Текст книги "Записки"

Автор книги: Лев Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

I. Вступление

1766–1779. Родители. – Происхождение. – Младенчество у бабки Бутурлиной. – Обучение в Витебске, в Смоленском пансионе Эллерта и в Шкловском кадетском корпусе.

Записки, что случилось видеть, слышать или чего быть свидетелем в жизни, каждого частного лица, как бы ни было малозначуще в свете, всегда могут быть интересны для будущих времен, касательно нравов того века, людей, образа жизни, обычаев, политических и военных происшествий и описаний знаменитых лиц.

Я сожалею, что занялся сим уже поздно, когда мне минуло шестьдесят лет; многое интересное забыто, а что и вспомнил, то уже не так верно, как должно было быть в связи течения времени. Занятие сие доставило мне удовольствие; вспоминать счастливое время юности и рассказывать о прошедшем, как говорит г. Сегюр[4]4
  «Мемуары» графа де Сегюра вышли в Париже в 1825–1826 гг.


[Закрыть], есть из числа единственных удовольствий для стариков. Эти записки я начал писать в 1826 году, следственно все, случившееся после, дошедшее до моего сведения, будет подробнее.

Отец мой был действительный статский советник и кавалер Св. Владимира 2-й степени, Николай Богданович; мать моя была из рода Бутурлиных[5]5
  Бутурлины – старинный дворянский род, ведущий свое происхождение от новгородца Радши, сражавшегося вместе с Александром Невским в Невской битве; наиболее известный представитель рода в XVIII в. – Александр Борисович (1694–1767), фельдмаршал и граф, фаворит императрицы Елизаветы Петровны; однако мать Л. Н. Энгельгардта к этой ветви Бутурлиных никакого отношения не имеет.


[Закрыть], Надежда Петровна; замечательно, что он из смоленских дворян третий женился на великороссийской, ибо со времен завоевания царем Алексеем Михайловичем Смоленска[6]6
  Смоленск взят русскими 8 сентября 1654 г. и вместе с Левобережной Украиной закреплен за Россией по Андрусовскому перемирию, заключенному с Польшей 30 января 1667 г.


[Закрыть], по привязанности к Польше, брачились вначале с польками, но в царствование императрицы Анны Иоанновны были запрещены всякие связи и сношения с поляками, даже если у кого находили польские книги, ссылали в Сибирь; а потому, сперва по ненависти к русским, а потом уже по обычаю, все смоляне женились на смолянках[7]7
  «NB. Таковое жестокое самовластие было тягостно смольянам, имевшим еще привязанность к прежнему своему отечеству, и может быть, если бы не прекратили деспотизмом связи родственные с поляками, то, может быть, еще не скоро мои земляки сделались истинными сынами России; служит сему подтверждением и доныне шаткость в провинциях, отторгнутых от Польши, хотя Белоруссия около шестидесяти лет принадлежит России, и как дворянство там и народ привыкли к образу правления и должны бы начать чувствовать, что не только они не угнетаемы, но пользуются под покровительством законов безопасностью личною и собственностью наравне с русскими, но когда Наполеон вошел в наши пределы, то показали они, как мало могли надеяться на их верность» (Фрагмент, не включенный Л. Н. Энгельгардтом в окончательную редакцию «Записок»).


[Закрыть]. Поэтому, можно сказать, все смоленские дворяне между собою сделались в родстве. Первый женился на русской Яков Степанович Аршеневский, второй – отец светлейшего князя Григория Александровича Потемкина[8]8
  Отец Г. А. Потемкина был вторым браком женат на Д. В. Потемкиной (урожденная Кондырева, в первом браке Скуратова). Она и была матерью Светлейшего и его многочисленных сестер.


[Закрыть], третий – мой отец.

[1766]. Я родился в 1766 году, февраля 10 числа в Смоленской губернии, Духовского уезда в селе Зайцове, родовом имении отца моего, которое дано было предку нашему королем польским Сигизмундом[9]9
  Имеется в виду Сигизмунд III Ваза, один из организаторов польской интервенции в Россию в начале XVII в.


[Закрыть] по взятии Смоленска[10]10
  Смоленск был взят польскими войсками 3 июня 1611 г.


[Закрыть] генерал-лейтенанту Вернеру Энгельгардту, курляндцу, служившему у него в войске, как сказано в жалованной грамоте «za krwawe zaslugi przeciwko Moskwy, dajemy dobra», то есть: «за кровавые заслуги против Москвы, жалуем имения и проч.». Назвали меня Харлампием; но когда привезен я был родителями моими в Нижегородскую губернию, Арзамасский уезд, в село Кирманы, к бабке моей, Наталье Федоровне, то она, в память убитого сына ее Льва в Прусскую Семилетнюю войну[11]11
  Имеется в виду Семилетняя война 1756–1763 гг. между Австрией, Францией, Россией, Испанией, Саксонией, Швецией, с одной стороны, и Пруссией, Великобританией, Ганновером и Португалией – с другой.


[Закрыть], назвала [меня] его именем; где и воспитывался у ней до пяти лет, до самой ее смерти.

[1771–1773]. Бабка моя отдала свое имение, 1200 душ, своим дочерям, то есть моей матери и тетке моей, бывшей замужем за Стремоуховым, оставя себе на прожитье 100 душ; по дешевизне того времени, как не было водяной коммуникации, доход ее едва простирался до ста рублей. Однако ж она довольствовалась сим доходом, не быв в тягость своим детям и без малейшего долга.

Физическое мое воспитание сходствовало с системою Руссо, хотя бабка моя не только [не] читала сего автора, но едва ли знала хорошо российской грамоте. Зимою иногда [я] выбегал босиком и в одной рубашке на двор резвиться с ребятишками и, закоченев весь от стужи, приходил в ее комнату отогреваться на лежанке; еженедельно в самом жарком пару меня мыли и парили в бане и оттуда в открытых санях возили домой с версту. Ел и пил самую грубую пищу, и оттого сделался я самого крепкого сложения, перенося без вреда моему здоровью жар, и холод, и всякую пищу; ничего не учился и, можно сказать, был самый избалованный внучек.

