Текст книги "Час будущего. Повесть о Елизавете Дмитриевой"

Автор книги: Лев Кокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

4

Днем 6 апреля, ярким, весенним, хоронили погибших. Малон, Андре Лео, Анна, Елизавета заранее отправились к госпиталю Божон. В мертвецкой над незакрытыми еще гробами плакали женщины, дети, старухи.

Юноша, почти мальчик, казалось, только уснул.

– Бедняжку проткнули саблею в грудь, – сказала Андре Лео.

Флуранса не было среди мертвецов, и она объяснила причину:

– Эти негодяи так обезобразили его, что боятся отдать тело.

Ей уже было известно, как погиб великодушный Флуранс. Подавленный происшедшим, отказавшись отступать вместе с остатками своего отряда, несмотря на уговоры гвардейцев, он вдвоем с адъютантом остановился на ночлег в небольшом домике на берегу Сены. Флуранса захватили спящим. Когда его вывели на крыльцо, к нему подскакал жандармский офицер и, поднявшись в стременах, одним страшным ударом сабли раскроил ему череп…

Здесь, возле переполненной мертвецкой госпиталя Божон, эта дикая сцена вовсе не казалась преувеличенной или неправдоподобной. Лиза теребила в руках сумочку, где лежало так и не дошедшее до адресата письмо Женнихен к этому благородному, самоотверженному, отважному гражданину республики равных… Ах, почему не дождалась она перерыва в заседании Коммуны у дверей ратуши? Ах, почему не оказалась с ним рядом?! Впрочем, разве это изменило бы что-нибудь в судьбе Флуранса… даже если б она заслонила его! Только, может быть, в ее собственной…

Погребальная процессия потянулась от госпиталя Божон по бульвару Виктора Гюго через город на кладбище Пер-Лашез. Запряженные восьмерками лошадей в красно-черном убранстве, катафалки, утопая в венках, медленно плыли по Большим бульварам. Впереди, за горнистами, шли шестеро членов Коммуны, их знаки отличия были заметны издалека: красные розетки с золотой бахромой на груди и особенно красные шарфы с золотыми кистями через плечо. Малон, Делеклюз, Пиа, остальных Елизавета не знала. Следом вдовы, сироты, родные… и тысячи, десятки тысяч людей с непокрытыми головами и цветками бессмертника в петличках. Пронзительно и печально звучали траурные оркестры, мерно отбивали такт по обтянутым крепом барабанам барабанщики. Черные полотнища свисали с крыш домов, из окон, откуда выглядывали люди; люди стояли на тротуарах, обнажая головы, когда шествие приближалось; на перекрестках группы федератов примыкали к нему, офицеры, пропуская вперед колесницы, салютовали им саблей. Но вот какой-то человек на церковных ступенях то ли забыл, то ли не захотел снять шляпу, и тут же гвардеец, подскочив к нему, резким ударом сбил ее с головы, так что она покатилась вниз по ступеням. Никто не засмеялся, не нарушил скорбной торжественности обстановки.

Часть колонны, где находилась Елизавета, влилась, как в воронку, в кладбищенские ворота, но расслышать речи над могилами было невозможно. Да, собственно, говорилось немного – в этот горестный миг даже признанным ораторам парижан изменило привычное красноречие. Она потом от Малона узнала, что сказал старик Делеклюз. Он просил не проливать слез над геройски павшими братьями, но поклясться продолжать их дело и спасти свободу, Коммуну, республику. И, оглядывая бескрайнее море народа, спросил, у кого еще повернется язык заявлять, что Коммуна – это кучка заговорщиков. И потребовал справедливости – для вдов и сирот, для великого города, взявшего в свои руки будущее человечества.

Невзирая на каменную усталость, несмотря на тяжелую горечь этого дня, Елизавета с кладбища отправилась в клуб. До Тампля добралась уже затемно.

Первое, что услыхала здесь, под гулкими сводами, была громкая ругань Аделаиды.

– Эти дуры, эти идиотки, эти подстилки буржуйские призывают нас разойтись по домам! – кричала она, размахивая газетой. – Какая наглость! Пусть сами прячутся в свои норы. У кого не грудь, а коровье вымя, пускай те последуют их примеру!

