Текст книги "Записки"

Автор книги: Лев Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Порядок марша каждого перехода был таков: накануне за авангардом на завтрашний день в караул наряженные, то есть все пехотные пикеты с шанцевым инструментом; все отъезжие пикеты кавалерийские с дежурными штаб-офицерами, с генерал-квартермистром и квартермистрами отправлялись занимать лагерь, и когда корпус вступал в оный, то все уже караулы были на своих местах, и цепь расставлена. Во время похода артиллерия составляла среднюю колонну, по сторонам ее две пехотные колонны; перед каждой командировано было по одному эскадрону кавалерии для утоптания травы; по сторонам пехотных колонн [были] две кавалерийские, по сторонам которых составляли кавалерийскую цепь. Обоз тянулся в две веревки, а иногда и четыре, ежели позволяло место; за оным вагенбург[91]91
  Вагенбург – «военный обоз, собранный где-либо на становище; он обычно становится четырехугольником, образуя защиту» (В. И. Даль).


[Закрыть].

Бывшие того дня полевые пехотные пикеты с отъезжими караулами оставались на своих местах по выступлении корпуса; дежурные штаб-офицеры формировали оные в батальоны и эскадроны и составляли ариергард.

Когда вступали в лагерь, то каждый батальон подходил к левому флангу своего лагеря, а кавалерийские полки к левому флангу своих полков; тогда вдруг делан был отбой, и пехота церемониальным маршем повзводно, а кавалерия поэскадронно входили в линию.

В походе наряжалось два эскадрона в конвой к фельдмаршалу, и он, несмотря ни на какую погоду, верхом, в одном мундире, до половины марша ехал при корпусе. На половине приказывал делать отбой на час времени, а сам с главным штабом уезжал вперед осмотреть занятие лагеря; иногда приказывал, по положению места, переменить лагерь, потом ездил в авангард, осматривал отъезжие пикеты и приказывал, куда посылать партии. Случалось, что мы, пришед в лагерь, уже отдохнули, а он только что приезжал.

Во время марша фельдмаршал подъезжал к полкам и не дозволял, чтобы офицеры сходили с лошадей; ибо, по тогдашнему обряду службы, когда выходили войска в поход, то, кроме дежурных при полку одного капитана и при каждом батальоне по одному офицеру, все прочие офицеры могли ехать верхом подле своего взвода. Солдаты, по желанию, пели песни и, когда граф подъезжал, обыкновенно старались петь какую-нибудь военную, в честь ему, как-то: «Ах ты, наш батюшка, граф Румянцов генерал» и проч. Иногда давал [он] сим песельникам червонца по два, говорил им несколько ласковых слов, тоже удостаивал разговаривать с некоторыми штаб– и обер-офицерами; словом, приветливостию своею привлекал к себе всех души и сердца.

Лагерь всегда был в две линии: на флангах кавалерия, артиллерия батареями между полками, а главная квартира между двух линий. Караул фельдмаршала состоял из 24 человек при одном офицере с хором музыки и конвойной команды с литаврами, с двумя трубачами; для сигналов вестовая пушка, из которой стреляли к вечерней заре.

Пароль и приказ отдавал дежурный генерал, для принятия которого должны были быть: дежурный по корпусу полковник, подполковник и секунд-майор, от каждого полка штаб-офицер и генеральские адъютанты[92]92
  «Я назначен при корпусе того дня дежурным и пришел за принятием пароля и приказа. Фельдмаршал, заметя меня, подошед ко мне, сказал шутя: «Г<осподин> майор, кажется, едва у вас только что прорезались усы, и у вас, я вижу, очень черные»; я принужден ему рассказать, что усы мои почти только намараны жженым миндалем; «Ну, право, но вам очень они идут». И так ободрил меня, что уже разговаривал с ним вольным духом» (Фрагмент, не включенный Л. Н. Энгельгардтом в окончательную редакцию «Записок»), Это происходило в 1788 г., следовательно, Энгельгардту тогда было 22 года.


[Закрыть].

К разводу фельдмаршал никогда не выходил.

Когда корпус не был в походе, обыкновенно граф выходил из своей ставки, или домика, в большой яриной намет[93]93
  Ярина – полотняная ткань, окрашенная в зеленый цвет и употребляемая для изготовления палаток; намет – шатер, большая палатка.


[Закрыть], где уже стол был накрыт и где генералы и штаб-офицеры и некоторые из обер-офицеров были. Всегда выходил в мундире, с тростью и шляпою в руке. Обходил всех, тут бывших, и ежели с кем не поговорил, то, по крайней мере, делал ему приятную мину. Наконец пил водку и закусывал, и все, кто тут был, – тоже. В первом часу обедал; стол накрываем был на 40 кувертов[94]94
  То есть столовых приборов.