[1774). По смерти бабки моей, отец мой, быв полковником в отставке, определен будучи воеводою в отобранную от Польши Белоруссию[12]12
  Восточная Белоруссия (польская Ливония, Полоцкое, Витебское, Мстиславское и часть Минского воеводства) отошла к России в результате первого раздела Речи Посполитой на основании договора 7 сентября 1773 г., заключенного Россией, Австрией и Пруссией с Польшей.


[Закрыть], в Витебск, взял меня с собою. Заставило его оставить военную службу крайне расстроенное его состояние; задолжал он тетке своей, бригадирше Витковичевой, жившей в Малороссии, местечке Сарочинцах, три тысячи рублей; по-тогдашнему сей долг был неоплатный, ибо доходы в низовых губерниях ничего почти не значили, рожь продавалась там по двадцати пяти копеек четверть, да и ту некуда было сбывать; водяной коммуникации не было, винокуренных заводов мало; сказанная Витковичева столь была неснисходительна, что принуждала отца моего ежегодно приезжать для переписки векселя из Выборга, где полк, в котором он служил, был на непременных квартирах; таковая поездка чрезвычайно его расстроила. Как сказал, что доходы были малы, и [отец мой] жил почти одним жалованьем и не прежде долг мог сей заплатить, как когда пожаловано было ему три тысячи рублей за разорение имения матери моей партиею бунтовщика Пугачева[13]13
  Емелька, по прозванию Пугач, был беглый донской казак, выдававший себя за императора Петра III, разглашая, что будто он спасся и скрывал себя в разных местах от супруги своей, императрицы Екатерины, распространившей слух о его смерти, что, наконец, решился он прибыть и вверить себя яицким казакам, напоминал присягу и требовал от них пособия взойти опять на прародительский престол. Сии казаки, быв в совершенном невежестве, поверили и поклялись ему быть верными; вскоре пристали к нему башкирцы и другая сволочь, а особливо господские крестьяне и дворовые люди; он обещал им вольность, не брать с них ни податей, ни рекрут, а соль давать безденежно. Дворян, которые ему попадались, вешал, а жен и дочерей их, наругавшись ими, отдавал своим сообщникам. Начало сего бунта возникло при окончании турецкой войны 1771 года, и продолжался оный около двух лет, доколе собрались войска под главным предводительством генерала графа Петра Ивановича Панина. По всей России народ был в чрезвычайном волнении; если бы Пугачев пошел к Москве, а не занимался долго в Уфимской и близлежащих губерниях, то много бы зол Россия претерпела; но он не имел ни ума, ни твердости пользоваться своим дерзким предприятием; он подходил к Казани и выжег всю, кроме крепости, которой требовал сдачи, но майор Иван Иванович Михельсон с небольшим отрядом подоспел и разбил его на Арском поле. У Пугачева было тогда более 20 000, и он имел артиллерию. После этого он бежал к Симбирску, а потом на Яик, где теми же казаками, бывшими его первыми сообщниками, был схвачен и выдан командующему в тех пределах именитому герою, тогда бывшему генерал-майору Суворову. Императрица указала реку Яик переименовать в Урал, а казаков именовать Уральским войском. Пугачев был привезен в Москву в цепях и железной клетке с тремя его главными сообщниками, прочие же все были прощены.
  Императрица предала самозванца судить синоду, сенату и военному генералитету; так как в России смертная казнь была отменена, а злодейство, им учиненное, требовало особливого постановления, синодальные члены в определении своем сказали, что Пугачев и сообщники его заслуживают смертную казнь, но по духу христианскому и духовному своему званию они, синодальные члены, не могут подписать приговора. Прочие же члены суда определили: Пугачева четвертовать и потом отрубить ему голову, главному его наперснику также отрубить голову в Москве, что и исполнено; одного из его сообщников повесить в Уфе, а другого в Урале.


[Закрыть].

[1775]. По приезде куда [в Витебск], начал меня учить грамоте униатской церкви дьячок, и как я был избалованный внучек, едва в два года выучился читать порядочно.

[1776]. Тогда приставили ко мне учителя, отставного поручика Петра Михайловича Брауншвейга, учить меня писать по-русски, первым четырем правилам арифметики и по-немецки, за шестьдесят рублей в год, а по-французски ходил учиться в иезуитский монастырь, к иезуиту Вольфорту; но, можно сказать, что от таковых учителей очень мало показывал успеха по тупоумию и лености.

[1777]. Впоследствии к большой моей сестре Варваре Николаевне[14]14
  Вторая сестра моя, Александра Николаевна, отдана была в Смольный монастырь.


[Закрыть]выписана была из Вильны madame Leneveu за 500 рублей; с которою я вместе учился целый год и уже говорил по-французски изрядно; по-немецки учил меня иезуит Кацаврик, который исправно всякую неделю наказывал меня дисциплиною, для чего такое я получил омерзение к немецкому языку, что никогда не мог я порядочно знать по-немецки и разуметь, что читаю.

Тогда же записан я был в гарнизон сержантом. Полковнику Древичу за заслуги его против польских конфедератов[15]15
  Конфедераты – участники конфедераций, военно-политических объединений польской шляхты. Здесь имеется в виду Барская конфедерация, созданная в 1768–1772 гг. противниками короля Станислава Августа Понятовского, ставленника России и Пруссии; разгром Барской (называемой так по месту ее создания – г. Бар в Подолии) конфедерации русскими и польскими коронными войсками привел к первому разделу Речи Посполитой в 1772 г.


