно смерив его взглядом, покосился на высокого. Он судил по внешности – только высокий, по его мнению, мог быть коморси.
– Я сказал: убрать! – закипел настоящий коморси.
– А ты скажи своей бабушке, – резонно ответил Васька. Он вовсе не собирался подчиняться неизвестным личностям.
Командующий вплотную взглянул на Ваську синими свирепыми глазами и вдруг расхохотался.
Сразу же хлынул ливень. Он ударил по темному морю, и оно закипело белой пеной. Он наполнил воздух молочным светом и стеклянным блеском. Он свистел и хлестал, разрешая все недоразумения. Коморси и его высокий флаг-секретарь были смыты в кают-компанию, непомерный флаг смещен по приказу Ситникова, и Васька водворен в рубку с рулевым Скаржинским.
Ворота гавани промелькнули и расплылись. Впереди на фарватере темнели еле видимые истребители, сзади сверкала сплошная завеса, черное небо качалось над головой. Вода захлестывала глаза и тонкими струями сползала за шиворот. Было нехорошо.
Потом стало еще хуже. «Смелый» догнал своих товарищей, и весь дивизион остановился, ожидая выходившую на буксире сторожевиков баржу. Стоять без движения на медленной скользкой волне под чертовым ливнем было невыносимо. Кильватерная колонна развалилась, и истребители, покачиваясь, развернулись носами в разные стороны.
Ситников влез в рубку, достал табак и попробовал свернуть папиросу, но бумага разлезалась под его мокрыми пальцами. Чтобы не выругаться, он кашлянул и вытер руки с прилипшими крошками табаку о холодный дождевик. Втроем в рубке было очень тесно.
Впереди блеснула молния. Голубым огнем вспыхнули косые струи, дробным грохотом прокатился гром. Ситников, вздохнув, сказал:
– Здорово ты коморси облаял, – но Васька не ответил. Во рту его была горечь.
Снова вспыхнула синева. На этот раз прямо над головой. Гром рванул почти одновременно со вспышкой. Он ударил градом камней в железный лист и рассыпался в высоте.
– На «Смелом»! – донесся почти неузнаваемый голос начальника дивизиона.
– Есть на «Смелом»!
– Следовать навстречу барже. Почему, сволочь, не вышла? Привести!
– Есть привести!
Телеграф отзвенел, и «Смелый» начал разворачиваться.
– Буду указывать свое место фонарем, – уже издалека проговорил мегафон начальника дивизиона.
Фонарь, безусловно, был не лишним. Белая пена быстро темнела, и тяжелое небо, казалось, спускалось прямо на море. Сквозь короткие шквалы и дождь, рыская на попутной волне, «Смелый» шел к порту. Ситников вылез из рубки и наклонился вперед. Была сплошная, непроницаемая мгла. Изволь при такой видимости попасть в ворота.
И все-таки Ситников попал. По компасу, но больше по нюху и догадке, однако попал прямо. По обоим бортам одновременно вспенился прибой, и во вспышке молнии блеснули края мокрого волнореза.
– Лево руля! – скомандовал Ситников.
Малым ходом истребитель прошел к стенке, где стояла минная баржа. Стенка была пустой.
– Ушли! – с берега крикнул портовый сторож. – С полчаса как ушли!
Ситников, молча развернув истребитель, вышел обратно.
Вода кипела и кружилась. Со всех сторон наступала темнота. Как в таком море найти корабли без огней? Разве что прямо на них вылезти.
– Плохи делишки, – вздохнул Скаржинский.
– Разговоры! – осадил его Ситников.
Разговаривать теперь не приходилось. Нужно было действовать. Немедленно действовать. С каждой минутой темнело, с каждой минутой сторожевики и баржа уходили все дальше.
Справа по носу закачался огонь. Это был дивизион. Он ждал. Ситников протер глаза и стиснул кулаки. Так легче было думать.
