Текст книги "Записки"

Автор книги: Лев Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Вот происшествие, случившееся во время проезда его светлости. Со времени случая Зорича они между собою были неприятели; хотя князь и не имел к Зоричу ненависти, но тот всегда думал, что он к нему не благоволит; чтобы доказать противное, светлейший князь остался в Шклове на целый день. Один жид просит позволения переговорить с князем наедине, князь, не ожидая ничего важного, не хотел было его к себе допустить, но как тот жид безотвязно просил о том, то князь и велел ввести его к себе в особливую комнату. Жид показывает сторублевую ассигнацию: «Видите ли, ваша светлость, что она фальшивая?» Князь долго рассматривал и не находил ничего, так она хорошо была подделана, подпись сенаторов и разными чернилами, казалось, никакому не подвергалась сомнению. «Ну, что же тут, покажи», – сказал князь; тогда жид показывает, что вместо ассигнации напечатано ассигиация[43]43
  Этим доказывалась легкость в подделке ассигнаций, что и было одною из причин, по которой императрица переменила ассигнации; впоследствии уже не сенаторы подписывали новые, а Государственного банка чиновники; прежние сперва были только в 100, в 50 и в 25 рублей, а новые прибавлены к оным в 10 рублей красные, а синие в 5 рублей. В царствование императора Александра I, как фальшивых ассигнаций умножилось, то снова переменили другие формы.
  К перемене ассигнаций императрицею был еще поводом двадцатилетний банк, для дворянства и купечества, 13 миллионов под залог имений; ревизская душа принимаема была в сто рублей, платя проценты со ста по пяти да в уплату по три; в двадцать лет долг должен был быть заплачен. Поэтому кто только успел, тот и воспользовался оным, люди благоразумные, сделав заем, употребили суммы для заплаты долгов частным лицам или для оборотов, но большая часть употребили для прихотей и роскоши, которая с тех пор много увеличилась, а для нравственности была гибельна, от которой дворянство вошло в долги и видимо стало беднеть, 33 миллиона ассигнаций, вошед в оборот, потеряли свой кредит, прежние ассигнации ходили не только без лажа (Лаж – разница между платежной ценностью монеты и ассигнаций одного номинала; выражение «ассигнации ходили без лажа» означает, что они обменивались на серебро один к одному.), но, чтобы иметь 25-рублевую ассигнацию, платили 26 рублей серебром, а новые ассигнации вначале теряли 10 процентов, потом, по времени и по мере выпуска из Банка великого числа бумажных денег, кредит оных гак упал, что с 1804 году уже серебряный рубль ходил уже в 4 рубля. С другой стороны, сказанный заем принес пользу: купцы употребили на заведение и построение в городах фабрик, домов и каменных лавок, отчего строением города улучшались. Впоследствии Банк сей обращен в восьмилетний, и ревизская душа принималась в 150 рублей. По утверждении Банка на 24 года, в великороссийских губерниях принималась в 200 рублей, а в прочих губерниях в 150 рублей, плата производилась по 6-ти процентов и по 2 в уплату капитала. После нашествия неприятеля великими пожертвованиями дворянство вошло в неоплатные долги, заложа почти все свое имение; не в состоянии было уплачивать положенное в Банк, имения потеряли свою цену, кредит потерян; в облегчение, в 1830-м году государь указал уменьшить один процент, но продолжить вместо 24-х на 26 лет заем. Ежели же кто пожелает продолжить на 36 лет, то проценты платить по четыре.


[Закрыть]. «Где ты ее взял?» – «Если вашей светлости угодно, я вам чрез полчаса принесу несколько тысяч». – «Кто же их делает или выпускает?» – спросил князь. «Камердинер графа Зановича и карлы Зоричевы». Князь дал жиду тысячу рублей и приказал, чтоб он променял их на фальшивые ассигнации и привез бы ему на другой день в местечко его Дубровну, недавно им купленное, от Шклова по Смоленской дороге верстах в семидесяти.

Отпустя жида чрез некоторое время, князь притворился нездоровым и тот же день, до выздоровления, возвратился в Дубровну и послал за отцом моим, чтоб он туда к нему приехал; на другой день, как скоро батюшка мой к нему явился, тогда князь, полученный уже тогда пук ассигнаций показав ему, сказал: «Видишь, Николай Богданович, у тебя в губернии делают фальшивые ассигнации, а ты не знаешь? Как скоро я проеду Могилев, то ту же минуту поручи уголовной палаты председателю Малееву произвести следствие, не щадя ни самого Зорича, ежели будет в подозрении; я для того не хочу, чтобы ты сам следовал, чтобы в изыскании вины Зорича и его друзей-плутов не был употреблен Энгельгардт, мой родственник»[44]44
  Этот эпизод имел место, по всей видимости, весной 1783 г.; в письме Г. А. Потемкину от 27 апреля 1783 г. Екатерина II пишет, что «ради Скловских диковинок» на место происшествия отправился сам губернатор Пассек (Сборник Русского исторического общества. СПб., 1880. С.254).


[Закрыть].

