Текст книги "Записки"

Автор книги: Лев Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

По возвращении нашем за Дунай, прибыл принц Виртембергский, меньшой брат тогда бывшей великой княгини Марии Федоровны; оттого ли, что спешил и очень обеспокоился, или оттого, что не успел приехать к баталии, он огорчился, опасно занемог и вскоре умер[138]138
  В сие время известились, что наш посол Я. И. Булгаков освобожден из Семибашенного замка по просьбе французского министра; но Булгаков не иначе хотел своего освобождения, как по уважению к российскому двору, на что Порта принуждена была согласиться.


[Закрыть].

Визирь, узнавши, что мы опять перешли за Дунай, возвратился в прежний свой лагерь под Мачин. Турецкая флотилия приблизилась было к нашей. Де-Рибас послал к начальнику оной сказать, чтоб он тот же час отошел назад, или он его к тому принудит. Паша вместо ответа прислал к нему несколько арбузов и кусок льда. Де-Рибас тотчас подал сигнал сняться с якоря, построиться в боевой порядок и выступить. Однако ж паша, невзирая на гордый, затейливый ответ, не дождался приближения нашей эскадры и отплыл к Браилову. Вскоре визирь прислал к князю Репнину с предложением открыть переговоры о мире. Князь был уполномочен от императрицы, почему, нимало не медля, поверенные с обеих сторон в Галаце съехались, сделаны были предварительные условия и подписаны визирем и кн. Репниным; для утверждения их назначен конгресс в Яссах.

Светлейший князь приехал после сего через три дня, и очень было ему досадно, что кн. Репнин поспешил заключить мир; и выговаривал ему при многих, сказав: «Вам должно было бы узнать, в каком положении наш Черноморский флот и о экспедиции генерала Гудовича; дождавшись донесения их и узнав от оных, что вице-адмирал Ушаков разбил неприятельский флот, и уже выстрелы его были слышны в самом Константинополе, а генерал Гудович взял Анапу, тогда бы вы могли сделать несравненно выгоднейшие условия», что действительно справедливо. Хотя князь Репнин слыл за государственного человека и любящего свое отечество, но в сем случае предпочел личное свое любочестие, не имея [иной] побудительной причины поспешить заключить мир кроме того, чтобы его окончить до приезда светлейшего князя.

В то время принц Вюртембергский умер; светлейший князь был на похоронах, и как по окончании отпевания князь вышел из церкви, и приказано было подать его карету, вместо того подвезли гробовые дроги; князь с ужасом отступил: он был чрезвычайно мнителен. После сего он вскоре занемог, и повезли его, больного, в Яссы.

Армия, для лучшего продовольствия, разделена была на небольшие лагери; нашему полку назначено было стоять вместе с Екатеринославским и Московским гренадерским при Рябой Могиле. Там получили повеление, что все сии три полка составляют один 10-батальный полк под названием Екатеринославского; четыре кирасирские полка составляют один полк под названием Лейб-кирасирского; из трех тысяч казаков донского войска составлен один полк под названием Великой Гетманской Булавы. По тогдашнему положению в каждом батальоне было по два орудия артиллерии, в мушкатерских полках – трехфунтовые пушки, в гренадерских – осьмифунтовые единороги. В бывшем же Екатеринославском полку были двенадцатифунтовые единороги. Итак, полк сей, будучи в комплекте, состоял из 11 тыс. человек и 20 орудий артиллерии; присоединя к оному кирасирский 24-х эскадронный полк и полк Великой Булавы, вместе составляли значительный корпус. На сей счет разные делали догадки; прямой цели никто не постигал, ибо невозможно было, чтоб один только каприз князя Потемкина был тому причиною. Одни полагали, что [он] хотел быть господарем Молдавии и Валахии; другие – что он хотел объявить себя независимым гетманом; иные думали, что он хотел быть королем польским; а более всего полагать должно было, что по окончании войны он потребует от Польши пройти чрез оную только трем полкам, которые бы составляли авангард армии; дабы разрушить сделанную в Польше конституцию, наказать ее за сделанное неудовольствие русскому послу, господину Штакельбергу, и [за то], что принудили из Польши вывести наши магазины и охраняющие оные войска. Поводом к оному мнению служит, что светлейший князь послал подполковника Бакунина в Вену, к удалившимся туда польским вельможам, недовольным тою конституциею; по приглашению его прибыли в Яссы знатнейшие паны, как-то: гетман Браницкий (с его супругою, племянницею кн[язя] Потемкина), Ржевусский и многие другие; там сделано было положение Тарговицкой конфедерации под покровительством России.

