Текст книги "Записки"

Автор книги: Лев Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

В исходе зимы князь отправился в свои губернии, как для осмотра оных, так и для того, чтобы увидеть преобразование армии в новой одежде; еще более ему нужно [было] быть там, чтобы выманить хана Шахин-Гирея из гор, где он с приверженными себе крымскими татарами укрывался, увидя, что он был обманут обещаниями, которых не выполнили, отдав себя под покровительство российской державе и [за] добровольное покорение Крыма. Без того спокойствие в Крыму было непрочно; силою же князь не хотел к тому принудить, но во время своего там пребывания не успел, и внезапная смерть фаворита А. Д. Ланского, коего государыня особливо жаловала более прочих, заставила его без медления отправиться в Петербург. Начальство над войсками поручил он генерал-поручику Игельстрому; равно поручил ему и уговорить хана, а потом отправить его в Воронеж, который [Игельстром] в отсутствие князя приступил к исполнению сего таким образом.

До его командования войска очень дурно обходились с крымцами и, несмотря на их жалобы, никогда не давали им должного удовлетворения; тож неоднократно и просьбы хана в заступление обид и притеснений его бывших подданных оставались без внимания. Игельстром стал строго наказывать, по просьбам татар, правого и неправого; стал им всячески поблажать. Хан вошел с ним в переписку, благодаря, что он его бывших подданных покровительствует и защищает от страшных угнетений. Наконец, они сделались по письмам друзьями, и хан так расположен был к нему, что просил его к себе приехать в горы. Через несколько времени Игельстром получил курьера с малозначащими бумагами; он сделался задумчив, пасмурен; запершись в своем кабинете что-то писал, из сего заключили, что, верно, получил он какую-либо неприятность, и не приказано ли ему уже сдать войска старшему по себе, а самому отъехать для командования в другом месте? Как он был ненавидим, то вскоре молва эта разнеслась и дошла до хана.

Хан как скоро то услышал, то с большим соболезнованием спрашивал его письмом, справедлива ли эта молва? Игельстром отвечал, что ему велено ехать командовать кавказским корпусом, а более всего сожалеет, что отъезжает, с ним не видавшись. Хан пишет, что он в отчаянии, видя лишенных его крымцев такового покровителя, предлагал ему, что объезд на Кавказ очень далек, а ежели он поедет чрез его стан, в горах находящийся, то ему несравненно ближе будет и покойнее; что это есть средство лично запечатлеть его с ним дружбу. То было только и нужно Игельстрому. Он отвечал хану, что очень благодарен за таковое его приглашение и что как скоро он сдаст команду, то, известя его заранее, воспользуется сим случаем иметь давно желанное с ним свидание.

Игельстром нарядил один батальон с четырьмя пушками, выбрал к тому способного штаб-офицера, дал ему маршрут, под видом для безопасного его проезда, и особливое наказание, будто он сбился с дороги, в назначенное бы число до приезда Игельстрома очутился близ ханского стана и бросился бы к хану просить его защиты в ошибке, им сделанной; ибо-де Игельстром без того сделает его несчастным, а потом выпросил бы позволения для чести поставить в караул роту близ ханской ставки; инако-де Игельстром его не простит.

Игельстром, учредив сие, с большим конвоем кавалерии, под видом провода, с некоторыми генералами и множеством штаб– и обер-офицеров отправился в стан хана. Генерал по прибытии туда, как скоро увидел того офицера, то и напустил<ся> на него, хотел разжаловать его в солдаты; хан насилу мог испросить ему прощение. После сей комедии вошли они к хану в палатку; тут Игельстром сбросил с себя личину, стал уговаривать хана отдаться и предать себя справедливой монаршей милости. Хотя тогда хан и увидел себя обманутым, но уже нечего было делать; окружен будучи батальоном с пушками и более нежели тысячью человек российской конницы, он должен был согласиться. В тот же день хана вывезли, и вскоре был он отправлен на житье в Воронеж.

[1785]. Императрица очень обрадована была приездом князя; потерею любимца ее она очень огорчалась; на некоторое время при дворе остановлены были все увеселения. В придворной церкви у обедни сколько молодых людей вытягивались, кто сколько-нибудь собою был недурен, помышляя сделать так легко свою фортуну; частая перемена фаворитов каждого льстила, видя, что не все они были гении, почти все из мелкого дворянства и не получившие тщательного воспитания.

Наконец выбор пал на гвардии офицера Александра Петровича Ермолова; касательно его наружности, он не был отлично хорош, особенно в сравнении прежних фаворитов, а еще более с последним, Ланским; тот был человек большого роста, стан прекрасный, мужественен, черты лица правильные, цвет лица показывал здорового и крепкого сложения человека; а Ермолов был женоподобен, умом же не превосходил последнего, которого считали не слишком дальновидным.

Я недели две был нездоров и не выезжал из дому; получивши облегчение, приезжаю к князю и уведомился, что Мамонов пожалован был капитан-поручиком гвардии, а на место его взят Ермолов и что он живет во дворце, в отделении его светлости. Я тотчас пошел к нему знакомиться. У комнаты его стоял придворный камер-лакей, который только прислуживает знатным придворным особам; я хотел войти прямо к Ермолову, но камер-лакей остановил меня и спросил: «Как прикажете о себе доложить?» Я был столько прост, что, не догадываясь, к чему готовится мой товарищ, сказал: «Что это за странность, что без доклада войти не можно?» Однако ждал время о себе доложить. Ермолов принял меня очень вежливо, но свысока; я простодушно рекомендовал себя в его знакомство; он был знаком с моею матерью в Москве и считал за милость, что она его хорошо принимала, почему обошелся со мною ласково и обещал при случае оказывать мне свои услуги.