Их могли снести под ветер. Значит – влево. Ясно – влево, потому что справа был дивизион, а на него они не вышли.
– Лево двадцать.
– Есть лево двадцать! – отозвался Скаржинский, перекладывая руль. Голос у него был новый, взволнованный и напряженный.
Васька вылез наверх. Волнение захватило и его. Он был сигнальщиком, ему надлежало смотреть, и он смотрел. Смотрел до рези в глазах, до одури, но видел только летящую воду наверху, внизу и со всех сторон.
Ситников опустил руки на телеграф, отзвенел «полный вперед» и повторил. Это значит: нажми сколько можно. Истребитель, рванувшись, врезался в волну. Теплые брызги смешались с холодным дождем и ударили в лицо.
– Прямо по носу! – закричал Васька, отшатнувшись от близкого, смертельно близкого силуэта. – Врежемся!
– Врешь, – спокойно ответил Ситников. – Почудилось. Все равно не увидишь.
Плеснула короткая молния. Силуэт распался. Правильно: почудилось.
– Не увидишь, – шепотом повторил Васька и, неожиданно вцепившись в Ситникова, крикнул: – Как же?
Ответил резкий удар грома. Потом ударила и захлестнула волна. За ней налетел шквал.
Ситников осторожно сжал Васькино плечо:
– Держись, сынишка. На глаз не возьмем – вынюхаем.
Теперь истребитель с волны на волну летел широкой дугой. Огонь дивизиона остался позади. Где-то в темноте болтались потерянные суда. Их нужно было обойти с подветра.
– Нюхай, душа салажья, – говорил Ситников и сам внюхивался в ветер. – Дым, понимаешь? Его дождем сбивает, он внизу. Только б в их дым войти, а там ляжем на ветер.
Васька понял. Он стоял запрокинув голову, дрожа от волнения и холода, но запах был один – сырость. А бывают разные: холодный запах бензина и теплый, масленый от моторов. Самый сладкий – сырой запах котла со щами, но слаще его сейчас был дым. Просто дым.
И сразу же пахнуло дымом. Ваське показалось, что он бредит, но новая дымовая волна была резче и отчетливее.
– Дым!
– Дым, – не сразу подтвердил Ситников. – Право на борт… одерживай… так держать… – и, когда истребитель лег на новый курс, добавил: – Ты некурящий, оттого и услышал первый.
Дым исчезал, но возвращался каждый раз гуще. Постепенно убавляя ход, «Смелый» вышел прямо на баржу. Перед ней смутно чернели сторожевики. Ситников взял мегафон:
– На головном!
– Есть! – отозвался головной сторожевик.
– Куда ушли?
Сторожевик ответил не сразу и новым голосом:
– Говорит «Разин». Кто спрашивает?
Васька вздрогнул:
– Безенцов!
– Без тебя знаю, – тихо сказал Ситников. Громко в мегафон: – Истребитель «Смелый», флаг коморси, – и снова тихо: – Пускай попрыгает.
Безенцов в самом деле заговорил по-другому:
– Есть, есть! Мы намотали на винт буксир. Сдрейфовали и потеряли место. Теперь все в порядке.
– Следовать за мной, – передал Ситников, и «Смелый» дал ход.
Впереди поблескивал огонь дивизиона. Дело было сделано, но Васька радости не ощущал. В его ушах звучал голос Безенцова, и наконец он не выдержал:
– Видел ведь огонь. Почему сам не пошел?
Но Ситников не ответил.
– Почему, гад, винт замотал? Нарочно, может?
Ситников тряхнул головой.
– Ступай спать. Суслов, Савшу – наверх, Столбова, Суомалайнена – в моторы! Сменим вахту.
В кубрике было темно и душно. За бортом журчала вода, мягко потряхивали работавшие малым ходом моторы. Васька лег, и все смятение, вся тревога вдруг оборвались. Не было даже снов – одна сплошная, теплая, мягкая чернота, но сразу же кто-то сдернул одеяло и закричал:
– Всех наверх! Постановка заграждения!