Теперь я делаю отступление и скажу о жизни Зорича и о Шклове. Ни одного не было барина в России, который бы так жил, как Зорич. Шклов был наполнен живущими людьми всякого рода, звания и наций; многие были его родственники и прежние сослуживцы его, когда он служил майором в гусарском полку, на его совершенном иждивении; затем отставные штаб– и обер-офицеры, не имеющие приюта, игроки, авантюристы всякого рода, иностранцы. Французы, итальянцы, немцы, сербы, греки, молдаване, турки, словом, всякий сброд и побродяги, всех он ласково принимал, стол был для всех открыт; единственно для веселья съезжалось даже из Петербурга, Москвы и разных губерний лучшее дворянство к 1 сентября, дню его именин, на ярмонки два раза в год, и тогда праздновали недели по две и более; в один раз было три рода благородных спектаклей, между прочим французские оперы играли княгиня Катерина Федоровна Долгорукая, генерал-поручица графиня Мелина и прочие соответствующие сим двум особам дамы и кавалеры; по-русски трагедии и комедии – князь Прокофий Васильевич Мещерский с женою, и прочие; балет танцевал Д. И. Хорват с кадетами и другими, польская собственная труппа. Тут бывали балы, маскарады, карусели, фейерверки, иногда его кадеты делали военные эволюции, в шлюпках на воде катания. Словом, нет забав, которыми бы к себе хозяин не приманивал гостей, и много от него наживались игрою. Хотя его доходы были и велики, но такового рода жизнь ввела его в неоплатные долги.

В числе живущих у него был турецкий князь Изек-бей, второй сын сестры царствующего султана[45]45
  Имеется в виду Абдул-Гамид I.


[Закрыть]; когда Зорич был в полону, он с ним был знаком и пользовался его благодеяниями. Сей князь был сперва воспитан тайно под чужим именем, ибо, по турецким законам, сестра султана одного только может иметь в живых сына, а последующих должна при рождении задушать. По материнской природной нежности мать сберегла его, когда же начали догадываться, что он близкий человек султану, то мать его отправила в чужие край, и он, быв во Франции, данные ему деньги все прожил, а более ему не присылали; вспомня свое знакомство с Зоричем, приехал в Шклов просить взаимной помощи, в чем ему и не было отказано. Он был прекрасный и любезный человек, говорил хорошо по-французски и скоро выучился изрядно говорить по-русски; впоследствии старший брат его умер, то султан, узнав о нем, позволил ему возвратиться в Константинополь. Многие русские его потом там видели и сказывали, что дан ему чин подавать султану умываться. Я для того о нем сказал, что можно ли было подозревать кого-либо, с каким намерением кто там жил? Тем более Зановичи могли быть без малейшего замечания, ибо они приехали как путешественники, познакомившись в Париже с Неранчичем, родным братом Зорича, и которого ссудили немалым числом денег, приехали же, имея паспорты, жили роскошно и вели большую банковую игру.

По последствию открылось, что как Зорич был много должен, то они [Зановичи] хотели заплатить за него долги, а Шклов с принадлежащим имением взять в свое управление на несколько лет, пока не получат своей суммы с процентами, а Зоричу давать в год по сту тысяч рублей, по тогдашнему времени большая сумма; для сего просиживали с ним, запершись, ночи, уговаривая его по сему предмету, и употреблен в посредство учитель, бывший в корпусе, Салморан. Зорич говаривал, что скоро заплатит свои долги и будет опять богат, что подало подозрение, что он участвовал в делании фальшивых ассигнаций. Тоже послужило к таковой невыгодной для него мнении, что два карла меняли фальшивые ассигнации; то случилось оттого, что они держали карты, а на больших играх, особливо когда Зановичи метали банк, за карты давали по сту рублей и более.

Графы Зановичи родом из Далмации; меньшой из них был иезуитом; по уничтожении сего ордена монахов, возвратился к брату, который, прожив имение, стал жить на счет ближних разными оборотами; оба получили хорошее воспитание, при большом уме обогащены были познаниями; во многих были государствах и везде находили простячков, пользовались то игрою, то другими иными хитрыми выдумками; сказывали даже, что их портреты в Венеции были повешены, а они, сделав какое-то криминальное дело, успели ускользнуть; таким образом встретились с Неранчичем в Париже, как сказано прежде, и видно, что план их тогда же имел основание.

Когда уговорили Зорича на их предложение, то старший остался в Шклове, а меньшой уехал за границу, под видом там продать свое имение и приехать с деньгами для заплаты его [Зорича] долгов, но истинный предмет, чтобы там наделать фальшивых ассигнаций и уже приехать с готовыми в Россию и для делания оных привезти инструменты; он был за границею несколько месяцев, а по возвращении проживал в Шклове до приезда светлейшего князя с полгода. С отъездом его светлости в Дубровну меньшой Занович с Салмораном отправились в Москву.

Отец мой послал одного курьера обогнать его и известить главнокомандующего в Москве, а другого вслед, для надзирания за Зановичем.