Светлейший князь приготовил большой праздник в Аничковском в своем доме, или, лучше сказать, павильоне. В день сего великолепного маскерада приказано было всему его светлости штату быть в мундирах легкой конницы и в шарфах. Собравшись еще до приезда князя, увидел я Ермолова в драгунском мундире и в башмаках; по добродушию своему, подошед к нему, сказал: «Александр Петрович, разве вы не знаете, что велено всем нам быть в мундирах легкой конницы, в сапогах и шарфах?» – «Я знаю, – отвечал он мне, – но думаю, что его светлость на мне не взыщет». – «Остерегитесь, лучше поезжайте домой и переоденьтесь». – «Не беспокойтесь, – сказал он, – однако ж не менее я вам благодарен за ваше ко мне доброе расположение». Вскоре его светлость приехал, и представьте себе мое удивление, когда он взял Ермолова под руку и стал ходить с ним по зале, чего он и самых знатных бояр не удостаивал.

Когда все съехались, прибыла императрица с великими князьями, села играть в карты, а Ермолова поставили от нее шагах в четырех, впереди всех вельмож, стоявших вокруг государыни; тогда я только догадался, к чему сего адъютанта готовили.

Маскерад был чрезвычайно великолепен; более двух тысяч человек было в богатых костюмах и доминах. Большая длинная овальная галерея к одной стороне огорожена была занавесом, а в другом конце сделан был оркестр пирамидою, убранный с великим вкусом; более было ста музыкантов с инструментальною, духовою, роговою и вокальною музыкою, управляемою майором Росетти, всегда находившимся при князе; на самом верху пирамиды был поставлен в богатой одежде литаврщик-арап. Вся галерея освещена была висящими гирляндами вдоль и поперек, на которых поставлены были свечи.

Две пары танцевали кадриль: князь Дашков с княжною Барятинского, в первый раз показавшеюся в публике и удивившею всех своею красотою, а особливо ловкостью и гибкостью своего стана (которая после была замужем за князем В. В. Долгоруким[71]71
  Здесь и далее Л. Н. Энгельгардт делает распространенную ошибку. На самом деле фамилия князя, как и других многочисленных представителей этого рода – Долгоруков (а не Долгорукий, как в тексте).


[Закрыть]). Она одета была просто в белом платье, а кавалер ее сверх мундира в белой домине. Вторая пара была графиня Матюшкина (которая после была замужем за графом Вильегорским), кавалер ее был граф Г. И. Чернышев, обе пары танцевали так, что я в жизни моей лучших танцовщиков не видал.

Когда настало время ужина, хозяин доложил о том императрице; лишь только она подошла к занавесе, как она была поднята, и явился стол, богато убранный, как бы некоторым волшебством. Она [императрица] кушала за особым круглым столом с великими князьями, статс-дамами, камер-фрейлинами, чужестранными министрами и некоторыми самых первых степеней кавалерами; вокруг сего был поставлен в полциркуля другой большой стол, так что сидящие за оным обращены были к ней лицом; в то же время в одно мгновение внесено было до сорока малых столов, каждый о двенадцати кувертах, убранных и освещенных. Перед тем как императрице встать из-за стола, все они были вынесены и в один миг исчезли, равно и завеса опустилась. По некотором времени императрица с великими князьями изволила отбыть. Маскерад продолжался до трех часов.

На другой день новый фаворит занял во дворце обыкновенные комнаты, где они все пребывали, и пожалован был флигель-адъютантом ее величества[72]72
  Флигель-адъютанты ее величества были полковники, но они сохраняли свое звание, даже быв в генерал-майорском чине. У них был особливый мундир с шитьем и аксельбантом с вензеловым именем императрицы: впрочем, они могли носить мундиры всей армии. Чтобы быть флигель-адъютантом, надобно было иметь великий фавор; право их было по желанию оставлять свои полки или бригады во всякое время, даже и в военное, объявя только начальнику, командующему тою частию войск, в которой состоят под командою, что едут к своей должности ко двору. По службе это было большое злоупотребление: при малейших неудобствах всегда сии флигель-адъютанты пользовались сею несправедливою привилегиею.


[Закрыть] и Станиславским кавалером; чрез несколько дней генерал-майором и кавалером Белого Орла; таков был ход всех фаворитов.

