Текст книги "Человек из оркестра"
Автор книги: Лев Маргулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Документы и материалы
В этом разделе помещены документы, а также выдержки из писем и дневников других музыкантов БСО, отклики слушателей. Созвучные по теме записям Маргулиса, они вводят его блокадный дневник в более широкий контекст, восполняют имеющиеся в нем лакуны (в том числе те, которые затронули время подготовки Седьмой симфонии).
Хронологически материалы делятся на два периода: от начала войны – через осенние месяцы 1941 – к первой военной зиме (здесь сосредоточено все, что стоит за словом «блокада»), и – от начала весны – через весь 1942 год – к прорыву блокады в январе 1943 года. В этом разделе представлена картина возрождения музыкальной жизни в блокадном городе с ее главной кульминацией – премьерой Седьмой симфонии Д. Д. Шостаковича. Из значительного по объему массива сохранившихся материалов отобраны наиболее интересные. Многие публикуются впервые, как, например, выдержки из писем скрипача БСО К. А. Лейбенкрафта, чье имя часто встречается в дневнике Маргулиса, и выдержки из писем Ж. К. Айдарова.
Раздел подготовлен А. Н. КРЮКОВЫМ
ИЗ ПИСЕМ К. А. ЛЕЙБЕНКРАФТА[19]19
Лейбенкрафт Константин Александрович – скрипач, родился в г. Слуцк (Белоруссия) 6 июня 1899 г. В 1933–1939 гг. играл в оркестре Ленинградской филармонии. С 1939 г. – концертмейстер первых скрипок в оркестре Филиала Театра оперы и балета им. Кирова (там же, где работал Маргулис). С 24 июля 1941 г. – музыкант оркестра БСО. Умер от дистрофии 10 февраля 1942 г. Цитируемые письма написаны жене и сыну в эвакуацию. Представлены Л. К. Лейбенкрафтом, сыном музыканта. Л. К. Лейбенкрафт пошел по стопам отца, стал скрипачом, вся его творческая жизнь связана с оркестром Филармонии.
[Закрыть]
24 сентября 1941 г. <…> Ты знаешь, как ты уехала, у нас на другой день запретили музыку на Радио, и мы остались без дела[20]20
Подробнее о музыкальной деятельности Радиокомитета, а также о других событиях музыкальной жизни осажденного города см. в Комментариях /В файле – комментарии А. Н. Крюкова к «Дневнику» – прим. верст./.
[Закрыть], и дирекция, чтобы не платить зря деньги, послала нас на трудработы, и я проработал 20 дней – копал, потом через два дня опять послали, и все время работаю. Я работаю с семи утра до семи вечера на трудработах и ночую в Радио, а дома бываю раз в десять дней, когда выходной день. <…>
10 октября 1941 г. <…> Мы сейчас только начали играть немного. Когда ты уехала, с тех пор мы месяц не играли и нас всех отправили на трудработы, и только сейчас начинаем немного разворачивать музыкальные дела. Мы начали давать концерты в Филармонии раз в неделю по воскресеньям. Потом организовывается опера из оставшихся артистов, и их очень много, и они будут работать в Михайловском театре, так что немного разворачиваемся. <…>
14 октября 1941 г. <…> Мы начали немного играть, а то посылали на трудработы. Я работал месяц, а теперь начали играть, устроили концерт симфонич<еского> оркестра в Филармонии 12 октября. Народу было битком, и все говорили – почему уехал оркестр Филармонии? Мы теперь будем давать два-три концерта в месяц в Филармонии. <…>
Я все время нахожусь на Радио, но теперь приказали – когда мы выходные, то есть раз в неделю, чтобы мы уходили домой ночевать. Так что придется спать в холоде дома в выходной день.
26 окт<ября> мы играем опять в Филармонии симфонич<еский> концерт – дирижер Рабинович, солист Каменский (пианист), в программе Чайковский. Народу битком на концерты, сумасшедшая публика, если бы Филармония не уехала, то могли сейчас хорошо работать. Но лучше, что уехали. <…>
5 ноября 1941 г. <…> Относительно меня, то я получил повестку и хотел устроиться в морской оркестр, у Астрова симфонич<еский> оркестр[21]21
Астров В. Д. – дирижер оркестра Театра КБФ (Краснознаменного Балтийского флота). В конце 1941 г. оркестр был расформирован. Зимой Астров умер.