[Закрыть]; другой стол, в особливом намете, для штата его и ординарцов, от каждого полка наряжаемых по одному офицеру.

После стола тотчас откланивался; по вечерам собирались к нему генералы и полковники, иногда играли в коммерческие игры.

Второй лагерь был при деревне Плопах, в 30 верстах от Днестра; тут пробыли более месяца в ожидании действия осады Очакова и Хотина. Корпус генерала Эльмта дошел до Ясс, не встречая нигде неприятеля; фельдмаршал был недоволен медленным и тактическим немецким движением сего корпуса, почему сей генерал, когда главный корпус подошел к Цицоре на Пруте, в 20 верстах от Ясс, отправился в отпуск и более уже в армию не приезжал.

По долгом пребывании в лагере при Плопах отпросился я к Хотину на короткое время, посмотреть осаду и видеться с моим зятем, Сергеем Кузьмичем, тогда бывшим в том корпусе. Он, с позволения графа Салтыкова, дал мне своего адъютанта, чтобы осмотрел я все батареи и траншеи, которые только вели цесарцы[95]95
  Цесарцы – подданные цесаря – императора Священной Римской империи, т. е. австрийцы.


[Закрыть], а наши, пользуясь рвами около Хотина, закрывались оными от канонады.

Тут я увидел, что как недостаточно знать одну только фруктовую службу; но, чтобы значить более, надо знать фортификацию и артиллерию; и тогда же принял намерение в зимовые квартиры заняться сими науками, необходимыми для генерала, а как я держался правила, что худой тот солдат, который не надеется быть фельдмаршалом, то и думал, что необходимо нужно иметь познания, сопряженные с сим званием. Был я в лагере у австрийцев, составлявших левый фланг.

Ни у австрийцев, ни у русских осадной артиллерии не было; батареи были в таком отдалении, что едва двенадцатифунтовые ядра доносило до бруствера, а гранаты их полумортирных единорогов никакого действия не производили; ночью подвигали батареи без всякого закрытия, и без Цели выстрелы не делали ни малейшего вреда.

Я чуть было не попался в плен и особливым чудным образом избавился. У Днестра был во рву егерский пост, не допускающий турок пользоваться хорошею ключевою водою. Осмотрев оный, адъютант Сергея Кузьмича узнал, что ночью, перейдя ров, заложена была батарея, которая и нам была видна, но не знал, что проезд к оной по сию сторону рва шел очень близко неприятельского ретраншамента[96]96
  Ретраншамент (ретраншемент) – внутренняя крепостная постройка, предназначенная для усиления главного вала; в просторечии – вообще укрепление.


[Закрыть], а ров был так крут, что едва с трудом можно сойти пешком. Лишь только мы несколько проехали, как егеря стали нам кричать: «Остерегитесь, турки вас видят и намереваются выйдти из ретраншамента, чтобы вас схватить», а мы уже так заехали, что возвратиться к егерскому посту значило быть еще ближе к ретраншаменту, а до батареи еще было далеко; отдаться в плен охоты не было, а равно даром и убиту быть; (потому) решился, несмотря на крутизну рва, спуститься и рвом добраться до егерского поста, что, благодарение богу, удалось. Можно сказать, у страха глаза велики: в обыкновенное время, конечно, никто не осмелится спуститься на лошади в сей буерак. Должен еще признаться в моей храбрости: с польской стороны, по правой стороне Днестра, заложена была сею же ночью батарея, которую я желал видеть; турки, для воспрепятствования работы, стреляли ядрами; первое, которое я услышал, заставило меня с такою торопливостью нагнуться, что обе шлифные[97]97
  Шлифы – тесьмы, пришиваемые снизу к штанинам мужских кальсон.


[Закрыть] пряжки у меня лопнули.

Пробыв при Хотине два дня, возвратился я в главный корпус.

Во время пребывания в расположении главного корпуса получено известие, что шведский король Густав III внезапно объявил войну и вступил в российскую Финляндию, а флот его под командою герцога Зюндермаландского атаковал Балтийский Порт и требовал от коменданта сдачи; комендант был майор Кузьмин, старый инвалид, у которого в прежнюю войну была оторвана рука; он отвечал: «Я рад бы отворить ворота, но у меня одна рука, да и та занята шпагою». По несколькодневной храброй обороне герцог принужден был отойти насупротив русского флота, вышедшего из Кронштата под командою вице-адмирала Грейга. Произошла у Красной Горки морская баталия; все выстрелы в Петербурге были слышны; двор готовился выезжать. Но Грейг одержал славную победу и взял вице-адмиральский корабль с начальником оного графом Вахтмейстером. Ветер способствовал шведскому флоту укрыться в своих гаванях, но Грейг был опасно ранен и вскоре от раны умер. В Финляндии собрана наскоро армия, которая поручена была в команду генерал-аншефу графу Валентину Платоновичу Пушкину.