[Закрыть] пожалованы были в Витебской провинции деревни, кроме сего он чрезвычайно обогатился во время своих действий в Польше[16]16
  Действия полковника Древица в Польше, где он командовал Сербским гусарским полком, вызвали крайне негативную оценку A. B. Суворова: «…солдаты Древица опять испортили мне кровь – под вымышленными предлогами, собственно ради того, чтобы дать его трусливой сволочи добраться до Кракова… Он выгнал население Мира, оставил на произвол судьбы Ченстохов, открыл Зарембе ворота и убежал в телеге от Пулавского, меня же с величайшим стыдом заставил вернуться от Вислы к Завихвосту… Мсье Древиц хвастает, что служил у пруссаков, а я хвастаю, что всегда колотил их» (Суворов A. B. Письма. М., 1987. С. 17); по словам Суворова, жестокости и грабежи, чинимые Древицем и его подчиненными, возвращали «варварские времена». Полковнику Древицу был предоставлен больший отряд, чем Суворову, генерал-майору, что вызвало просьбу последнего о переводе из армии генерала Веймарна; впоследствии имя Древица неоднократно употреблялось Суворовым как нарицательное для характеристики своих недругов. В описываемый Л. Н. Энгельгардтом период Древиц командовал Белорусским гусарским полком.


[Закрыть]; отец мой оказывал ему разные послуги по сему имению, почему, по прибытии его в Витебск, определил меня в гусарский вербованный Белорусский полк кадетом; по ребячеству моему, помню, в каком я был восхищении, когда одели меня в гусарский мундир, а более всего забавляла меня сабля с ташкою[17]17
  Ташка – принадлежность гусарской амуниции, род сумки, носимой на боку в качестве украшения.


[Закрыть].

Я был самых дурных склонностей, ничего не мог сказать, чтобы не солгать; как скоро из-за стола вставали, тотчас обегивал стол и все, что оставалось в рюмках, выпивал с жадностию, крал всякие лакомства, и место моей краже была ташка; нередко приводили меня с поличным к матери моей, которая со слезами говаривала: «Один сын, но какого ожидать от него утешения от таковых порочных склонностей»; ни наказания, ни увещания, ничто меня не исправляло, сверх того был [я] неловок, неопрятен, и стан мой был крив и сутуловат; вот какую я обещал моим родителям радость.

[1778]. Таковым я был до 1778 года; тогда открылись наместничества, и отец мой помещен был в Полоцк, гражданской палаты председателем, а меня отвезли в Смоленск, в пансион к содержателю Эллерту[18]18
  Совсем ученостию противоположенному математику Эллерту.


[Закрыть], где пробыл я год. Правду сказать ежели, он касательно наук был малосведущ, и все учение его состояло, заставляя учеников учить наизусть по-французски сокращенно все науки, начиная с катехезиса, грамматики, истории, географии, мифологии без малейшего толкования; но зато строгостию содержал пансион в порядке, на совершенно военной дисциплине, бил без всякой пощады за малейшие вины ферулами[19]19
  Ферула – длинный хлыст, розга (лат.).


[Закрыть] из подошвенной кожи и деревянными лопатками по рукам, секал розгами и плетью, ставил на колени на три и четыре часа; словом, совершенно был тиран. Но, кажется, касательно меня, таковой мне был и нужен, чтобы переменить злую мою нравственность; как я имел дурную память, то не проходило дня, чтобы не был я наказан, но успевал я очень хорошо в арифметике и геометрии, которой учил нас отставной артиллерийский сержант Осип Иванович Овсянников и как первого ученика отличал меня; также успевал я в танцовании и фектовании, чему учил сам Эллерт. Французский язык тоже хорошо шел по навыку, ибо никто не смел ни одного слова сказать по-русски, для чего учреждены были между учениками начальники: младшие означались красным бантом в петлице и надзирали над 4-мя учениками, а старшие чиновники отличались голубым бантом и надзирали над двумя младшими чиновниками; все они были должны смотреть, чтобы никто не говорил по-русски, не шалил и учил бы уроки наизусть, заданные для другого дня. Младшие имели право наказывать, если кто скажет слово по-русски, одним ударом по руке ферулой, а старшие чиновники – по два удара. Если Эллерт узнавал, что сии чиновники худо исполняли свою должность или ежели во зло употребляли власть, им данную, наказывались [они] ужасным образом, а иногда лишались своих бантов. Чтобы заслужить такой знак отличия, надобно было вести себя хорошо и прилежно учиться: я почитаю, что поощрение сие много способствовало к нравственности, но, впрочем, все было основано на побоях. Много учеников от такового славного воспитания были изуродованы, однако ж пансион был всегда полон. За таковое воспитание платили сто рублей в год, кроме платья, на всем содержании Эллерта. Танц-ботдек был два раза в неделю; много было девиц, которые приезжали учиться танцевать и за выучку платили по тридцати рублей, даже и взрослые, однако ж и им не было спуску; одна была девица Лебедева, очень непонятная, один раз он обил ей руки о спинку стула при многолюдном собрании; но до совершенного обучения минуэта и контратанцев никто не брал своих детей обратно. Сравните теперь воспитание того времени с нынешним и, верно, мало тому поверите. Однако ж, касательно мальчиков, в самодержавном правлении умеренная строгость не лучше ли неупотребления телесного наказания? Нужно, чтобы они с юности попривыкли даже и к несправедливостям.

Через год взяли меня из пансиона и привезли в Полоцк. В каком восхищении были мои родители, увидя меня выправленного, исправившегося в моих пороках, танцующего на балах, говорящего изрядно по-французски и о всех науках, как попугай, но ничего не понимающего, что и вскоре все забыл!

Между тем Древич представил меня в аудиторы[20]20
  Аудитор – военно-судебный чиновник; назначение на эту должность подразумевало производство в офицеры.


