Текст книги "Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ох, и худо пришлось нам с Сашкой! Вот уж никогда бы не подумал, что будущие учителя – такой ехидный народ. Насмешки и шутки со всех сторон посыпались на наши бедные головы. А на чьи еще? Миша улизнул потихоньку, какой был студентам смысл потешаться над ним заочно? Правда, оставался еще доктор Ватсон – Гадалкин, но тот хитер мужик! Стоило только кому-нибудь пальнуть по нему острым словцом, как он тотчас же принимался хохотать громче всех и этим сразу отбивал всякую охоту шутить над собой.

Мы с Сашкой так не могли. Я начинал горячиться, что-то опровергать, что-то доказывать. У Сашки было больше выдержки, но и его не хватало надолго. Под градом насмешек он сначала пыхтел молча, а потом его прорывало, и мы начинали отбиваться на пару. Мы злились, а они смеялись. И чем больше мы злились, тем громче звучал смех, тем острее становились шутки. Даже песню про нас студенты сочинили и распевали ее на раскопках:

 
Но мы упрямы,
Ах, как мы упрямы!
За Мишей ходим
Тенью с двух сторон…
 

В конце концов допекли нас. Мы сбежали с раскопок на речку. Сидели спина к спине на горячем, нагретом солнцем камне – песок был еще влажный после ночной грозы – и перемалывали горькую обиду.

– Мы для них же, а они… Вот найдем золотую гривну, тогда узнают…

– Ладно! – остановил Сашка мое жалобное пение.

– Что – ладно? – не понял я.

– Довольно уже о золотой гривне. Надоело!

– Вот правильно! – подхватил я. – Что у нас, дел других нет? А золотая гривна…

– Давай так, – снова перебил меня Сашка. – Кто скажет «золотая гривна» – платит десять копеек.

– Давай!

– И на них купим леденцов…

Конечно, первым вляпался я. Потом Сашка. Потом снова я, два раза подряд.

– Айда в сельмаг за леденцами, – предложил я и побежал первый.

Я чувствовал, что если останусь здесь, на берегу, то продую Сашке все свои капиталы.

Добраться до сельмага было не так-то просто. Все дороги в деревне за ночь превратились в непроходимую трясину. Ноги с противным чавканьем увязали в жирной грязи.

Мы пошли берегом речки – здесь хоть был песок, не глина. Выскочили на мост, а оттуда до сельмага уже рукой подать.

Накупили леденцов целую кучу и присели сосать на ступеньках клуба.

Во всех концах деревни, как шмели, гудели автомашины. Некоторые с трудом, метр за метром, двигались по разжиженной глине. Другие, натужно воя, пытались выбраться со скользких обочин, куда их стянуло, на середину дороги. Были и безнадежно застрявшие. Шоферы бросили их, наверное, еще ночью, и они, как старые усталые лошади, понуро дремали посреди луж.

Откуда-то с криком выскочил отряд пацанов. Впереди Митяй, весь обляпанный грязью, от босых пят до рыжих косм.

– Есть! Еще одна! Еще одна! – радостно заплясал он.

Чему он так обрадовался?.. Машина, груженная лесом, тщетно пыталась вылезть из ямы, куда она попала задним колесом.

– Дяденька! Сядь! – упрашивал рыжий Митяй шофера. – Сядь, ну что тебе стоит?

 
Сядешь в грязь,
будешь князь!
Сядешь в грязь,
будешь князь! —
 

завопил, заплясал весь пацанский отряд.

Машина будто только этого и ждала. Она скользнула по глине, развернулась передом и медленно съехала в яму теперь уже напрочно, обоими задними колесами.

– Ура! – закричал рыжий Митяй. – Ура! Восемь – шесть.

Шофер сплюнул, ругнулся, погрозил ему кулаком. Но Митяй со своими пацанами уже несся дальше, в нашу сторону.

– Митяй! – окликнул его Сашка. – Леденцов хочешь?

– А есть?

Митяй подбежал к нам, широко раскрыл рот:

– Бросай!

Сашка кинул несколько леденцов. Они захрустели в крепких зубах Митяя.

– Еще! – потребовал Митяй и снова раскрыл рот.

– Умник! Ты так быстро все сгрызешь.

– Не бойся, сосать буду.

Митяй присел рядом с нами, измарав глиной клубные ступеньки.

– Запашистые. – Он чмокал губами, разворачивая во рту леденец. – По рубль двадцать брали?

Я кивнул.