Там же получено известие от светлейшего князя, что послан был от флота капитан Сакен на дубль-шлюпке[98]98
  Дубль-шлюпка – малое беспалубное парусно-гребное судно для прибрежного плавания; дубль-шлюпка № 2, которой командовал Сакен, имела 72 фута в длину, 17 футов в ширину и несла 2 пудовых единорога, 2 пушки меньшего калибра и 3 фальконета, экипаж состоял из 2 офицеров, 2 унтер-офицеров, 10 канониров и 49 матросов. См.: Белавенец П. И. Капитан 2-го ранга Иоганн-Рейнгольд фон-дер Остен-Сакен, известный больше под именем капитана Сакена. СПб., 1907.


[Закрыть] для разведывания о неприятельском флоте и содержания брандвахты близ Кинбурнской косы. Он, усмотрев передовые суда капитан-паши[99]99
  Капитан-паша – правильно – капудан-паша, наименование командующего турецким флотом.


[Закрыть], идущие на всех парусах, почел за благоразумие идти на Глубокую Пристань для извещения принца Нассау-Зигена о появлении неприятеля или присоединиться к русской эскадре, стоявшей выше устья реки Буга перед Станиславовою косою. Турки устремились за дубль-шлюпкой. Сакен, чувствуя несоразмерность сил, поспешал удалиться, но четыре турецкие галеры, очень легкие на ходу, настигали его и кричали, чтоб сдался. Сакен, войдя в устье Буга, высадил всех бывших людей и, чтобы не дать завладеть судном туркам, сам с зажженным фитилем спустился в крюйт-камору[100]100
  Крюйт-камера – отделение на судне для хранения пороха и боеприпасов.


[Закрыть]. Вскоре дубль-шлюпка была окружена преследовавшими ее галерами; экипаж их, видя русское судно оставленное, смело пристал к борту, и толпы взошли на палубу, как вдруг с треском дубль-шлюпка поднялась на воздух и вместе с нею турецкие галеры со всеми на них бывшими людьми. Таким геройским подвигом капитан Сакен кончил жизнь свою, увековечив ее вечною славою.

Очаковская осада продолжалась медленно, которую называл фельдмаршал осадою Трои; однако ж были успехи на водах, как-то: наша флотилия одержала победу над флотилиею турецкою, равно как и большой наш флот заставил турецкий оставить Очаков.

В течение очаковской осады Алекс<андр> Вас<ильевич> Суворов в один день при вылазке завязал большое дело, посылая беспрестанно по нескольку батальонов занять сады, прилежавшие к крепости, так что весь левый фланг вступил в сражение, и наши войска много претерпевали от усилившихся подкреплений турок в выгодной для них позиции. Кажется, намерение его было, видя медленную осаду, заставить светлейшего князя сим средством решиться на штурм или ему с своим корпусом на плечах турок ворваться в крепость; и ежели бы князь Репнин не выручил с своим корпусом, то наши бы войска претерпели значительный урон. Александр Васильевич ранен был в руку легко. Светлейший князь послал его спросить дежурного генерала: «Как он осмелился без повеления завязать столь важное дело?» Суворов отвечал: «На камушке сижу и на Очаков гляжу».

Фельдмаршал получил донесение от графа Салтыкова, что Хотин турки сдают на капитуляцию, но требовали сроку на три дня; фельдмаршал к тому времени приказал, чтобы на батареях были пушки заряжены стрелять викторию[101]101
  Виктория – победа; стрелять викторию – производить салют в честь победы.


[Закрыть] о сдаче Хотина, когда курьер приедет; но он приехал с тем, что отсрочено еще турками на три дня и потом еще на три дня[102]102
  Сказывали, что медленной осаде Хотина и еще более девятидневной отсрочке была причиною жена каменец-подольского польского коменданта Витта (которая после была за графом Потоцким), в которую граф Салтыков был влюблен и которая часто приезжала в лагерь; она была гречанка, сестра ее была замужем за хотинским пашою, почему граф, по просьбе ее, посылывал парламентера с письмами от г-жи Витт к сестре, а от той получал на оные ответы.


[Закрыть]; фельдмаршал был очень недоволен и, не ожидая уже взятия Хотина, выступил с главным корпусом вперед. Все мы, молодые служивые, обрадовались, что, наконец, увидим неприятеля, и ревностно хотели с ним сразиться; но, дошед в несколько маршей, остановились до окончания кампании при урочище Цицорах, на левой стороне Прута, в 20 верстах от Ясс.