На исходе сего года мать моя скончалась, а сестра моя, Александра Николаевна, выпущена была из Смольного монастыря; мне поручено было ее принять и привезть к отцу моему в Могилев, для чего князь отпустил меня бессрочно в отпуск. После уже я по должности в Петербурге не бывал, ибо в 1785 году пожалован я был секунд-майором к иррегулярным войскам[73]73
  В течение сего времени случилось следующее происшествие: фрейлина Эльмт, г-жа Дивова, брат ее, флигель-адъютант князя Потемкина, граф Бутурлин и некоторые другие сделали на многих знатных людей сатиру в рисунках с острыми, язвительными и оскорбительными надписями для многих лиц, в которых не пощажена и сама императрица (По свидетельству Ш. Массона, «среди них была одна, на которой Екатерина, изображенная в неприличной сладострастной позе, заставляла своего сердечного друга, графиню Брюс, делать перед собой различные телодвижения. На другой, столь же непристойной для восемнадцатилетней барышни, был изображен лежащий на софе Потемкин, а перед ним три его племянницы, тогда девицы Энгельгардт, а теперь графиня Браницкая, княгиня Юсупова и графиня Скавронская: казалось, что эти три полуголые богини жестами и выразительными позами выставляли напоказ свои особые прелести, оспаривая друг у друга победу над своим дядюшкой» (Массон Ш. Секретные записки о России. М., 1996. С. 153).). Долго не находили сочинителей сего пасквиля, а в удовлетворение более потерпевших бесславия оный сожжен был на эшафоте палачом. Но по некотором времени парикмахер, убирая фрейлину Эльмт, понадобилась ему бумага на папильйоты, взглянул в угол, и видя разорванные лоскутки бумаги, но взявши их, увидел рисунки лиц, подобрал все и представил обер-гофмаршалу, который узнал ту сатиру, надписанную рукой фрейлины Эльмт, донес императрице, почему и открылись все авторы. Фрейлину Эльмт, как говорили, обер-гофмейстерина высекла розгами, и отправлена она была к ее отцу в Лифляндию. Дивова с мужем удалены из столицы; граф Бутурлин отставлен с запрещением въезжать в местопребывание государыни. Всех острее изображен был Безбородко, недавно пожалованный графом, держащий книгу с надписью: «Le comte nouveau relié en veau» (Не вполне ясная игра слов, вероятно, основанная на том, что французский глагол relier означает и связывать, и переплетать; буквально эта фраза переводится так: «Новый граф переплетен в телячью кожу» (франц.)). Если бы подобные сему были насмешки и не касались обруганных в нравственности лиц, то, конечно, поступлено бы было более нежели снисходительно.


[Закрыть].

[1786]. В мае 1786 года Ермолов вышел из фавора; дано ему было в Могилевской губернии шесть тысяч душ, а на место его поступил Александр Матвеевич Мамонов, бывший мой товарищ.

В 1786 году С. К. Вязмитинов, бывший тогда бригадиром в Вологодском пехотном полку и квартировавший тогда в Могилеве, женился на моей сестре Александре Николаевне; зять мой представил мне, какое несчастие быть майором и не знать службы, что, когда я буду определен в полк, то начальниками не буду рожаем, а еще того хуже, подчиненными презираем, почему предложил мне учиться у него в полку службе; на что я с большим удовольствием согласился. В мирное время полки входили в лагерь 15 мая, а в квартиры выходили 15 августа. Я перешел жить в лагерь и в первой роте считался за прапорщика сверх комплекта; нес всю службу простого офицера, ходил в караулы, дежурил, и капитан Дрейер, командовавший первою ротою, в угодность зятя моего поступал со мною так строго в учении, что я вскоре узнал фруктовую службу; при исходе лагеря, я при полку исправлял майорскую должность и мог уже без стыда быть определен в полк и с честию удержать свое звание.

В 1786 году отобраны были от малороссийских монастырей деревни; из оных набраны были рекруты, и сформированы десять гренадерских полков четырехбатальонных. Сибирский гренадерский поручен был зятю моему, и я в оный был определен[74]74
  А. Ф. Ланжерон писал: «В России офицер может служить где хочет; если один полковой командир слишком строг, если место расположения его полка не нравится, то офицер посылает прошение в Военную коллегию и переходит в другой полк по своему желанию. Полковые командиры, переменяя полк, берут с собой в свои новые полки офицеров полка, который они оставляют. Офицеры, изгоняемые полковыми командирами из одного полка, переходят в другой» (Русская старина. 1895. № 5. С.185).


[Закрыть]. В Белоруссии полки были под начальством князя В. В. Долгорукого, которого команда была очень для молодых людей приятна, ибо вместо строгих смотров он желал только в лагере праздников, забавляя тем свою жену, на которой тогда только что женился. Всегда заранее извещал, когда который полк будет смотреть, и для того полковники приготовляли праздники, иллюминации и фейерверки, и один другого хотели перещеголять. Но более всех в том успел Кинбурнского драгунского полка полковник Юшков: он построил галерею, в которой было около четырех тысяч восковых шкаликов; каков же полк был в учении, умолчу, ибо, употребляя лагерное время на устроение такой галереи, мало оставалось на учение.

[1787]. В 1787 году императрица предприняла путешествие в новоприобретенные свои области, в которых начальствовал князь Г. А. Потемкин. Государыня отправилась из Петербурга в первый день января; свиту ее величества составляла часть ее двора, ее канцелярия, дипломатический корпус и много ученых по разным частям; ехали с нею в карете: камер-фрейлина Протасова, Мамонов, австрийский посланник граф Кобенцель, Л. А. Нарышкин, обер-камергер Шувалов; в последующей за нею карете были: английский министр Фиц-Герберт, французский граф Сегюр, генерал-адъютант граф Ангальт и граф Н. Г. Чернышев[75]75
  Л. Н. Энгельгардт ошибается; правильно – граф И. Г. Чернышев.


[Закрыть]. Потом через день менялись в карету императрицы: Фиц-Герберт и граф Сегюр с Нарышкиным и Шуваловым.