[Закрыть], хотя мне было только тринадцать лет; но как ему досталось в генерал-майоры, а полк принял мой внучатный дядя, Василий Васильевич Энгельгардт, племянник светлейшего князя Потемкина, то, вместо аудитора, перевел меня в гвардии Преображенский полк, сержантом, в число служащих, а не недорослей[21]21
  Большею частью все дворяне записывали своих детей в гвардию, смотря по связям их, капралами, унтер-офицерами и сержантами; не имевшие же случая, записав малолетних своих детей недорослями, брали их к себе для воспитания до возраста; старшинство их считалось по вступлении в настоящую службу, а случайные вносились в список служащих; тогда давали им паспорты до окончания наук. В одном Преображенском полку считалось более тысячи сержантов, а недорослям не было и счету.


[Закрыть].

Отец мой был пожалован вице-губернатором в Могилев[22]22
  Г. И. Добрынин вспоминал: «На место Воронина прислан с председательского в полотской гражданской палате места статской советник Николай Енгельгардт; муж ростом высокородный, собой видной, здоровой брюнет; любящий до безумия собственную пользу; труду, должности, в которую определен, непримиримый враг» (Добрынин Т. Е. Истинное повествование, или Жизнь Гавриила Добрынина, им самим писанная в Могилеве и Витебске // Русская старина. 1871. № 8. С. 109).


[Закрыть]. Генерал-майор Зорич выбыл из случая[23]23
  То есть вышел из милости, перестал быть фаворитом.


[Закрыть], при чем пожаловано было ему местечко Шклов с тринадцатью тысячами душ. Первое он сделал употребление монаршей милости (то, что) завел училище, выписал хороших учителей; в оном еще я учился один год; впоследствии сие училище названо кадетским корпусом, и было в нем до трехсот кадетов[24]24
  Впоследствии 1-й Московский кадетский корпус. Обучавшийся в нем еще во времена Зорича С. Б. Броневский вспоминал: «Когда я и брат мой несколько подросли, нас в феврале 1799 года определили в Шкловский кадетский корпус, начальником которого был С. Г. Зорич, друг моего дяди Семена Михайловича. Вскоре, по случаю пожара, истребившего огромное здание корпуса, последний был переведен в Гродно, где и поместился в Новом королевском замке, на высоком берегу реки Немана. В этом замке, в огромной трибунальской зале с хорами часто давались балы, на которые приглашали нескольких кадет. Очень порядочный театр, на котором давались драмы, комедии, а иногда и балет, открыт был для кадет бесплатно. <…> Зорич, несмотря на пылкость своего характера, был человек редкой доброты. Одинокий иностранец, он не знал, как достойно возблагодарить свою благодетельницу государыню за блага, на него излитые, и пожертвовал свое состояние на учреждение Шкловского корпуса. Кадет было сначала 150, а затем 300 человек. Из питомцев этого корпуса многие с течением времени прославились на высоких постах» (Броневский С. Б. Отрывки из записок // Исторический вестник. 1889. № 12. С. 501–503).


[Закрыть]. Государыня дала привилегию оному зоричевскому корпусу, чтобы по экзамену принимать кадетов в армию офицерами, и многие из оных были с большими сведениями, а особливо касательно математики. По смерти Зорича казна приняла корпус на свой кошт, поместила сперва в Смоленск, потом в Гродно, в 1812 году оный переведен в Кострому; ныне состоит в Москве.

По окончании года взят я был из оного училища и для обучения практической геометрии и геодезии отдан был обер-квартирмейстеру Матвею Михайловичу Щелину, который по дружбе к моему отцу учил меня, как своего сына, в Орше; жил же (я) там у генерал-майора Бибикова[25]25
  Вероятно, имеется в виду Илья Богданович Бибиков.


[Закрыть]; из благодарности умолчу о нем, но пребывание мое у него в доме много сделало мне вреда касательно нравственности.

Сим заключилось мое воспитание.

II. Время до прибытия моего на службу в Преображенский полк и некоторые анекдоты

Во время еще пребывания моего в Шкловском училище вышел из случая Иван Николаевич Корсаков, а место его заступил Александр Дмитриевич Ланской. Корсакову пожаловано было в Могилевской губернии 6000 душ, 200 000 рублей для путешествия в чужие край, брильянтов и жемчугов было у него, как ценили тогда, более нежели на 400 000 рублей; судя по нынешнему курсу имел он денег и вещей на 2 400 000 руб. Как не было в жалованных ему деревнях еще построенного дома, то выпросил он у тамошнего помещика Иезофовича деревню Желивль, верстах в тридцати от Могилева, куда приезжали к нему все родственники его из Смоленской губернии; нередко и отец мой с семейством своим езживал [туда] и меня брал с собою. Как был ни огромен в Желивле дом и [как ни] много [было при нем] служб, но теснота была ужасная; в одной комнате помещались фамилии по две; ежедневно одни приезжали, другие уезжали, но менее осьмидесяти человек никогда не бывало; при таковом множестве господ, сколько перебывало людей и лошадей? Боле шести месяцев жил он таковым образом; все, что можно придумать к увеселению и роскоши, все было придумано; по сему судя, а еще более по беспорядку[26]26
  He только его слуги, но люди гостей пивали шампанское.


[Закрыть], он в короткое время из данных ему на путешествие денег много прожил. Я для того написал сие в начале главы, что я впервые тогда начал пользоваться обществом, помышлять нравиться обоего пола людям и заслуживать к себе внимание.

[1779]. В 1779 году отец мой призывай был вообще со всеми вице-губернаторами к императрице, великой Екатерине; она хотела узнать от самых лиц, кому вверены казенные имущества, о доходах каждой губернии и отчетах и обстоятельствах пространной своей Империи, видеть и узнать каждого, кому поручены ее финансы.

Я слышал от отца моего, в какую подробность и тонкость она входила, расспрашивая каждого глаз на глаз; многие лишены были своих мест, многих при первых открывшихся местах жаловала в губернаторы и иные государственные должности, по способности каждого, некоторых оставляла при себе и помнила каждого из них, так что без всякого постороннего покровительства жаловала в свое время; в числе которых впоследствии и отец мой удостоен пожалованием губернатором в Могилев, на место бывшего губернатора, Петра Богдановича Пассека.