Корпус генерала Эльмта занял Яссы и поступил, по отпуске его, в командование генерал-поручика кн. Бориса Григорьевича Шаховского; через день резервный корпус генерала Каменского присоединился к главному. На марше получено донесение графа Салтыкова о занятии Хотина и сдаче оного цесарцам. Графу Салтыкову поручено занять Кишинев и наблюдать Бендеры.

Неприятельский лагерь открыт был в сорока верстах на левой стороне Прута, против Рябой Могилы, в больших силах.

За малоимением легких войск, фельдмаршал приказал отставному полковнику Сиверсу, бывшему волонтером, набрать три тысячи арнаутов[103]103
  Арнаутами звались тут молдаване или волохи, добровольно вступавшие в службу на своем коне и вооружении, за что получали по червонцу в месяц жалованья, провиант и фураж; они худо служили, однако ж некоторые были изрядные наездники, а особливо славился их начальник, майор Иордаки.


[Закрыть]; ему поручены от трех корпусов донского войска казачьи полки и поведено быть в десяти верстах от армии, иметь свой стан, охранять оную и посылать партии для разведывания. Редко очень оные встречались с турками, а еще менее было небольших схваток; турки так боялись русских, а еще более имени Румянцева, что как скоро завидят казака, то и бежали; однако ж во все то время нахватали человек до пятидесяти пленных.

Армия имела всегда с собою провиант, люди на себе в ранцах на четыре дня, в фурах полковых на шесть, да в каждый полк даны были возы на волах, и на оных было провианта на 22 дня. Транспорты с провиантом еженедельно приходили из Польши; заготовления оного поручено было генерал-майору Шамшеву и генерал-провиантмейстеру, бригадиру Новицкому. Для прикрытия магазинов[104]104
  Здесь в значении «склады».


[Закрыть] в Польше под командою сказанного Шамшева оставался Днепровский мушкетерский полк, от некоторых мушкетерских полков двухротные команды; в местечке Сороке, Молдавского княжества, построен был ретраншамент, в который свозили покупаемый в Польше провиант и фураж.

В Польше сделалась революция, и 3-го мая сейм утвердил новую конституцию; поляки оказывали неприязненное к нам расположение; посол наш, гр. Штакельберг, лишился прежнего сильного своего влияния, а доверенность поляков получил прусский министр Луккезини.

Цесарские войска непрестанно, хотя и не было генеральной баталии, но во многих сражениях турками были поражаемы. Император неоднократно просил фельдмаршала сделать движение для диверсии в пользу австрийцев, но граф и с места не тронулся, под видом, чтобы при его движении не открыть места, чрез которое турки могли подать сикурс[105]105
  Сикурс – помощь.


[Закрыть] Очакову. Неоднократно для сего приезжали в лагерь австрийские генералы: Йордыш, Сплени и Карачай; а сверх того для наблюдения наших действий был при нашей армии полковник Герберт; под исход уже кампании из-под Очакова приезжал в Яссы принц де Линь, откуда часто приезживал для сего же в лагерь. Несмотря, однако ж, на его красноречивые убеждения, фельдмаршал и шагу не делал.

Главнокомандующий был очень недоволен генерал-квартермистром Бердяевым, который, действительно, не имел особливых дарований, ни природных, ни приобретенных сведениями. К генерал-квартермистру-лейтенанту Медеру [он] по особливым причинам не благоволил, то и хотел испытать товарища его, полковника Филиппи, способен ли он, ежели бы нужда потребовала, на какое важное предприятие. [Фельдмаршал] дал ему повеление с сотнею казаков ехать по правую сторону Прута и рекогносцировать, можно ли, поставя батарею на Рябой Могиле, анфилировать[106]106
  Анфилировать – проходить или обстреливать вдоль фронта.


[Закрыть] неприятельский лагерь? Прут в то время так был мелок, что было только лошади по колено; фельдмаршал, дав ему приказ, не объявил, что полковнику Сиверсу дал уже повеление, что Филиппи поедет рекогносцировать, [а потому] чтобы Сивере заранее со всеми своими легкими войсками отправился вперед и его бы прикрывал, и ежели не только опасно будет Филиппи, но даже чтобы без потери одного человека его команды сам возвратился и дал запечатанное повеление Филиппи, в котором ему приказано было возвратиться без исполнения ему порученного. Филиппи, получив приказание от фельдмаршала, думал, что посылается на неизбежную смерть. Отъехав верст десять, спросил молдаван, есть ли турки на той стороне? И как они ему сказали, что много, то он и отправился назад. Вошед к фельдмаршалу в ставку, когда уже было большое собрание, и как на тот раз хотинский гарнизон не в дальнем расстоянии от лагеря проходил под прикрытием австрийских войск, то командующий австрийским конвоем генерал и многие штаб-офицеры тут были. Фельдмаршал, как увидел вошедшего Филиппи, подошел к нему и спросил на ухо: «Sind Sie da gewesen?» («Были ли вы там?») – «Nein, Ihre Erlaucht». («Нет, Ваше Сиятельство»). – «Warum?» («Для чего?») – «Ich fürchtete». («Я побоялся»). Тогда вдруг вскричал фельдмаршал громко: «Счастлив ты, что сказал не по-русски, а их языком (показав на австрийцев), а не то бы тотчас велел тебя расстрелять». И после сего не только никогда его не употреблял, но даже с ним никогда уже и не говорил.