[Закрыть], и обо всем уже договорился, но узнала наша дирекция каким-то образом, и позвонили по телефону туда, чтобы они не смели брать из Радио ни одного человека, и мне отказали зачислить туда. Какая досада, я был бы там спокоен и избавился бы от всех команд. Но не вышло. Мы считаемся как военнообязанные, и вот еще теперь открывается филиал театра оперы, и им нужен концертмейстер, и приглашают всех старых работников, и я не знаю, дирекция будет хлопотать за меня, чтобы меня отпустили, но вряд ли удастся. Я залез в это Радио, и теперь не вырвешься, надо было временно зачислиться, а не в штат. А теперь они платят мне гроши, и ничего не могу сделать. И я так измотался в пожарной команде и на военных занятиях, и играть просто силы не хватает. <…>
3 декабря 1941 г. <…> Я играл соло – передавали по Радио, и музыканты слушали, говорят, очень хорошо звучало. <…>
ИЗ ПИСЕМ Ж. К. АЙДАРОВА[22]22
Айдаров Жавдет Караматулович (1918–2000) – исполнитель на ударных инструментах. Перед войной учился в Музыкальном училище им. Мусоргского и играл в оркестре Кировского театра, затем служил в Образцовом оркестре Ленинградского военного округа. Был прикомандирован к БСО, в 1943 г. переведен в штат. Участвовал в исполнении Седьмой симфонии Шостаковича. Главная тема писем – голод. Они писались с оглядкой на военную цензуру, и все же между строк легко уловить состояние молодого музыканта. Среди его коллег бытовал рассказ о том, как К. И. Элиасберг, отправившись искать отсутствовавшего на репетиции Айдарова, обнаружил его в глубоком обмороке и чуть ли не подготовленным к отправке в морг. Кусок хлеба вернул его к жизни.
Письма адресованы матери – Л. Д. Динмухаметовой и отцу – К. А. Айдарову. Как и другие материалы, хранятся в семейном архиве. Подготовлены к публикации Надимом Айдаровым – аспирантом Санкт-Петербургской консерватории, внуком музыканта-блокадника.
[Закрыть]
16 июля 1941 г. <…> После объявления войны работаем как комендантская команда. Насчет отправки на фронт ничего не слышно пока.
11 декабря 1941 г. <…> Пока что получаю 10 руб[лей], которые уходят в фонд обороны. Твое письмо получил, которое шло ровно два месяца и шесть дней. Мама, пиши, как теперь в Ташкенте жизнь. <…> Если будут принимать посылки, то пришли побольше сухарей, хоть черных, и масла или сала посоли, чтоб они дорогой не испортились.
17 января 1942 г. <…> Я сам пока жив и здоров. В каком положении находится Ленинград, ты, наверно, знаешь из газет.
5 февраля 1942 г. <…> Я пока сам жив и здоров, но чувствую себя утомленным ввиду некоторого недоедания и недостатка жиров, т[о] е[сть] ввиду блокады Ленинграда. Ты сам, наверное, ежедневно читаешь газеты и слушаешь сообщения Совинформбюро[23]23
В письме указан адрес: «г. Ленинград 11. п/я 604а. Обр. Орк. Л. В. О. К-цу Ж. К. Айдарову» (то есть: Ленинград, 11. Почтовый ящик 604а. Образцовый оркестр Ленинградского военного округа. Красноармейцу Ж. К. Айдарову).
[Закрыть].
11 февраля 1942 г. Сегодня у нас радостный день, почти праздник: сегодня прибавили хлеба двести граммов, итого мы теперь получаем шестьсот грамм. Я просто хотел поделиться моей радостью с тобой. Сегодня позавтракал с двухстами граммами хлеба, набил полный рот хлеба и ощущал, что я ем хлеб. <…> В Ленинграде жизнь налаживается, к первому марта, думаю, что Ленинград будут обеспечивать продовольствием вполне нормально.
17 февраля 1942 г. <…> Я сам пока жив и здоров, себя начал чувствовать немножко лучше, но некоторая слабость организма еще осталась, тяжело с ногами, очень трудно ходить, и ноги быстро устают, это, конечно, от недостатка жиров в организме. Надеемся на лучшее, когда будут выдавать больше жиров. Теперь я убедился, что никакой роскоши для Человека не нужно, что самое ценное – это питание. Теперь если буду я жив и здоров, и жизнь будет такой же хорошей, как до войны, то буду все свои деньги, все-все-все тратить на питание. Строю такие кулинарные планы – какая моя крупа больше разваривается, с какой крупы каша делается больше и какая более выгодная. Ты, конечно, не смейся, может быть, если бы ты был на моем месте, то рассуждал бы точно так же, как я теперь. Папа! Как у вас в Самарканде дела с папиросами? У нас в Ленинграде на базаре только можно достать, и то по 75–80 руб[лей] за пачку у спекулянтов. <…> Мы ходим и у друг друга клянчим. В общем, жизнь в Ленинграде налаживается и делается все лучше и лучше.
7 мая 1942 г. <…> Я по-старому нахожусь все на старом месте, но, будучи музыкантом, очень мало приходится заниматься по своей специальности. Работаю все время экспедитором. Сейчас, как пошли трамваи, стало легче для ног: не так уж устаешь и меньше приходится ходить. <…> Многие из моих товарищей по консерватории и муз[ыкальному] училищу находятся на фронте, т[о] е[сть] на передовых позициях, и многие из них кто убит, кто ранен. Еще прошлой зимой подавал докладные, чтоб отправили на передовые позиции, и до сих пор не отправляют. Как-то досадно, что все товарищи находились на фронте, а ты отсиживался в тылу, хотя Ленинград, по существу, по настоящее время можно назвать фронтом.
15 мая 1942 г. <…> Я пока жив и здоров, но в эти дни чувствую некоторую усталость, особенно устают ноги, наверное, следствие нехватки жиров. Но ничего, скорее бы кончилась война; тогда я бы приехал к тебе и мы вместе копали огород и сажали овощи, в общем, наготовили бы столько продовольствия на зиму, что нам бы хватило до следующего урожая овощей. Купили бы рису, круп разных. Ты бы варила плов. О, как хочется попробовать плов, разные каши, я бы работал, в общем, голодные не сидели. Но, кажется, я размечтался о дальнейшей жизни, надо выйти из войны живым и невредимым, тогда все остальное будет.