Вот как был представлен отец мой тогда ее величеству. Накануне генерал-прокурор, князь Александр Алексеевич Вяземский, повестил, чтобы батюшка на другой день в шесть часов явился пред кабинет государыни и чтоб сказал ее камердинеру, чтобы о нем ей доложить.

В первом часу отец мой позван был в ее кабинет. Государыня, пожаловав ему поцеловать ручку, спрашивала о его службе, и когда он сказал, что он был капитаном в полку Мельгунова, то она сказала: «Так мы с вами знакомы, вы были караульным капитаном в Петергофе, когда я вступила на престол, я вас помню», и действительно, то случилось, но отец мой хотя в тесном был знакомстве с Орловыми, особливо с князем Григорием Григорьевичем, с которым был в одно время адъютантом у графа Петра Ивановича Шувалова, но по его твердым правилам ему не открывали заговора; а начальствующими в Петергофе императора Петра III, державших уже сторону императрицы, никакого особого наставления караульным дано не было, а потому ему вовсе заговор не был известен. Потом [государыня] расспрашивала о доходах Могилевской губернии; отец мой на многие подробности государыне донес, что не имеет верной памяти, а чтобы не сказать ложно, то позволила бы справиться [с] своею памятною книжкою, которую вынув из кармана и которая для сего нарочно была заготовлена, тотчас дал ответ на спросы государыни со всеми подробностями. Императрица сказала: «Позвольте взглянуть на вашу память, которая гораздо лучше, нежели бы вы мне отвечали словами»; долго рассматривала ее [книжку], в которой были помещены все ведомости и отчеты, со всеми обстоятельствами и с замечаниями, собственною рукою моего отца помеченными. Сказала: «Можете ли вы меня ею подарить? Я каждому вице-губернатору прикажу иметь таковую». Между прочим говорила: «Отчего ваша губерния в прошлом году такую претерпевала в соли нужду, что жители принуждены были вымачивать сельди и тем солить свою пищу?»[27]27
  Сие было выдумано неприятелями бывшего тогда наместника, графа Захара Григорьевича Чернышева.


[Закрыть]. – «Государыня, – отвечал мой отец, – сие донесено вам было ложно, свидетель тому сия же книжка, в которой изволите вы усмотреть, что великое количество соли от каждого года оставалось во всех магазейнах». Она, увидев ведомость о соли и уверившись в справедливости [слов моего отца], сказала: «Я скажу вашему наместнику, что он имеет в вас человека, который справедливым удостоверительным образом отстаивает его». Что на другой день и исполнила, сказав о том брату его, графу Ивану Григорьевичу Чернышеву[28]28
  При этом отец мой доложил, что как в Польше соль была гораздо дороже и жители к тому привыкли, то казна имела бы великое приращение в доходах, если бы пустить соль в продажу по прежним ценам: жители бы повинность сию приняли без ропота и отягощения. Императрица сказала: «Нет, я с вами не согласна, пусть соль, столь необходимая для жизни и сохранения здоровья, будет даже с убытком казне, нежели наложить подать на народ».


[Закрыть]. Еще спросила: «Отчего в Бешенковской таможне так мало сбирается пошлин? Я знаю, что все эти сборщики таможен очень делятся со мною доходами, и вовсе их унять нет средств, однако ж надобно знать и совесть, а бешенковские таможенные, кажется, вовсе ее не имеют». – «Государыня, – отвечал мой отец, – за честность их не ручаюсь, и хотя, впрочем, не подлежит она моему ведению, как сия таможня состоит в Полоцкой губернии, но отговорки их отчасти служат к их оправданию[29]29
  Когда Белоруссия была взята от Польши, то от Риги граница была по Двине до Островны, ниже Бешенкович верст с пятьдесят.


[Закрыть], а именно, жиды, в руках которых в Белоруссии почти весь торг, едут в Ригу не для покупки товаров, хотя отчасти и покупают там товары, привозимые через Балтийское море, как-то: сахар, кофе, пряности, вины, английское пиво и прочие, а главнейший товар покупают на ярмарках, лейпцигской, франкфуртской и кенингсбергской; они ездят в Ригу для покупки абштухов от разных тамошних купцов; то есть: законом постановлено, что товар, купленный в Риге, за который уже пошлины заплачены, то, за подписью свидетельства или абштухов рижских купцов, с тех товаров пошлин в таможнях не брать. Евреи, приехав в Ригу, ожидают от своих прикащиков извещения, сколько какого товара ими закуплено, а потом, стакнувшись с известным ему рижским купцом, получив за подписанием абштух, едут почти с пустою баркою по Двине и, ночью причалив к польскому берегу, где его купленный товар на упомянутых ярмарках ожидает, нагружаясь, едут мимо Бешенковской таможни, под видом, что везет товар из Риги; показывает абштух, таможенные свидетельствуют и, видя, что весь товар описан точно, не имеют права останавливать и пропускают». – «Вот большие искусники ваши бешенковские таможенные, – сказала императрица, – они не уступают тонкости жидов, и не вижу средства пресечь такое злоупотребление». Продержав отца моего более наедине двух часов, пожаловала ручку и сказала: «Я бы желала, чтобы всех нашла таковых вице-губернаторов, хотя память ваша и хуже моей; доказательство тому, что я вас вспомнила, и, будьте уверены, и впредь о вас буду помнить».

[1780]. В следующий 1780 год императрица предприняла путешествие в новоприобретенный край белорусских губерний, и в Могилеве назначено было свидание с римским императором[30]30
  То есть с императором Священной Римской империи германской нации – этот титул носили до 1806 г. австрийские императоры.


[Закрыть] Иосифом II. Для принятия высоких путешественников делали большие приуготовления; наместник, фельдмаршал граф Захар Григорьевич Чернышев, не щадил трудов, чтобы представить вверенные ему Полоцкую и Могилевскую губернии в лучшем устройстве, и действительно, они были в самом цветущем состоянии, как по наружности, так и по внутренности, части как по исполнительной, так по судебной и хозяйственной. Люди, им собранные, были отличной нравственности, сведущие в делах и деятельные; словом, сии губернии могли быть образцом для всей России.