Слепило электричество, и голова кругом шла от мелькавших людей. Васька не мог поверить, что пора вставать, но Совчук сбросил его с койки.
Наверху была совершенная темнота, только восток начинал сереть. Дождь прекратился, и на небе крупными каплями висели низкие звезды.
– Чертов «Дон», – проговорил осипшим голосом коморси. – Когда они потерялись?
– Час будет, – ответил Ситников. – «Прочный» ходил искать, однако не нашел: будто провалились.
– Приготовиться к постановке, – из темноты впереди скомандовал начальник дивизиона.
– Что он делает? – возмутился коморси. – Товарищ Дудаков!
– Есть.
– Рано начинаете!
– Считаю свое место правильным.
– Без определения не ставить. Дождитесь света.
– Определился по маяку Хрони. Постановка на свету бесцельна – увидят… Прикажете сдать командование и следовать инкогнито?
Намек подействовал. Коморси опустил мегафон.
– Прыткий, черт… Откуда мне знать, что Хрони горел?.. Кстати его зажгли… А впрочем, зачем?
– Может, у них кто-нибудь в море, – предположил высокий флаг-секретарь.
– Новое дело, – пробормотал коморси. – Чепуха! – но все же задумался.
Впереди на «Зорком» дали два коротких свистка – сигнал: построиться в строй пеленга. «Смелый» сразу увалился вправо, следующий за ним «Счастливый» вышел еще правее, весь кильватер раздвинулся, чтобы при постановке концевые истребители не налетели на мины, поставленные с головных. Теперь по долгому свистку и трем коротким должны были начать ставить по мине на каждые двадцать секунд в порядке строя.
Долгий и три коротких. Всплеск впереди.
– Первая! – скомандовал Ситников, и двое моряков выбросили за борт первую мину. Всплеск у борта «Счастливого», потом дальше на «Прочном», потом еще дальше на «Жутком». Потом снова впереди, под кормой «Зоркого».
– Вторая!
«Рыбка» – нехорошая мина. Несмотря на свой сахар, может рвануть прямо у борта и даже в руках, но об этом никто не думал. Работали равномерно и совсем по-будничному. Васька был разочарован. Он ожидал большего возбуждения.
Короткий, долгий, короткий – постановка закончена. Один долгий – строй кильватера. Истребители сразу выровнялись по головному.
– Чисто, – сказал коморси и повеселел. – Вот и насыпали. «Дон», наверное, тоже здесь где-то ставит. Отлично.
Теперь дивизион повернул и шел обратно на Мариуполь. Постепенно светлело. Уже был виден последний в строю «Жуткий». Тянул холодный рассветный ветер, серая вода бежала навстречу, и серое небо постепенно становилось голубым.
Коморси сидел у машинного люка и угощал папиросами. Он был благодушен и разговорчив.
– Цель сегодняшнего похода, – сказал он, – конечно, заграждение. Однако само по себе оно еще не цель. Оно будет служить заслоном для нашего наступления. Сейчас в Мариуполе идет посадка на суда частей морской дивизии. Знаете такую?
– Знаем, – ответил Столбов, – это которые лишние военморы.
– Именно. Не нашедшие применения на флотилии. Так вот, эта дивизия будет под охраной наших боевых судов высажена в тылу противника, в Геническе.
– Лихо! – обрадовался Совчук. – Барону под зад коленкой!
– Совершенно верно. Одновременно наши сухопутные силы нанесут удар с фронта… План проработан во всех деталях и точно согласован. Вам следует о нем знать, потому что вы в этой операции участвуете, а боец, не понимающий того, что происходит, не боец…
– Справа по носу баржа!
На желтой заре появились черные пятна. Они казались висящими в воздухе над горизонтом, дрожали и оплывали, теряя свои очертания, но потом снова становились сторожевиками и баржой.