Тогда [фельдмаршал] вздумал испытать дивизионного квартермистра Лена. Когда хотинский гарнизон дошел в турецкий лагерь, то сераскир[107]107
  Сераскир – титул командующего турецкой действующей армией.


[Закрыть] присылал парламентера благодарить за исполнение в точности капитуляции. Фельдмаршал воспользовался сим, послал Лена с пустым комплиментом, но, отправляя его, сказал ему: «Непременно привези ты мне план позиции неприятельского лагеря». Лен вот как исполнил сие поручение: как скоро приехал к аванпостам с трубачом, то дал себе, по обыкновению, завязать глаза, но, когда он почувствовал, что уже в неприятельском лагере, по шуму его окружавших, тогда вдруг сдернул повязку; некоторые турки было бросились на него, но он, выхватив пистолет, угрожал выстрелом. Он приведен был в палатку, обгороженную тростником, но уже успел увидеть все положение турецкого лагеря. При возвращении своем, начертив план, представил его фельдмаршалу, который его спросил: «Как, батюшка, вы это сделали?» И когда он ему отвечал, граф его обнял и сказал: «Будем друзьями, господин Лен».

Скажу вам, что впал было я в гнусный порок, но, благодарение богу, добрый мой приятель от того меня избавил. Полковник мой, следуя английскому обыкновению[108]108
  П. М. Дашков учился в Англии в 1776–1779 гг. и выдержал экзамен на степень магистра искусств в Эдинбургском университете.


[Закрыть], подпивал; после обеда ставили чашу пунша. Приятели его, а мои товарищи, стали на мой счет подшучивать, что похож ли я на гренадерского офицера: водки и пунша не пью и трубки не курю. Желая быть в числе коротких приятелей своего полковника и быть настоящим гренадерским офицером, сперва (пил я] в угождение, потом это вошло в привычку, и, наконец, не только у полковника, но уже я искал в других местах, где бы подпить; словом сказать, ни одного дня не проходило, чтоб я не был пьян. Роштейн произведен был недавно секунд-майором, он не успел еще завестись своею палаткой и жил у меня. В один день, после обеда соснув, я оделся и хотел идти, как вдруг он сказал мне: «Послушай, Л<ев> Н<иколаевич>, за благосклонность твоего ко мне зятя, бывшего нашего командира, и по дружбе моей к тебе, я должен сказать, что уже, наконец, я выхожу из терпения, и мне стыдно жить в одной палатке с пьяницею; представь, что вот уже около месяца, как ты всякий день пьян, и теперь, я вижу, спешишь искать пунш; ежели не исправишься, я тотчас с тобой расстанусь». Чувствительна мне была такая укоризна, сначала я было на него рассердился, но как скоро одумался, то действительно увидел, что страсть сия во мне сильно укоренилась. Я дал себе слово более не пить, и могу сказать, что с тех пор во всю мою жизнь был трезвой и воздержанной жизни; счастливая минута, в которую друг мой своим словом излечил меня!

В начале ноября сделались большие морозы, выпал снег и стала зима, какой в Молдавии никто не помнил; реки замерзли, и даже под Очаковом Лиман.

15-го числа полковник Сивере донес, что турки лагерь свой оставили; генерал Каменский получил повеление преследовать неприятеля, а по другой стороне Прута генерал-поручику князю Шаховскому идти вперед до Васлуи и начальствовать передовым корпусом.

Войска 22-го числа вошли в зимовые квартиры; в Цицорах сделано было несколько редутов и оставлено 3 батальона для прикрытия Ясс и сбережения замерзших понтонных мостов. Корпус кишиневский поручен был генералу Каменскому, на место графа Салтыкова, который отпросился в Петербург. Главная квартира заняла Яссы.

При выходе из лагеря, накануне того дня, говорил я полковнику, что мне хочется побывать к батюшке; он мне сказал, что о том скажет фельдмаршалу, который, как скоро о том услышал, с гневом сказал: «Мы еще не вошли в зимовые квартиры, а молодые люди уже скучают службою». Хотя все знали, что уже и приказ написан, только еще не был объявлен, но чрез несколько часов оный и отдан был при пароле.