Председатель Малеев, получа наставление, с земскою полицией и губернскими драгунами отправился в Шклов, ночью застал старшего графа Зановича в постели, отправил его за караулом в Могилев, прямо в губернское правление, квартиру окружили его караулом; также взяты Зоричевы карлы, а с самого Зорича взята подписка не выезжать из дома, пока не сделает ответа на запросные пункты. На квартире Зановича, по осмотре, ничего подозрительного не оказалось; найдено тысячи две рублей золотом, несколько сотен фальшивых ассигнаций и несколько вещей из дорогих каменьев. Камердинер его оказался девкою – его любовницею – итальянкою, но она ничего не знала; вся в том его [Зановича] была и услуга, ибо он только на квартире ночевал, а в прочее все время был в доме у Зорича. Князь Изек-бей был великий неприятель сих побродяг, беспрестанно с ними ссорился и неоднократно уговаривал Зорича, чтобы их прогнал.

В допросе губернского правления Занович показал, что брат его поехал чрез Москву в С.-Петербург, явить правительству вымененные ассигнации за границею от жидов за дешевую цену; но после нашли в его квартире под полом все инструменты для делания ассигнаций; по открытии чего отправлен был в С.-Петербург. Зорича же совершенно оправил в незнании фальшивых ассигнаций.

Меньшой Занович схвачен был в Москве, у самой заставы; найдено с ним с лишком 700 тыс. фальшивых ассигнаций, все сторублевые. Как он, стакнувшись с братом, показывал то же; потом, по признании их вины, заключены они были в крепость Балтийский порт[46]46
  Сейчас – г. Палдиски.


[Закрыть]. Во время нападения на оный порт шведов в 1789 году, по малочисленному гарнизону, арестанты были выпущены для защиты оного; Зановичи оказали особливую ревность и разумными советами некоторые услуги, за что, по освобождении порта, высланы за границу.

Говоря о Шклове, такое в нем было множество бродяг, так что если случалась нужда отыскивать какого-нибудь сорванца, то государыня приказывала посмотреть, нет ли его в Шклове, и иногда точно его там находили. Между прочим, во время французской революции, в 1792 году, граф де-Монтегю, бывший капитан корабля во французском флоте королевской службы, под видом эмигранта императрицею принят был в черноморский флот; он, проезжая Шклов, притворился больным и оставался там немалое время. Почтмейстеру казался он подозрителен, тем более что не успел туда приехать, как через Ригу адресованы были на его имя иностранные газеты. Один раз почтмейстер решился распечатать и, осматривая с прилежанием, заметил, что на одном листке между строк шероховато, а когда поднес к огню, оказалось написанное, и открылось, что Монтегю был якобинец и ему было поручено сжечь наш черноморский флот. Сего Монтегю отправили за караулом в С.-Петербург; впоследствии на эшафоте изломали над ним шпагу, и сослан он был в Сибирь в работу.

[1783]. В июле 1783 года мать моя по болезни отправилась в Нарву (и меня с собою взяла) пользоваться там от главного доктора г. Сандерса, где пробыв до сентября и не получа облегчения в своей болезни, отправилась в С.-Петербург. По прибытии туда, явился я на службу в Преображенский полк; майором тогда был генерал-майор Николай Алексеевич Татищев, приятель моего отца. Отыскал, что написан я в списке служащих и уже состою в третьей сотне и числюсь в 1-й мушкатерской роте.

III. Вступление мое в службу до открывшейся Турецкой войны в 1788 году

Служба моя в гвардии ничтожна и кратковременна; некоторое время я был при роте и раза два дежурил, потом записан был в уборные. Так назывались сержанты, избираемые по высокому росту: одеты они были в обыкновенные тогдашние мундиры; шишаки вроде римских с богатою серебряною арматурою и панашем[47]47
  Панаш – особый вид украшения на головном уборе.


[Закрыть] из страусовых перьев украшали их головы; сума для патронов тож с серебряною арматурою. Сии уборные сержанты стояли по два на часах перед кавалергардскою залой, куда только впускались до капитана; но в дворянском мундире всякий имел право туда входить; я хаживал, быв сержантом гвардии, как и прочие мои товарищи, не в службе, в дворянском мундире, который во всяком чине дворянин имел право носить. За сею залою была тронная, у дверей которой стояли по два кавалергарда; не все генерал-поручики и тайные советники имели туда вход, но те только, которые имели на то позволение. Кавалергарды были не то что теперь[48]48
  Кавалергардский корпус был создан 30 марта 1724 г. к коронации Екатерины I в качестве ее почетной стражи; 11 января 1800 г. переформирован Павлом I в трехэскадронный лейб-гвардии Кавалергардский полк на одинаковом положении с другими гвардейскими полками.


[Закрыть], их было всего шестьдесят человек; выбирались по желанию каждого; высокого росту, из дворян; они все считались поручиками в армии; капралы были штаб-офицеры, вахтмейстер – полковник, корнет – генерал-майор, поручик был светлейший князь Потемкин; ротмейстер – сама императрица; должность их была стоять по двое на часах у тронной, а когда императрица хаживала пешком в Александро-Невский монастырь, 30 августа, в день сего святого, то они все ходили пешком по сторонам ее[49]49
  В последний раз сия процессия была в 1782 году, а после того она уже отменена.


[Закрыть]; мундир их парадный был синий бархатный, обложен в виде лат кованым серебром, и шишак тоже из серебра и очень тяжел.