– Эх, лопухи! Надо было по восемьдесят. Их знаешь сколько на гривенник!

Вдруг лоб у Митяя сморщился, он перестал чмокать.

– Уж не вы ли, гады, милиции наябедничали? – спросил он. – А теперь леденцами откупаетесь?

Я посмотрел на Сашку, Сашка на меня. «Молчи!» – прочитал я предостережение в его глазах.

– Милиции? – Сашка сделал удивленное лицо.

– Ну, лейтенанту тому, из Больших Катков.

Мы снова переглянулись.

– Нет…

– А чего он тогда ко мне с ягодами пристал? – И видя, что мы никак не поймем, о чем он, пояснил: – Как начал на меня жать! «За ягодами ходишь? А вчера ходил? А позавчера? Куда ходил? В круглом колке был? Кто с тобой ходил? Кого еще в колке встретил?» И глядит на меня так, будто я все вру.

– Зачем ему? – спросил я.

– Так он и скажет!

– Может, там ягоды собирать нельзя?

– Вот еще! Сто лет собирал – и вдруг нельзя.

– Нет, не то. Он бы тогда предупредил: не собирай больше, оштрафую, – сказал Сашка. – Тут совсем другое.

– А не с золотой ли… – начал я, но спохватился в последний миг и захлопнул рот. Следующее слово опять обошлось бы мне в десять копеек.

– Митька! Митька! – загалдели пацаны на другой стороне улицы.

– Сейчас!.. Дай для них, а?

Я оторвал кусочек бумажки от пакетика, отсыпал немного леденцов.

– Айда с нами! – предложил Митяй, бережно принимая дар в измаранные руки. – Мы замостье, самое малое, на пять машин обставим. Вон одна барахтается за пекарней – ни за что не вылезет! И еще у въезда в деревню ловушка – высший сорт. Пойдет «Волга» или там «Москвич»– вбухается, будь здоров!

Мы тоже включились в игру. Интересно, я даже не думал! Носимся по лужам, брызги в стороны, орем, во все горло: «Сядешь в грязь, будешь князь…».

Шоферы злятся, ругаются – и все. Они же в тяжелых сапогах. Сделают шаг в нашу сторону, а мы за это время десять. Только мне пришлось кеды снять и запрятать под крыльцо клуба. Ноги в них скользят, того гляди растянешься на мокрой глине. А босиком носись сколько влезет!

Рыжий Митяй точно предвидел – у него большой опыт. Машина за пекарней гудела, гудела, наверное, целых получаса, а все равно сдалась – бензин кончился.

Теперь мы уже вели со счетом девять – шесть. Но недолго. Со стороны моста прибежал наш разведчик, встревоженный такой, и доложил, что у них там еще две машины застряли. Одна даже с прицепом, ее могут за две посчитать; во всяком случае, придется с ними поспорить. Так что если мы хотим победить наверняка, то еще одна застрявшая машина нужна нам как воздух.

А солнышко все теплее, земля обсыхает понемногу, шансов на машину становится все меньше и меньше. Надежда только на ту ловушку, у въезда в деревню, о которой говорил Митяй.

Мы все туда. Да, ничего, ямочка подходящая. И вся покрыта водой, так что сразу ее и не разглядишь.

Залезли в яму, покопали руками немного, сделали края пообрывистей, чтобы уж если влезет, то наверняка.

И только кончили – какое счастье! – со стороны Больших Катков мчит светлая легковушка.

– С дороги! – скомандовал рыжий Митяй.

Мы врассыпную, залегли в траве за канавой, как будто партизанская засада.

Легковушка все ближе, ближе. Ну, миленькая, ну, хорошенькая, к середине, к середине держись поближе!

Бац! Есть!

Мы сразу выскочили, заорали, запрыгали от радости. Шофер вылез, женщина в белом халате, толкают свою «Волгу». Где там! Только измарались. И белый халат уже совсем не белый – ха-ха!

И вдруг шофер как крикнет… Нет, он не крикнул, он просто покачал головой и сказал не очень громко. Но нам всем показалось, что крикнул:

– Эх, дурачье! Человек помирает, а им хиханьки-хаханьки!