Болезнь светлейшего князя стала усиливаться, но он не хотел принимать никаких лекарств, вопреки медиков Тимона и Массота; и, будучи в жару, мочил себе голову холодною водою[139]139
  Светлейший князь, будучи в Петербурге, дал в присутствии императрицы великолепный праздник в Таврическом своем доме, который после его смерти взят в казну и назван Таврическим дворцом. Очаровательный сей праздник описан нашим славным поэтом Гавриилом Романовичем Державиным (См.: [Г. Р. Державин.] Описание празднества, бывшего по случаю взятия Измаила у его светлости г. генерал-фельдмаршала и великого гетмана князя Григория Александровича Потемкина-Таврического в доме его 1791 года апреля 28 дня. СПб., 1792.). Наконец издерживаемые им суммы и роскошная его жизнь привели императрицу в неудовольствие; к тому же Зубов так усилился, что начал с ним совместничать; наконец государыня потребовала, чтобы князь ехал в армию, чего он так скоро исполнить не желал; приближенным своим тогда он говаривал: «Зуб болит; надобно его сперва выдернуть». Думать надобно, что сие была истинная причина его болезни, и напрасно думали, что ему был дан яд: для честолюбивого человека и то настоящая отрава. Заметили, что в пути своем в армию стал он задумчив и временами жаловался на боль головы.


[Закрыть].

Генерал М. Ф. Каменский, видя, что его на службу не требуют, приехав в Петербург, просил императрицу о позволении ехать в армию для свидания с своим сыном, служившим тогда подполковником в Московском полку, которого [сам] он был шефом. Государыня ему сказала: «Это от вас зависит». Каменский, приехав в Яссы, чрез несколько дней просил светлейшего князя позволить ехать увидеть свой полк; князь его удержал один день, но в самое то время, не сказав ему ни слова, послал курьера с приказанием о сформировании большого Екатеринославского полка, как было сказано. Каменский приезжает в лагерь под Рябую Могилу, но полк его Московский не существует. Все сие служит доказательством, что служба его императрице была неугодна и каковое неуважение имел к нему светлейший князь.

В исходе августа армия вступила в зимовые квартиры. Четырехбатальонного старого Екатеринославского полка штаб-квартира расположена была в Яссах, а вновь присоединенных 6 батальонов – в Ботушанах. От нового моего полковника Булгакова при оных батальонах определен я [был] премьер-майором и для продовольствия всего полка артиллерийских и подъемных лошадей, которых было более тысячи; хотя и были при оных батальонах два подполковника, Мягкой и С. М. Каменский, но они в командование полка и мои распоряжения не вмешивались.

В сентябре прибыли полномочные турецкие министры трактовать о мире; но открытие конгресса отложено было до октября. Нашими министрами назначены были: г[енерал]-п[оручик] Самойлов, г[енерал]-м[айор] Де-Рибас и бриг[адир] Лашкарев.

Между тем болезнь светлейшего князя более и более усиливалась; он, чувствуя изнурение своих сил, послал курьера с повелением командующему войсками в Крыму, генералу Каховскому, чтобы он прибыл принять в заведование его армию, во время отлучки своей, намереваясь отъехать в Николаев. Пятого октября в сопровождении племянницы его, графини Браницкой, отправился он в путь. Проехав от Ясс 30 верст, князь почувствовал приближение смерти, велел остановиться и вынесть себя из кареты; лег на разостланный на дороге плащ и в объятиях своей любимой племянницы, гр. Браницкой, испустил дух. Тело его перевезли в Яссы[140]140
  4 октября Потемкин выехал из Ясс в Николаев, в полдень 5 ноября Потемкин скончался; в Яссах тело Потемкина было анатомировано и бальзамировано, 13 октября состоялся погребальный обряд в Яссах, 23 ноября тело было перевезено в Николаев и положено в специальном склепе. При Павле I оно было захоронено, а склеп засыпан.


[Закрыть].