По приезде светлейшего князя[50]50
  Титул светлейшего князя Священной Римской империи Г. А. Потемкин получил в 1776 г.


[Закрыть] из Херсонской губернии определен я был к нему с четырьмя другими сержантами на ординарцы; сим закончилась служба моя в гвардии. 1783 года в декабре его светлость взял меня к себе в адъютанты; он тогда еще был генерал-аншефом и вице-президентом военной коллегии. По чину имел [он] одного генерал-адъютанта премьер-майорского чина, двух флигель-адъютантов капитанского чина да такое же число адъютантов по званию шефа екатеринославской конницы[51]51
  Так называемая Екатеринославская конница была сформирована в 1784 г. в составе 10 полков.


[Закрыть]. Адъютанты его, как он был вице-президент военной коллегии, имели право носить все армейские мундиры, кроме артиллерийского; и вообще, у всего генералитета адъютанты носили мундиры тех войск, какие у них были в команде; общий знак адъютантов был аксельбант на правом плече.

Князь жил во дворце; хотя особливый был корпус, но на арках была сделана галерея для проходу во дворец через церковь, мимо самых внутренних покоев императрицы.

Лишь я только вступил в свое лестное, по тогдашнему времени, звание[52]52
  А. Ф. Ланжерон писал: «В России, кроме службы в гвардии, существуют еще и другие способы хватать чины не служа; самый верный и самый обыкновенный – это причислиться в качестве ординардца или по особым поручениям и т. п. к фавориту; у него обыкновенно таких двести или триста человек, и он не знает из них и половину, но тем не менее быстро повышает их по службе. Того же достигают через адъютантские должности у генералов; фельдмаршал, например, имеет двух адъютантов в чине подполковника, и они, по прошествии шести лет, становятся полковниками и получают полки, не выходя до тех пор из конюшни или передней своих начальников <…> у князя Потемкина их было от двух до трехсот человек; ни один из них не видел ни одного ружейного выстрела в течение трех кампаний, и все они получили кресты и чин» (Ланжерон А. Ф. Русская армия в год смерти Екатерины II // Русская старина. 1895. № 4. С. 174–176).


[Закрыть], как, по разным причинам, государыня оказала к нему [Потемкину] немилость, и уже он сбирался путешествовать в чужие край, и экипажи уже приготовлялись. Князь перестал ходить к императрице и не показывался во дворце; почему как из придворных, так и прочих знатных людей никто у него не бывал; а сему следуя, и другие всякого звания люди его оставили; близ его дома ни одной кареты не бывало; а до того вся Миллионная была заперта экипажами, так что трудно было и проезжать. Княгиня Дашкова, бывшая в милости и доверенности у императрицы, довела до сведения ее через сына своего, бывшего при князе дежурным полковником, о разных неустройствах в войске: что слабым его управлением вкралась чума в Херсонскую губернию, что выписанные им итальянцы и другие иностранцы для населения там пустопорожних земель, за неприуготовлением им жилищ и всего нужного, почти все померли, что раздача земель была без всякого порядка, и окружающие его делали много злоупотребления, и многое другое; к княгине Дашковой присоединился фаворит А. Д. Ланской.

Императрица не совсем поверила доносу на светлейшего князя и через особых верных ей людей тайно узнала, что неприятели ложно обнесли уважаемого ею светлейшего князя, как человека, способствовавшего к управлению государством, под ее скипетром совершенного гения; лишила милости княгиню Дашкову, отставила ее от звания директора Академии, а на место ее пожаловала г. Домашнева[53]53
  Л. Н. Энгельгардт ошибается: С. Г. Домашнев занимал пост директора Академии наук с 1775 по 1782 г.; кн. Дашкова была назначена на его место, и была отставлена Павлом I в ноябре 1796 г.


[Закрыть], а князю возвратила доверенность.

Светлейший князь, в один день проснувшись, на столе близ кровати видит пакет, положенный его камердинером из греков, Захаром Константиновым, и который прислан был от императрицы с тем, чтобы для сего князя не будить; он, проснувшись, прочитав оный, закричал Попова, правителя его канцелярии. Я, бывши тогда дежурным, позвал его; князь подал ему бумагу и сказал: «Читай». То был указ о пожаловании князя президентом военной коллегии, то есть фельдмаршалом. Василий Степанович Попов, тогда бывший подполковником, выбежал в комнату перед спальнею и с восторгом сказал: «Идите поздравлять князя фельдмаршалом». Я на тот раз один только и был; вошел в спальню, поздравил его светлость; он встал с постели, надел мундирную шинель, повязал на шею шелковый розовый платок и пошел к императрице, как он хаживал к ней по утрам. Не прошло еще двух часов, как уже все комнаты его были наполнены, и Миллионная снова заперлась экипажами; те самые, которые более ему оказывали холодности, те самые более перед ним пресмыкались; двое, однако ж, во время его невзгодья показали к нему приверженность, а именно камергеры Евграф Александрович Чертков и Александр Федорович Талызин[54]54
  Чертков и Талызин вместе с Г. А. Потемкиным участвовали в перевороте 1762 г.


[Закрыть].

Штат, по чину его, увеличился, уже два генерал-адъютанта в чине подполковников и еще два флигель-адъютанта в прежних чинах. Остался прежний его генерал-адъютант Рибопьер, а другого взял меньшего сына фельдмаршала графа Кирилла Григорьевича Разумовского, по екатеринославской коннице из его флигель-адъютантов в генерал-адъютанты Мамонова, который после был фаворитом.

Теперь почитаю приличным сказать вкратце о происхождении и истории моего генерала, игравшего роль, какую никто никогда в России не представлял и так не был силен.

Род светлейшего князя Потемкина был польский[55]55
  Основателем рода Потемкиных считается Ганс Потемпинский, после крещения – Тарасий Александрович Потемкин, выехавший из Польши при великом князе Василии Ивановиче.


[Закрыть]; с завоеванием Смоленска предки его остались в России; были дворяне, но ни одного не было, который бы занимал высокие государственные должности[56]56
  Из представителей рода, занимавших сколько-нибудь заметные должности, известны стольники Степан Петрович, Иван Степанович, Василий Силыч, 3-й воевода правой руки в полоцком походе 1550 г. Федор Иванович, дворяне московские Гавриил Федорович, Иван Гаврилович, Федор Илларионович, Сила Семенович и др.


[Закрыть]. Петр Великий употребил одного Потемкина для посольства в Англию[57]57
  Петр Иванович, думный дворянин, окольничий, посол в Голландию, Францию и Италию в 1670 г. и в Данию, Англию и Францию в 1675 г.


[Закрыть]; но по возвращении ничем его не почтил. Отец знаменитого сего человека, оконча службу в гарнизоне капитаном, жил в поместье своем недалеко от Смоленска. Князь Григорий Александрович родился в 1736 году[58]58
  На самом деле, в сентябре 1739 г.


[Закрыть], в деревне Чижове, которая досталась по праву наследства от сестры [его][59]59
  Имеется в виду Марфа Александровна Потемкина.


[Закрыть], бывшей за Васильем Андреевичем Энгельгардтом, племяннику его, Василью Васильевичу Энгельгардту; другая сестра его была за Самойловым, а третья за Высоцким. До двенадцати лет он воспитывался при своих родителях. За недостатком учебных заведений отец записал его в смоленскую семинарию; но, заметя в нем пылкой ум, отправил в гимназию Московского университета. В характере Потемкина оказывалось в то время много странности. «Хочу непременно быть архиереем или министром», – часто твердил он своим товарищам. Поэзия, философия, богословие и языки латинский и греческий были его любимыми предметами; он чрезвычайно любил состязаться, и сие пристрастие осталось у него навсегда; в самой своей силе он держал у себя ученых рабинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывал их к себе и стравливал их, так сказать, а между тем сам изощрял себя в познаниях.

Родители его почли, что военная служба будет ему выгоднее; по ходатайству некоторых господ записали его в конную гвардию унтер-офицером и отправили на службу; по дошедшей до него очереди сделан он вахмистром. В сем чине был он в 1762 году. Образ его жизни доставил ему знакомство с важнейшими особами, участвовавшими в сей государственной перемене. В весь день 28 июня находился он вблизи государыни; был в ее свите, когда она поехала в Петергоф.

Екатерина II, вступив на престол, пожаловала Потемкина офицером гвардии и потом камер-юнкером; он послан был в Стокгольм курьером для объявления находившемуся там российскому посланнику графу Остерману с известием о перемене правительства в России.

Возвратившись из Швеции, он умел войти в теснейшую связь с особами, всегда окружавшими императрицу, и сделался известным более Екатерине, принят быв в ее общество небольшого числа известных людей. Потемкин был прекрасный мущина; имел привлекательную наружность, приятную и острую физиономию, был пылок и в обществе любезен.

Потемкин встретил при дворе некоторые неприятности; в 1769 году война с Турцией подала ему случай удалиться на несколько времени из столицы; пожалованный камергером, отправился он в армию волонтером, где участвовал во многих военных действиях в продолжение сей войны. Фельдмаршал Румянцев о славных победах послал его с донесением к государыне[60]60
  П. А. Румянцев доносил Екатерине II 9 сентября 1770 г.: «Ваше величество видеть соизволили, сколько участвовал в действиях своими ревностными подвигами генерал-майор Потемкин. Не зная, что есть быть побуждаемому на дело, он сам искал от доброй своей воли везде употребиться. Сколько сия причина, столько другая, что он во всех местах, где мы вели войну, с примечанием обращался и в состоянии подать объяснение относительно до нашего положения и обстоятельств сего края, преклонили меня при настоящем конце кампании отпустить его в С.-Петербург во удовольствие его просьбы, чтобы пасть к освященным стопам Вашего Императорского Величества» (Чтения в Императорском Обществе истории и древностей Российских. 1865. Т 2. Отд. 2. С. 112).


[Закрыть]. Государыня пожаловала его генерал-поручиком и генерал-адъютантом, где [он] снова принят был в число приближенных к императрице. Через несколько времени сделался пасмурным, задумчивым, наконец оставил совсем двор; переехал в монастырь Александра Невского, объявил, что желает там постричься, отрастил бороду и носил монашеское платье[61]61
  Полагают, что люди, ему преданные, внушили императрице, что он по любви к ней возненавидел свет, самолюбию ее было лестно, и прекрасный, великого ума человек сделался ее фаворитом.