И только сейчас мы увидели, что это не просто «Волга», а машина скорой помощи. И женщина в белом халате, который уже больше не белый, не просто женщина, а врач…

Первым опомнился Сашка, бросился к машине. За ним я. А рыжий Митяй стал орать на своих:

– Колька! Чего палец в нос вставил? Дуй домой за лопатой тебе всех ближе. Витька! Сенька! Айда на поле за соломой…

Минут двадцать ковырялись – вот какую мы добрую яму нарыли! Потом все-таки «Скорая помощь» выскочила, пошла. Мы бежали за ней через всю деревню – вдруг еще где сядет? И за мост побежали, туда, где уже территория противника.

Но больше она нигде не села и, выбравшись из деревни, быстро покатила по гравийной дороге на Лобиху – там ждал больной.

А мы собрались все вместе – наш отряд и замостинские ребята, и стали спорить, кто победил; они нам «Скорую помощь» засчитывать не хотели, а мы им прицеп. Так мы, наверное, проспорили бы до вечера и разошлись ни с чем, потому что дорога основательно подсохла и на новые машины рассчитывать было нечего. Но Сашка сказал:

– Знаете что, давайте теперь считать наоборот.

Мы все пораскрывали рты:

– Как это – наоборот?

– А вот так. Кто больше машин из грязи вытащит, тот и победит.

И опять мы понеслись по грязной дороге.

– Дяденька! Дайте подсобим!.. Дяденька, мы сейчас доски принесем… Может, подтолкнуть надо?

Шоферы пожимали плечами, шоферы удивлялись, шоферы ничего не понимали.

Шоферы не знали, что раньше здесь играли в одну игру, а теперь совсем в другую.

Здорово Сашка придумал!

И все-таки победили не мы – замостинцы. Не потому, что мы меньше старались. Просто, на их стороне оказалось на одну застрявшую машину больше, если считать с прицепом. А у нас для победы просто не хватило машин. Хоть возьми и еще раз устрой ловушку в той яме, у въезда!

Но это уже было бы нечестно.

После обеда Сашка ходил на почту, отправлял своей маме очередное бустрофедонское письмо. А я ждал его у Чертова кургана. Волк теперь уже на меня не лаял, только вилял хвостом, как заводной, и облизывался, ожидая подачки.

– Обожди, мясо у Сашки, – сказал я ему, и он понял, стал ждать, не переставая облизываться, никуда не отходил.

Сашка вернулся, и мы стали поочередно бросать Волку кусочки.

– Он уже совсем наш, – сказал Сашка. – Завтра хлеб принесу, жаль на него такое хорошее мясо тратить.

– А ты попроси у тети Маруси похуже.

Он покосился на меня:

– Ага, попроси! Думаешь, она даст?..

Идти на раскопки не хотелось – опять студенты начнут донимать нас за вчерашнее. Мы присели у телеграфного столба, недалеко от Чертова кургана. По степи гулял резвый ветерок, и провода непрерывно гудели. Приложишь ухо к столбу – и слушай их длиннющую песню, без конца, без начала.

– Азбуку Морзе знаешь? – спросил вдруг Сашка.

– Нет. А что?

– Вот если бы знал, мог бы послушать, что сейчас передают по проводам.

Я рассмеялся:

– Выдумывай! Их без всякой азбуки Морзе передают, прямо буквами.

– В Большие Катки – да. А сюда морзянкой. И потом перепечатывают, на обыкновенной пишущей машинке.

– И ты слышишь – ха-ха!

– Не веришь? – Сашка приложил ухо к столбу и стал говорить, отрывисто, с паузами, словно он и в самом деле к чему-то прислушивался: – Папе… сделана… операция… Постели… дежурный… врач… Целую… Лена. Не веришь? Вот еще. Малые… Катки… Директору… совхоза… Срочно… шлите… отчет… форме… восемь… Катуков.

Сашка все это проделывал так здорово, что если бы я не знал его, то, честное слово, обязательно поверил бы.

– О, смотри-ка! – воскликнул он, не отнимая уха от столба. – Тебе телеграмма!

– Ну-ка! – я смеялся.

– Задержано… доставкой… Малые… Катки… Археологическая… экспедиция… Кубареву… Толи… Так и передали по телеграфу: Толи. Буква и. Точка, точка. А е – только одна точка.

– Давай, давай!

– Сыночек… наш… поздравляем… днем… рождения… Расти… большой… сильный… умный… добрый… Целуем… обнимаем… Мама… папа… Катюша…

Улыбка сползла у меня с лица:

– К-какое сегодня число?

– Семнадцатое.

Я облизал пересохшие губы.

– Ой, у меня же шестнадцатого день рождения! Вчера!

– Вот! – торжествовал Сашка. – А ты не верил.