ИЗ ПИСЕМ В. А. И Н. П. ЗАВЕТНОВСКИХ[24]24
Заветновский Виктор Александрович (1875–1950) – скрипач, с 1910 г. был солистом и концертмейстером Придворного симфонического оркестра (с 1921 г. – оркестр Филармонии). После эвакуации Филармонии, с осени 1941 г., играл в БСО. Наталия Петровна Заветновская, его жена, умерла летом 1942 г. Письма адресованы Т. В. Заветновской, дочери, тоже скрипачке, находившейся в эвакуации с Кировским театром (играла в его оркестре). Ныне хранятся в отделе рукописей Российской национальной библиотеки.
[Закрыть]
20 сентября 1941 г. <…> Очень жалею, что не уехали все вместе, надо было все бросить. <…> Окна мы забили в комнатах досками от сарая. <…> Театр, где играли, требует очень большого ремонта[25]25
Часть писем пересылалась с оказией, минуя военную цензуру, чем и объясняется их предельная откровенность. Остальные написаны осторожно, многое сообщается лишь намеком. Под необходимостью «ремонта» Кировского театра подразумеваются разрушения от попадания в его правое крыло бомбы.
[Закрыть]. <…> Я такая стала трусиха, все у меня трясется внутри, а папа бледнеет и теряет голос. Как вечер – сидим в коридоре, поставили там себе кушетку. <…>
27 сентября 1941 г. <…> Вчера папа был на Радио – за ним прислали. Там осталось пять скрипачей. Была репетиция, и сегодня тоже, а завтра концерт. Ему очень приятно было поиграть, он очень соскучился. <…>
10 октября 1941 г. <…> 12-го будет концерт симфонический. Музыканты оставшиеся Филармонии и Радио. Хорошо было бы, если бы в этот день был дождь – общая мечта[26]26
Во время дождя и в пасмурную погоду налетов на город было меньше.
[Закрыть]. <…> Репетиции у папы каждый день в 12.30 дня. Папа сейчас как бы помощник концертмейстера. <…>
13 октября 1941 г. <…> Аппетит у меня и у папы есть, к сожалению, и иногда из-за супа и киселя приходится ходить в Дом ученых[27]27
Скрытый намек на начавшийся в городе голод.
[Закрыть]. <…> Папа 19-го играет соло в концерте в Филармонии, будет и с балетом играть. Вчера публика устроила ему большую овацию. <…>
23 октября 1941 г. <…> Вчера папу и Брика[28]28
Брик И. О. – виолончелист, профессор Консерватории. Умер первой блокадной зимой. Заветновский эвакуировался лишь после смерти жены.
[Закрыть] вызвали в Комитет по делам искусств, предложили вывезти их, но они отказались… <…> Тут у отца пока есть работа. 26-го, в воскресенье, будет опять симфонический концерт. Странное дело – у меня, как и у папы, очень большой аппетит. <…>
24 октября 1941 г. <…> 26-го (воскресенье) днем хочу пойти в Филармонию. Идет Четвертая симфония Чайковского, дирижер Рабинович. Билеты давно все проданы. <…>
31 октября 1941 г. <…> В Народном доме хотят устроить оперу, но немного запоздали. Радио раньше всех собрало отовсюду оставшихся музыкантов – из Малого оперного, Филармонии, Кировского театра и оставшихся на Радио, и вышел приличный оркестр, только духовые часто врут. 7, 8 и 9-го [ноября] много концертов, но как они пройдут, меня многое беспокоит. <…>
20 ноября 1941 г. <…> С 6 часов вечера я начинаю волноваться, все из-за отца, когда у него вечерняя передача. <…> Скончался у нас Игорь Алекс. – смерть тихая, уснул. Сложная история хоронить, в особенности с гробом.
Он три дня лежал в комнате, а потом в коридоре в гробу, у которого мы с папой как-то пили чай и ели вечером. <…>
11 декабря 1941 г. <…> Я тут совсем упала духом, тем более что отец стал такой сердитый, раздражительный, придирается к каждому слову, и все это, понятно, из-за его строгой диеты. <…> Папа застудил себе пальцы и сейчас мается – ему мучение играть. В Радио холодно, в Филармонии холодно. В будущее воскресение будет концерт, и, верно, это последний. Да и пора. <…>
15 декабря 1941 г. <…> Нас выручает Дом ученых. Папа через день ходит за обедом, а уж я дома из него что-нибудь составляю. <…> Обещают теперь улучшить питание, а то смертность невероятная, всё везут и везут на санках.