[Закрыть]. Великая монархиня, видя в нем отменное дарование государственного человека, вызвала его из сего уединения, пожаловала генерал-аншефом, подполковником Преображенского полка, осыпала всеми щедротами и почестями, а при заключении мира с турками почтила графским достоинством, как непосредственно способствовавшего своими советами. В 1776 году римский император Иосиф II прислал ему диплом на императорско-княжеское достоинство с титлом светлейшего[62]62
  Екатерина II писала Д. М. Голицыну, русскому послу в Вене, 13 января 1776 г.: «Секретно. Князь Дмитрий Михайлович! Я вам чрез сие предписываю и прошу всячески стараться и, буде за нужное разсудите, то дозволяю вам адресоваться прямо к его величеству императору римскому именем моим и изъявить сему государю, что высокие его качества и все в разные времена доходящие сентименты его величества о России и о особе моей возбудили во мне доверенность таковую, что приняла намерение к нему прямо производить просьбу, которая персонально меня много интересует, а именно, чтобы его величество удостоил генерала графа Григория Потемкина, много мне и государству служащего, дать Римской империи княжеское достоинство, за что весьма обязанной себя почту» (Русский архив. 1878. Кн. 1. С. 17–18). Диплом был доставлен в марте.


[Закрыть]. Имел все российские ордена, кроме Св. Георгия (который получил после), ордена всех европейских держав, кроме Золотого Руна, Св. Духа и Подвязки. Впоследствии и в свое время сказана будет окончательная его история.

Принц де-Линь так его портрет изобразил: «Показывая вид ленивца, а трудится беспрестанно; не имеет стола кроме своих коленей; другого гребня, кроме своих ногтей; всегда лежит, но не предается сну ни днем, ни ночью; беспокоится прежде наступления опасности и веселится, когда она настала, унывает в удовольствиях; несчастен оттого, что слишком счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; философ глубокомысленный, искусный министр, тонкий политик и вместе избалованный девятилетний ребенок; любит бога, боится сатаны, которого почитает гораздо более и сильнее, нежели самого себя; одною рукою крестится, а другою приветствует женщин; принимает бесчисленные награждения и тотчас их раздает; лучше любит давать, чем платить долги; чрезвычайно богат, но никогда не имеет денег; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями; по очереди имеет вид восточного сатрапа или любезного придворного века Людовика XIV и вместе показывает изнеженного сибарита. Какая же его магия? Гений, потом гений – и еще гений; природный ум, превосходная память, возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздаянии наград, чрезвычайная тонкость, дар угадывать то, чего он сам не знает, и величайшее познание людей; это настоящий портрет Алквиада».

По моей молодости и неопытности почти вовсе не доходило до моего сведения ничего, касательно дворских интриг, но скажу, каким образом двор по наружности всем был известен. В каждое воскресенье и большой праздник был выход ее величества в придворную церковь; все, как должностные, так и праздные, собирались в те дни во дворец; те, которые имели вход в тронную залу, ожидали ее величество там; имеющие вход в кавалергардскую залу, тут более всех толпились; а прочие собирались в зале, где стояли на часах уборные гвардии сержанты. Военные должны были быть в мундирах и шарфах, статские во французских кафтанах или губернских мундирах и башмаках; все должны были быть причесаны с буклями и с пудрою; обер-гофмаршал и гофмаршалы заранее, до выхода императрицы, ходили по кавалергардской зале и, ежели усматривали, кто неприлично одет, просили такового вежливо выйти. За несколько времени наследник, великий князь, с великою княгиней из своей половины проходили во внутренние комнаты государыни, которая в половине одиннадцатого часа выходила в тронную, где чужеземные министры, знатные чиновники и придворные ее ожидали. Там представлялись приезжие или по иным каким причинам имеющие вход за кавалергардов; там она удостаивала со многими разговорить. В одиннадцать часов отворялись двери; первый выходил обер-гофмаршал с жезлом, за ним пажи, камер-пажи, камер-юнкеры, камергеры и кавалеры, по два в ряд; пред самою императрицею светлейший князь. Государыня всегда имела милый, привлекательный и веселый, небесный взгляд. Если были приезжие, или отъезжающие, или благодарить за какую милость, и не имеющие входа в тронную, представляемы тут были обер-камергером, и государыня жаловала цаловать им ручку; за императрицею шел великий князь рядом с великою княгинею; за ним статс-дамы, камер-фрейлины и фрейлины, по две в ряд. Тем же порядком [государыня] возвращалась во внутренние комнаты. Императрица кушала в час. Ежели кто хотел быть представлен великому князю и великой княгине, то представлялся на их половине в день, когда [их высочества] сами назначат.