Штабы всех полков, составлявших главный корпус, остались в Яссах, а полки были расположены в окружностях. Я уже лишился было надежды быть в отпуску, а просить боялся подумать.

25-го обедал я у фельдмаршала, как он вдруг сказал мне: «Как, господин майор, я слышал, что вы хотите в отпуск?» Я ему отвечал: «Если ваше сиятельство позволите». – «Для чего же нет?» – сказал он. Вставши из-за стола и подошед ко мне, он спросил: «Скоро ли вы хотите ехать?» – «Как вашему сиятельству угодно». – «Однако ж, если б от вас зависело?» – «Я бы уехал сего же дня». – «Вы очень скоры, однако ж я вас прошу остаться только до шести часов утра завтрашнего дня, а притом я вас буду просить взять на себя некоторые поручения и завтра в шесть часов прошу ко мне». Я думал, что как мне должно было проезжать Гомель, его местечко в Белоруссии, то, верно, что-нибудь прикажет к его там управляющему. Не успел я в шесть часов поутру явиться, как уже дежурный генерал сказал, что фельдмаршал меня ожидает. Я вошел в кабинет; граф дал мне пашпорт на двадцать девять дней, подорожную и письмо к моему отцу, сказав: «Вот в чем состоит мое поручение, доставьте удовольствие вашему батюшке видеть доброго сына»[109]109
  Вот содержание сего письма:
  «Милостивый Государь мой Николай Богданович!
  Податель сего будет вам лучшим свидетельством моего к вам усердия, но я не могу, однако ж, отказать себе того удовольствия, чтобы не представить его тоже с моей стороны, свидетельствовать о его лучшем поведении и прилежности к службе и вам не пожелать всякого самомысленнейшего добра, и что я в особливое себе удовольствие вменяю всякий случай, который мне подает способы вам и вашему достойному сыну мои услуги оказать. И с сими чувствами и искреннейшим почтением, что я имею честь быть
  Вашего Превосходительства
  всепокорнейший и всегдашний слуга
  Гр. Румянцов-Задунайский
  Яссы 26 ноября 1788 года».


[Закрыть].

Лестное сие письмо я почитаю лучшим себе аттестатом в мою службу, и с какою деликатностию сей великий человек делал свои благодеяния, и вот каким очарованием привязывал к себе! Хотя чины и кресты во время его командования трудно доставались, но зато они были им раздаваемы справедливо и за настоящее дело, кто чего заслуживал; зато всякая награда принималась с величайшим уважением.

Можете себе представить, с каким удовольствием отец мой меня увидел с рекомендациею графскою. Уже в бытность мою в Могилеве узнал я о взятии штурмом Очакова шестого декабря[110]110
  Взятие Очакова стоило очень дорого; потеря людей чрезвычайно значительна, но от продолжительной кампании; зима, наставшая в том краю ранее и холоднее обыкновенного, изнурила людей до того, что едва четвертая часть осталась от многочисленной армии, а кавалерия потеряла всех почти лошадей. Светлейший князь, жалея людей, решился на штурм по необходимости, поздно; если бы штурм дан был тотчас по отбытии турецкого флота, то потеря была бы вполовину менее; расчет самый неверный для сбережения людей – поздняя кампания, а особливо в местах, где продовольствие так затруднительно и есть лишение всех нужных потребностей. Филантропия не всегда бывает кстати.


[Закрыть].

Светлейший князь награжден орденом Св. Георгия 1-го класса; по его рекомендации все щедро награждены орденами и крестами; по некотором времени отправился он в С.-Петербург, где его с триумфом встретили и по пути, где он проезжал, встречали как победителя; весь его проезд уподоблялся празднику. Штаб– и обер-офицеры все получили золотые кресты на георгиевской ленте с надписью: «За службу и храбрость», а на другой стороне: «Очаков взят 6 декабря 1788 года». Нижним (чинам] даны серебряные медали.

[1789]. В 1789 году явился я из отпуска к фельдмаршалу, несколько дней просрочив, [и] боялся его выговора; но вместо того, увидя меня, он сказал: «Как, вы уже возвратились?» – «Я и так, ваше сиятельство, просрочил; причина тому большие метели», – отвечал я. И действительно, подъезжая к Могилеву, подвозчик мой потерял дорогу, всю ночь проплутал и почти к свету, заехав в сторону, наткнулся на одну деревню, где дождался свету; в ту крутую зиму многие от вьюги пострадали. «Напрасно вы спешили, дела теперь нет, вы бы могли еще пробыть столько же у вашего батюшки; однако ж это не худо: вперед будете иметь кредит».

