355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Сонин » Тайны седого Урала » Текст книги (страница 15)
Тайны седого Урала
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 14:48

Текст книги "Тайны седого Урала"


Автор книги: Лев Сонин


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

ОТ ИДОЛОВ К КРЕСТУ (ИЗ ИСТОРИИ РЕЛИГИЙ НА УРАЛЕ)

В наши дни на Урале преобладают две мировые религии – христианство и ислам.

Обе религии пришли на Урал с запада, вытеснив в душах местных жителей веками выпестованную веру в своих племенных языческих божков.

Начало исламизации Урала положено было, судя по всему, еще в начале X века н. э. Случилось тогда, что булгарский правитель всерьез рассорился с хазарами. Рассорился и стал лихорадочно подыскивать себе союзников в борьбе с могущественным южным соседом. Выбор его пал на арабов. Те уже не один десяток лет пытались одолеть хазар, заслонивших пути их экспансии на север и восток от Каспийскго моря.

В 921 году булгарский хан отправил багдадскому повелителю послание с просьбой помочь ему возвести вокруг его столицы каменную крепость для надежной обороны от нападений хазар, для чего просил прислать умелых мастеров-каменщиков. А дабы арабы не опасались, что гарнизон новой крепости будет к ним враждебен, пообещал – ежели пришлешь мастеров, весь свой народ обращу в мусульманство.

Видимо, такой поворот событий был желателен и арабам. На просьбу они откликнулись немедленно. Уже в 922 году к месту слияния Волги и Камы, в столицу булгарского ханства, прибыл огромный караван, посланный арабским халифом. Были в нем строители, каменщики, ремесленники. Были и мусульманские вероучители. Они и провели быструю «мусульманизацию» булгарского народа. Одновременно научили булгар своей письменности, передали умение во многих ремеслах. Ну и, конечно, возвели крепость каменную.

С той поры Булгарское ханство стало мощным центром ислама, от которого учение Мухаммеда распространилось впоследствии на другие уральские пределы. Религия эта оказалась столь крепко привитой на Урале, что спокойно пережила нашествие языческих татаро-монгольских полчищ и вскоре даже была принята победителями.

Почти в то же время – разве что десятилетиями позже – центром в Восточной Европе сделалась Киевская Русь, окрещенная по властной воле великого князя Владимира.

И к славянам вместе с верой в Христа пришли и новая письменность, и умение строить каменные сооружения, и знание многих ремесел и искусств. Всему этому неофитов научили православные миссионеры и пришедшие с ними знатоки из христианских стран.

Таким образом, приход обеих мировых религий стал для местных жителей и мощным цивилизующим фактором.

В числе других подобных фактов это обстоятельство дало, казалось бы, веское основание папе римскому Иоанну Павлу II в одном из недавних посланий к верующим утверждать о благостной роли христианства в жизни людей, абсолютизировать его ценность в общем прогрессе общества, в приходе просвещения к язычникам, дотоле пребывавшим во тьме невежества. И коль скоро это так, коль столь значимы плоды христианства, то папа посчитал возможным непререкаемо утверждать, что при выращивании сих плодов если и были применены насильственные методы прививок, то они неизбежны и даже оправданны.

Точно такую же мысль прививала россиянам и официальная православная пропаганда. Да так прочно привила, что и поныне подавляющее большинство историков считает, к примеру, христианизацию уральских народов огромным для них благом.

Только есть и сторонники иной точки зрения. Они сомневаются: всегда ли и во всех ли отношениях вытеснение язычества христианством (или исламом) приносит благо обращенным народам, означает культурный прогресс? Их аргументы тоже не сбросишь со счетов.

Хрестоматийный пример: христиане-конкистадоры разрушили великие «языческие» цивилизации инков, ацтеков, майя отнюдь не во имя культурного прогресса. А вспомните судьбу искусства античного Средиземноморья: понадобился взрыв Ренессанса, чтобы христианская Европа вновь обрела великие творения своих «языческих» предков. Наконец, есть народы, к прогрессу которых ни христианство, ни мусульманство не имеют никакого отношения. Японцы, к примеру, не одну тысячу лет упорно исповедуют синтоизм – веру, по всем меркам мировых религий, языческую. Однако это не помешало им сделаться одной из самых передовых (в смысле цивилизованности) стран. И эти наисовременнейшие люди упорно продолжают молиться душам своих предков и природным богам – стихиям.