– Тебе что. А будь у тебя сын или муж, ты бы не так говорила, – пробовала возражать незнакомая Елизавете женщина.

– У меня там не муж, у меня там мужья! – распалялась Аделаида под общий смех. – Горе им, если струсят! А ты думаешь, если открыть ворота версальцам, ты своих мужиков под юбку попрячешь? Милосердия ждешь? Может, отбиваешь поклоны?

Жизнь бурлила под сводами церкви, та жизнь, с которой распрощался Флуранс, и тот мальчишка, пронзенный саблей, и все другие, кого в последний путь проводил сегодня Париж. Елизавете удалось наконец протиснуться к спорящим. Увидав ее, Аделаида хлопнула по газетному листу широкой ладонью:

– Читала этих писак?!

«Крик народа» – газета Жюля Валлеса. Получив ее в руки, Елизавета попыталась разобрать в сумраке текст: «Гражданки, мы шли в Версаль, мы хотели остановить пролитие крови… Нам не удалось выполнить задачу примирения… Мы вынуждены на время разойтись… Вернемся к нашим семьям или объединимся в отряды для обслуживания госпиталей… Будем поддерживать дух наших национальных гвардейцев и ухаживать за ранеными… Гражданки, наша попытка останется, как протест… Расстанемся же со словами: да здравствует республика! да здравствует Коммуна!..»

– Ну что скажешь? – наступала Аделаида.

– Скажу, что вижу противоречие: то ли расстанемся, то ли объединимся… Видно, они сами не знают, что делать.

– Уж не заодно ли ты с ними?! – заподозрила Аделаида.

– А ты сама, ты знаешь, что надо делать?

– Что надо делать? Защищать Коммуну и мстить за убитых! На бастионах, на баррикадах! Если нам не достанется ружей, мы вывернем булыжники из мостовой! Победить или умереть!

– Я тоже думаю так, – согласилась Елизавета. – Еще больше крови прольется, если народ будет опять побежден.

Все заговорили разом:

– Вот ты образованная. Объясни, почему газеты печатают письма каких-то матушек Ришар, дрожащих за своих великолепных балбесов? Почему не напечатают того, что говорит Аделаида, что думаем мы?

– А что она говорит? Про мужей да про вымя коровье?

– Чтобы напечатали ваши мысли, надо их записать!

– Вот ты ученая, ты и пиши!

– Сегодня напишешь, приноси сюда завтра! Обсудим, подпишем – и на заборы, на стены: знай парижанок!

Едва добравшись к себе в Батиньоль, она разложила на столе белый лист бумаги. Но не было сил. Поплыли перед глазами похоронные дроги, и застучали в ушах барабаны, и зашаркали тысячи ног по мостовой, а благородный рыцарь Флуранс все падал и падал, обливаясь кровью, с расколотым черепом, этим вместилищем храбрости, и энциклопедических знаний, и революционных иллюзий, – рядовой гражданин в республике равных, с которым ей уже не познакомиться ни-ко-гда. И она почти явственно ощущала бешеный, смертельный удар сабли – как топором по полену.

Она написала одно заглавие: «К гражданкам Парижа!» – и свалилась в постель.

Утром, не сварив даже чашки кофе, продолжила:

«Чужеземец ли предпринял опять нашествие на Францию? Нет, эти убийцы народа и свободы – французы… Наши враги – привилегированные существующего социального строя, все те, кто всегда жил нашим потом и жирел нашей нуждой… Мы хотим труда, но чтобы самим пользоваться его плодами. Не надо эксплуататоров, не надо хозяев… Труд и благосостояние для всех… жить и работать свободно или умереть в борьбе!.. Гражданки, настал решительный час! Надо покончить со старым миром!»

Дочь Интернационала, она не могла не сказать и о том, чего, быть может, желала сильнее всего – что поднимается не одна Франция – «даже Германия… потрясена и опалена дыханием революции… даже в России, едва гибнут защитники свободы, как на их место появляется новое поколение, готовое в свою очередь бороться и умереть за республику и социальное переустройство». Она не забыла об ирландских и польских борцах за свободу, и об испанских, и об итальянских. «Не указывает ли это постоянное столкновение между правящими классами и народом, что дерево свободы, целые века увлажняемое потоками крови, принесло наконец свои плоды?»