Очень много умирает молодых. Концертов в Филармонии и в Радио нет – не топят, очень холодно, и концерты отменены. <…>
22 декабря 1941 г. <…> Заходил дядя Володя. Я испугалась – так он страшен, лицо распухло. <…> Невероятно изменились музыканты, где папа играет. Одно желание у всех – скорее бы этих проклятых отогнали бы от нас. <…>
2 января 1942 г. <…> У нас теперь большие морозы. Очень трудно работать. На Радио совсем не топят, играем в шубах и перчатках. Такой же холод в Филармонии. Концерты часто отменяются или переносятся. <…>
5 февраля 1942 г. <…> У нас, правда, совсем плохо. Люди мрут как мухи, много знакомых умерло от истощения. <…> На службах обеды давали только суп, а второго совсем не давали или очень редко каша на воде, а если мясное, то обыкновенно на всех не хватает. Хорошо, что я с мамочкой получаем обеды в Доме ученых. Хоть и маленькие порции, но всегда, кроме супа, второе блюдо: лапша или каша, и довольно часто мясное. Кроме того, я имею оборонный пропуск, так что крупяные и мясные талоны даю на 50 % меньше.
На рынках за деньги ничего не купишь – все на обмен. <…> Спрос на рынке на теплые вещи, часы, водку, спирт, вино и папиросы. Как видишь, у нас с едой плохо. Много народу голодает и от голода умирают. <…>
…Ленинград наш – как разбитый параличом, мертвый город. Трамваи не ходят – свету нет. Водопровод не действует, уборные тоже: фановые трубы замерзли. Нечистоты выливаются прямо во дворах и на улицах. Всюду валяются мертвые тела. Света нет, а поэтому многие учреждения не работают. Магазины и аптеки закрыты. Некоторые аптеки открыты, но за отсутствием воды и света рецепты не принимаются. По этой же причине и многие почтовые отделения тоже закрыты. Газеты не приходят. За письмами приходится ходить самим. <…> Теперь фугасных бомб с аэропланов не бросают, и поэтому тревог нет, но артиллерийские обстрелы города почти каждый день. Вчера неожиданно наш район, и не только наш район, а попали два снаряда в наш дом. <…>
…У меня иногда падает надежда когда-нибудь увидеть тебя, но не надо падать духом, надо надеяться. Мы оба с папой очень состарились, часто друг на друга раздражаемся, папа бывает такой раздражительный с утра, что прямо сил нет никаких. С ним всё казусы каждый день – то в темноте вечером откроется кран у самовара, и при недостатке воды всю большую комнату зальет водой, то с самоваром споткнется и упадет с ним. А 1 февраля, когда было еще темно, пошел в булочную за белой мукой[29]29
Из-за нехватки электроэнергии хлебозаводы работали с перебоями. Случалось, вместо хлеба выдавали муку.
[Закрыть], и у него тут же в булочной стащили и муку и «авоську». Бедный, в каком он виде пришел. <…> Для отца надо, чтобы как можно было бы больше, а что – все равно. Он так скоро все съедал, что я стала отделять себе отдельно. Теперь все поели. По карточкам у нас, кроме хлеба, не выдавали даже той нормы, которая напечатана. <…> Лица у большинства распухшие и желтые, была молодой женщиной, а в две недели сделалась старухой и рот перекосился. <…>
ИЗ ДНЕВНИКА К. М. МАТУС[30]30
Матус Ксения Маркиановна (1916–2001) перед войной училась в Консерватории (класс гобоя), играла в ряде оркестров. С 1942 г. – в БСО. Участвовала в исполнении Седьмой симфонии Шостаковича 9 августа 1942 г. Дневник хранится в народном музее «А музы не молчали» Санкт-Петербургской средней школы № 235. Ознакомиться с его материалами удалось благодаря содействию директора музея О. Г. Прутт.
[Закрыть]
16 октября 1941 г. Как ужасно судьба играет людьми. Вот уже скоро четыре месяца идет война, проливается человеческая кровь, уничтожаются города, гибнет то, что создано природой. Как странно устроена жизнь. Строят, учатся, делают всевозможные открытия, а для чего? Для уничтожения самих же себя.
И вот настало это время, когда жизнь человека – ничто, когда люди гибнут как мухи, когда с человеком вообще не считаются, и сколько их гибнет – всем все равно. Люди стали зверьми, и к тому же – хищными.
Кто мог подумать, что Ленинград когда-нибудь будет в таком положении, что кто-нибудь посмеет на него покушаться и его громить. И вот ужас, это время пришло. Нет уже ни одной улицы, где бы не было видно, что здесь люди повидали горе и несчастье. Нет ни одной семьи, которая бы не проводила своих любимых отцов, мужей, братьев на кровопролитие. Сколько уже убитых, и родные еще не знают. Народ стонет от холода, голода и страданий. А конца еще не видно. Живешь только предыдущей минутой, так как смерть, гибель и несчастья ждут на каждом шагу, каждую минуту. И только подумать, как ужасно потерять дорогого, близкого человека, который никому не делал зла и который должен положить свою жизнь на поле битвы. <…>
18 ноября 1941 г. Война в полном разгаре. Мы в кольце – подвоза нет. Голод, люди чахнут, пухнут с голоду. Хлеб сбавили до 150 г. Сахар – 100 г в декаду. Что будет – одному Богу известно. Все время хочется кушать. С каждым днем слабеют силы. Бомбежки превращаются просто в звериное уничтожение народа. Город с каждым днем несет разрушения, гибнут сотни людей. Снаряды сыплются по всему городу. Жизнь стала невыносимой и тяжелой. Ужасно хочется найти хоть на время покой, но, увы, невозможно. Нервы жутко напряжены в ожидании тревог. Живешь только настоящим. Устала жить, хочется покоя души и тела и морального спокойствия.