Читатель может возразить: «языческие» культуры таежных охотников и рыбаков древнего Прикамья или Югры очень проигрывают в сравнении с наследием великих цивилизаций Америки или Средиземноморья. Но, во-первых, культура – своеобразное духовное тело народа. Она так же неотделима от его истории, трудового опыта, бытового уклада, как неотделимы от каждого из нас наш рост, комплекция, форма носа, разрез глаз. И сравнение по принципу «ниже – выше» тут просто неуместно.

Во-вторых, так ли уж бедны, так ли уж лишены общечеловеческой ценности культуры древних поселенцев Урала, дошедшие до наших дней (увы, не без потерь) вопреки разрушительным усилиям и христианских миссионеров, и большевистских экспериментаторов? Даже явленный ими запас прочности заставляет отнестись к ним с уважением.

Религии прауральцев

«Идолам, солнцу, огню, воде, камению, древлю, волам, козам, и кудесникам, и волхвам, и золотой бабе…» – такой вот перечень объектов поклонения и почитания древних югорцев приводят первые русские летописцы. И это вполне естественный набор божков для людей дохристианской веры. Все языческие идолы – обожествление сил природы, родовые фетиши.

Точно такой же перечень и у тогдашних греческих и славянских «язычников». Бог-громовержец Зевс в принципе выполнял те же функции, что и старославянский повелитель молний Перун и демиург (главный бог, сотворитель всего сущего) Нуми-Торум у манси, или Ен у коми.

И вообще, у уральских народов к началу нынешней эры сложился устойчивый и вполне их устраивающий взгляд на строение мира и место всего сущего в нем. Конечно же, воззрения их по нынешним оценкам кажутся наивными, но – по самому большому счету – они мудры и исчерпывающе целостны. Древние уральцы, не имея еще понятия о сложных причинах многих природных процессов, создали тем не менее стройные системы миропонимания, главной особенностью которых было триединство мира. Прауральцы были уверены, что в среде их обитания – среднем мире, одном из трех (еще есть верхний и нижний миры), созданных богами, – человек был только одним из божьих творений. Не хуже, но и не лучше других. Коми и манси были убеждены, как Маугли, что они и звери – существа одной крови. Многие всерьез вели истоки своих родов от животных. Большинство предпочитало медведя, но не чурались числить в своих предках и оленя, и сову, и даже лягушку. Лягушка вообще у многих народов считалась переродившимся человеком, и вредить ей считалось великим грехом. Верили в возможность временного перевоплощения человека в зверя, птицу. Причем не только шаманов и колдунов.

Но не так же ли мыслили и древние славяне? Не зря до наших дней дошла милая сказка об Иванушке-дурачке, которому выпало счастье получить в жены лягушку. Иванушка, возомнивший, что само по себе обладание человеческим обликом уже возносит его над окружающим миром, создал массу неприятностей и себе, и своей жене, когда сжег ее лягушкины личины.

Сказка ложь, да в ней урок – не возносись, человек, перед животным!

Этот же урок нам подают и современные индуистские верования, признающие переселение человеческой души после смерти тела в любого представителя фауны и флоры. Так что наши уральские предки вовсе не отличались в этом ни от древних американцев, ни от африканцев. Один пример: перед тем как идти на медведя, долго убеждали свою будущую жертву в вынужденности этого поступка. Даже угощали его дух сладкой кашей, чтобы задобрить и убедить в необходимости подставить тело под смертельный удар. А после удачной охоты, освежевав тушу, охотники почтительно хоронили голову и кости забитого медведя (такой обычай у обитателей печорских лесов сохранялся еще в XIX веке).

Человек дохристианской эпохи на Урале считал себя в сродстве не только с животным, но и растительным миром. Не отказывал он, к примеру, и деревьям в праве иметь душу. Сохранившийся в языке коми обычай называть деревья подтверждает это. Шумящие листвой или зелеными иглами растения они называют «ловья пу» – дерево с душой. Если же разговор идет о сухостое, мертвом дереве, его пермяк обозначает «ловтом пу» – дерево без души. А уж коли ты признал дерево обладающим душой, то и обращайся к нему, будь любезен, подобающе. Если желаешь, к примеру, чтобы дерево кедра или ели принесло больше шишек, попроси его хорошенько, принеси жертву. Может, его душа – «лов» – и откликнется на твою просьбу.