«Гражданки, примем решение объединиться, поможем нашему делу!.. К воротам Парижа, на баррикады, в предместья… – если негодяи, расстреливающие пленных и убивающие наших вождей, дадут залп по толпе безоружных женщин, тем лучше! И если оружие и штыки разобраны нашими братьями, у нас останутся еще булыжники с мостовой».

– А у тебя, оказывается, талант! – восхитилась Аделаида вечером, в клубе, когда Елизавета принесла свое произведение.

Почти все одобрили будущую афишу, хотя без поправок не обошлось.

– Вот там, где сказано: «Гражданки, решительный час!» – хорошо бы добавить: «Гражданки Парижа, потомки женщин Великой революции!»

– И вот тут, где «матери убедятся», – надо сказать, как они не хотят терять тех, кого любят, даже ради общего дела…

– И еще – надо собрание назначить: кто с нами заодно, завтра же пускай приходят сюда!

Голоса несогласных тонули в одобрительном гомоне.

– В конце концов, кому не нравится, те не подпишут!

– А фамилию? Где тут ставить?

– Может, просто подпишем: «Группа гражданок»?

На том сговорились. И еще решили сложиться по пять – десять сантимов, кто сколько может, на печатанье в типографии. Для работницы, получающей два франка в день, в особенности бездетной, это было вполне посильно. Отпечатать поручили Аделаиде с Елизаветой, тем более что она еще по дороге в клуб заскочила в редакцию «Сосиаль» и попросила в этом помочь.

Около полуночи обе посланницы от «группы гражданок» отправились в типографию на улице Круассан, где Анна Жаклар обещала их ждать. Расставаясь, условились с женщинами из разных кварталов рано утром встретиться на этом же месте, на улице Тампль, чтобы раздать отпечатанные афиши для расклейки по всему городу.

Анна действительно ждала их, и притом не одна. Вместе с нею их встретил могучего телосложения парень, вспыхнувший, точно деревенская девушка, когда Анна представляла его. Стеснительность не вязалась с богатырскою внешностью, зато имя соответствовало ей вполне.

– Геркулес, наборщик, – сказала Анна и протянула руку. – Так где же ваш текст?

– Я лучше продиктую, – сказала Лиза. – А то тут неразборчиво…

Геркулес встал за наборную кассу. Цвет лица у него не менялся, но руки, несмотря на размеры, летали над кассою быстро и ловко, и вот уже, легко подняв пудовую форму, он понес ее к машине, и та стала выбрасывать оттиск за оттиском, листок за листком. Трое женщин подхватывали и складывали эти остро пахнущие листки. По мере того как продвигалась работа, Геркулес почему-то мрачнел.

– Чем вы опечалены? – спросила его Лиза, когда кончили печатать.

– Вот уже женщин призывают к оружию, – недовольно пробурчал он, указывая на листки. – А я все тут… – И вдруг погрозил кулачищем. – Ну и покрошу же я их, когда наконец туда попаду!

Днем восьмого апреля парижане толпились у афиш, подписанных группой гражданок.

«…К оружию!.. Гражданки Парижа, потомки женщин Великой революции, настал решительный час… К воротам Парижа, на баррикады, в предместья… Победить или умереть!..»

А спустя три дня, когда воззвание появилось в газетах, к нему было добавлено приглашение на собрание в «Большое кафе наций», все на ту же улицу Тампль, возле клуба.

5

В эти дни город заговорил о Домбровском. Его назначили комендантом Парижского укрепленного района взамен Бержере. Бывшая, как обычно, в курсе всех новостей Андре Лео рассказывала, что этот польский эмигрант, командир повстанцев 63-го года, на днях явился в ратушу и предложил свои услуги. Новое назначение, понятно, обрадовало далеко не всех, многие высказывали недовольство смещением прежнего коменданта (в первую очередь он сам и верные ему батальоны). Однако Коммуна не могла простить злополучного похода, да и других неудач. Бои уже шли в Нейи, на расстоянии ружейного выстрела от крепостного вала Парижа.

И Андре Лео, и Анна связывали с новым генералом Коммуны большие надежды. Ведь первое, что он предпринял, было – контрнаступление! Увы, о том, как оно развивалось, приходили разноречивые вести, хотя Париж теперь слышал грохот не только версальских, но и своих семифунтовых пушек.