Путешествие ее было чрез губернии Новгородскую, Смоленскую, Могилевскую, Черниговскую до Киева. Генерал-губернаторы, губернаторы с предводителями и почетными дворянами на границе каждой губернии встречали и провожали до следующей. В Мстиславе могилевский преосвященный Георгий приветствовал ее речью, по превосходству которой здесь поставляю [ее] в подлиннике[76]76
  «Пресветлейшая императрица! Оставим астрономам доказывать, что Земля вкруг солнца обращается, или солнце обращается вокруг Земли. Наше солнце вокруг нас ходит и ходит для того, да мы в благополучии пребываем.
  Исходиша, милосердная монархиня, яко жених от чертога своего, радуешься, яко исполин, тещи путь. От края моря Балтийского до края Евксинского шествие твое: да тако ни один из подданных твоих не укрыется благодетельные теплоты твоея, хотя же мы и покоимся твоим беспокойствием и негорькими хождениями твоими сидим сладко, всяк под виноградом своим и под смоковницею своею, яко же Израиль во время Соломона: однако солнечному свету подобясь, туда и очи, и сердца наши обращаем, аможе течение свое. Тецы убо, о солнце наше! спешно тецы не толинными стопами во всех твоих благонамерениях: к западу только жизни твоея не спеши. В том бо случае, яко же Иисус Навин, и руки, и сердца наши простирая к небу, возопием: стой, солнце, и не движись, дондеже вся великим твоим намерениям противныя торжественно победиши».


[Закрыть].

Я был наряжен отвести роту в Кричев для караула ее величества; как скоро государыня изволила прибыть, я явился к генерал-адъютанту генерал-поручику графу Ангальту. Нельзя умолчать о сем оригинале; думая, по моему прозванию, что я немец, стал он было говорить со мною по-немецки, но, узнав, что я не говорю, спросил по-французски, где караульная, и приказал, чтобы я его в оную проводил. Пришед туда, начал он с каждым гренадером здороваться; самым смешным немецким выговором затвердил он наизусть несколько вопросов по порядку, как-то: «Здорова, мой друга, как вы называетесь? кой город? женаты ли вы? имеете ли дети? много ли сыновей? много ли дочерей?» – и, несмотря на ответы, что холост, все продолжал от начала до конца свои расспросы; потом брал каждого руку; один гренадер, думая, что хочет пробовать его силу, так ему сжал его руку, что бедный граф, почти со слезами, с трудом отнял у него.

Ввечеру приказал мне спросить отца моего, есть ли тут пожарные трубы и прочие пожарные орудия? Я, по приказанию его, спросил батюшку, на что он мне отвечал: «Доложи графу, что это партикулярное местечко[77]77
  Кричев принадлежал Г. А. Потемкину.


[Закрыть], и никакой полиции нет; но я приказал капитану-исправнику изготовить несколько бочек с водою, собрать народ и поставить близ кухни». Что я его сиятельству и донес. «Ведите меня туда». Я, зная, где кухня, повел его в сопровождении караульного капитана Роштейна. Как у кухни всего того не было, то я побежал отыскивать; лишь только я несколько шагов отойду, он тотчас посылал за мною Роштейна; лишь только я к нему появлялся, он спрашивал: «Ou sont les pompes?»[78]78
  «Где пожарные насосы?» (франц.)


[Закрыть] – «Тотчас, ваше сиятельство». Наконец, по многом тщетном бегании, принужден был сказать, что ничего не нашел. Тут он мне сделал добрый окрик, для чего я в точности не исполнил его приказание, и взял меня за руку. «Пойдем, – сказал он, – я вас поведу к императрице и покажу ей, каких она исправных имеет в своей армии штаб-офицеров». Я насилу мог его упросить, чтоб он меня простил; тут новая беда: он потребовал мою записную книжку и своею рукою хотел вписать мою неисправность для урока; но как у меня на тот раз книжки не случилось, то снова обременил меня выговорами; наконец приказал мне, чтоб я не прежде лег спать, пока не приведу все порядок.

Однако ж я в том не почитаю себя виновным; мне приказано было спросить, где пожарные струменты, что я и исполнил. Увидя, что бывший прусской службы граф шуток не любил, отыскал [я] собранных исправником людей и множество бочек с водою, с ухватами; все то было готово, только не в назначенном месте. Часа за три до света его сиятельство просил меня к себе, и я с большим торжеством повел его и показал мою исправность.

После чего он был ко мне милостив и, по моей просьбе, выпросил у обер-камергера И. И. Шувалова, чтобы меня с караульными офицерами представил государыне прежде других, дабы офицеры успели выйти к ружью, когда императрица отправится; ибо многие квартировавшие в Могилевской губернии военные чиновники прибыли в Кричев представиться ее величеству. Между прочим был тут Рижского карабинерного полка бригадир Хомутов с его полка штаб-офицерами. Обер-камергер поставил меня с моими офицерами у самых дверей, в которые государыне надобно было выйдти, так, чтоб я первый мог быть ей представлен. Но бригадир Хомутов, как скоро двери отворились, выступил передо мною; государыня, по названии его обер-камергером, подала ему ручку и, отворотясь от него, довольно громко спросила: «Не тот ли это Хомутов, который, бывши еще унтер-офицером конной гвардии, провозил потаенно товары мимо таможни?» Действительно, он был самый. Тем моя суетность была вознаграждена, что он перебил меня быть первым представленным.

Вот где мое самолюбие претерпело унижение: в день приезда государыни увидел меня камердинер ее, Захар Константинович Зотов, [который] был уже в полковничьем чине; а когда я был адъютантом у светлейшего князя, то он был камердинером при нем; [он] спросил меня, был ли я у Мамонова, моего бывшего товарища? Но как я сказал, что не был, то советовал мне к нему явиться. Я последовал его доброжелательству; ежели пользы никакой не получу, то, по крайней мере, при многолюдстве покажу, что я знаком фавориту. Я выступил с гордым и самонадеянным видом вперед и поклонился ему; но вместо того, чтоб обратить на меня благосклонное внимание, он взглянул на меня с презрением и отвратился. Это было низкое мщение за мою с ним бывшую ссор; но, признаться, очень мне было больно предо всеми быть так унижену.