Вот эта близость язычества к природе – непреходящая ценность древней веры уральцев. Обожествляя природу, наши предки в то же время и пристально всматривались в нее, фиксировали в своей памяти все особенности ее проявлений, изменения хода естественных процессов, их причины и связи. Из наблюдений постепенно возникала целостная система примет, с несомненной очевидностью указывающих близость смены погоды, виды на усожай, время удачной охоты и т. п. Все эти приметы старательно закреплялись в памяти людей, в форме обряда или заклинания передаваясь из поколения в поколение.

Так утвердился на Урале обряд моления дождя в начале мая, когда проклевывались на пашне первые всходы яровых и для их успешного роста так нужна была влага.

Языческий обряд окуривания животных перед выпасом тоже возник на основе найденного путем долгих наблюдений способа борьбы с паразитами и распространителями эпизоотии…

Поначалу просьбы богам возносили без всякой системы. Возникала надобность – обращались, кто как умел. Но постепенно начала складываться некая процедура, перешедшая в мистический ритуал, процедура общения с потусторонними силами. И появился целый слой людей, ее производящих – священнослужители. С позиций современной науки трудно, конечно, признать обоснованной убежденность языческих служителей культа в своем высоком предназначении, однако есть заслуживающие доверия свидетельства, что многие из них владели даром предвидения (или прогнозирования), умели врачевать и влиять на сознание верующего.

Но не все служители культа были добры к людям. Во многих преданиях коми и манси сохранились персонажи – злые колдуны и волхвы. Те, кто не столько помогали своим соплеменникам общаться с богами, оберегали их от хворей и испрашивали у обитателей верхнего мира покровительства в охоте, но и присваивали себе власть в общине, и, опираясь на нее, бесцеремонно вымогали у рядовых общинников приношения. Часто, не довольствуясь тем, что им приносили, волхвы организовывали ватажки, чтобы терроризировать селения, грабить жителей, уводить скот. При сопротивлении непокорных убивали. В народных сказаниях сохранилось много упоминаний о темных деяниях колдунов. Нередко, говорилось в тех же источниках, люди не выдерживали неправедных притеснений, восставали. Так, возмущенным народом был сожжен со всем награбленным имуществом в своем доме могущественный колдун Юрка.

Можно утверждать, таким образом, что не нашего это времени достижение – восставать на вероучителей своих. Потому как не только в наступившие времена пастыри забывали долг свой и вместо забот о душах паствы чрезмерно предавались заботам о благах своих.

Христианизация уральских народов

Христианство пришло на уральскую землю с северо-запада, по тем же дорогам, которые издревле избрали новгородские ушкуйники и московские рати для обирания племен Перми (коми), вогулов (манси) и югры (остяков-хантов).

Но следует отметить: миссионерская деятельность шла впереди фактической колонизации края. Приуралье было в основном окрещено до того, как сделалось полноправной частью Московского княжества. Прежним владетелям этих краев, новгородцам, никакого дела не было, кто и как управлял уральскими племенами, в каких богов те верили. Лишь бы было что с них урвать. Новгородцы, если удавалось во время набегов, обдирали югру и пермяков и, довольные (тоже, если удавалось), уходили восвояси.

Несколько другое отношение к соседним землям было у московских князей.

Пожалуй, именно они первыми осознали, что церковь по сути представляет уникально организованный аппарат, который может проводить в соседних княжествах подготовительную работу, готовящую «почву» для их присоединения к Москве. В уже христианизированных славянских землях эта работа прикрывалась собиранием всех православных общин в русских княжествах под единое митрополичье управление. В землях «идолопоклонников» московские владетели всячески поощряли обращение в христианство. Это ведь далеко не случайно – именно когда московские князья порешили оттяпать у Новгорода пермские, югорские, печорские земли и основали в 1207 году на пути от этого города к Уралу свой форпост, Великий Устюг, одной из первых строек в новом городе стал монастырь – для распространения среди инородцев веры Христовой. Недаром именно тогда, в 1212 году, инок Киево-Печерской лавры Кукша был благословен идти с проповедью Христовой к обитателям уральских лесов и болот. Но обращение в новую веру пермяков и вогуличей не форсировалось. Когда Кукша сгинул в дебрях печорской тайги, это не стало поводом ни для репрессий, ни для резкого наращивания числа миссионеров. Церкви и монастыри Великого Устюга ставили неспешно, терпеливо укореняя бастионы новой веры. Великолепие культовых зданий, красота православного богослужения, яркие рассказы об истории Спасителя и деяниях святых апостолов и угодников тоже призваны были убеждать аборигенов в преимуществе Христовой веры. Не могла также не оказать влияния на отношения коми и вогуличей к новым святым простая и здравая мысль: боги народа, берущего дань, наверняка сильнее богов народа, дань дающего. Недаром им воздают честь столь роскошно и величаво. Среди инородцев, жителей Великого Устюга, появилось немалое число прихожан христианских церквей. Съезжавшиеся на торговлю в город окрестные аборигены тоже с любопытством захаживали в храмы и приглядывались к идущим там службам, восхищались иконами и резьбой алтарей.