Вначале жители не могли быть довольны новым правительством, и, правду сказать, граф принялся круто в том крае, где была совершенная анархия; паны поступали с своими крестьянами по произволу, даже и в жизни их были властны; который из них был богатее, утеснял бедных как хотел; то могло ли им быть приятно, когда на всяком шагу останавливали в их буйных дерзостях? А делание дорог произвело общий ропот. Зато дороги были не только от столиц, но и ко всем смежным губерниям и уездам таковы, как во всей Империи не было подобных; широкие, прямые дороги ведены были чрез леса, горы и буераки, по обеим сторонам вырыты были каналы и обсажены в два ряда березками[31]31
  Г. И. Добрынин вспоминал: «Перевалившись в новоприобретенный Белорусский край, мы удивились, увидя бесконечную аллею, по которой ехали, усаженную с обеих сторон по два ряда березками, и спешили добежать ее конца; но к большому нашему удивлению и путевой радости, узнали, что это была большая почтовая дорога, прорезанная правильно по распоряжению и повелению белорусского тогдашнего главнокомандующего, а потом белорусского государева наместника графа Захара Григорьевича Чернышева. Смотря на проезжаемый нами сосновый лес, на новопостроенные почтовые домы, на исправную почтовую упряжку и хороших лошадей, которых нам везде запрягали расторопно, не говоря наперед даже ни о прогонах, ни о подорожной; на обмундированных в куртки зеленого сукна почтальонов с медными на касках с лба гербами, а с затылка номерами, на прочные, и даже красивые, во всю широту дороги мосты, я столь был прост, что даже и не помыслил, что все видимое нами есть плод деятельности и образованного вкуса главнокомандующего российского, графа Чернышева» (Русская старина. 1871. № 1.С. 1–2).


[Закрыть], горы были скопаны, гати были сделаны по непроходимым зыбям и болотам; мосты прочные, переправы через реки безопасные; на почтовых станциях выстроены были домики, снабжены простыми, но достаточными мебелями, так что каждый проезжающий находил не только спокойный ночлег, но и все нужное; [граф] склонил помещиков тех селениев, где станции были учреждены, взять в свое смотрение не только сии домики, но и почтовых лошадей и почтальонов, одетых пристойно по образцу как в Пруссии; но казна по сходным ценам платила содержателям, так что они имели небольшой доход.

В городах, как губернских, так и уездных, присутственные места выстроены были каменные в два этажа, с приличным расположением и архитектурою. Дома для государева наместника с большою залою, в коей был поставлен трон, в которой и все дворянство вмещалось для выборов, [дома для] губернатора, вице-губернатора и председателей палат, а в уездах для городничих. Впоследствии, когда все сие учредилось, сей государственный человек всеми был обожаем.

Как императрица назначила свое пребывание в Могилеве семь дней, то, чтобы со стороны увеселений было чем занять ее и двор, граф выписал из Петербурга придворную итальянскую оперу, а для концертов придворную музыку и лучших артистов, в числе которых по тогдашнему времени славилась известная певица Бонафина; для праздников построил на свое иждивение театр и пространную залу славным архитектором Бригонцием.

Собран был корпус войск из лучших полков: первого кирасирского, двух гусарских, одного драгунского, пяти пехотных, пятидесяти орудиев полевой артиллерии и двух полков донских казаков, под командою генерал-поручика Степана Матвеевича Ржевского, известного по тактическим познаниям и некоторым военным сочинениям, которых, однако ж, в печать не выдал[32]32
  См., например, его «Разные замечания по службе армейской, отчего она в упадок приведена и нелестно хорошим офицерам продолжать службу в полковниках» (Русский архив. 1879. Т. 1. С. 380).


[Закрыть]; им приготовлены были маневры для показания императору.

За месяц [до] прибытия государыни съехались иностранные министры, часть двора, множество иностранцев, а особливо знатных и богатых польских вельможных панов; тогда Могилев уподоблялся более многолюдному столичному, а не губернскому городу. Беспрестанные были праздники, балы и карточные игры, каковых, конечно, прежде в России не бывало, да и сумнительно, было ли после; граф Сапега проиграл тогда все свое знатное имение[33]33
  Случилось в то время странное видение бывшему тогда губернатору Петру Богдановичу Пассеку; он был страстный игрок; в одну ночь, проиграв тысяч с десять, сидел около трех часов у карточного стола и вздремнул, как вдруг, очнувшись сказал: «Attendez («Подождите» (франц.).); приснился мне седой старик с бородою, который говорит: «Пассек, пользуйся, ставь на тройку 3000, она тебе выиграет соника (Выигрыш или проигрыш сразу, по первому открытию карты.), загни пароли (Удвоение предыдущей ставки, в знак чего у карты загибался угол, отсюда выражения: пойти углом, загнуть угол.), она опять тебе выиграет соника, загни сетелева (Сетелева – вероятно, искаженное «септильва», от французского sept ü va – карточный термин, означающий увеличение первоначальной ставки в двадцать один раз.), и еще она выиграет соника». Ба, да вот и тройка лежит на полу; идет 3000». И точно, она сряду выиграла три раза. Но сие видение тем и кончилось. Пассек был ленивый человек. Граф Захар Григорьевич требовал деятельности, а потому Пассек беспрестанно получал от него выговоры и взыскания; в один день получает из Полоцка от графа строгий выговор; на тот раз был у него мой отец и многие другие его приятели из тамошних чиновников. «Нет, братцы, – говорит он, – я решился идти в отставку, долго ли терпеть такие неудовольствия, да и старик мой, который заставил меня выиграть 21 000, сегодня приснился мне и сказал: «Полно, Пассек, грустить, поди в отставку, тебя отставят, но не пройдет трех месяцев, как пожалуют тебя сенатором, а ровно чрез год от сего дня главнокомандующий в Москве князь В.M Долгорукий умрет, на его место будет граф Захар Григорьевич, тебя же пожалуют на место последнего». Отец мой записал сей день, и он точь-в-точь в год сбылся. Нужно заметить, что князь Долгорукий летами был гораздо моложе графа Чернышева и был здоров.