Императрица продолжала путь до Киева, где пребывала до вскрытия от льда Днепра. Когда наступила весна и свободное по Днепру открылось плавание, ее величество отправилась водою на построенной для сего флотилии до днепровских порогов со всем двором и министрами. Путем сим управлял светлейший князь Григорий Александрович. Король польский Станислав Август имел с императрицею, доставившей ему корону, свидание в местечке Каневе, в польском владении, где готовился большой праздник. Императрица не рассудила съезжать на берег с своей яхты, но двор ее был великолепно угощаем.

У порога Кайдаки император Иосиф II встретил императрицу и вместе с нею сухим путем отправился на полуостров Крым. В Севастополе был построен великолепный дворец, из окон которого была видна вся гавань; по прибытии ее сожжен был огромный фейерверк, и весь большой флот был иллюминован. Императрица наименовала светлейшего князя «Таврическим».

На возвратном пути, в Полтаве, собран был корпус войск, где производились маневры, те самые, которыми вечно достойный памяти потомства император Петр Великий победил Карла XII и возвел Россию на ту степень величия, в каковой она ныне. Иосиф II получил известие о возмущении нидерландцев[79]79
  Имеется в виду восстание в Австрийских Нидерландах (современная Бельгия) в мае 1787 г.


[Закрыть], почему и отправился восвояси, а императрица продолжала путь свой чрез Москву[80]80
  Государыня не очень жаловала Москву, называя ее к себе недоброжелательною, потому что все вельможи и знатное дворянство, получа по службе какое неудовольствие и взяв отставку, основывали жительство свое в древней столице, и случалось между ними пересуживать двор, политические происшествия и вольно говорить. Как Москва старинный город, то улицы ее не прямы, строение старое, не по новому вкусу архитектуры: близ огромного дома бывали хижины. Государыня спросила на другой день своего прибытия английского министра Фиц-Герберта с насмешливым видом: «Comment avez vous trouve ma bonne ville de Moscou?» – «Votre Majeste, – отвечал тот, – il n'y a pas une seul le ville au monde qui puisse etre comparee a Moscou en beaute». – «C'est une Ironie?» – «Non, V.M., c'est la pure verite, il n'y a nulle pari ce que j'ai vu a Moscou; j'ai vu des palais qui n'ecrasent pas des chaumieres aupres d'eux». То есть: «Как вам кажется мой добрый город Москва?» – «Нет в мире города, Ваше Величество, который был бы прекраснее Москвы». – «Вы шутите?» – «Нет, Ваше Величество, сущая правда: я нигде не видал того, что в Москве: дворцы в ней не давят собою близко находящихся хижин».
  Принц де-Линь спросил императрицу: «Отчего, Ваше Величество, в проезде мы видели, что некоторыми губернаторами вы были довольны, а потому изъявляли им ваше благоволение, а некоторыми были недовольны, и вы им ничего оскорбительного не сказали?» – «Потому что, – сказала императрица. – я хвалю вслух, а браню наедине».


[Закрыть].

Важнейшая польза от путешествия Екатерины II в южные области России состояла в заключенном с императором Иосифом II наступательном союзе противу турок, последствие которого прославило российское оружие, изнурило Австрию и пагубно было для Турецкой империи.

IV. Турецкая война[81]81
  В черновом варианте «Записок» Л. Н. Энгельгардта эта глава называлась: «Некоторые напоминовения случившегося по службе моей во время Турецкой войны 1788 года и 1-й кампании в Украинской армии под предводительством фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцова-Задунайского».


[Закрыть]

Булгакову, нашему министру при Оттоманской Порте, приказано было подать ноту, в которой, между прочим, требовало, чтобы Турция позволила иметь консула в Варне, чтобы признала Ираклия[82]82
  Имеется в виду Ираклий II, царь Картлии и Кахетии.


[Закрыть] русским вассалом, чтобы обуздала татар закубанских, беспокоивших набегами границы Российской империи, чтобы объяснила о военных своих приготовлениях и чтобы ответственные сим пункты даны были без медления[83]83
  Вскоре по прибытии двора в Петербург по случаю войны было сделано распоряжение всему генералитету, кому в какой армии быть и какими частями командовать. Сей список, сочиненный светлейшим князем, императрица утвердила. A. B. Суворов не был внесен в него, ибо светлейший князь, по странностям его, почитал его человеком ничтожным, а по чину его должно было дать ему преимущество перед многими, по службе считавшимися ниже. Суворов, узнав о том, приехал в Петербург, прямо явился к императрице и с плачевным видом сказал: «Государыня, я прописной». – «Как это?» – спросила императрица. «Меня нигде не поместили с прочими генералами, и ни одного капральства не дали даже в команду». Императрица оскорбилась на князя Потемкина и тотчас послала за ним. Посланный рассказал князю, по какому случаю за ним был послан, почему, быв предварен, он с готовым ответом пошел. Как скоро он вошел, государыня недовольным голосом сказала: «Как, князь, вы известного, отличного, заслуженного генерала в поднесенном вами мне списке пропустили?» – «Оттого-то, – сказал князь, – что он Вашему Величеству так известен, я и не вписал его с прочими, чтобы вы сами изволили назначить, где и как вам будет угодно». В сие же время и М. Ф. Каменский приехал. Государыня через несколько дней по его прибытии послала ему 5000 рублей золотом; он счел то за маловажный подарок, и в Летнем Саду каждодневно делал завтрак, ловя встречного и поперечного, пока не истратил все жалованные деньги, и уехал. А Суворов поступил иначе: когда камер-лакей привез ему такой же подарок, он вынул один империал и, отдав его камер-лакею, сказал: «Доложи государыне, что Суворов по ее милости очень богат, и на что мне такая груда золота, а осмелился один империал вынуть, чтобы тебе Дать». После того поехал из Петербурга. Императрица вслед за ним послала ему 30 000 р.; эту сумму он принял безотговорочно.