7-го небольшой бригадой были в Автово, давали концерт. Там удалось неплохо покушать и, к большому удивлению, даже так, что не хотелось совсем есть некоторое время. <…>
25 декабря 1941 г. <…> Жизнь стала настолько тяжелой и отвратной, что не хочется и писать. Силы слабеют с каждым днем, ноги отказываются ходить. Ни минуты не забываешь о том, что хочется кушать. Одно только желание осталось – пожрать. Буквально, в полном понимании этого слова. Эта мысль ни на минуту не уходит. Ночью бесконечно снятся вкусные вещи. Кушаем только один суп и к тому же – раз в день, а утром и вечером крохи хлеба и иногда черные из гущи [кофейной] лепешки. 125 г хлеба на день взрослому человеку – смешно сказать, а каково это испытать на собственной шкуре?! <…> Дома запасы исчерпаны все, живем на голом пайке, который никак не получить. С мамой ходим в 7 часов утра занимать очередь и уже стоим до 12–1 часа дня, а в результате заведующий выходит и объявляет, [что] сегодня ничего не будет. И так каждый день. А если что и привезут, то очередь превращается в бушующий океан, где тебя и раздавить и затоптать до смерти могут, и никто не даст руку помощи. Такие мизерные нормы и то не получишь… <…>
С 7 декабря устроилась в Театр [имени] Кирова. В пошивочную мастерскую на I категорию. Хлеба 250 г. Конечно, я и маме, и Зине (сестра. – А.К.) добавляю, поэтому и прибавки не чувствуется. Как материала нет, так приходится убирать снег. Другой раз так тяжело бывает. Перед глазами темные круги, сил нет совсем, ноги как по колено в воде, и вот в таком состоянии занимаешься таким трудом. Невольно вспомнишь окопы[31]31
Профессор Ленинградской консерватории Р. И. Грубер вспоминал: «Педагоги консерватории ежедневно направлялись на рытье окопов у больницы Фореля (на подступах к Ленинграду)». Современный исследователь свидетельствует, что консерваторцы «рыли окопы на дальних и ближних подступах к городу» (см.: Музыка продолжала звучать. Ленинград. 1941–1944. Л., 1969. С. 151; Ленинградская государственная консерватория в годы Великой Отечественной войны. СПб., 2005. С. 5). Психиатрическая больница имени О. А. Фореля – ныне здесь располагается культурно-досуговый центр «Кировец» (пр. Стачек, д. 158).
[Закрыть], как там питались, и, дураки, все были недовольны. А теперь работай и молчи. <…> Никакого облегчения не видно. Город гибнет, рушится, народ мрет. Покойников девать некуда. Кладбища, покойницкие завалены трупами от снарядов, от голода. По улицам бесконечно везут покойников, в гробах – очень мало, а то просто завернуты в тряпки, одеяла и на санях. Трамваи не ходят – нету тока. В квартирах света нет. У многих (большинства) керосина, дров нет, и вот картина: холод, тьма и голод. Одно время у меня были на что-то надежды, но сейчас я уже не могу себе представить, что мы, ленинградцы, когда-нибудь сможем увидеть хотя бы серенькую, но нормальную, спокойную жизнь. Люди стали как трупы, одни – совсем почерневшие от голода, другие – опухшие, налившиеся водой. <…> У нас дома ни крупинки. Сегодня доедим щи из последней капусты, и завтра варить нечего.
31 декабря 1941 г. Семья, слава богу, пока сохранилась полностью. Хоть и в нужде, но мы все вместе. Но разве это цель жизни, я хочу жить, любить и наслаждаться жизнью. Хочу гореть как пламя. Не могу больше переносить мертвечины. О боже! Хочу музыки, хочу окунуться в мысли о чем-то жизненном, а не думать только о своем желудке. <…> Я не хочу смерти такой жалкой и ничтожной. Я хочу жить, жить и жить. Завожу пластинки Шестой симфонии Чайковского, душа сжимается, слышу родные, близкие, но «далекие» звуки, закрою глаза – вижу зал Филармонии, оркестр – знакомые лица. <…>
8 января 1942 г. <…> Пошли с мамой на Клинский рынок. Проболтались, замерзли. Она купила кусок дуранды за 120 р. Попали под обстрел, стреляли целый день. 6-го, в Сочельник, была в церкви. <…> Я с таким наслаждением постояла Всенощную, получила такое удовольствие, опять вернулись силы и бодрость, но – увы! – ненадолго. <…>
13 января 1942 г. Сегодня простояла за хлебом с 2-х час. до 6 час. 30 мин. Думала, будет обморок в магазине, до чего тошно стоять. Народу много, темно, все ругаются, хлеб воруют друг у друга. Взамен крупы за январь сегодня давали кисель. <…> А по радио сегодня говорили, что жители города Ленинграда героически пережили тяжелое время, что, мол, блокада прорвана, с каждым днем увеличивается подвоз продуктов и, мол, дела налаживаются и т. д.[32]32
Своего рода прорывом блокады стала деятельность ледовой дороги через Ладожское озеро, благодаря которой действительно удалось постепенно улучшить положение дел в Ленинграде.
[Закрыть]
18 января 1942 г. <…> Я рада за Зину. Их в ансамбле теперь кормят три раза в день. Отобрали карточки, и хоть она одна покушает, и то хорошо. Утром дают кофе со сгущенным молоком, хлеб, сахар. На обед три блюда – суп, каша на молоке или с маслом, компот. И вечером опять суп, чай. За день 300 г хлеба. Вчера выступали в Смольном перед Ждановым и другими, так накормили досыта: 600 г хлеба, обед, ужин из трех блюд, куда входили две тарелки каши полные с жиром и мясом. Давали бутерброды со шпротами, которые принесла домой и угостила нас. Она приехала в
12 часов ночи. Мы уже спали, и, когда она стала все рассказывать, мне стало ужасно нехорошо, слюна подкатывалась к горлу, и я не могла спать, всю ночь промучилась. <…>
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Г. Ф. ЛЕЛЮХИНОЙ[33]33
Лелюхина (Ершова) Галина Федоровна (1921–2012) – флейтистка, с весны 1942 г. – в БСО. Участвовала в исполнении Седьмой симфонии Шостаковича 9 августа 1942 г. Воспоминания хранятся в народном музее «А музы не молчали».
[Закрыть]
Когда началась война, мне было 20 лет. Тогда моя фамилия была Ершова. В музыкальном училище я заканчивала класс флейты. Поначалу мы не придавали такого значения событиям, совершенно не думали, что война столько времени, столько лет продлится. Но очень скоро, когда начались наши отступления, когда наши покатились назад и мы не успели опомниться, как враг подошел к городу, вот тогда мы поняли, что нас ждут тяжелые времена. Мы были в шоке. Потом начали урезать хлеб, стали пропадать продукты. С продуктами уже ноябрь был очень тяжелый. Ледовая дорога еще не работала, нас снабжали еле-еле-еле-еле.
Я поступила на завод, чтобы получать рабочую карточку – по ней давали больше хлеба. Работала сверловщицей на заводе – дырки сверлила в щитах для танков. И у меня кожа на руках начала трескаться. Начальник цеха, узнав, что я музыкант, перевел меня в ОТК [отдел технического контроля] проверять снаряды. Работали в несколько смен. До дома идти было далеко. Случалось попадать в бомбежки, в обстрелы. А в голове одна мысль: «Господи, скорее бы до дома добраться». Сначала мы все-таки были бодрые, а потом, честно-то говоря, какая-то тупость появилась. Люди умирали. Вот идешь по улице, а перед тобой человек хлопнулся, подойдешь – мертвый, ну что, пошел дальше. Как-то поздно, часов в 12, возвращалась домой – я на Лиговке жила тогда, – вошла в парадную, чувствую, нога что-то задела, смотрю – труп лежит. Ну что, перешагнула через него и пошла. <…> У меня потери начались с января 1942-го года. Сперва муж моей тети умер, потом тетя умерла, потом другая, в марте умерли мама и сестра. Я осталась с племянницей – больше никого не было. <…> Плакала ли я, когда вот так, даже без гроба, в одеяле положила маму в траншею? Переживала, конечно, но все-таки черствость какая-то была. <…> Ну, поплакала. Потом я по-настоящему плакала, когда мы в оркестре играли Чайковского. <…>
ИЗ РАСПОРЯЖЕНИЙ И ДЕЛОВЫХ ПИСЕМ РУКОВОДИТЕЛЕЙ РАДИОКОМИТЕТА[34]34
Приведенные документы сосредоточены в Центральном государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга (ЦГАЛИ СПб.), частично – в архиве «ТРК „Петербург“ (Радио „Петербург“)».
[Закрыть]
21 июля 1941 г. Приказ.[35]35
Приказы, хранящиеся в архивах, как правило, объединены в хронологическом порядке в отдельное дело. Это освобождает от необходимости каждый раз давать ссылку на источник: зная дату, найти приказ не сложно. Другие документы снабжены необходимыми ссылками.
[Закрыть]Полагать на трудовых работах с 14 июля следующих товарищей с сохранением среднего заработка. [Подавляющее большинство в списке составляют артисты БСО – 36 человек.]
25 июля 1941 г. Приказ.Все мужчины, работающие в Радиокомитете, способные носить оружие, зачисляются в роту резерва. Занятия производить через день с 7 до 9 часов утра. [Среди перечисленных – 39 музыкантов БСО.]
11 сентября 1941 г. Приказ.По сигналу «В. Т.» [ «Воздушная тревога»] приказываю всем работникам Комитета, не состоящим в формированиях МПВО [Местной противовоздушной обороны], переходить в газо– и бомбоубежища.
28 октября 1941 г. Приказ.Завтраки, обеды и ужины выдаются столовой по соответствующим карточкам и разовым талонам. <…> Завтраки и ужины обеспечиваются лишь сотрудникам, занятым на производстве или дежурящим по МПВО в течение данной ночи.
Начальнику Управления пожарной охраны
19 ноября 1941 г.Ленинградский Радиокомитет (ул. Пролеткульта, 2) снабжается тепловой энергией от теплосети Ленэнерго. В настоящее время ввиду недостатка угля теплоцентраль не может обеспечить подачу воды требуемой для минимального нагрева помещений температуры (входная температура воды не более 40°). Кроме того, приходится считаться с возможностью, в случае повреждения линии, полного прекращения подачи горячей воды. Вместе с тем радиовещание должно проходить безостановочно, без перебоев, и ни под каким видом не может быть прекращено. В Комитете имеются помещения, требующие определенной температуры по техническим соображениям. К таким помещениям относятся: аппаратная, аккумуляторная, цеха записи на воск, на шоринофон, магнитофон и др. Недостаточное тепло в этих цехах приведет к техническим авариям, выводу из строя ценной радиоаппаратуры и тем самым к срыву вещания. Помимо того, для обеспечения бесперебойного художественного вещания необходимо поддерживать нормальную температуру воздуха в студиях, где работают артисты – певцы, чтецы, оркестр и хор. Все это заставляет Радиокомитет просить [у] Вас разрешения на установку в некоторых своих помещениях временных железных печек.
Ввиду срочности вопроса прошу разрешить его безотлагательно.
ЦГАЛИ СПб. Ф. 293. Оп. 2. Д. 88.Название архива далее не повторяется и указывается лишь номер дела.
Начальнику Главресторана
29 декабря 1941 г.Трест столовых Куйбышевского района не отпускает на столовую ни дров, ни транспорта для перевозки продуктов, причем тов. Козлов требует их от Радиокомитета. Имеющееся у нас ограниченное количество горючего может быть израсходовано только на оперативную работу. Дров же мы не получали и получать не будем, так как имеем отопление теплоцентрали. <…>
Прошу Вас направить опытного инспектора для проверки работы столовой и принятия радикальных мер к улучшению обслуживания и снабжения.
Д. 88. Л. 2.
Приказ
9 января 1942 г.Направить на работы по захоронению умерших… <…>
[Названы четверо сотрудников, в их числе музыканты БСО.]
Начальнику Горвнуторга
15 января 1942 г.Ленрадиокомитет убедительно просит отпустить 10 кг свечей для комитета ввиду отсутствия осветительной энергии и необходимости бесперебойно вести вещание.
Д. 354. Л. 38.
В Топливно-энергетическое управление
15 января 1942 г.Ленрадиокомитет просит отпустить дрова для отопления комитета на январь месяц в количестве 15 кбм. Расчет месячной потребности в дровах (32 печи 25, 2 кбм) представлен Вам 30 декабря 1941 г. (отопление печей-времянок)… <…> Ввиду сильных морозов и совершенной невозможности вести напряженную работу в условиях неотапливаемых помещений убедительная просьба удовлетворить заявку комитета (дополнительно к авансу – 15 кбм.) полностью и без отлагательств.
Д. 354. Л. 31.
Начальнику Горвнуторга
15 января 1942 г.Согласно договоренности с Вами, Ленрадиокомитет убедительно просит отпустить для вышковых наружных постов МПВО три пары валенок.
Д. 354. Л. 12.
Заведующему Горздравотделом
17 января 1942 г.Ленинградский Радиокомитет убедительно просит предоставить места в госпитале (гостиница «Астория») следующим руководящим работникам Ленинградского радиовещания: 1. Бабушкину Я. Л, – члену ВКП(б), художественному руководителю радиокомитета. 2. Ходза Н. А. – писателю, начальнику отдела радиовещания для детей. 3. Меланеду М. Н. – члену ВКП(б), главному диктору Радиокомитета. 4. Маратову В. С. – члену ВКП(б), хормейстеру Радиокомитета, старейшему работнику ленинградских театров. 5. Элиасбергу К. И. – главному дирижеру Большого симфонического оркестра Ленинградского радиокомитета, лауреату Всесоюзного конкурса дирижеров. 6. Бронниковой Н. [Д]. – концертмейстеру (жене дирижера Элиасберга).
Д. 354. л. 6.
Начальнику Управление госрезервов
24 января 1942 г.Ленрадиокомитет просит Вас отпустить для освещения аппаратных, диспетчерской, студий и редакционных помещений 40 литров керосина. (Электроосвещение в Доме радио отсутствует.)
Д. 354. л. 11.
Начальнику Горвнуторга
«__» января 1942 г.Ленинградский радиокомитет просит отпустить для аварийных нужд 20 фонарей «летучая мышь».
Д. 354. Л. 8. Дата в копии документа не проставлена.
Управляющему продторгами Ленинграда
30 января 1942 г.Ленинградский радиокомитет просит отпустить для нужд комитета: умывальников однососковых – 5, тазиков оцинкованных – 10.
Д. 351. Л. 21.
Директору Союзплодовощ
30 января 1942 г.Ленинградский радиокомитет просит отпустить для нужд Радиокомитета три бочки, могущие быть использованы для хранения питьевой воды.
Д. 354. Л. 13.
В Управление Госрезервов
4 февраля 1942 г.В связи с прекращением работы теплоцентрали Ленинградский радиокомитет, не имеющий своей котельной установки, в декабре месяце оказался под угрозой полного срыва радиовещания из-за холода. Установив печи-времянки в помещениях аппаратных, студиях, диспетчерской, цехах звукозаписи и основных редакционных помещениях, где необходимо поддерживать минимальную температуру для сохранения техники и работы редакций, мы оказались в крайне затруднительном положении с дровами. Прошу Вас отпустить на февраль месяц не менее 60-ти куб. м. дров, учитывая, что прекратить отопление ряда комнат – означает заморозить технику радиовещания, что в свою очередь приведет к тяжким осложнениям с почти единственным источником информации ленинградцев – радиовещанием.
Д. 351. Л. 132.
Секретарю Ленинградского горкома партии
и зам. председателя Ленгорисполкома
6 февраля 1942 г.Положение с исполнительскими силами (артисты, музыканты) в художественном радиовещании настолько серьезно, что Радиокомитет считает необходимым довести его до Вашего сведения.
Осенняя эвакуация театров и концертных организаций сократила базу исполнителей для Радио. Проходящая в настоящее время дополнительная эвакуация полностью лишает нас возможности приглашения музыкантов, чтецов и певцов со стороны. Оставшиеся в Ленинграде исполнители почти все время находятся в разъездах, работая в армейских художественных коллективах и концертных бригадах, обслуживающих армию и флот. Следовательно, основой художественного вещания могут быть сейчас только артисты, находящиеся в штате Радиокомитета.
Уже в настоящее время репертуар художественного радиовещания крайне беден, ограничен небольшими фондами граммофонных пластинок и тонфильмов. (Как известно, граммофонных пластинок и тонфильмов на современные темы – темы Отечественной войны – нет.)
Имея в виду необходимость в ближайшее время развертывать художественное вещание в полном объеме, нужно безотлагательно решить вопрос о судьбе основных коллективов Радиокомитета – Большого симфонического оркестра и хора.
Работа их занимает в обычное время 40–50 % всей программы радиовещания. В настоящее время положение этих коллективов может быть охарактеризовано следующими данными: в Большом симфоническом оркестре умерло 7 человек, больных и крайне истощенных – 16, ослабевших до временной потери трудоспособности – 12; в хоре умерло 4 человека, больных и крайне истощенных – 15, ослабевших до временной потери трудоспособности – 5. Таким образом, в настоящее время коллективы неработоспособны.
Благодаря помощи, оказанной Ленинградским Советом группе ведущих артистов, коллективы сохранили еще костяк в 20–25 человек, работоспособных и сейчас. В этот костяк входит большинство наиболее квалифицированных и ценных исполнителей, но эта группа начинает в последнее время таять (умерло два ведущих скрипача, первый фаготист, лучший ударник оркестра и второй концертмейстер – контрабас, в очень тяжелом положении находятся лучший виолончелист, лучший контрабасист, первый гобоист и первый флейтист). Аналогично положение и в хоре, где особо пострадала мужская группа басов и теноров.
В настоящих условиях Радиокомитет не имеет возможности коренным образом изменить положение этих ценнейших коллективов. Эвакуация их обычным порядком неизбежно повлечет распад коллективов и означает безнадежную потерю их для Ленинградского радио не только на весь период войны, но и на несколько лет вперед.
Просим разрешить нам провести следующее:
Ходатайствовать перед Всесоюзным радиокомитетом о командировке этих коллективов в распоряжение одного из крупных областных радиокомитетов (Вологда, Архангельск). Перевести лимиты зарплаты из Ленинграда на этот радиокомитет. Работая в системе радио, имея обеспеченный заработок и производственную базу, музыканты и певцы поправят здоровье.
При первой же необходимости мы должны отозвать их в Ленинград целиком, для обслуживания вещания и города. Сохранив оркестр и хор, мы сразу же после снятия блокады получим для радиовещания высококачественные коллективы и будем иметь реальную основу для восстановления их в полном объеме.
д. 351. л. 119.
Начальнику продторгов
10 февраля 1942 г.Прошу Вас оказать помощь сотрудникам Радиокомитета, ведущим напряженную работу по радиовещанию, путем выделения некоторого фонда льняного жмыха.
Д. 351. Л. 114.
ИЗ ПИСЬМА В. А. ЗАВЕТНОВСКОГО[36]36
Середина февраля 1942 г. – начало перемен к лучшему. Появились возможности поддержать, подлечить тех, кто остался в живых и мог участвовать в восстановлении культурной жизни города. Параллельно повышалась требовательность к исполнителям.
[Закрыть]
13 февраля 1942 г. <…> За это время у нас в продовольственном отношении произошли улучшения: во-первых, прибавили хлеба. Я стал получать 500 г в день, а мамочка 300 г. <…> Кроме того, неожиданно 10 февраля я получил так называемый «академический паек» по ходатайству Дома ученых. Совет Дома ученых составил и послал письмо т. Жданову, в котором просил помочь ученым, академикам и заслуженным деятелям науки и искусства по примеру голодных годов во время революции, так как стали умирать и довольно много заслуж<енных> ученых. <…> 10 февраля (через Филармонию) я был вызван к заведующему магазином Елисеева, где и получил в тот же день этот паек. Он состоял: 2 кило мяса, 2 кило белой муки, 1 кило пшенной крупы, 1 кило гречневой крупы, 1 кило гороху, 1 кило сахара, кило сливочного масла. Весь пакет стоит 57 р. Кроме того, прикрепили наши прод[уктовые] карточки к этому магазину и предоставили право получать нормированные продукты в особом помещении (со двора) без очереди.