Каждое воскресенье был при дворе бал, или куртаг. На бал императрица выходила в таком же порядке, как и в церковь; перед залою представлялись дамы и цаловали ее ручку. Бал всегда открывал великий князь с великою княгинею минуэтом; после их танцевали придворные, гвардии офицеры; из армейских ниже полковников не имели позволения; танцы продолжались: минуэты, польские и контрдансы. Дамы должны были быть в русских платьях, то есть особливого покроя парадные платья, а для уменьшения роскоши был род женских мундиров по цветам, назначенным для губерний. Кавалеры все должны быть в башмаках; все дворянство имело право быть на оных балах, не исключая унтер-офицеров гвардии, только в дворянских мундирах.

Императрица игрывала в карты с чужестранными министрами или кому прикажет; для чего карты подавали по назначению тем камер-пажи; великий князь тоже играл за особливым столиком. Часа через два музыка переставала играть; государыня откланивалась и тем же порядком отходила во внутренние комнаты. После нее спешили все разъезжаться.

В новый год и еще до великого поста бывало несколько придворных маскерадов. Всякий имел право получить билет для входа в придворной конторе. Купечество имело свою залу, но обе залы имели между собою сообщение, и не запрещалось переходить из одной в другую. По желанию могли быть в масках, но все должны были быть в маскерадных платьях: доминах, венецианах, капуцинах и проч. Императрица сама выходила маскированная одна, без свиты. В буфетах было всякого рода прохладительное питье и чай; ужин был только по приглашению обер-гофмаршала, человек на сорок, в кавалерской зале. Гвардии офицер наряжался для принятия билетов; ежели кто приезжал в маске, должен был пред офицером маску снимать. Кто первый приезжал и кто последний уезжал подавали государыне записку; она была любопытна знать весельчаков. Как балы, так и маскерады начинались в шесть часов, а маскерад оканчивался заполночь.

Один раз в неделю было собрание в Эрмитаже, где бывал иногда спектакль; туда приглашаемы были люди только известные; всякая церемония была изгнана; императрица, забыв, так сказать, свое величество, обходилась со всеми просто; были сделаны правила против этикета; кто забывал их, тот должен был в наказание прочесть несколько стихов из «Телемахиды», поэмы старинного сочинения Тредьяковского[63]63
  Тилемахиада, или Странствование Тилемаха, сына Одиссеева, описанное в составе ироическия пииты Васильем Тредьяковским. СПб., 1766. С. 46 Большой Каменный театр в Санкт-Петербурге был сооружен в 1775–1783 гг. на месте современной Консерватории (на Театральной площади).
  Подробнее об этом театре и театральной жизни того времени см.: Петровская И., Сомина В. Театральный Петербург. Начало XVIII – октябрь 1917 года. СПб., 1994. С. 81–85.


[Закрыть].

У великого князя по понедельникам были балы, а по субботам на Каменном острове по особому его приглашению лично каждого, чрез придворного его половины лакея; а сверх того наряжались по два гвардии офицера от каждого полка.

В Европе славилась тогда певица г-жа Тоди и певец Маркези; никогда они вместе не съезжались, но императрица убедила их обоих прибыть в Петербург. Г<осподин> Сарти, известный сочинитель музыки, сочинил оперу «Армида и Рено»; все арии согласовались с желанием сих двух именитых артистов. Во время представления, один над другим стараясь одержать поверхность, пением своим [они] удивляли и восхищали знатоков и любителей музыки.

Образ жизни вельможей был гостеприимный, по мере богатства и звания занимаемого; почти у всех были обеденные столы для их знакомых и подчиненных; люди праздные, ведущие холостую жизнь, затруднялись только избранием, у кого обедать или проводить с приятностию вечер. В сем случае фельдмаршал, граф Кирилла Григорьевич Разумовский[64]64
  Который никогда и ротой не командовал.


[Закрыть], отличался от прочих. У него ежедневно был открытый стол для пятидесяти человек; много бывало у него за столом таких гостей, которых он никогда не знавал. Рассказывали, что граф любил играть после обеда в шашки, без денег, а как оная игра мало приносила удовольствия, то мало было и охотников. Случилось, что какой-то штаб-офицер в один день у него обедал; по предложению, кому угодно играть в шашки с его сиятельством, сей штаб-офицер рад был таковой чести и уже всякий день, недель с шесть, продолжал сию игру. Вдруг сего майора не стало; по привычке граф его спрашивал, но никто в доме не знал, кто этот был господин майор, откуда приехал и куда девался.

По воскресеньям у вице-канцлера графа Остермана бывали балы; вообще, много было открытых домов, где весело провожали время, а особливо у обер-гофшталмейстера Льва Александровича Нарышкина.

Публичные увеселения были: два театра, на которых играли русские актеры трагедии, комедии и оперы; в трагедии отличался своим неподражаемым талантом г. Дмитриевский. Французская была прекрасная труппа для трагедии и комедии, итальянская опера буфа, которую императрица[65]65
  Уведомилась она, что граф Безбородко дал 40 000 актрисе Давии, и как сие знала вся публика, что государственный тот человек употребил таковую знатную сумму, повелела актрису Давию выслать в 24 часа за границу, а потом и всю оную труппу выслать.