Но меня заботила не его выдуманная телеграмма. У нас в лагере празднуют все дни рождения, покупают коллективные подарки именинникам. Ничего особенного, духи девушкам, перочинный нож ребятам, еще плитка шоколада, но все-таки. А я сам забыл, никому не сказал. И теперь уж, конечно, никакого подарка не будет.

– Золотая гривна, – сказал вдруг Сашка.

Я встрепенулся:

– Ага! Плати десять копеек!

– Золотая гривна. – Он улыбался. – Золотая гривна.

– Двадцать! – закричал я. – Тридцать!

– Все. Больше у меня нет. – Сашка встал. – Пойдем, купим тебе на тридцать копеек конфет.

Так я получил от Сашки подарок к своим вчерашним именинам.

А вечером, когда я вернулся в лагерь, меня там ждал сюрприз.

– Опять тебе! – Дядя Володя подал телеграмму. – Придется штатную секретаршу заводить и сейф для секретных бумаг.

Я распечатал и прочитал:

«Задержано доставкой. Малые Катки. Археологическая экспедиция. Кубареву Толи. Сыночек наш! Поздравляем днем рождения. Расти большой, сильный, умный, добрый. Целуем, обнимаем. Папа, мама, Катюша».

Я чуть не упал.

– Значит, Сашка в самом деле слышал в столбе, – произнес я растерянно вслух. – Даже «Толи».

– Что за столб, в котором все слышно? – спросил дядя Володя. – Какое-нибудь новое Сашкино изобретение?

– Нет, нет! Я знаю! Он прочитал на почте. Конечно, он же ходил на почту и там видел телеграмму. Ну, Сашка! Ну, Сашка!

Я хохотал, а дядя Володя, ничего не понимая, смотрел на меня с изумлением. И от этого хохоталось еще сильней.

А подарок ко дню рождения я все-таки получил – как они только успели? Мне торжественно вручили за ужином. Даже не один, а целых три: электрический фонарик-жучок – с гарантией на сто пятьдесят часов, красивую расческу с оленьей головой на одном конце и большую плитку шоколада из наших аварийных запасов. Четверть плитки я съел сам, четверть оставил на завтра для Сашки, а половину разделил на маленькие кусочки и раздал всем студентам. Они ели и нахваливали.

Потом я устроился в спальном мешке, причесался новой расческой и стал светить своим жучком. Светил долго-долго, даже надоело. А посмотрел на дяди-Володины часы, – они висели на гвоздике, вбитом в палку, – всего пятнадцать минут прошло. Значит, еще сто сорок девять часов и сорок пять минут гарантии осталось.

Хороший подарок!

***

Я проснулся на рассвете оттого, что неудобно было лежать. Повернулся на бок, на другой – все равно неудобно. Как будто подо мной камень.

Пошарил рукой в спальном мешке и вытащил свой фонарик-жучок. Я испугался: целую ночь на нем проспал, не раздавил ли?

Рядом негромко посапывал дядя Володя. Чтобы не будить его, я вылез из палатки и, слегка постукивая зубами от утренней прохлады, несколько раз нажал ручку фонарика.

Он весело завизжал, нить в глазке-лампочке сразу стала ярко-красной.

Зря волновался, в порядке!

Солнце еще только встало. Косые лучи, розоватые и неяркие, лежали на траве вперемежку с длинными тенями от тополиных стволов, и поляна, где стоял наш лагерь, выглядела полосатой и разноцветной, похожей на огромный матрац. Было тихо-тихо, как на футбольном стадионе, когда бьют одиннадцатиметровку. Даже птахи потрескивали вполсилы, словно понимали, что еще не настало время запускать свои трещотки на полную мощь.

Я зевнул, сделал руками несколько резких движений, чтобы стряхнуть подобравшийся вплотную холод. И вздрогнул от неожиданности, случайно зацепив взглядом две человеческие фигуры.

Это были Слава и Рита. Они сидели на неудобной скамье из круглых жердей, тоже полосатой от чередовавшихся полос теней и света, держались за руки и смотрели друг другу в глаза. Меня они не видели.

Я нарочно потоптался у палатки, чтобы они обратили на меня внимание, наступил на сухой сучок. Ничего!

– Доброе утро, – сказал я громко.

Слава повернулся ко мне. Он улыбался, но не ехидно, как обычно, а блаженно и бессмысленно. Точно так же улыбалась Катька несколько лет назад, когда лежала в коляске, дрыгая голыми ножками, а я показывал ей на потолке разные смешные диафильмы.