Но радикально дело обращения идолопоклонников-коми в «истинную веру» сдвинулось с места только во времена Дмитрия Донского.

Этот великий князь Московский был и великим воином, и столь же великим политиком. Замыслив сокрушить татар, он прозорливо наметил пути достижения задуманного. Главным было объединить усилия русских князей. Их уже объединяла вера, на нее и следовало опереться. Показывая себя набожным сыном церкви, Дмитрий исподволь превращает ее в один из «отделов» своего обширного хозяйства, в котором он вправе поддерживать нужный ему, владетелю, порядок. Не понравился митрополит, направленный византийским патриархом, – не принимает его, назначает собственного. Церковь отнюдь не противится власти Московского князя, ибо Дмитрий щедро дарит монастырям земли, уменьшает им налоги, устанавливает многие другие льготы. И тем делает церковь своим верным союзником. Могущество церкви прирастает числом ее приверженцев, и в этом князь Московский ей помощник.

Политическая мудрость Дмитрия Донского проявилась и в том, что он приближает к себе, делает близким советником монаха Сергия Радонежского, фанатичного сторонника объединения русских земель, который пользовался большим моральным авторитетом среди православных церковников.

От этого крепкого союза князя Московского с церковью заметно увеличивались мощь и самоуважение их обоих. Видимо, не случайно именно в пору, когда Дмитрий стал уже настолько уверен в себе, что записал в договоре с побежденным им князем Михаилом Тверским (в 1375 году): «Будем ли мы в мире с татарами это зависит от нас… Если же мы пойдем на них, то и тебе с нами идти…» В среде русского священства начинает вызревать истовая убежденность в великом предназначении и русского народа, и его православной веры. Эта убежденность вскоре отлилась в чеканной формуле «Москва – Третий Рим»!

Именно в XIV веке в окрепшем русском монашестве появилась традиция ставить монастыри в «пустынях» – не обжитых христианским миром местах, куда они уходили от мирской суеты (до того все почти монастыри на Руси ставились в крупных городах либо возле них и основывались на деньги и при помощи князей и бояр, обслуживая в общем-то их личные интересы). Монахи осознали свою роль хранителей веры. Одновременно они несли в «пустые» места, куда приходили, и культуру землепользования, земледелия – чем-то жить надо! Монастыри-«пустыни» становились, таким образом, и островками окультуренной земли, пригодной для успешного земледелия в глухих необжитых местах. Постепенно они обрастали «мирскими» поселениями, часто – язычников, постепенно принимавших христианство.

Воспитанный в традициях греческой церкви, Дмитрий накрепко усвоил и один из главнейших постулатов византийских правителей: народ, принявший веру из рук твоих подданных, непременно становится твоим вассалом. Поэтому Дмитрий Московский всячески поощрял Сергия Радонежского, лично основавшего немало монастырей в «пустынях» и благословлявшего на такое дело многих своих учеников. Всего ими было открыто около двух десятков монастырей. И они не зависели ни от князей, ни от бояр – только от митрополита московского и, естественно, от Московского великого князя.

Политика Дмитрия Донского дала мощный импульс массовой христианизации Урала. Непосредственного и ярого исполнителя этого труднейшего предприятия великий князь Московский нашел в кругу друзей Сергия Радонежского. Особенно привлек внимание князя ростовский монах Стефан – честолюбивый, широко образованный, жаждущий высокого церковного подвига. Стефан возводится в сан иеромонаха, снабжается всем необходимым, а главное – охранными грамотами великого князя Московского, гарантирующими ему помощь устюжского гарнизона, и отправляется на великий церковный подвиг – ставить монастыри в «пустынях» и крестить приуральских язычников.