[Закрыть] из всех театральных позорищ более всего жаловала. Балет, в котором тогда отличался Розетта как прыгун, а Пик для характеристических танцев. В Большом каменном театре каждый четверг г. Морсаньи давал маскерады: платили за вход по одному рублю, и которые как все знатные обоего пола посещали, так и вся публика, маскированные и без масок. Императрица неоднократно инкогнито бывала, замаскировавшись, с фаворитом своим А. Д. Ланским, статс-дамою графинею Браницкой и камер-фрейлиною Протасовой.

Был музыкальный клуб, где каждую неделю по понедельникам были концерты и многие другие вольные для увеселения заведения. Игры азартные хотя законом были запрещены, но правительство на то смотрело сквозь пальцы. Словом, все жившие в Петербурге, жили вольно и приятно, без всякого принуждения, однако ж благопристойность строго соблюдалась, ибо старались быть принятыми в хорошем обществе, а для того надобно было иметь репутацию без малейшего пятна и тон хорошего воспитания.

Образ жизни моего генерала был единообразен; всякое утро дом его наполнялся вельможами, особливо военными, но его редкие кто видали. Он всегда был в своей спальне и шлафроке, кроме самознатных людей и коротких его знакомых, [никто] не входил [туда] без доклада. В час он обедал; его собственный стол был на 18 приборов, да для штата его, в другой зале, на 24 прибора; как стол, так и все прочее было содержание придворное, равно и услуга. Любил играть в коммерческие игры, а иногда и в банк. Любил лакомиться самыми грубыми вещами, для чего старались ему доставлять по его вкусу, не только из Петербурга, как-то: хорошие соленые огурцы, капусту и тому подобное, из губерний; с нарочными курьерами доставляли из Урала икру, из Астрахани рыбу, из Нижненова Города[66]66
  Так в тексте. Имеется в виду Нижний Новгород.


[Закрыть] подновские огурцы[67]67
  Огурцы, засаливавшиеся в выпотрошенных тыквах, приготовлялись в городе Поднове под Нижним Новгородом.


[Закрыть], из Калуги – калужское тесто. Иногда выезжал на вечера и балы, а особливо к Льву Александровичу Нарышкину; обедать иногда езжал к Матвею Федоровичу Кашталинскому, у которого почитался самый лакомый стол и собирались знатнейшие карточные игроки. На балы великого князя и на Каменный остров ни одного раза не миновал. Любил смотреть на искусных игроков в биллиард, почему всех лучших искусников отыскивали и к нему привозили; тоже любил смотреть игру шахмат, для чего из Тулы выписали одного купца – и он возил его с собою даже и в армию. Многие, чтобы быть известными его светлости, старались иметь к нему вход и его забавлять.

[1784]. В начале 1784 года светлейший князь преобразил армию в новую одежду[68]68
  На самом деле предложения Г. А. Потемкина по введению новой формы в русской армии были утверждены Екатериной II весной 1783 г. А. Ф. Ланжерон пишет: «Я не знаю более удобного, более легкого и более приятного на вид обмундирования, как у русского солдата <…> Но в чем русский солдат имеет преимущество над всеми солдатами на свете, это в прическе. Он не носит ни косы, ни буклей, которые настолько грязны и нездоровы, что приводят в отчаяние и разоряют солдат; их остриженные в кружок волосы можно мыть и чесать каждый день. Этим обмундированием обязаны князю Потемкину <…> Офицеры одеваются не так, как солдаты, что представляет большое неудобство, потому что неприятельские егеря узнают их по платью и стреляют преимущественно в них; это испытали во время войны с Турциею, и князь Потемкин приказал офицерам как по этой причине, так и ради экономии носить куртки и шаровары из толстого сукна и скроенные по образцу солдатских» (Русская старина. 1895. № 4. С.146–147).


[Закрыть]. Перед сим гренадеры имели старинные гренадерские шапки; мушкатеры, кавалерия и артиллерия носили шляпы; вся армия причесана была с пуклями, длинными косами и пудрою, что особливо было тягостно для нижних чинов; зимою одеты были в длинные мундиры, а летом в красные камзолы с рукавами; а по введенной реформе светлейшим князем у всей армии волосы были обстрижены в кружок, как можно ниже; вместо шляп и гренадерских касок даны легкие каски с плюмажем из шерсти; у гренадеров и кирасир плюмажи белые, спереди латунь с вензловым именем императрицы; у прочих войск плюмажи желтые, с простою полосою латуни. Вместо долгополых мундиров сделаны были куртки; вместо коротких штанов чикчиры[69]69
  Чикчиры – узкие кавалерийские штаны, отделанные цветным шнуром, с кожаной прокладкой по внутренней стороне бедер; часть гусарского (впоследствии и уланского) обмундирования.


[Закрыть] сверх сапог, внизу обшитые черною кожею и застегивались 6-ю медными пуговицами; на лето все нижние чины имели кители из фламского полотна[70]70
  Фламское полотно – сорт тонкого холста парусинного типа.


[Закрыть] с широкими шароварами. Слободские гусарские полки уничтожены, а вместо оных сформировано 10 легкоконных полков, по 6-ти эскадронов каждый. Гвардия сохранила прежние свои мундиры и прическу. Генералитет, штаб– и обер-офицеры остались также в прежнем виде. Когда его светлость представил на утверждение императрице доклад, то надписал: «Солдатский наряд должен быть таков: что встал, то готов».