– Доброе утро, – повторил я.

– Чудное! – отозвался он. – Правда, Рита?

– Чудесное утро! – Рита так и не взглянула в мою сторону.

– Иди сюда, Толя! – поманил Слава пальцем.

Я подошел.

– Ну?

– Ты хороший парень! – он взял меня за плечо свободной рукой – другую держала Рита. – И Сашок твой тоже. Правда, Рита, они ребята что надо?

– Прелесть!

– Я знаю, вы совсем не спали! – догадался я.

– У нас большое событие, Толик.

Они опять уставились друг на друга, словно играли в гляделки.

А если гипноз? Если их кто-нибудь загипнотизировал?.. Я попятился назад и юркнул в палатку.

– Дядя Володя!

– А? Что? – Он моментально сел.

– Там Слава и Рита. Они всю ночь не спали. По-моему, их загипнотизировали.

– Чепуха какая! Из-за этого будить…

– У них что-то случилось, честное пионерское! Слава мне сам сказал.

– Да?

Дядя Володя задрал к потолку свои длинные волосатые ноги, ловко, одним махом, сунул их в брюки и выбрался по-пластунски из палатки. Я следил сквозь щель, как он подошел к Славе и Рите, как заговорил с ними. Они отвечали, улыбаясь все так же бессмысленно, как грудняшки. Потом дядя Володя почему-то пожал им руки, а Риту еще и поцеловал в лоб.

Тут я уже сообразил в чем дело, и когда дядя Володя вернулся в палатку, сказал хитренько:

– А я знаю, что у них случилось.

– Ну, что? – дядя Володя улыбался тоже чуточку по-детски, словно от них заразился.

– Они вышли замуж.

– Еще нет, но решили пожениться.

– У-у-у, – протянул я разочарованно. – Чепуха какая! Из-за этого целую ночь не спать.

– Не передразнивай старших! – Дядя Володя дал мне легкого пинка, в шутку, конечно. – Вот будешь сам жениться, тогда узнаешь, какая чепуха.

– А я, может, никогда не женюсь, – сказал я. – Я, может, целиком и без остатка посвящу себя какой-нибудь науке… Не верите? Хотите – поспорим?

Дядя Володя смеялся:

– Опять «американку»? Смотри, снова продуешь…

***

Во время завтрака дядя Володя вдруг встал, откашлялся:

– Внимание! Важное сообщение…

И объявил о предстоящей женитьбе Славы и Риты.

Какой тут поднялся шум! Все бросились их поздравлять, обнимать, чуть не опрокинули наш шаткий стол. Кто-то, кажется Гадалкин, крикнул: «Горько!», и сразу все принялись колотить ложками по своим алюминиевым мискам и скандировать:

– Горь-ко! Горь-ко!

Дядя Володя жестом потребовал тишины:

– Как старший, разъясняю: «горько» кричат только на свадьбе. Так что Слава и Рита вовсе не обязаны целоваться. Дело совершенно добровольное.

Но они все-таки поцеловались. И все им аплодировали, словно они целовались не взаправду, а на сцене.

Потом вспомнили, что оба – жених и невеста – сегодня дежурные по кухне. Гадалкин закричал:

– Товарищи, как хотите, а их и близко нельзя подпускать к пище. Товарищи, это опасный шаг! Товарищи, подумайте! Лично я заявляю решительный протест на самом высшем уровне.

И студенты пошли изощряться:

– Правильно! Насыплют горчицы в компот.

– Или сахара в перловую кашу.

– Или перца в чай.

– А уж что пересолят – точно!

Дядя Володя сказал:

– Ладно, дадим им внеочередной однодневный отпуск для устройства семейных дел. А дежурит пусть следующая пара. – И скомандовал: – Шагом марш, пока мы не передумали!

И Слава с Ритой пошли из лагеря куда глаза глядят, счастливые, взявшись за ручки, как добропорядочные детки старшего ясельного возраста.

– Так кто же все-таки сегодня дежурные? – спросил дядя Володя, проводив их взглядом.

– Я, – поднялась Вера.

– И я, – буркнул недовольно Боря.

Я его очень хорошо понимал. Не слишком приятно возиться с печкой, таскать воду. Да еще в такое время, когда на раскопках добывают один горшок за другим: последние дни студенты открыли богатое месторождение горшков; весь наш объемистый сундук уже набит ими доверху, да еще не меньше десятка самых пузатых сгрудились рядом, защищенные от дождя и солнца листами фанеры.

А вот какое значение для задуманного нами великого дела имело это Борино дежурство, я тогда еще не понимал. Но примчался Сашка, мгновенно все сообразил и мне тоже раскрыл глаза:

– Сегодня ночью роем Чертов курган.

– А как же Боря? – спросил я озадаченно. – Я же еще с ним не говорил.

– Вот сейчас и поговорим. Самый удобный случай, понимаешь?

Все ушли на раскопки, кроме дежурных. Остались в лагере и мы с Сашкой. Для начала, чтобы создать подходящие условия, притащили несколько ведер воды, помогли дежурным мыть посуду. Сашка рассказывал о каких-то мальчиках из какого-то соседнего села, которые самостоятельно разрыли курган и обнаружили там бог знает какие археологические ценности. Он сочинял вдохновенно, на ходу, и я только диву давался, как складно у него все получается.

Козлик шумно восторгалась, переспрашивала, интересовалась подробностями, их Сашка тут же выдумывал в нужном количестве. Но Борю Сашкины сказки, казалось, совершенно не трогали. Он молча водил тряпкой по кружкам и загадочно помаргивал своими белесыми ресницами.

Потом Козлик ушла в магазин за солью, а Боря сел чистить картошку. Делал он это ну просто как настоящий мастер. Длинные тонкие ленты самотеком струились из-под его ножа и не прерывались до тех пор, пока беленькие чистенькие картофелины, булькая, не ныряли в кастрюлю с водой.

Боря сидел на камне, широко расставив ноги, а мы, подперев головы руками, живописно лежали у его ног. Сашка увлеченно излагал свою новейшую теорию землетрясений. У него получалось, что Земля чувствует. Когда люди зарываются слишком глубоко в ее поверхность, она вздрагивает от боли. Так происходят землетрясения.

Я деланно, смеялся:

– Ха-ха-ха!.. Слышишь, Боря, что он говорит! Значит, Земля – не планета, а живое существо.

Сашка так же деланно горячился:

– А роман Станислава Лема «Солярис»? Помнишь, Боря? Там космонавты открыли планету, окруженную океаном, а потом оказалось, что это не океан, а живой мозг.

– Что он говорит, что он говорит, слышишь, Боря?

– Сразу видно: Толька не читал «Солярис», правда, Боря?

Боря не отвечал ни мне, ни Сашке, продолжал невозмутимо чистить картошку. И если бы не внимательные взгляды, которые он иногда бросал на нас из-под опущенных век, можно было подумать, что он совсем не слушает и думает о чем-то своем.

Наконец, отчаявшись, мы решили отказаться от всяких обходных маневров и повести разговор впрямую.

– Слушай, Боря, – начал я вкрадчиво, – есть одно тайное дело. Дай слово, что никому не скажешь.

Серая лента картофельной шкурки на мгновение застыла над ножом.

– Опять золотая гривна? – спросил Боря.

– Нет! – дружно замахали мы руками. – Нет, нет! Совсем другое.

Шкурка снова поползла с картофелины.

– Ну? – Боря поднял голову, и в его маленьких глазах я прочитал любопытство. Ага! Наконец-то!

– А, умник! Сначала дай слово.

– Ну, берите.

Я вопросительно посмотрел на Сашку. Можно ли странное, будничное «берите» считать честным словом? Решили: ладно, считаем, будь что будет!

Сашка изложил Боре весь наш план, ничего не утаил. Даже наоборот, немножко прибавил. Будто его дядя, когда был еще пацаном, рыл Чертов курган и нашел там уйму золота.

И чуть все не испортил.

– Зачем тогда рыть, если он уже нашел? – спросил Боря.

Сашка выкрутился мгновенно:

– А я еще не сказал, что потом было. Потом он испугался и снова зарыл.

Боря кончил чистить картошку. Поднял кастрюлю, отнес ее к очагу.

– Очистки – туда! – он ткнул пальцем в сторону ямы.

Мы аккуратно собрали картофельные шкурки, все до единой, бросили в яму. Боря раздувал огонь в печке. Мы опустились рядом с ним на колени и тоже принялись дуть. Наконец пламя охватило сучья и стало их пожирать.

– Фу!

Боря встал. Мы тоже.

– Ну? – сказал Сашка, пытаясь заглянуть ему в глаза.

– Ну? – сказал я.

Боря почесал нос.