[Закрыть].

Диван вместо ответа объявил войну России 5 августа и заключил посланника Булгакова в Семибашенный замок. По получении сего известия императрица выдала манифест о войне противу турок. Равно, как скоро дошло известие [до] императора Иосифа, так и он объявил войну Оттоманской Порте.

Составлены были две армии: Украинская, под командою фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского, которая должна была вступить в Польшу и приблизиться к Днестру; правый фланг оной армии составлял корпус под командою генерал-аншефа графа Ивана Петровича Салтыкова, центр армии составлял корпус генерал-аншефа Эльмта, левый фланг составлял корпус генерал-аншефа Михаила Федотовича Каменского. Екатеринославская армия состояла под командою фельдмаршала светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, которому назначено было в наступающую кампанию атаковать Очаков. Генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов тогда командовал в Кинбурне.

Зять мой С. К. Вязмитинов пожалован был генерал-майором, приказано ему было принять Белорусский егерский корпус, из четырех батальонов состоящий, на место заболевшего шефа того корпуса генерал-майора Фаминцына; Сибирский полк велено было принять полковнику князю М. М. Дашкову[84]84
  Л. Н. Энгельгардт ошибается, правильно – Павел Михайлович Дашков.


[Закрыть], который пред сим командовал Днепровским мушкатерским полком; но большею частью сего полка люди посажены были на флотилию для путешествия императрицы к Херсону и там размещены по другим полкам. Князь Дашков принял полк на походе в Киев, откуда полк пошел в Польшу, в корпус графа Салтыкова, которого квартира была в местечке Янове.

Когда полк получил повеления идти в поход, почтенный мой отец, благословя меня, сказал: «Уверен, что ты не обесчестишь род наш своим недостойным поступком, и лучше я хочу услышать, чтобы ты был убит, нежели бы себя осрамил, а притом приказываю тебе ни на что не напрашиваться, а чего требовать будет долг службы, исполняй ревностно, усердно, точно и храбро». Тут мы оба прослезились; поцеловав ему руку, с восхищением сел я на коня и с полком выступил, делая планы отличиться геройски и строил воздушные замки[85]85
  «С самого того времени, как я начал только что понимать, как наполнился слух мой о великих подвигах героя графа Петра Александровича, в детских своих играх всегда принимал на себя лицо его, и тогда худо было сверстникам моим, бывшим слабее меня, бравшим на себя роль звания других богатырей. За то и мне от них доставалось, но какие бы от них даже побои ни принимал, но утверждал, что нет иного рыцаря, который бы воспротивился его силе. Но когда уже вступил [я] в нонешние лета, то первым моим утешением было слушать его победы, рассказы о Кагульской баталии и прочих действиях победительских его подвигов. В таком энтузиазме я был к нему, когда открылась война, и полк Сибирский гренадерский, в котором я был секунд-майором, назначен был в Украинскую армию <…>
  Представьте мое восхищение служить в главном корпусе под личным предводительством самого фельдмаршала» (Фрагмент, не включенный Л. Н. Энгельгардтом в окончательную редакцию «Записок»).


[Закрыть].

Первого октября турки атаковали Кинбурн; Суворов не приказал противиться высадке, дал им время сделать несколько ложементов и, как уже увидел их приблизившихся шагов на двести для штурма крепости, тогда напал он на них с своими войсками. Турки беспрестанно с флота получали новые подкрепления, положение наших войск было весьма опасно; сражение сделалось общее, и так обе стороны перемешались, что артиллерия принуждена была остановить свое действие; храбрость наших поколебалась; уже было начали отступать; наконец пришло к русским подкрепление, около трехсот человек, [и] сие малое число решило сражение. Турки прогнаны, в 10 часов ночи победа была одержана. Большая часть турок убита, а еще более потонуло; малое только число спаслось на суда.

Еще в сумерки Суворов был ранен в левое плечо; он потерял много крови, и не было лекаря перевязать рану. Козачий старшина Кутейкин привел его к морю, вымыл рану морскою водою и, сняв свой платок с шеи, перевязал им рану. Суворов сел на коня и опять возвратился командовать. Тогда же генерал-майор Рек был ранен; наша потеря была очень значительна.

Сия первая победа в сию войну тем была важнее, что намерение турок оною уничтожено взять Кинбурн, при весть себя в состояние напасть выгодно на Херсон и Крым и истребить нашу флотилию. За сию победу Суворов награжден был андреевским орденом.

Светлейший князь, опасаясь вторичного нападения еще на несобравшуюся его армию, просил императрицу, чтобы на случай мог он употребить один корпус Украинской армии. Государыня приказала фельдмаршалу графу Румянцеву, чтобы, по способности, один корпус его армии состоял под ордером светлейшего князя до открытия кампании, почему фельдмаршал и приказал генералу Каменскому явиться к князю.