Кабинет-секретарь императрицы, генерал-майор Василий Степанович Попов, управляющий всеми делами при светлейшем князе, приехав в Яссы, явился у Каменского, объявил ему о смерти главнокомандующего, как старшему, или, лучше сказать, одному и бывшему тогда генерал-аншефу, и требовал от него приказаний. Каменский, удивясь скорой кончине светлейшего князя, потребовал тотчас от Попова отчета в делах и экстраординарных суммах. Тот отвечал, что он кабинет-секретарь ее величества, что он был не при армии, а единственно при особе светлейшего князя, почему отчета никакого и дать не может.

Каменский вышел из себя, побежал к дежурному генералу В. В. Энгельгардту, страдавшему тогда злою лихорадкою и смертью дяди и благодетеля своего сраженному. В той же комнате лежала в беспамятстве сестра его, графиня Браницкая. Каменский требовал от него по дежурству дел, тот отвечал: «Видите, ваше высокопревосходительство, в каком я положении, и прикажите явиться к себе при дежурстве находящимся штаб-офицерам: я не в силах головы поднять». Каменский бросился в дежурство, бил [всякого], кто с ним только встречался: солдат, молдаван и жидов, как будто сумасшедший[141]141
  А. Ф. Ланжерон свидетельствует: «<…> русские ставят его [Каменского] по таланту выше даже Румянцева. Жаль только, что этот талант запятнан одним из ужаснейших характеров, который когда-либо бесчестил человечество; его зверство отзывается тигром. Видали, как он во время маневров кусал солдат и отрывал у них зубами мясо. <…> По прибытии в Гангуру ему показался подозрительным один жид. Он приказал его раздеть, облить водой и затем голого привязать на дворе его дома, где тот скоро и замерз <…> Ночью один ребенок беспокоил Каменского своими криками. Он сказал с варварским наслаждением: «Завтра он не будет более меня беспокоить!» На следующий день он поджигает деревню и выгоняет на равнину, покрытую снегом, всех жителей, которые скоро и погибают от стужи и голода. Наконец, Каменский довершил все эти жестокости подлостью: он приказывает собрать по возможности весь скот, который уцелел от урагана, и отсылает его в Россию, в свои имения» (Русская старина. 1895. № 3. С.161).


[Закрыть]. Отдал приказ в армию, что вступает в командование оной. Тотчас отправил в Ботушаны курьера за сыном, чтобы послать его к императрице с известием о смерти светлейшего князя. Но Попов отправил того же дня от себя донесение[142]142
  Каменского сын чрез сутки явился к отцу; за медленное прибытие он при всех дал сыну двадцать ударов арапником и с таковым пашпортом его отправил.


[Закрыть].

Как все генералы тогда были в Яссах, не имея никакого Начальства, а полками распоряжалось главное дежурство, то Каменский потребовал, чтобы генералы дали о себе сведения, кто чем командует. Многие из них желали иметь его начальником, полагая, что Каховский не имел больших дарований, и те к нему и явились. А другие, зная его нрав, предпочитали более Каховского; те отозвались, под разными предлогами, что не состоят при армии, как-то Самойлов и Де-Рибас объявили, что они при конгрессе, а многие нашли другие отговорки.

После смерти светлейшего князя чрез два дня приехал и Каховский и отдал приказ, что по ордеру покойного главнокомандующего вступает в командование армией. Тут началась у них [с Каменским] брань: оба делали приказания и распоряжения, противные один другому.

Каменский, видя, что большею частью склонялись более к Каховскому, созвал на совет всех генералов и предложил им: кому из них двух командовать армиею? Артиллерии генерал-майор И. М. Толстой сказал: «Ежели бы они знали, что созваны для избрания себе командира, то, конечно бы, из них никто не приехал; ибо, быв в самодержавном правительстве, должно повиноваться властям, поставленным от императрицы, а не выбирать себе начальника». Кн. Г.С. [Волконский] сказал, что он «повинуется повелению покойного светлейшего князя, которому известна была воля государыни, ибо как ваше высокопревосходительство были лично в Яссах, то князь и мог бы поручить вам командование армиею, и не было надобности для того посылать за М. В. Каховским». Все почти приняли сторону Волконского. «Итак, – сказал Каменский, – вы отрекаетесь мне повиноваться – быть по сему».

После сего Каховский уже бесспорно сделался главнокомандующим. Ежели бы Каменский обошелся хорошо с Поповым, то наверное бы остался командиром армии.

Между тем приготовляли похороны светлейшему князю. Я потребован был для церемонии оной. Проезжая квартиры старого Екатеринославского полка, заехал на квартиру унтер-офицера, чтобы он нарядил мне две перемены лошадей; нашел у него несколько старых гренадер, которые хотели было выйти; я их остановил и начал с ними разговаривать. Между прочим спросил: «Скажите, ребята, вы были 3-го гренадерского полка, всегда были при главной квартире славного нашего фельдмаршала [Румянцева] и были его любимым полком; потом также был полк сей при покойном светлейшем князе и также его любимым полком, в котором он был и шеф; один из них уже умер, а другой так стар, что, конечно, никогда уже не будет командовать армиею; кого из них вы более любили?» Один гренадер отвечал: «Покойный его светлость был нам отец, облегчил нашу службу, довольствовал нас всеми потребностями; словом сказать, мы были избалованные его дети; не будем уже мы иметь подобного ему командира; дай Бог ему вечную память!» Тут он прослезился, отер свои глаза; но вдруг глаза его оживились, приосанился и сказал: «А при батюшке нашем, графе Петре Александровиче, хотя и жутко нам было, но служба была веселая; молодец он был, и как он, бывало, взглянет, то как рублем подарит, и оживлял нас особым духом храбрости».

Погребение происходило 13 октября следующим порядком. По завершении духовных обрядов приготовлена была пространная зала, где долженствовало быть поставлено тело усопшего, вся обита черным сукном с флеровыми перевязями по бортам.

Впереди для катафалка сделано отделение шелковою черною занавесою, обложенною по бортам серебряным позументом, с большими посередине висящими серебряными кистями и подтянутою серебряным шнурком, а несколько подалее балюстрад, обит черным сукном и обложен сверху по краям широким серебряным позументом.

Потолок сего отделения одет был наподобие павильона черным сукном и увит крестообразно по краям белыми креповыми перевязями.

Посредине отделения поставлен был амвон, обитый красным сукном, с тремя ступенями, обложенными по краям серебряным позументом.

На середине оного сделано возвышение, покрытое богатою парчою, на коем поставлен гроб, обитый розовым бархатом, выложенный богатым золотым позументом, с серебряными скобами на серебряных подножиях, и покрытый богатым парчовым покрывалом.

Над гробом сделан был великолепный балдахин из розового бархата, обложенный по краям черным бархатом с богатым золотым позументом. Спуски оного [были] из розового бархата, обложенные золотым позументом с бахромою, поднятые шнурами с небольшими золотыми кистями.

Балдахин поставлен [был] на 10 древках, обтянутых розовым бархатом и перевитых серебряным позументом, и укреплен к земле 8-ю золотыми шнурами, на конце коих повешены большие золотые кисти. Наверху балдахина по углам и посередине укреплены страусовые черные перья; внутри оный обложен белым атласом.

В головах, на сделанном возвышении, положена была на парчовой золотой подушке княжеская корона, обведенная лаврами.

На первых от гроба ступенях, у головы, с обеих сторон (стояли) табуреты, покрытые красным сукном с золотым по краям позументом, на коих положены подушки из малинового бархата, обложенные золотым позументом с бахромою и с золотыми по углам висящими кистями; на оных с правой стороны положен фельдмаршальский жезл, а с левой венец лавровый; на сей же стороне, пониже, лежала крышка от гроба, на коей находились шпага, шляпа и шарф. На последней ступени расположены на таковых же бархатных подушках все ордена покойника, по старшинству их, все знаки власти, полученные им в награждение заслуг от милостей монарших.

По сторонам катафалка поставлены были две пирамиды из белого атласа, увешанные черного и белого крепа перевязями. На пирамиде, стоявшей с правой стороны, виден был герб его светлости, по сторонам поставлены два знамени великого гетмана, а на черной доске изображена была белыми буквами следующая надпись:

«В Бозе почивающий светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический и проч., и проч., усерднейший сын отечества, присоединитель к Российской империи Крыма, Тамани, Кубани, основатель и соорудитель победоносных флотов на южных морях; победитель сил турецких на суше и море, завоеватель Бессарабии, Очакова, Бендер, Аккермана, Килии, Измаила, Анапы, Сучук-Кале, Суннии, Тульчи, Исакчи, острова Березанского, Гаджибея[143]143
  Одесса.


[Закрыть] и Паланки; прославивший оружие Российской империи в Европе и Азии, приведший в трепет столицу и потрясший сердце Оттоманской империи победами на морях и положивший основание к преславному миру с оною; основатель и соорудитель многих градов; покровитель наук, художеств и торговли; муж, украшенный всеми добродетелями общественными и благочестием. Скончал преславное течение жизни своей в княжестве Молдавском, в 34 верстах от столичного города Ясс, 1791 года октября в 5-й день, на 52 году от рождения, повергнув в бездну горести не только облагодетельствованных, но и едва ведающих его».

На пирамиде, с левой стороны стоявшей, виден был герб, во всем подобный первому, а по сторонам поставлены [были: справа] – кейзер-флаг[144]144
  Кейзер-флаг – отличительный знак высшего военно-морского начальства и членов императорской фамилии.


[Закрыть], а слева – гетманское знамя.

Девятнадцать больших свеч на высоких подсвечниках, обложенных золотою парчою, и множество меньших, поставленных кругом гроба, освещая катафалк, представляли весьма важное и великолепное зрелище, внушающее благоговение и горесть. Одиннадцатого числа, по совершении всех вышеописанных приготовлений, тело поставлено было на катафалк, и учреждено при гробе дежурство из одного генерал-майора, двух полковников, четырех штаб-офицеров и осьми обер-офицеров, одного генерал-адъютанта и одного флигель-адъютанта. Тогда объявлено было в городе, что хотящие отдать последний долг покойному фельдмаршалу допускаемы будут к тому без изъятия.

Народ стекался толпами; горесть написана была на всех лицах, наипаче воины и молдаванские бояре проливали слезы о потере своего благодетеля и друга; в сие время поставленный у дверей офицер раздавал убогим мелкие серебряные деньги. Поклонение телу происходило сего числа пополудни от 3-х до 6-ти часов. В часы прихода для поклона телу стояли у голов по обеим сторонам штаба покойного фельдмаршала два генерал-адъютанта, у средины гроба по два гвардии офицера, два флигель-адъютанта, а несколько подалее по два офицера Екатеринославского гренадерского полка; внутри с правой стороны лейб-гвардии от бомбардирской роты, а с левой кирасирского полка князя Потемкина, а у балюстрада того же полка по два офицера в супервестах[145]145
  Род кирасы, изготовленной из дорогой ткани или кожи. Надевались солдатами и офицерами гвардейской тяжелой кавалерии (лейб-гвардии Конного и Кавалергардского полков) при несении ими караульной службы во дворце и торжественных церемониях. Л. Н. Энгельгардт, описывая на с. 27 мундир кавалергардов («мундир их парадный был»), имеет в виду супервест.


[Закрыть].

Двенадцатого числа двери отворены были от 10 часов пополуночи до 2-х часов пополудни, потом от 3-х до 8 часов вечера, в которое время по-прежнему была раздача убогим мелких серебряных денег. Между тем один генерал-адъютант и два флигель-адъютанта на лошадях, под препровождением одного эскадрона полка князя Потемкина, в траворном виде, с литаврами, покрытыми черным сукном, возвестили городу о времени выноса тела, которое имело быть на другой день в 8 часов пополуночи.

Тринадцатого числа полки Екатеринославский и Малороссийский гренадерские и Днепровский мушкатерский стали по обеим сторонам улиц, где долженствовало происходить шествие. Когда духовенство собралось и все было готово, то время выноса возвещено было 11-ю пушечными выстрелами и унылым колокольным звоном; пальба продолжалась чрез каждую минуту до самого внесения тела в монастырь Голий, назначенный к свершению сего печального обряда.

Тело выносили из особливого усердия генералы, также штат его светлости и назначенные к тому штаб-офицеры; балдахин несли гвардии офицеры, кисти поддерживали полковники.

Шествие происходило следующим порядком:

Открывал оное эскадрон конвойных гусар покойного фельдмаршала.

За ними кирасирский полк князя Потемкина.

Дом покойного в траворе.

Верховые лошади в богатых уборах, которых каждую вели два конюха в богатой ливрее, в черных эпанчах и шляпах.

120 человек солдат с факелами, в черных епанчах и в распущенных шляпах с черным флером.

24 обер-офицера в траворном виде со свечами.

12 штаб-офицеров в траворном виде со свечами.

Бояре княжества Молдавского, князья и посланники Черкесские.

За сим должен был следовать генералитет; но генералы, как выше сказано, выносили гроб и шли подле оного до самой церкви.

Духовенство.

Знаки отличия, из которых каждый несли штаб-офицеры, имея двух обер-офицеров ассистентами:

1. Орден Св. Андрея. 2. Орден Св. Александра Невского. 3. Орден Св. Георгия 1-го класса. 4. Орден Св. Владимира 1-го класса. 5. Орден Белого Орла. 6. Орден Св. Станислава. 7. Орден Прусского Черного Орла. 8. Орден Датского Слона. 9. Орден Шведского Серафима. 10. Орден Св. Анны. 11. Камергерский ключ. 12. Гетманская булава. 13. Гетманская сабля. 14. Жалованная шпага. 15. Венец. 16. Бант от портрета императрицы. 17. Фельдмаршальский жезл. 18. Гетманское знамя. 19. Кейзер-флаг. 20. Другое знамя. 21. Княжеская корона.

Гроб на черных дрогах, запряженных 8-ю лошадьми в черных попонах, из которых каждую вел один конюх в черной епанче и шляпе.

Парадная карета, покрытая черным сукном, запряженная 8-ю лошадьми под черными покрывалами; при ней конюхи в парадной ливрее и черных епанчах.

За гробом шли родственники [князя].

Шествие замыкали: эскадрон конвойных гусар, казачий полк Булавы великого гетмана, козачий полк князя Потемкина Донской.

По свершении литургии преосвященный епископ Херсонский Амвросий вышел было сказать надгробное слово, но за рыданием не мог выговорить ни слова и вошел обратно в алтарь. По окончании отпевания, когда запели вечную память, сделано было 11 пушечных выстрелов, а войско [произвело] троекратный ружейный беглый огонь. Рыдание родственников, ближних и воинов раздалось со всех сторон.

Тело омыто горячими слезами облагодетельствованных покойником[146]146
  Можно без всякой лести сказать, что светлейший князь имел исполненную доброты душу. Во время его беспримерного могущества ни одного человека не сделал несчастным. Много было примеров, где он оказал сострадательное сердце, например: поручик артиллерии барон Плотто послан был в Воронеж для покупки под артиллерию лошадей; он всю сумму, данную ему для сей казенной надобности, проиграл, почему военным судом приговорен был к разжалованию навсегда в солдаты. Когда же поднесена была князю на подпись конфирмация, он надписал: «Разжаловать в солдаты на три месяца со дня подписания», но Попову приказал к исполнению не прежде отослать, как по истечении и сего срока.


[Закрыть].

По окончании всего определены были при гробе к дежурству один адъютант, четыре офицера и караул.

Смерть светлейшего князя дала новый ход политическим сношениям между Петербургом и Константинополем. Граф Безбородко прибыл способствовать к скорейшему окончанию мирных переговоров. Долго турецкие министры не соглашались на требование России вознаграждения 24 миллионов пиастров; но когда объявили им, что ежели они на сию статью не согласятся, то и конгресс разрушен, почему они и подписали. В ту минуту Безбородко вошел и сие положение разорвал, сказав: «Государыня императрица не имеет нужды в турецких деньгах». Таковой поступок изумил мусульман. «Сие великодушие, – воскликнул рейс-эфенди[147]147
  В Турции должность, соответствующая посту министра иностранных дел в европейских странах.


[Закрыть], – спасает жизнь верховного визиря». Мир между Россиею и Портой подписан 25 декабря (9 января) 1792 г. в Яссах.

Главные оного статьи: Порта признает острова Крым и Тамань российским стяжанием[148]148
  То есть приобретением.


[Закрыть]; река Днестр составляет границу между обеими империями; флоты российские, парусный и гребной, должны оставить владения турецкие, как скоро получат повеление, и не позже после подписания мира трех недель. Войска сухопутные оставят занятые владения турецкие в мае, возвратя завоеванные крепости в таковом положении, в каковом оные при подписании мира состоят.