[Закрыть].

Наконец, государыня чрез Псковскую и Полоцкую губернии прибыла к границе Могилевской, где отец мой встретил ее, а губернатор послан был встречать императора Иосифа II, под именем графа Фалькенштейна, едущего со стороны Галиции. Императрица пожаловала отца моего поцеловать ручку, сказала: «Если бы я сама не видела такового устройства в Белоруссии, то никому не поверила, а дороги ваши как сады». Перед въездом в Могилев [императрица] ночевала в Шклове, где была угощаема бывшим ее фаворитом, а на обратном пути обещала пробыть в Шклове одни сутки.

Встреча в Могилеве[34]34
  Екатерина II находилась в Могилеве с 24 по 30 мая 1780 г.


[Закрыть] была самая великолепная; за три версты прекраснейшей архитектуры построены были триумфальные ворота, между которыми и городом поставлены были войска, а по другой стороне народ и мещанство с их цеховыми значками. У самых триумфальных ворот встретил ее наместник граф З. Г. Чернышев с чиновниками губернии и дворянством с их предводителями, верхами; у городских ворот прибывший накануне фельдмаршал граф П. А. Румянцев-Задунайский, светлейший князь Г. А. Потемкин и все бывшие тут генералы; перед каретою императрицы ехал эскадрон кирасир. В сопровождении всех вышеупомянутых особ, при звуке пушек и колоколов, императрица прибыла прямо к собору, где встречена была с крестом и св. водою преосвященным Георгием, архиепископом могилевским; приложась к образам и отслужив благодарный молебен, отправилась в дом наместника, где имела свое пребывание. Там встречена была римско-католическим архиепископом Сестренцевичем с духовенством [и] супругою наместника, статс-дамою, графинею Анною Родионовною Чернышевою с дамами.

На другой день императрица осматривала присутственные места, и после представлялись ей чиновники губернии и дворянство. Тот же день к обеду прибыл и император в сопровождении своего генерал-адъютанта и фаворита Когцейна[35]35
  Оный Когцейн на третий день приезда в Могилев, ночью хотев утолить жажду, схватил графин воды, который лопнул; мелкие части стекла врезались в руку его, отчего сделался антонов огонь (гангрена), и на другой день он умер. Погребли его уже по отъезде двора с подобающею по чину воинскою почестью.


[Закрыть]. Вечером представлялись все дамы, после чего при дворе был бал.

Не знаю, справедливо ли, но распространился слух, что императрица позвала к себе фельдмаршала графа Петра Александровича и говорила ему о плане союза с Австриею; надобно знать, что с самого вступления на престол императрицы дворы российский и прусский связаны были тесным союзом; фельдмаршал страстно был привержен к Пруссии; в Семилетнюю войну он уже известен был взятием Кольберга, а потом был с вспомогательным корпусом при окончании царствования Петра III при короле прусском Фридрихе II против австрийцев; при восшествии на престол Екатерины II оставался зрителем побед Фридриха Великого. С того времени фельдмаршал был обворожен его воинским и государственным гением; впоследствии два раза был [в Пруссии] с наследником для женитьбы его, сперва на прежней великой княгине Наталье Алексеевне, урожденной принцессе дармштадтской, а потом на нынешней императрице Марии Федоровне, принцессе виртембергской, да и сама императрица Екатерина Алексеевна была принцесса цербстская, родственница Фридриха II. Король чрезвычайно уважал фельдмаршала, и он со всеми славными прусскими генералами был в коротком знакомстве; и восхищался прусскою армиею, конечно, тогда лучшею в свете, и с тех пор постоянно твердо оба двора хранили союз; новый же союз с Австрией, природно враждебною Пруссии, предложен был князем Потемкиным, личным неприятелем, по некоторым причинам, с фельдмаршалом. Натурально, что он опровергал то [этот союз], но государыня утверждала, что «союз сей касательно турецкой войны выгоден, и князь Потемкин то советует». Фельдмаршал сказал: «Государыня, вам не нужно ни от кого принимать советы: свой ум царь в голове». Императрица отвечала: «Правда, но есть и другая русская пословица, не менее справедливая: один ум хорош, а два лучше». Несмотря на представления фельдмаршала, союз с Австриею был заключен лично между двумя монархами[36]36
  Император, то в одно время узнав, что фельдмаршал не был к нему в добром расположении, разговаривая с ним, сказал: «Надобно удивляться блистательным вашим успехам в турецкой войне, что вы всегда продовольствовали армию в так худо населенной земле, как Молдавия и Валахия, но что вы били турков, то это сволочь (c'est de la canaille)». Граф так был недоволен таковым комплиментом, что в последующей турецкой войне никакой диверсии не делал в пользу австрийцев, и когда получал известия, что австрийцы были разбиты, то с удовольствием говаривал: «C'est de la canaille qui bat les troupes belies et reguliere de sa Majeste l'Empereur Romain!»(Регулярные войска Его Величества Римского Императора бьет подобная сволочь!» (франц.).)


[Закрыть].

В течение нескольких дней по утрам производились маневры в присутствии императора, а по вечерам продолжались устроенные наместником праздники. На четвертый день пребывания двора, бывши во дворце, граф З.Г. [Чернышев] говорил князю Потемкину, чрез которого текли все милости и с которым он был тогда в приятном обхождении, что очень бы ему желалось, если бы государыня наградила достойного пастыря, преосвященного Георгия панагиею[37]37
  Панагия – круглая икона Божьей матери, носимая на груди как знак архиерейского достоинства.