Каменский поехал в Елисаветград, где тогда была главная квартира его светлости; но как он предвидел, что больше будет выгод в армии светлейшего князя, чем под командою устарелого фельдмаршала, то и просил его [Потемкина], чтобы он его корпус взял совсем в его армию, сказав: «Ибо с тех пор, как я состою под ордером вашей светлости, корпус мой претерпевает во всем недостатки, как-то: в свое время не получаю ни амуницию, ни жалованье, ни провиант». Князь отвечал: «Очень хорошо; отправьтесь в свой корпус (который расположен был в Умани), где узнаете о вашем желании». Как скоро Каменский отправился, князь вслед за ним отправил курьера, требуя изъяснения письменного о том, что он докладывал ему о претерпевании нужд его корпуса. Каменский нехотя должен был сие исполнить, хотя с некоторыми увертками. Князь, получа от него требуемое, отправил к фельдмаршалу рапорт Каменского в предосторожность от сего коварного человека. Князь не любил подлых людей, и с тех пор он никогда его не употреблял, да и граф Петр Александрович поступал с ним не лучше. Вот что выиграл Каменский своею интригой[86]86
  Еще был случай, в котором князь Г. А. Потемкин показал, что не любит льстецов и подлецов. Известный по сочинениям своим Денис Иванович Фон-Визин был облагодетельствован Иваном Ивановичем Шуваловым; но, увидя свои пользы быть в милости у светлейшего, невзирая на давнюю его большую неприязнь с Шуваловым, перекинулся к князю и в удовольствие его много острого и смешного говорил насчет бывшего своего благодетеля. В одно время князь был в досаде и сказал насчет некоторых лиц: «Как мне надоели эти подлые люди». – «Да на что же вы их к себе пускаете, – отвечал Фон-Визин, – велите им отказывать». – «Правда, – сказал князь, – завтра же я это сделаю». На другой день Фон-Визин приезжает к князю; швейцар ему докладывает, что князь не приказал его принимать. «Ты, верно, ошибся, – сказал Фон-Визин, – ты меня принял за другого». – «Нет, – отвечал тот, – я вас знаю, и именно его светлость приказал одного вас только и не пускать, по вашему же вчера совету».


[Закрыть].

До открытия кампании войска в занимаемых квартирах были покойны; тут я увидел разницу между бывшим и новым моими полковниками. Зять мой вел службу, как должно бы наблюдать каждому; во-первых, военная дисциплина строго хранилась, чин чина почитал, но благородная связь была между корпусом офицеров; порядок канцелярии в отчетах сумм жалования, амуниции, провианта и фуража приведены были в точность, обоз был исправный; полковые лошади были добрые, полк учился превосходно, в эволюциях офицеры были наметаны, солдаты без изнурения выправлены, одеты без лишней вытяжки, хорошо. Во время похода в России и Польше ни одной подводы ни под каким видом никто не смел взять, солдаты несли на себе все тягости и даже шанцевый инструмент[87]87
  Многие полки, проходя по России и Польше, брали подводы для облегчения солдат, так что, кроме ружья, они ничего не носили. Мы все роптали, для чего бы, казалось, и нам изнурять своих; но пользу уже я увидел во время кампании, когда должно было носить на себе все тягости; не привыкшие к тому уставали до того, что, пришед в лагерь, в других полках сотнями отставали, а в Сибирском полку, по навыку к трудам, ни одного отсталого не было.


[Закрыть]. Словом, полк мог быть во всех частях образцовым в армии. При командовании же полком князем Дашковым солдаты во многом претерпевали нужды, для продовольствия провианта и фуража [он] принимал деньгами и задерживал их; то же случалось и с жалованием; хотя чрез некоторое время оно и отдавалось, но не в свое время, лошади худо были накормлены, отчего в переходах в Польше бралось множество подвод, почему беспрестанно на полк были жалобы, а во время кампании к полковому обозу наряжались солдаты, чтобы в трудных местах пособлять взводить на горы. Чтобы нижние чины не роптали, князь дал поползновение к воровству, чем, по времени, Сибирский полк получил дурную молву; полковник имел пристрастие к некоторым офицерам, зато другие были в загоне и претерпевали разные несправедливости.

[1788]. В 1788 году, в апреле, зять мой С. К. Вязмитинов с 4 батальонами, 4 эскадронами и двумястами казаков посылан был в соединение с австрийцами для закрытия Буковины, угрожаемой турками; но вскоре возвратился, не имев никакого дела.

Украинская армия образовалась таким образом: корпус, состоящий из 12 батальонов, 12 эскадронов, 30 орудий полевой артиллерии и одного козачьего донского полка под командою генерала графа Салтыкова, в соединении с австрийским корпусом под командою принца Кобургского должен был осадить Хотин.

Главному корпусу назначено было рандеву[88]88
  Рандеву – от французского rendez-vous – место встречи, в данном случае – пункт сбора частей.


[Закрыть] Подольской губернии при местечке Мурахве (в который [корпус] Сибирский полк был назначен). Оный [корпус] состоял из 17 батальонов, 10 эскадронов кирасир, 18 карабинер, одного донского казачьего полка и 30 орудий полевой артиллерии.

Корпус генерала Эльмта, составляющий из 12 батальонов, 12 эскадронов, двух донских казачьих полков и 30 орудий полевой артиллерии, должен был перейти через Днестр и делать поиски над неприятелем.

Резервный корпус под командою генерала Каменского состоял из 12 батальонов, 12 эскадронов, одного полка донских казаков и 20 орудий полевой артиллерии.

Вся армия, ежели была бы в комплекте, то состояла бы в 50 тыс.; но налицо, конечно, не превосходила 30 тысяч человек.

Как в Украинской армии не было регулярных легких войск, то фельдмаршал испросил позволение у императрицы преобразовать четыре полка карабинер и назвал их легкоездными. У фельдмаршала с князем Потемкиным был спор в наименовании войск: сперва именовали легкою кавалериею, [а] светлейший князь назвал легкою конницею; граф назвал своих легкоездными. Когда светлейший князь впоследствии принял в командование обе армии, назвал их конными егерями, хотя лошади и вооружение оставались те же самые.