Даже Андре Лео терялась в догадках.

– Ничего невозможно понять, что там делается!

Она твердо решила побывать на месте событий, и Анна вызвалась ее сопровождать – где-то рядом с Домбровским сражался со своим легионом Жаклар, – Анна не могла подавить тревогу за мужа.

– Я отправлюсь с вами, – сказала Лиза.

Сообщить в Лондон достоверные сведения о военных событиях она считала своим долгом.

Омнибус остановился близ улицы Мариньи. Дальше надо было идти пешком – разумеется, при условии, если удастся преодолеть кордон национальных гвардейцев.

Ширь Елисейских полей была гнетуще пустынна. Заперты лавки, закрыты ставни; зато все ворота, согласно приказу, распахнуты настежь, чтобы никто не мог за ними укрыться.

Лишь у дверей аптеки волновались люди. Говорили, будто туда отнесли раненную осколком женщину. В самом деле, нет-нет да и слышался посвист снаряда. Дымки разрывов вспухали над Триумфальной аркой. У домов на тротуарах группами расположились гвардейцы, составив ружья в козлы. Кто лежал, кто прогуливался, кто играл в пробки.

Топот отряда по мостовой настиг трех спешащих женщин. Ружья на плече, котелки за спиною. Рядом с капитаном шагает молодая гражданка во фригийском колпаке, с револьвером за поясом.

Андре Лео, Анна Жаклар, Элиза пристроились в хвост отряда. Андре Лео не умолкает. Она все пытается рассказать своим спутницам о Домбровском, с которым знакома лично и надеется повидаться в Нейи. Гражданин этот уже несколько лет в Париже – побег из царской тюрьмы оказался удачен. Впрочем, наполеоновская империя готова была выдать беглеца, даже впутала его в покушение на Александра Второго… Республике Домбровский предложил создать польский легион для защиты Парижа, но его не послушали, так же как не послушали после 18 марта, когда он сразу же призывал атаковать Версаль…

– Кстати, так же как и Жаклар! – добавляет Анна.

Увы, Лиза не успевает сообщить спутницам, что о том же настойчиво говорил в Лондоне доктор Маркс – «промедление смерти подобно!», – близ Триумфальной арки разговоры прерываются криком сержанта.

– Берегись! – кричит он под свист снаряда.

Гремя штыками и котелками, отряд дружно бросается на мостовую. От взрыва вылетает из углового дома дверь, а сверху из распахнувшихся окон сыплются разбитые стекла. Отряхиваясь, Лиза, Анна и Андре Лео вместе с отрядом пересекают площадь Звезды. Пустынна и площадь. У Лизы же перед глазами она совершенно иная, затопленная толпою – как это было второго вечером, когда батальоны уходили в поход на Версаль под бой барабанов и без патронов, уверенные, что идут брататься… Многих в самом деле ожидало братание – увы, не с солдатами, со смертью.

Впрочем, и сегодня площадь обезлюдела только на первый взгляд. Под сводом Триумфальной арки, как под навесом, по-прежнему, как тогда, толпятся любопытные – парижане остаются парижанами! Оборачиваясь, Лиза видит, что барельефы арки, в особенности обращенные к той стороне, куда направляются она и ее спутницы, и отряд, за которым они шагают, – выщерблены, повреждены. Даже не обязательно останавливаться, чтобы это заметить.

Улица Великой Армии, ведущая от арки к воротам Майо, к Нейи, в которую тогда, в тот вечер, как в воронку, втягивало браво шагавшие батальоны, вся усыпана осколками бомб, которые не успели подобрать вездесущие мальчишки, кусками стекла, обломками черепицы, ветвями деревьев. Пробитые стены домов, в особенности обращенные к западу, напоминают швейцарский сыр. От станции Большого Пояса, как называют парижане окружную железную дорогу, остались одни развалины. Навстречу то и дело проносят носилки. Из-под пологов высовываются окровавленные края тюфяков.

Такие носилки – с задернутым пологом – стояли на тротуаре и возле очередного кордона гвардейцев. Немолодой сержант, посмотрев бумаги Андре Лео и объяснив дорогу к штабу, проговорил на прощанье:

– Позволю себе посоветовать гражданкам. Прежде чем отправляться туда, загляните за этот полог.

Андре Лео решительно отдернула холщевые занавески – и отпрянула в сторону. За мгновение, пока края занавесок еще не сомкнулись, Лиза успела разглядеть из-за ее спины словно бы опрокинутую икону богоматери – распластанное на тюфяке тело женщины с ребенком… с тельцем ребенка на груди… Мгновение ужаса не заставило, однако, на пороге цели отступить от задуманного.

Возле штаба Домбровского прямо на тротуаре расположился отряд пропыленных, небритых, ожесточенно жующих гвардейцев. Их лейтенант оказался знакомым Андре Лео.

– Мы три дня провели в беспрерывном бою, – говорил он со злостью, жадно запивая куски мяса вином, – и ничего не имели во рту, кроме хлеба и сала!

И все-таки даже у оголодавших гвардейцев настроение было явно приподнятое, потому что в эти три дня они не столько отбивались от красноштанников, сколько били их. О событиях этих дней Андре Лео и ее спутницам поведали в штабе. Там, в ожидании Домбровского, они провели несколько часов. Андре Лео непременно хотела поговорить с ним самим.

Домбровский с Жакларом возвратились в штаб вместе, сопровождаемые еще несколькими офицерами. Появление Жаклара обрадовало не только Анну. Без него ничего из этой встречи не получилось бы.

Едва кивнув на приветствия, быстрый и решительный Домбровский тут же потребовал удалить женщин с аванпостов и больше не пропускать их сюда.

Андре Лео не могла, разумеется, смолчать.

– Мы вас уважаем, генерал Домбровский! Но знаете ли вы, что в Париже без женщин не было бы революции?!

И она объяснила ему то, что привыкла объяснять с трибуны парижанам и парижанкам – о 18 марта, гвардейцах, проспавших свои пушки, и о женщинах Монмартра, отбивших их у солдат, о непоследовательности революционеров и о революции без ограничений для женщин.

Домбровский, бледный от усталости и нетерпения, оставался вежлив, но непреклонен, и тогда Лиза хладнокровно заметила ему, что, будь у него в батальонах хотя бы достаточно маркитанток, гвардейцам не пришлось бы, наверно, сражаться с подведенными от голода животами.

Он внимательно посмотрел на нее, кивнул и… предложил приступить к делу немедля, так что ее от этой стремительности взяла оторопь, а ответила за нее Анна, сказав, что волонтерок и среди парижанок довольно, а вот именно Лиза как раз ненадолго в Париже.

– Мы, – заявила она, – готовы ухаживать за ранеными, Виктор подтвердит вам, он сам говорил об этом.

Жаклар действительно подтвердил, что на укреплениях и аванпостах могли бы с успехом действовать перевязочные отряды – в каждом один или два хирурга, и при них санитарки…

– Понятно, – добавил Жаклар, – если найдутся хирурги, свободные от предрассудков.

Как бывший студент-медик, он себе хорошо представлял эту касту.

– Несколько женщин уже сдали экзамены при Медицинской школе! – воскликнула Андре Лео. – Раз у них хватило смелости овладеть этими вратами знаний, она не изменит им на службе гуманности и революции!

– Еще есть акушерки, – добавила Анна.

А Лиза сказала:

– Боюсь, гражданин Домбровский, вам неизбежно придется командовать и женскими ротами, поскольку на улицах Парижа развешен призыв женщин к оружию.

– Я не желал бы дожить до этого! – с солдатскою прямотой отчеканил генерал Коммуны и после краткой паузы спросил: – А вы, гражданка, прошу прощения, не из России?

– Неужели меня выдает акцент?

– И, должно быть, поклонница Чернышевского?

– Да… – она снова оказалась в некоторой растерянности, этот человек своей быстротой опять ставил ее в тупик. – А откуда вы знаете?

Кажется, первый раз за все время он усмехнулся:

– Догадаться, право, нетрудно.

И продолжил на чистом русском:

– Мне не раз доводилось слышать Николая Гавриловича еще в Петербурге.

– Вы знакомы с Николаем Гавриловичем Чернышевским?!

– Но что же в этом такого необыкновенного, сударыня?

– И вы петербуржец?!

– Никоим образом… но там учился – и бывал на собраниях, где Николай Гаврилович выступал.