Во время моего отсутствия генералу Каменскому поведено было выгнать татар из занимаемых ими квартир, селений Гангур и Салкуц, к стороне Бендер. Каменский, напав на них нечаянно, почти всех их истребил; в том числе был убит сын хана, командовавшего оными; малое число из них спаслось. Чем зимовью наши квартиры стали безопасны и во всю зиму не были неприятелями обеспечиваемы; почему три батальона под командою полковника Владычина, оставленные при Цицорах в землянках для прикрытия укрепления, отпущены, а на место их, для караула понтонного моста, оставлено две роты.

Князь Гр<игорий> Сем<енович> Волконский на другой же день моего прибытия командировал меня к оным двум ротам. Фельдмаршал того же дня спросил нашего полка премьер-майора Клугина: «Где же ваш приезжий майор Энгельгардт?» – а как тот отвечал, что командирован в Цицоры для караула мостов князем Волконским, тут бывшим, фельдмаршал с гневом сказал ему: «Для чего штаб-офицера нарядили в караул? Тотчас пошлите ордер господину майору, чтобы сдал он команду старшему по себе капитану и завтра бы явился ко мне. Господин генерал, – примолвил он, – молодых хороших офицеров надобно поощрять, а не унижать». Получа сие повеление, я очень обрадовался, тем более когда узнал о приятном отзыве обо мне фельдмаршала.

По прибытии в Яссы занялся я, как прежде уже себе предположил. Достал я книгу «Le parfait Ingenieur Français»[111]111
  «Безупречный французский инженер» (франц.). Идентифицировать издание нам не удалось.


[Закрыть], где все до того времени известные системы всех авторов о крепостях подробно описаны, и могу сказать, что прилежанием своим все три манеры укреплений Вобана и регулярные крепости его и Когорна твердо сам собою выучил, равно как атаку, так и защиту; также к оному присовокупил «De l'attaque et de la defenses des plases, par Blondel»[112]112
  Может быть, речь идет о книге Франсуа Блонделя «Nouvelle maniere de fortifier les plases» («Новый способ укреплять местности»), впервые вышедшей в 1683 г.


[Закрыть]. Из библиотеки князя Дашкова много читал тактических книг; словом, зимовью квартиры провел я с пользою, а в следующий год прошел я и курс артиллерии, готовясь служить с замечанием и быть годным употреблену [быть], когда какой случай предстанет.

Образ жизни фельдмаршала в Яссах был таков: он вставал всегда в пять часов; в шесть приходил к нему с рапортом дежурный генерал, потом секретари его разных экспедиций по очереди подносили дела, которые он приказывал к тому дню приготовить; в десять в кабинет были допускаемы генералы и некоторые полковники; в одиннадцать выходил он в приемную комнату, тут из бывших с каждым почти говорил. Наконец отворялись двери, и допускаемы были к нему люди всякого звания с просьбами: солдаты, молдаване, жиды – словом, кто только имел до него дело; словесные просьбы выслушивал [он] с терпением и тогда же делал удовлетворение, отсылая их куда следует, или чрез своих адъютантов или ординарцев; писанные же просьбы принимал и клал в карман. Обедал в первом часу в половине; стол его, так же как и в лагере, был на сорок приборов; после обеда чрез полчаса откланивался и уходил в кабинет; там несколько отдыхал, а проснувшись, рассматривал просьбы, на всякой своею рукой надписывал резолюции и к которому числу должен ее секретарь исполнить, записывая у себя в особливую тетрадь, и в следующее утро справлялся с нею: какие дела и который секретарь должен был ему доложить. В шесть часов вечера приходили секретари, и каждому из них по экспедиции он отдавал те просьбы; ежели какая поступала просьба не дельная, то он наддирал у оной уголок: то было знаком, чтобы просителю отказать. Потом выходил в приемную, где собирались генералы и штаб-офицеры, делали партии, а в девять часов он откланивался, и все разъезжались. Во все время той зимы в Яссах было тихо; у некоторых бояр бывали балы, как-то: у князя Кантакузена[113]113
  Кантакузены – греческий род, ведущий свое происхождение от византийского императора Иоанна (царствовал 1344–1355 гг.). Основатель молдавской ветви рода переселился в Молдавию в 1733 г., имел сына Иоанна и внуков Константина, Ивана, Григория и Николая, генерал-майора русской службы.


[Закрыть], у Стурдзы и некоторых других. На оных балах танцевали молдаване их танец, называемый жоко: становились в кружок мужчины и женщины, держась рука за руку и важно подвигая ноги то в сторону, то вперед, обходили кругом по их музыке, составляющей из цыган (инструменты: кобза род гитары, свирель и две скрипки), с припеванием гнусящих сих самых музыкантов.