– Как студент четвертого курса педагогического института я должен немедленно сообщить о вашей авантюрной затее Владимиру Антоновичу.

Я испугался:

– Ты же дал слово!

Сашка сказал хмуро:

– Это нечестно.

– И совсем непедагогично! – добавил я в отчаянии.

Боря уставился на меня своими свинцовыми глазками. Впрочем, свинец в них начинал плавиться; я ясно различал золотистые точки.

– Почему непедагогично?

– Педагог не должен обманывать маленьких.

– А как педагогично?

– Уж лучше попытаться нас отговорить.

– А получится?

– Нет. – Меня подбадривали веселые золотистые точки в его глазах; их становилось все больше.

– Вот видишь!

– Но отговаривать стал бы кто? – теперь уже атаку повел Сашка. – Какой-нибудь сухарь, а не настоящий педагог. Настоящий педагог обязан пойти вместе с нами.

– Вот как! Даже обязан?

– А как же! Вдруг мы провалимся в яму.

– Или нас укусит змея, – поддержал я Сашку.

– Или бешеная собака. Знаешь какая там бегает!

– Хм… – Боря снова почесал кончик носа. – Значит, вы оба считаете, что я, как педагог, обязан идти вместе с вами. Хорошо, предположим. Я пошел. А дальше?

Сашка не упускал инициативы:

– Дальше? Копать. И если мы что-нибудь найдем, сказать: «Вот видите, дорогие дети, как хорошо, что вы обратились за помощью к старшему товарищу. Без старшего товарища вы бы, понятное дело, ничего не нашли».

– А если не найдем? – Боря был уже наш, наш, хотя и делал вид, что колеблется.

– Если не найдем, тогда нам худо. – Сашка вздохнул печально. – Тогда ты нам скажешь: «Видите, дорогие дети, вам старший товарищ говорил, а вы не слушались. Теперь вы сами убедились, что старшие всегда правы. Слушайтесь старших, дорогие дети!»

– «Ешьте манную кашу, дети», – добавил я.

– «И мойте руки перед едой», – закончил Сашка.

Боря смеялся. Не громко, конечно. Громко он никогда не смеялся. Глаза смеялись.

– Значит, вы считаете, идти будет педагогично?

– Еще как педагогично! – закричал я радостно. – Препедагогично-распрепедагогично!

– Все! Решено! Иду! Во имя педагогической науки. Но только во всем слушаться меня. Скажу: копать – рук не жалейте. Скажу: перестать – баста!

Какое там – во имя науки! Мы же понимали: просто ему тоже хочется копать Чертов курган.

Не меньше, чем нам.

***

Штурм Чертова кургана начался в двадцать три часа по местному времени. Мы с Сашкой хотели дождаться двенадцати, чтобы ровно в полночь, – времени в нашем распоряжении было сколько угодно, хоть до утра: дядя Володя отпустил меня ночевать к Сашке. Но Боря не согласился ждать, обозвал нас какими-то «беспочвенными романтиками», решительно очертил лопатой прямоугольник и подал команду:

– Поехали!

Первой, как и полагается в настоящем бою, вступила в действие тяжелая артиллерия. Боря с силой всаживал в землю лом, разрыхляя твердый верхний слой. Затем пошла в атаку царица полей – пехота. Я орудовал лопатой на конце прямоугольника, подходившем к самым кустам, Сашка, чтобы не мешать мне, – у противоположного ската. Землю мы не разбрасывали как попало, а аккуратно ссыпали в кучу.

Луна, раздутая с одного боку, как будто у нее вспухла щека, светила довольно исправно. Лишь на считанные минуты она уходила за жиденькие облака, и тогда по земле проползали сумрачные тени, от которых мне становилось чуточку не по себе, хотя в общем-то с Борей я ничего не боялся.

Снизу, с огорода тети Поли, доносился жалобный негромкий скулеж. Волк, усевшись напротив нас, на погребе, вымаливал подачку. Хлеб, который притащил для него Сашка, не пришелся по вкусу этому попрошайке. Мясо, видите ли, ему подавай!

Тяжелая артиллерия работала безотказно. Боря, как автомат, через ровные промежутки времени, поднимал лом и опускал его с силой. Зато пехота выдохлась быстро. Первым сдал я. Земля стала что-то уж очень тяжелой. Я набирал ее на лопату все меньше и меньше, пока, наконец, не почувствовал, что лучше сесть и честно отдохнуть, чем бросать землю такими воробьиными порциями.

Я так и сделал. Боря ничего не сказал. Сашка спросил ехидно:

– Уже?

Но не прошло и минуты, как и он присоединился ко мне. Теперь спросил я:

– Уже?

– Лопата попалась какая-то… – Сашка трудно дышал. – Не такая…

– Тяжелая? – подсказал я мстительно.

– Ага.

– Вот и моя тоже.

Посидели, потом начали снова копать. И выдохлись еще быстрее. Боря положил лом, взял у меня лопату и принялся швырять разрыхленный песок полновесными дозами. Как он может? На вид щуплый, а работает – позавидуешь! Хорошо, что мы его взяли, а то самим бы ни за что не докопаться.

Когда мы углубились в землю почти на метр, подоспела неожиданная помощь. Кто-то взбежал на курган и спросил удивленно:

– Вы что тут делаете?

Рыжий Митяй! Он живет где-то близко. Шел из кино, увидел какое-то шевеление на кургане. Сначала испугался, думал, привидения. А потом услышал Сашкин голос и, набравшись храбрости, подошел ближе.

– Давайте я покопаю, – предложил Митяй.

Я с готовностью протянул ему свою лопату, Сашка свою. Но он не взял ни у меня, ни у него.

– Я лучше домой слетаю, батькину, садовую, принесу. Как нож!

И скатился с кургана.

– Только никому! – крикнул вдогонку Сашка.

– А я не знаю, да?

Теперь пехоты прибавилось, и штурм кургана возобновился с новой силой. А спустя еще немного времени Сашка схватил меня за руку и прошептал:

– Смотри!

Я обернулся. Со стороны кладбища на нас двигались две фигуры.

– Ха-ха-ха! Опять белье!

Рядом шуровал ломом неутомимый Боря, чуть подальше совсем по-будничному деловито шмыгал носом рыжий Митяй, и появись сейчас передо мной хоть какой угодно призрак, я бы рассмеялся ему прямо в прозрачное лицо.

Фигуры приближались – на этот раз явно не белье. Вот уже Боря заметил их.

– Замри! – тихо приказал он нам. Всмотрелся и крикнул: – Слава! Рита! Сюда! Сюда, к нам!

Это было очень неосторожно с его стороны. Сразу залился лаем Волк, встревоженный незнакомым голосом. Сашка ринулся вниз его успокаивать. А Боря пошел навстречу Славе и Рите, чтобы они в темноте не напоролись на колючую проволоку у подножья кургана.

Оказывается, жених с невестой ездили в Большие Катки звонить родителям и вернулись оттуда автобусом – минут десять назад я видел на шоссе его светлые лучики-пики. Утреннее блаженное состояние с них сошло, они стали нормальными людьми. Рита была молчалива, как всегда, а Слава весел.

– Золотчишки захотелось? – говорил он. – Гробницу Чингисхана копаете? Смотри, Рита, стоило только нам на день оставить их без присмотра… Нет, Борька, ты прямо как мальчишка…

Но тем не менее и он, и Рита тоже включились в дело. Отобрали у нас с Сашкой лопаты и ударили по кургану, словно хотели наверстать все то, что потеряли за день на раскопках. Мы с Сашкой сидели на краю совсем уже приличной ямы и весело канючили вполголоса:

– Маленьких обижать! Отдайте лопату!

Прошло, наверное, еще полчаса, не больше, когда рыжий Митяй вскрикнул в яме:

– Ой!

– Что там еще? – сурово спросил Боря.

– Лопата стукнула во что-то твердое.

– Пусти!

Боря посветил фонариком, ничего не увидел и ударил ломом. Послышался глухой звук. Сердце у меня радостно екнуло, я схватил Сашку за руку.

– Кажется, деревянная камера, – произнес Боря сдавленно.

Он сильно ударил ломом еще раз, еще, и вдруг лом провалился в пустоту – Боря выпустил его из рук. Мы все отчетливо слышали, как там, внизу, лом звякнул, стукнувшись, вероятно, о камень.

В лихорадочной спешке очистили дно ямы. Мы с Сашкой сгребали землю прямо руками. В круглом пятне света карманного фонарика появилось полусгнившее дерево.

– Балка! – сказал Боря.

– Горбыль, – сказал рыжий Митяй.

Да, Митяй угадал, это был горбыль. К счастью. Потому что если бы балка, пришлось бы бежать в лагерь за подмогой; без лома нам самим балку ни за что бы не поднять.