Этот неожиданный разговор о Чернышевском под обстрелом версальских пушек в предместье Парижа прервала Андре Лео, не понявшая по-русски ни слова и требовавшая перевода.

Извинившись, Лиза перешла опять на французский.

– Странно в таком случае, месье, встретить в вас гонителя женщин.

– Напротив, мадам, я выказываю им свое уважение, оберегая от кровавого ремесла. Война, увы, есть война!

– Это не просто война, это – революция!

Вовлечь себя в новые споры он не позволил.

– Она, к сожалению, не оставляет лишней минуты для столь приятной беседы, – сказал любезно. – Если позволите, я попрошу Жаклара проводить вас.

– Один лишь вопрос, гражданин, – попросила Андре Лео. – Для газеты «Сосиаль». Как вы оцениваете военное положение Парижа?

– У нас один способ обороны, – ответил он. – Это нападение!

И со словами «Салют и братство!» скрылся за дверью штаба.

На обратном пути к воротам Майо Андре Лео уговорила Жаклара свернуть к большой баррикаде неподалеку от штаба, на улицу Перонне. Говорили опять о Домбровском, только рассказчик сменился. Теперь эту роль взял на себя Виктор Жаклар, Андре Лео не противилась.

Окончив в Петербурге Академию генерального штаба, молодой офицер получил назначение в Варшаву. А там возглавил тайную подготовку к восстанию и разработал его план. Однако был схвачен еще до того, как восстание началось. И получил – уже после разгрома – пятнадцать лет каторги, но бежал по дороге в Сибирь и в конце концов объявился в Париже…

– Так он, наверно, должен быть хорошим знакомым нашего Антона Трусова! – заметила Лиза Анне.

Жаклар не дал себя перебить:

– Не знаю, о Трусове ничего сказать не могу… А вот что знаком был Домбровский не только с вашим уважаемым Чернышевским, но и с самим царем Николаем, – об этом своими ушами от него слышал! Когда царь посетил их Кадетский корпус, то в беседе с воспитанниками так умилился толковым ответам и выправке маленького Ярослава, что подхватил его на руки – и тут же бросил, услыхав, что кадетик из поляков, шляхтич…

– Коммуна отнеслась к нему по-другому! – воскликнула Андре Лео. – До вас уже дошло обращение о Домбровском? Коммуна назвала его солдатом Всемирной республики!

К баррикаде Перонне подошли в минуту затишья. Обстрел прекратился. Жаклар невольно переменил тему, вспомнив забавную историю о каком-то огороднике из Нейи, попавшем между двух огней и буквально телом своим хотевшем прикрыть разбитые пальбою с обеих сторон парники.

– Жак-Простак, – сказала на это Андре Лео, – всегда на стороне того, кто дороже заплатит на рынке!

Но тут настала очередь Анны встретить знакомых гвардейцев – рабочих типографии на улице Круассан, где печаталась «Сосиаль». Конечно, Андре Лео их знала не хуже, просто первой их заметила Анна. Несмотря на затишье, лица были мрачны. И причина этого разъяснилась тотчас же. Анна только спросила, почему не видно среди них Геркулеса, пояснив Лизе, что могучий наборщик наконец-таки добился своего и отправился на позиции. Увы, оказалось, парню не суждено было долго воевать. Только что перед их приходом его унесли на носилках, получил осколок в живот.

– Ранен?

– Убит!.. – покачал головою гвардеец.

А его товарищ добавил:

– Хороший был парень. Но уж больно большой. Нести его было не так-то легко, поверьте, гражданка!

12 апреля Андре Лео писала в «Сосиаль»:

«Я видела у ворот Майо батальон, который провел три дня в непрерывных боях вне городских укреплений; он не имел другой пищи, кроме хлеба и сырого сала… Разве не обидно, что храбрецы, героизм которых возбуждает в нас восхищение и которые имеют право рассчитывать на самую горячую благодарность с нашей стороны, в двух шагах от нас терпят нужду во всем необходимом?.. Наши женщины исполнены энтузиазма. Большинство из них страдает от бездействия. Им недостает только организации.

Пусть же генерал Клюзере немедленно откроет запись в трех бюро: вооруженного действия, помощи раненым, походных кухонь. Женщины толпами повалят туда, счастливые, что могут использовать святой огонь, которым горят их сердца…»