Екатеринославская армия числом гораздо была превосходнее [и] двинулась к Очакову. Притом под непосредственным распоряжением светлейшего князя состоял Черноморский флот и гребная флотилия. Всеми морскими силами управлял вице-адмирал Н. С. Мордвинов, флотом начальствовал контр-адмирал Ушаков, имея под собою известного Польжонса, прославившегося в американской войне[89]89
  Имеется в виду Джон Поль Джонс.


[Закрыть]. Флотилиею командовал принц Нассау.

Собравшейся Украинской армии главный корпус получил повеление идти к Могилеву, что на Днестре; по прибытии туда, на другой день и фельдмаршал прибыл с главною квартирою. Генерал-поручик князь Г. С. Волконский вступил в командование корпусом. Всею артиллериею армии командовал артиллерии генерал-майор И. М. Толстой; инженерами бригадир Б. Ф. Кнорринг. Генерал-квартермистром был Н. М. Бердяев, при нем генерал-квартермистры-лейтенанты: бригадир Медер и полковник Филиппи. Дежурным генералом фельдмаршал избрал генерал-майора А. Я. Леванидова. В корпусе командовали: кавалериею генерал-майор В. В. Энгельгардт, пехотою генерал-майоры граф Мелин и Мельгунов, авангардом генерал-майор Ласси.

На другой день по прибытии фельдмаршала [он] приказал войскам быть во фрунте без ружья и сам со всеми генералами прибыл к корпусу; все были при появлении его в восхищении; ни одного не оставил [он] штаб-офицера, которому бы не сказал что-нибудь приятное. Как скоро сказал солдатам: «Здравствуйте, ребята!» – все почти в голос закричали: «Здравствуй наш батюшка, граф Петр Александрович!» Старые солдаты говорили: «Насилу мы тебя, отца нашего, увидели». Поседелый унтер-офицер, обвешанный медалями, сказал фельдмаршалу: «Вот уже, батюшка, в третью войну иду с тобою». – «Ну, друг мой, – отвечал граф, – в четвертый раз мы вместе с тобой уже воевать не будем». Объехав все полки, исполненные радостью его присутствием, отъехал [он] в главную свою квартиру в Могилев.

Авангард[90]90
  Не пишу чисел, когда что происходило, потому что не помню.


[Закрыть], состоящий из пяти батальонов, 6 эскадронов и донского полка Грекова, переправился чрез Днестр, а в то время наводили понтонный мост.

Как скоро мост был готов, весь корпус переправился и занял высоты: пехота в две линии, кавалерия в третьей, а главная квартира за оною. Гренадерские полки, как-то: Сибирский на правом фланге, 1-й и 2-й батальоны в первой линии, а 3-й и 4-й во второй; на левом фланге был Малороссийский гренадерский, в котором фельдмаршал был шефом. Первыми двумя батальонами в лагере начальствовал сам полковник, а как подполковник откомандирован был для командования сводным гренадерским батальоном в авангард, то, как старший по нем в лагере, 3-м и 4-м батальонами полка командовал я; как же скоро корпус двигался, то полк соединялся вместе.

На другой день выступил корпус в поход. Перед выступлением, когда лагерь был снят, полки выстроились, знамена развернуты. Фельдмаршал проезжал мимо фланга командуемых мною батальонов; я сделал ему на караул и поскакал ему навстречу. Но представьте мой ужас! Фельдмаршал на меня кричал самострашным голосом; вид его представлял чего вообразить невозможно; ноздри раздувались, глаза яростно сверкали. Как скоро я услышал этот голос и [увидел] страшный его вид, то так оробел, что не слыхал ни одного его слова. Дежурный генерал, подскакав ко мне, приказал командовать «На плечо!»; я едва мог выговорить. После чего опять подъехал [он] ко мне и спрашивал от имени фельдмаршала, как я осмелился отдать ему честь? Я отвечал, что это считал долгом. Но он мне сказал: «Вчера был отдан приказ, что, когда фельдмаршал будет проезжать мимо полков или караулов, никогда бы не отдавали ему чести». Я отвечал, что приказа сего не слыхал. Когда дежурный генерал донес о сказанном мною, фельдмаршал поехал к 1-й линии, где мой полковник тоже сделал ему на караул. Фельдмаршал делал таковое же взыскание; но как полковник отвечал, что приказа того не слыхал, то фельдмаршал, обернясь к князю Волконскому, сказал: «Князь Григорий Семенович, я вам приказал?» На что тот отвечал, что и [он] приказал. Но полковник утвердительно донес графу, что в Сибирском полку сей приказ не объявлен. Фельдмаршал приказал дежурному генералу объехать все полки и спросить, в которых полках объявлено сие приказание? Между тем весь корпус стоял в ружье. Дежурный генерал, справясь, донес, что ни в одном полку не было того объявлено. Тогда фельдмаршал с великим гневом сказал Волконскому: «Господин генерал! ежели вы впредь забудете исполнить мое приказание, я вас поставлю перед взвод гренадер с заряженными ружьями; а теперь поезжайте к г. майору Энгельгардту и скажите ему, что он исполнил свою должность, я его благодарю и что выговор, сделанный ему, к вам относится». Хотя его сиятельство и подъезжал ко мне, но приказанное фельдмаршалом мне сказать не объявил; однако ж мое удовлетворение всем стало быть известно, ибо главнокомандующий был окружен всеми генералами и всем штатом, к главной квартире принадлежащим.