Так началась одна из самых значительных в истории православной церкви проповедническая миссия подвижника веры Христовой Стефана Пермского, причисленного впоследствии к лику святых.

Стефан Пермский

Степан Храп, в монашестве отец Стефан, родился (примерно) около 1330 года в семье скромного псаломщика Успенской соборной церкви Великого Устюга Семена Храпа. (Правда, не все убеждены, что прозвище Храп (нахал, наглец) получил малозаметный член церковного причта. Некоторые исследователи считают, что этого «титула» был удостоен сам пермский святитель от московских церковных иерархов, возможно, за его независимую манеру держать себя. Прославленный миссионер Стефан Пермский, вполне допустимо, мог позволить себе не очень к ним почтительное отношение. (Но это из области предположений.) Мать будущего великого проповедника звали Марией. Как повествуют летописи и «жития», она была женщиной простого рода. Авторы «Истории Урала с древнейших времен до 1861 года» утверждают (с. 232), что по происхождению она была коми-зырянкой.

Бытует в церковных кругах легенда: когда Марии было только еще три годика, шла она однажды по улице вместе с родителями, возвращаясь с обедни. И местный юродивый Прокопий, завидя ее, упал перед ней на колени, славя Марию как мать будущего великого учителя коми-пермяцкого народа. Кстати, потом этот юродивый был в дружеских отношениях с семьей Семена-причетника.

Юный Степан оказался очень смышленым ребенком.

Он с самых ранних лет выделялся среди сверстников – обостренной пытливостью, редкой способностью к изучению языков. Он одинаково хорошо уже в детстве говорил и по-русски, и на коми языке. Причем вряд ли что-либо понуждало его к изучению этого языка, кроме природной любознательности…

В процессе обучения грамоте у устюжских учителей росла у молодого человека страсть к познанию. И он решает отправиться в ростовские монастыри, где тогда обретались действительно высокообразованные люди – знатоки Священного Писания, толкователи и комментаторы его, владевшие не одним языком. Видимо, уже к этому времени в нем зародилось желание как-то проявить себя. Он рано, по впечатлениям современников, осознал трагедию скоротечности земной жизни человека, и принял твердое решение – за отпущенный ему Богом срок свершить какое-либо великое деяние. Может быть, под влиянием поведанной ему легенды, или в результате изучения деяний отцов церкви – миссионеров, у него сложилось твердое убеждение, что таким деянием должно быть широкое крещение родных ему по крови коми-зырян и спасение тем их душ от вечных мук в аду.

По прибытии в монастырь Стефан сразу обратил на себя внимание и его руководителей, и церковных иерархов. Как редкостной тщательностью в исполнении обрядов, так и неограниченной жаждой познания. Вот что пишет о его тогдашнем бытии живший с ним одновременно в ростовском монастыре «Затвор» монах Епифаний Премудрый (написавший впоследствии прекрасные биографии «Повесть о Стефане Пермском» и «Житие Сергия Радонежского»): «…Стефан с прилежанием читал книги, стремился до конца понять, о чем говорит каждый стих словес, и правильно его истолковать… Постоянно пребывал он в трудах, все делал своими руками трудолюбиво и святые книги писал весьма искусно и быстро…» Как свидетельствует Епифаний, мечта о миссионерстве в Стефане не угасала, напротив, устремляла в свое русло все дела его в монастыре. Наверняка из бесед с опытными проповедниками, из изучения трудов деятелей церкви Стефан сумел достаточно полно представить объем труда миссионера. И обязательность полуголодного существования на подножном корму в необжитых местах (а если и в обжитых – кто его, чужака, накормит?). Готовность к жестоким, непредсказуемого хода дискуссиям с убежденными поклонниками богов предков и умение говорить на языке тех, к кому обращена проповедь. И при всем при том всегда помнить: жизнь твоя висит на волоске, язычникам ничего не стоит погубить проповедника. А ведь к этому их будут непременно побуждать служители отрицаемых кумиров. Переход паствы от веры в идолов к христианству лишал их дохода и власти, значимо понижал их общественный статус (служитель отвергнутого бога?!). Не допустить этого становилось для них жизненно важно. И кровь чужака-проповедника становилась часто необходимой искупительной жертвой старым богам…

Постами и бдениями изнуряя себя, готовя тело к подвижнической жизни, Стефан усердно готовился и к проповедям на родном языке обращаемых. Переводил греческие книги, штудировал их. А потом и вовсе решился на сказочный подвиг – принести обращаемому в Христову веру народу божественные книжки на его языке. Стефана не остановил такой «пустяк», как отсутствие у коми письменности. Что ж, ведь это не остановило Кирилла и Мефодия нести христианство славянам. И Стефан – ему, считал, и это по плечу! – решает создать коми письменность.