Сии же танцы и в простом народе употребляются. На сих балах в других комнатах игрывали в карты, и многие бояре страстны, большею частию играли в рокамболь и азартные игры. Между тем разносили варенье, фрукты, шербет, и желающие курили трубки.

В марте князь Шаховской донес, что он атакован превосходными силами, и требовал скорого подкрепления. На зиму все почти полковники отправились в отпуск, одни штаб-офицеры командовали полками. Фельдмаршал приказал нарядить два батальона Сибирского и два батальона Малороссийского полков с их полковыми орудиями и от каждого полка штаб-офицера; старшему из них поручить все четыре батальона. Старшим случилось быть мне, и на другой день должен был явиться к фельдмаршалу для получения приказания и тотчас выступить. Я был в восхищении, всю ночь занят был распоряжением, был у генерал-квартермистра для получения маршрута, скопировал карту окружности Васлуи. Мечталась в моих мыслях слава, которую приобрету я моими дарованиями и храбростию, но мечта сия на другой день рано исчезла.

Князь Шаховской донес, что вместо больших неприятельских сил, которых он сам не видал, но только передовые посты его были атакованы сильною партиею, которая вскоре, не сделав ни малейшего вреда, отступила к своим квартирам к Галацу. При том схваченные турки сказывали, что там делают несколько отдельных укреплений, полагать должно, редутов.

В исходе же марта главнокомандующий сделал производства на вакансии; мне досталось премьер-майором в Днепровский полк, пребывавший для прикрытия магазинов в Польше.

Фельдмаршал вскоре после взятия Очакова просил у императрицы, по преклонным его летам и болезням, увольнения от командования армиею, на что государыня соизволила указать при милостивом рескрипте. Обе армии соединились под команду светлейшего князя, но до приезда его назначила принять оную генерал-аншефу князю Николаю Васильевичу Репнину; авангардный корпус – генерал-аншефу Александру Васильевичу Суворову. Фельдмаршал не захотел дожидаться князя Репнина, который тогда еще был в России, и до прибытия его сдал армию генералу Каменскому.

Суворов скоро прибыл и явился к фельдмаршалу в куртке и каске, когда там был и Каменский, который всегда был, по недугу своему, в длинном мундирном сюртуке, белою портупеей подвязанном. Суворов, до выхода еще фельдмаршала из кабинета, сказал Каменскому: «Признаться, мы с тобой великие оригиналы: оба мы у фельдмаршала, которого чтим душою, только ты очень долго, а я очень коротко». Не замедлил прибыть и князь Николай Васильевич Репнин и вступил в командование армиею. Тогда фельдмаршал переселилися на речку Жижу, в деревню одного молдаванского боярина, в десяти верстах от Ясс, где и пробыл почти до заключения мира.

В апреле князь Репнин приказал генерал-поручику Дерфельдену атаковать неприятеля в укреплениях его при Галаце, что тот и исполнил, взял в плен человек шестьсот и двадцать пушек; прочие неприятельские войска прогнаны за Серет к Браилову, а сам Дерфельден возвратился в Берлат, где Суворов учредил авангардный свой пост.

Прибыл я в полк Днепровский, расположенный в Ямполе. Полковник сего полка, Гав<рила> Мих<айлович> Рахманов, был мне очень рад, ибо полк был очень расстроен и снабжен офицерами новыми и неопытными; нижних чинов почти не было, и все солдаты были из рекрут. Итак, занялся я по своему званию новою своею должностию. По тогдашней службе на премьер-майоре почти, так сказать, лежал весь полк: он настоящий был хозяин; полковник занимался приятным начальством, а все трудное и неприятное по службе было участью премьер-майора; зато скоро мог исправный майор сделать свою репутацию и быть на замечании у главного начальства.

Во время пребывания полка в Ямполе генерал Каменский, ехавший в отпуск, пробыл в Сороке недели с две; а как расстояние от Ямполя по левой строне Днепра не более трех верст, то все то время мы пробыли с ним вместе. Как скоро не касалось Московского полка, в котором он был шеф и где офицерам, по чрезвычайной его строгости, служить почти было невозможно, но как корпусной командир был он любим, а не по службе был он очень любезен. Он ожидал скот и табунов своих, отогнанных им во время экспедиции на Гангуру и Салнакуц.

Наконец поляки настояли, чтобы наши войска выведены были из Польши, а сами сформировали свои и обучали на прусский манер, почему полк Днепровский получил повеление идти в Кишиневский корпус, под команду генерала Кречетникова. Главный корпус бывшей Украинской армии был в Гинчештях; передовой, прд непосредственным начальством генерала Суворова, в Берлате.