– Куда уехали? – пробормотал Ситников, поднимая бинокль.
Коморси встал и осмотрелся. По корме замигал огонь. Это был маяк Хрони. Значит, баржа поставила заграждение миль на шесть восточнее, чем надо… А может, и вовсе не поставила?
– Эх, планщики! – усмехнулся Скаржинский. – Согласованные.
Совчук тряхнул головой:
– Засохни, сахарница!
Ситников опустил бинокль и протер стекла. Он не мог поверить тому, что видел. Расстояние между силуэтами увеличивалось. Сторожевики уходили от баржи. Почему?
– Сторожевики удирают! – крикнул Васька.
– Как? – удивился коморси. – От кого?
Громко шипела под носом вода, и винты бились, как огромное сердце. Люди молчали. Нет ничего хуже неизвестной опасности и ничего страшнее ожидания. Совчук подошел к сорокамиллиметровой, открыл замок и с коротким лязгом снова его закрыл. Пушка была заряжена, но Совчук не мог стоять без дела. Вторым не выдержал флаг-секретарь. Он бросил папиросу и начал насвистывать «Чижика». Это было нелепо, однако никто не улыбнулся. Вероятно, никто даже не заметил.
Теперь баржа была не дальше пяти кабельтовых и видна совершенно отчетливо – темная и высокая, и все-таки опасность оставалась неизвестной. От кого бежали сторожевики? Что они увидали?
Молча, не отрываясь, команда смотрела на баржу, но ответ пришел с противоположной стороны. С норда внезапно ударил выстрел, и за ним залп, гулкий и близкий. Резким ревом пронеслись наверху снаряды и высокими всплесками легли у борта баржи.
– Белые!
В темной части горизонта они были почти невидимы: смутные корпуса, трубы и мачты, низкий, тяжелый дым. Желтые вспышки – новые выстрелы, снова звон снарядов и скрежещущий разрыв на барже впереди.
– Шесть кораблей, – сосчитал Ситников и тем же негромким голосом добавил: – Боевая тревога!
«Зоркий» дал свистки: «Самый полный вперед. Следовать за мной». Сразу же моторы заревели с двойной силой, и баржа понеслась навстречу. Теперь было видно: она дала крен. Новый залп закрыл ее всплесками. Когда они опали, она палубой лежала в воде.
– Дело сделала, – спокойно сказал коморси. – Мин нет. Чисто на палубе.
Опять короткий гром и низкий, над самыми головами, рев. Он давил на плечи, и от него трудно было дышать. Сердце толкалось в тельняшку, готовое выскочить. Чтобы пересилить страх, Васька изо всех сил сжимал холодный бинокль. В поле его зрения прыгала широкая пустая баржа. Пустая! Нет!
– Люди! – хрипло вскрикнул он.
На самой корме, совсем как тогда в порту, стояла тяжелая фигура. Это, конечно, был минер Клокачев. Тот самый брюхатый стервец, но теперь нужно было его спасти. Спасти во что бы то ни стало!.. И вдруг Васька заметил, что баржа уходит назад. Он рванулся всем телом:
– Куда идет? Спасать надо! Люди!
Ситников молчал. Лицо его потемнело, но было неподвижным, глаза, не видя, смотрели вперед. Рядом с ним тонули свои, и он мог им помочь.
– Ворочай! – не выдержал Совчук. – Люди.
Ситников стиснул кулаки:
– Стоять по местам. Тихо… Истребители дороже.
Под самым носом из воды вырвался стеклянный столб. Он встал во весь рост и рухнул на палубу «Смелого». Дикой яростью зазвенели осколки.
– Накрыли, – прошептал серый флаг-секретарь.
– Чепуха, – пожал плечами коморси. – Уйдем.
Васька молча смотрел на то место, где еще минуту тому назад стояла баржа. Теперь на нем кружилась серая вода. Истребители были дороже людей.