За основу алфавита он мог, конечно, взять привычную кириллицу или греческий оригинал ее. Но он пошел своим путем. Исходным графическим материалом для коми азбуки Стефан сделал «пасы» – знаки, которыми издревле коми-зыряне метили свои угодья. Таким образом, для них в предлагаемых святых книгах уже было что-то свое. Еще одна особенность Стефановой азбуки – она не имеет лишних букв (в отличие от кириллицы, где, например, три буквы озвучивали звук «и» – сама «и», «и с точкой», ижица).

Великолепная работа!

Высококачественны его переводы на пермский язык текстов Священного Писания. Многие древнерусские переводчики святых книг широко использовали непереведенные греческие термины, не найдя им эквивалента в родном языке. А Стефан, по утверждению А. В. Чернецова («Стефан Пермский – просветитель народа коми»), сумел подобрать полноценные эквиваленты всех иноземных понятий на языке коми.

Причем эту титаническую работу Стефан провел один. Ему не только не помогали – напротив, многие не понимали, зачем он делает все это. Ведь совсем уже близок был 1492 год по рождеству Христову, а в этот год – 7000-й от Сотворения мира, большинство верующих христиан ожидали наступления конца света. Всех ждет скорая гибель, что тут заботиться о нескольких язычниках!

А Стефан спешил. Очень спешил.

Вполне вероятно, что он тоже допускал возможность скорой погибели человечества. Но тем более он, истинно верующий христианин, жаждал, чтобы как можно больше людей пришли к этому часу с верой в Христа – это спасло бы их от мук в аду.

Уже составив азбуку и сделав несколько переводов богослужебных книг, Стефан задумал проверить качество своей работы. Он из Ростова поехал в свой родной город Устюг и в беседах с коми-зырянами опробовал воспринимаемость ими его переводов, соответствие звуков живой разговорной речи коми-зырян предложенным им символам. По результатам поездки он внес исправления и в азбуку, и в тексты.

Вполне азбука коми-языка была готова в 1375 году. Вскоре были написаны им и несколько богослужебных книг на пермском языке.

Стефан решил – пора!

Он отправился в Москву к митрополиту за благословением, и к князю – за поддержкой. Получив благословение, необходимую церковную утварь и, как уже сказано, сан иеромонаха (это давало ему формальное право на миссионерство) от митрополита, получив также охранные грамоты и наказ воеводам о выделении в случае необходимости в защиту ему ратников – от князя, Стефан твердо решился: иду!

Как определил в своих изысканиях по древним текстам протоиерей Евгений Попов, «Св. Стефан в 1379 году окончательно двинулся к Перми со своей родины из Устюга. Он спустился по реке Двине, как только она вскрылась, до места, где в нее впадает Вычегда. Здесь издавна расположилось зырянское село Котлас…» Именно отсюда и началась миссионерская деятельность Стефана. Многие жители Котласа были знакомы с ростовским монахом. Приняли его радушно.

Решив начать с возведения церкви, он совершенно точно и умно рассчитал: увидев, сколь роскошно и величаво жилище нового бога, язычники непременно сопоставят с ним незатейливые капища своих богов. Сравнение явно будет в пользу предлагаемого нового бога.

При впадении реки Вымь в Вычегду поставил Стефан соборную церковь Благовещения Святой Богородицы. «Была она основана и поставлена, создана премногою верою и теплотой великой любви… Украсил ее всяким украшением, словно невесту добрую приукрашенную, наполнил ее изобилием церковным, освятил ее после завершения освящением великим. Сотворил он ее высокой, красивой, устроил ее хорошей и доброй, украсил ее чудно и дивно, и дивна она поистине есть», – так пишет о первой построенной Стефаном церкви Епифаний Премудрый.

Но не только проповедями в прекрасной новой церкви прельщал иеромонах идолопоклонников. Он решил отправиться в их капища, сокрушить там идолов, которым они поклонялись.