[Закрыть]; князь с удовольствием взялся доложить императрице и тогда же пошел в кабинет ее величества, в короткое время вышед оттуда и отдавая графу панагию, сказал: «Извольте отвезти сами желаемое вами награждение архиепископу». Граф тем обиделся и сказал: «У вас есть на то адъютанты, а я уже стар для рассылок». Видно, что князь хотел тем услужить графу, но, видя его гордый ответ, приказал при нем отвезти панагию к архиерею, а сам пошел к государыне и пожаловался за сделанную ему при всех грубость. Императрица разгневалась и с тех пор уже обращалась с графом холодно. Щедрые награждения орденами, чинами и подарками, какие были приготовлены чиновникам в белорусских губерниях, остались без действия. Светлейший князь в тот же день отправился. Кажется, что граф напрасно погорячился и тем самым лишил себя и подчиненных своих многих ожидаемых милостей.

В пятый день заложена была церковь во имя Иосифа, для здания которой императрица и император назначили значительные суммы; и когда императрица после коленопреклоненной молитвы, вместо того чтобы позволить себя приподнять графу, обернулась к губернатору Пассеку и, подав ему руку, сказала: «Петр Богданович, пособите мне встать». После того [ее величество] уже не была, как до сего, ни на каком угощении.

В седьмой день поутру [императрица] отправилась с императором в Шклов. Зорич к приезду ее построил преогромный дом, богато убранный, выписал из Саксонии фарфоровый сервиз, стоивший более шестидесяти тысяч рублей[38]38
  Шкловский купец, еврей Нотка был послан от Зорича в Дрезден для покупки того фарфора. За провоз оного чрез Пруссию у въезда в границы сего королевства взята с него пошлина, а потом также и при выезде. Нотка письменно жаловался королю, что несправедливо с него взята вдвойне пошлина за провозимый им товар при въезде и при выезде его из королевства. Король дал ответ на его жалобу, в таких выражениях: «Господин шкловский купец Нотка! Справедливо с вас взята за товар пошлина, положенная законами; также справедливо и то, что при выезде взята таковая же; ибо если бы вы не захотели платить пошлину два раза, то могли бы купить фарфор на моей берлинской фабрике».


[Закрыть]. Благородные представили пантомиму на театре, бывшем в том же доме, с чрезвычайными декорациями, которых было до семидесяти; сочинение которой, как и музыка, костюмы и декорации было бароном Ванджурье, отставным ротмистром австрийской службы; император его тотчас узнал и объявил ему сожаление, что он оставил его службу. После ужина был сожжен фейерверк, деланный несколько месяцев артиллерии генерал-майором Петром Ивановичем Мелиссино; павильон был из 50 000 ракет, достоин своего мастера и стоил чрезвычайно дорого.

На другой день императрица отправилась чрез Смоленск и Новгород в С.-Петербург, а император чрез Москву.

По отбытии императрицы был обед у архиерея Георгия, где граф Захар Григорьевич изъявил свое огорчение; после нескольких рюмок вина и несколько быв не трезв, сказал: «Ну, друзья мои, я виноват, что никто из вас не награжден; признаюсь, некстати разгорячился; ну вот, по крайней мере, жалованье государыни жене моей разделю с вами»; порвал ожерелье жемчужное у сидевшей возле его графини, которое рассыпалось и которое после подобрали.

Чрез несколько дней из многолюдного города сделался пустой, и Могилев принял свой вид. В исходе сего года Пассек вышел в отставку, а отец мой на его место пожалован губернатором.

[1781]. В 1781 году наследник престола, великий князь Павел Петрович с великой княгинею проезжал чрез Могилев в чужие края[39]39
  Великий князь Павел Петрович и великая княгиня Мария Федоровна выехали из С.-Петербурга 19 сентября 1781 г. и вернулись 20 ноября 1782 г.; под именем графа и графини Северных они посетили Польшу, Австрию, Францию, а также итальянские и германские государства.


[Закрыть]. Отец мой чрез всю губернию его провожал. Граф З. Г. Чернышев в Чесерске, местечке, принадлежавшем ему, угостил его [великого князя] великолепно, был благородный театр; были даны опера «Новое семейство», для сего случая сочиненная бывшим тогда полковником С. К. Вязмитиновым, музыка оной – графским адъютантом г. Фрейлихом[40]40
  Опера «Новое семейство», вышедшая тогда же отдельным изданием в Москве, была также напечатана в «Российском феатре» (1788. Ч. 24), ставилась в Москве, в 1800-х гг. в Петербурге, готом в провинции.


[Закрыть]; потом французская комедия «Anglomane»; спектакль кончился прологом, [игранным] детьми и сочиненным графским секретарем Федором Петровичем Ключаревым. Я и сестра моя большая играли в опере. По окончании театра актеры представлены были их высочествам. Великий князь спросил отца моего, записан ли я в службу? Как он отвечал, что записан в Преображенском полку сержантом, великий князь сказал: «Пожалуйста, не спеши отправлять его на службу, если не хочешь, чтоб он развратился». После ужина сожжен фейерверк. На другой день их высочества отправились в Гомель, местечко, принадлежавшее фельдмаршалу графу П. А. Румянцеву-Задунайскому, где были им угощаемы, [и] продолжали далее путь свой.

В сем году граф З. Г. Чернышев пожалован был главнокомандующим в Москве[41]41
  На самом деле рескрипт по этому поводу Екатерина II подписала 4 февраля 1782 г.


[Закрыть], а Петр Богданович Пассек на место его в Могилеве.

[1782]. В 1782 году светлейший князь Потемкин, проезжая чрез Могилев, обещал отцу моему взять меня к себе в адъютанты, и в сем году приобрел он полуостров Крым[42]42
  Манифест о «принятии полуострова Крымского, острова Тамани и всей кубанской стороны под Российскую державу» был издан 8 апреля 1783 г.


[Закрыть], который назван Таврическою губерниею; светлейший князь пожалован генерал-губернатором как в оной губернии, так в Новороссийской и Херсонской.