Делал это Стефан не раз и не два. Один, рискуя жизнью, крушил и сжигал идолов, а потом вставал на колени и молился, долго молился. Пока слух об этом не доходил до аборигенов, пока они, разъяренные, не прибегали на разоренное место их былых поклонений. Сколько раз одно неверное движение могло привести к расправе над «святотатцем». Но они заставали Стефана глубоко погруженным в молитвы своему богу и, завороженные бесстрашием этого человека, успокаивались. Обступали его, вслушивались. Ведь он говорил со своим богом на их родном языке! Постепенно осмелев, кто-нибудь и заговаривал с этим оглашенным смельчаком. И Стефан охотно говорил с ними о своем боге. И немало язычников начинали к нему прислушиваться.

После этого на месте поверженного кумира Стефан немедленно строил церковку.

Так приходила новая вера.

Кульминационным моментом в миссионерской деятельности Стефана была, конечно же, его дискуссия с главным волхвом язычников Памом, тонким и умным полемистом. На все доводы Стефана он находил точные и разящие ответы. И приводил свои веские резоны.

Тогда порешили так. Каждый лично должен показать мощь своего бога. Оба войдут в костер. Чей бог слабее, тот в нем сгорит, а сильнейший бог своего подопечного спасет. Если из костра невредимы выйдут оба, тогда, прорубив на реке проруби, в одну нырнут, в другую – если бог поможет – вынырнут. Это уже наверняка покажет, чей бог одолеет.

Стефан бесстрашно пошел к огню, Пам же заколебался, отпрянул от огня. Посчитали – он проиграл. Когда же обоих подвели к прорубям, Пам и тут первым не решился на такое испытание веры.

Разгневанная толпа Памовых соплеменников (веру предков посрамил, да и сорвал такое редкостное зрелище!) тут же хотела растерзать его.

Стефан вступился за поверженного кудесника. И дал ему возможность, вместе со своими приближенными, перекочевать за Камень…

Стефан Пермский – не только выдающийся филолог, блестящий оратор и полемист, терпеливый, неунывающий миссионер. Он был еще и незаурядным политиком. А быть политиком его обязывало сложное положение, в котором оказался и он сам, и обращенные им в христианство аборигены.

Собственно, в чем состояла проблема?

Миссионерская деятельность Стефана была освящена московским духовенством и проходила под патронажем великого князя Московского. Но проводилась-то она на землях, в те годы подведомственных Великому Новгороду, на которые все более явно претендовали московские князья.

Проблема обострилась, когда в 1383 году Стефан, развив неукротимую активность, стал считать новую паству уже на тысячи человек. Селения неофитов были разбросаны на огромной территории. Встал вопрос обеспечения этих людей постоянным духовным руководством. Надо было строить в новообращенных селениях церкви, заводить монастыри. И ставить там штат священнослужителей, желательно – из аборигенов.

Пришло время создавать епархию, назначать в пермские земли епископа. Но земли – номинально новгородские, и епископ должен быть от Новгорода. Стефан же поехал в Москву. Там сочли его доводы убедительными. Воздали должную хвалу за усердие во внедрение веры Христовой в пермском краю. И, посовещавшись, назначили его первым пермским епископом. Честь великая. Но и – вызов. Новгородцы могли стерпеть в своих землях проповеди московского монаха. Но чтобы Москва назначала духовного руководителя на подвластные им территории – это уж слишком. Кроме всего прочего, это фактически устанавливало юрисдикцию московских властей на новгородских землях.

Этого в Новгороде снести не смогли. И должным образом отреагировали.

Новгородский владыка в 1385 и 1386 годах посылает новгородские дружины показать пермякам – кто их хозяин.

Только Стефан Пермский был не так-то прост. Самую первую угрозу от насланных воинов он отвратил, обратившись к московскому гарнизону в Устюге Великом. А затем, недолго думая, отправился самолично в 1386 году в Новгород, Стефан понимал, что радикально вопрос о взаимоотношениях можно решить только прямыми переговорами. А на переговорах у него были свои хорошие козыри. Во-первых, за Стефаном маячила отчетливая тень московской мощи, покровительство которой ему было обещано. Незадолго перед этим Дмитрий Донской показал новгородцам, что он умелый полководец. В нескольких сражениях напрочь разметав новгородские рати, он заставил их заплатить богатый выкуп за то, что не стал разорять город. Так что вновь накликать на себя московские рати, а Дмитрий не задержался бы их отправить на защиту престижа московского митрополита, вряд ли новгородцам стоило. Даже из-за такого вопроса, как назначение пермского архипастыря.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю