Текст книги "Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Нет, они ловят, – возразил я. – Вот у нас в доме квартиру одну ограбили. Их никого не было, приехала машина и все увезла. А через месяц хозяину вернули два костюма и телевизор. Я сам вносить помогал. Ох, видели бы вы, как их бабушка обрадовалась! Говорит, я без телевизора, как без рук.

– Бывает, – не стал спорить Савелий Кузьмич. – Ну, хватит тебе пыль поднимать.

Он прошел в сени, громко топая сапогами.

– Мать! Где ты, мать? Выходи, принимай гостя.

Из комнаты на кухню бесшумно выплыла толстая женщина в сарафане до пят. Она приветливо улыбалась. Но только увидела меня – улыбка сразу сошла с лица.

– Ой, Савва, а я и вправду думала.

– Владимира Антоновича, главного ученого, племянничек, – Савелий Кузьмич подтолкнул меня к ней. – Иди, поздоровайся с теткой Анисьей.

– Здравствуйте.

Она снова расплылась в улыбке, и я сразу почувствовал себя важной птицей, потому что такие улыбки кому попало не даются. Конечно, если подходить строго, то никакой я не племянник дяди Володи, и об этом я уже сказал однажды Савелию Кузьмичу. Но раз он так упорно хочет считать меня его племянником – пусть считает. Зачем зря разочаровывать человека?

Меня усадили за стол, и моментально, словно постелили скатерть самобранку, на нем появилось множество вкусных вещей. Хозяева принялись меня потчевать, как доброго молодца из сказки: Савелий Кузьмич с одной стороны, тетка Анисья – с другой. Сначала я робел, стеснялся, но они так радушно угощали, так им приятно было, когда я что-нибудь съедал, что мне ничего не оставалось, как взяться за дело серьезно и основательно. Я ел сладкие медовые коржики, грыз хрупкий хворост, уминал мои любимые конфеты с шоколадной начинкой. А в завершение этой неслыханной трапезы хозяйка поставила передо мной мед, светлый и прозрачный, как смола на свежем еловом срезе. Я слизывал его с ложки, запивал холодным, только что из погреба молоком, и думал, что не зря Савелий Кузьмич так настойчиво зазывал меня на мед, а я, глупый, крутил, вилял, отказывался всячески. И еще я думал, что неплохо было бы и студентов наших угостить хоть раз таким великолепным блюдом. А то все каша да суп – надоело уже.

Наконец я отвалился от миски с медом.

– Ешь еще, ешь! – подбодрил Савелий Кузьмич. – Вкусно, так – нет?

Я признался:

– Не лезет больше.

– А ты молочком его загоняй, молочком.

Тетка Анисья посочувствовала:

– И так уж сколько всего съел парнишка. Гляди, пузо как барабан. Еще лопнет.

Я рассмеялся:

– Что вы, не лопнет! Мне чуть передохнуть – и еще столько же войдет.

Она, чтобы не вводить меня в соблазн, убрала со стола мед.

– Дорого такой мед стоит, Савелий Кузьмич?

– Купить хочешь? – у него от глаз побежали веселые морщины.

– Не для себя. Для всех наших.

Тетка Анисья переглянулась с Савелием Кузьмичом:

– А ты пришли их ко мне, дорого не возьму.

– Вот уж жадничать, торговать! – недовольно нахмурился он. – Налей банку двухлитровую, пусть сынок с собой возьмет. Скажешь, от Савелия Кузьмича угощение, так – нет?

Тетке Анисье не понравилось. Улыбка пропала, глаза забегали.

– Так там ведь что осталось, Саввушка, – начала она тоненьким голоском.

– Налей, сказано!

И она, больше не говоря ни слова, поплыла во двор.

– Сирота она, нелегко жилось, понять ее надо. – Савелию Кузьмичу, видно, было неловко передо мной. – А так она не, жадная, гостям завсегда рада.

Я решил его успокоить.

– Ничего, Савелий Кузьмич, у нас дома тоже так. Папа купит для нас с Катькой конфеты, а мама прячет и выдает по одной, по две штуки. Но мы все равно потом находим. Мама жалуется папе, он нас ругает, а глаза веселые.

Он молчал, смотрел в окно и думал о чем-то другом. Я проследил за его взглядом. За забором, в своем саду, возился возле яблони Николай Сидорович.

– Его оштрафовали совсем за другое, – сказал я. – Помните, вы нам говорили?

И выложил, как было на самом деле с фальшивой фотокарточкой.

– Он же не из-за длинного рубля – просто помочь хотел человеку. А ему сразу штраф!

– Бог с ним! – Савелий Кузьмич протяжно зевнул; история соседа, видимо, его не очень интересовала. – Поднялся сегодня чуть свет, на сон меня тянет.

Я торопливо встал:

– Пойду!

– Обожди. Анисья меду принесет, тогда пойдешь. – Он ковырял спичкой в зубах. – Длинный рубль… И отчего только такое слово пошло? Не оттого ли, что длинно и трудно, ох и трудно его зарабатывать, так – нет?

– Что вы! Совсем наоборот! Длинный рубль – когда зарабатывают легко и быстро. Спекулянты например.

– А ты откуда знаешь, как они легко зарабатывают? Пробовал разве?

Я сразу начал потеть.

Савелий Кузьмич случайно попал в самую шляпку гвоздя. Был в моей биографии такой позорный эпизод. Однажды зимой в нашем магазине стали продавать дрожжи. Давали всего по две пачки, а до этого их долго не было. Сразу выстроилась большая очередь. Одна тетка, в валенках, в платке, заскочила во двор, собрала мальчишек и спросила:

– Кто хочет заработать на мороженое?

Никто не отказался. Тогда она велела нам бежать в магазин и занять очередь за дрожжами. Мы честно выстояли и получили от нее по пять копеек. Встали по второму разу, по третьему…

Я пробыл в магазине три часа, опоздал на обед, зато принес домой двадцать две копейки – три истратил на газ-воду: в магазине было жарко, очень пить захотелось. Я был горд и счастлив своим первым заработком. И страшно удивился, когда мама, узнав, как я его получил, вдруг рассердилась и потащила меня в магазин искать ту тетку. Конечно, мы ее не нашли. Мама наказала меня, оставила без сладкого и без телевизора. А поздно вечером вернулся о работы папа и разъяснил, что все мы стали пособниками спекулянтов.

Двадцать две копейки жгли мне руку, и я не знал, что с ними делать. Выбрасывать – жалко, такие большие деньги, а купить что-нибудь на них не позволяла совесть. Тогда я купил леденцов и подарил Катьке, а потом выпросил половину – ведь леденцы уже были ее.

Понятное дело, я не мог рассказать Савелию Кузьмичу эту историю – что бы он про меня подумал? Я молчал и потел.

Савелий Кузьмич ковырнул спичкой в последний раз, сунул обратно в коробок:

– Люди болтают, а ты повторяешь вслед, не подумав, так – нет? У всех трудная жизнь: и у волков и у зайцев. Никому ничего легко не дается, только если в денежную лотерею выиграть. Но такой выигрыш один на мильён, на него расчет плохой. Жалеть людей надо, жалеть, а не осуждать, если они за доброе дело деньги берут, В тайности или в явности – все равно.

Савелий Кузьмич опять смотрел через окно в соседский сад. Я вертелся на стуле юлой. Получалось так, что он выговаривает мне. Вроде я осуждаю Яскажука.

Вернулась тетка Анисья.

– Вот! – она поставила на скамью неполно налитую банку. – Все со дна соскребла. До самой до последней капельки.

– Будет! – оборвал ее Савелий Кузьмич. – Бери, сынок.

– А наконечник стрелы? – напомнил я.

– Ох, в сарае оставил. В другой раз придется, так – нет?

– Лучше сейчас. – Я топтался на пороге с липкой банкой в, руках.

– Так уж он тебе нужен – умрешь без него!

– Не мне – дяде Володе.

– Пойдем, что с тобой делать.

Он проводил меня от сарая к самой калитке и все держал наконечник в руке, не отдавал.

– Знаете что, я только покажу дяде Володе, и сразу принесу обратно, – великодушно предложил я.

– Ладно уж, можешь не приносить. – Савелий Кузьмич протянул мне наконечник.

– Спасибо! – Я припустил вдоль улицы.

– Не забудь сказать, что на Стремянке найден! – крикнул он мне вслед. – Четыре года тому.

– Скажу…

Щедрые дары Савелия Кузьмича произвели в лагере впечатление. Особенно мед.

– Живем, братва! – заплясал Слава, выхватив банку у меня из рук. – Позавчера огурцы, вчера молоко, сегодня – мед.

– Все на подачках, – мрачно сказал Боря. – А завхоз что закупил? Ведь теперь деньги есть.

Миша изрек важно:

– Ведутся переговоры.

– С кем? – недоверчиво спросил Боря.

– С постановщиками. И вообще, посторонних это не касается. Ешь мед да помалкивай!

А вот дядю Володю больше заинтересовал не мед, а наконечник стрелы. Он положил его рядом с найденными сегодня на раскопках и долго стоял в раздумье, сравнивая.

– Точно такой же! – ликовал я. – Смотрите, четыре отверстия и сделаны так же.

– На Стремянке, говоришь?

– Это не я, это он говорит.

– На Стремянке… Гм!

– Опять загадка истории? – спросил я.

– Пожалуй, из другой области, – отозвался он не совсем понятно.

От ужина я отказался – глаза мои не смотрели ни на картофельное пюре, ни даже на мед.

Только все поднялись из-за стола, и дежурные принялись за мытье посуды, прибежал Сашка.

– Эх! – воскликнул я с сожалением. – Если бы на пять минут раньше, я бы тебе свою порцию меда отдал. А так ее на всех разделили.

Он нетерпеливо шевельнул плечом: нужен мне твой мед, есть дела поважнее!

Я сказал дяде Володе, что пойду с Сашкой на речку.

– Ну и нырнешь с таким каменным пузом.

– Мы только посидим на бережку.

– Ой, боюсь! – Он смотрел на меня с сомнением.

– Дядя Володя, вы мне доверяете?

– Как себе самому.

– Тогда я пойду.

– Если поставлен ребром вопрос о доверии, то иди…

Мы отошли от лагеря, и тут Сашка меня удивил:

– На речку не пойдем, – объявил он нормальным человеческим голосом.

Я даже споткнулся от неожиданности.

– Ты… ты заговорил? А как же эксперимент?

– Отложим на день.

– Почему вдруг? – Я совсем забыл о предстоящем походе на Чертов курган.

– А как мы с тобой завтра ночью объясняться будем? Темно ведь, ничего не напишешь и не прочитаешь.

– А сейчас куда мы?

– На рекогносцировку.

Это слово я знал из книг о войне. Командиры, прежде чем начать бой, обследовали местность, посылали разведку. Вот и мы с Сашкой теперь как перед боем. Здорово!

Сашка сбегал домой, принес какой-то сверток.

– Что там?

– Угощение.

– Кому?

– Одному другу тут, – уклонился он от ответа и почему-то улыбнулся.

Я понял. Для меня припас что-то вкусное. Есть мне совершенно не хотелось, даже если бы в свертке была моя любимая подсолнечная халва. Но, чтобы не обидеть Сашку, я решил: если халва – съем. Соберусь с силами и съем.

Мне не пришлось собираться с силами. Угощение предназначалось вовсе не для меня.

– Внимание! – поднял руку Сашка. – На горизонте замок злой волшебницы Полины. Сейчас в бой против нас вступит семиглавый огнедышащий дракон.

Волк кидался на забор с таким остервенением, что вполне мог сойти за дракона, не хватало только еще шести голов. Сашка остановился напротив него и развернул сверток.

Там оказалось сырое мясо, нарезанное маленькими кусочками.

Первый кусок угодил прямо в раскрытую огнедышащую пасть. Волк поперхнулся, сглотнул и ошалело уставился на нас. Сашка бросил ему еще, еще…

Через минуту Волк, умильно улыбаясь и скуля, выпрашивал лакомые кусочки. Злая волшебница лишилась своего преданного слуги.

– Теперь кидай ты, – Сашка передал мне влажный сверток.

Волк и меня сразу признал за своего – ему лишь бы мясо было.

– Хватит! – сказал Сашка. – На обратном пути снова покидаем. Надо, чтобы он, как нас нюхом почует, сразу про угощение вспоминал.

Укрощенный Волк, преданно помахивая хвостом, проводил нас до конца забора и долго стоял там, смотрел в нашу сторону с печалью и надеждой.

Красное неяркое солнце, похожее на огромный воздушный шар, опускалось на неровный гребень ельника далеко на горизонте. Вот сейчас какая-нибудь из зубчатых вершин проткнет тонкую оболочку – и туго надутый шар лопнет с треском. Но он не лопался, а мягко садился все ниже и ниже.

На кургане было совсем не страшно. Весело трещали кузнечики. В кустах, забавляясь собственным хвостом, вертелся черный, в белых пятнах котенок. Даже кладбище неподалеку выглядело очень мирно. Между могильными холмиками носились босоногие малявки – в догонялки играли.

И чего, спрашивается, я боялся!

Я вдохнул воздух полной грудью, рассмеялся над своими страхами.

– Чего веселишься? – Сашка посмотрел на меня строго, ткнул землю каблуком. – Видишь, какая твердая? Самим нам ни за что не справиться. Надо еще кого-нибудь. Может, рыжего Митяя позвать?

– Ой, разболтает!

– Мажет, и разболтает. Начнет хвастаться перед пацанами. Ну, а из студентов ваших никого нельзя?

Я сразу подумал о Славе. Его бы можно, но он ведь обязательно Риту за собой потащит.

Козлику сказать? Ну ее! С девчонками связываться! Да и толку от нее – слабенькая.

– Если только Бориса.

Сашке моя кандидатура понравилась.

– Не откажется?

– Попытка не пытка.

– Главное, чтобы не разболтал. Скажет еще дяде Володе. Тогда все пропало.

– А пусть сначала даст честное слово.

– Ну, хорошо, – согласился Сашка. – Значит, на тебе две лопаты и дипломатические переговоры с Борей. На мне одна лопата, мясо для Волка, карманный фонарик и веревка. Да, еще лом.

– А веревка зачем?

– А как спускаться?

– Вниз? Гуда?

Тотчас же сработало мое воображение. Я увидел себя висящим на веревке в могильном мраке внутри кургана.

Уже смеркалось. Иначе Сашка обязательно бы заметил, как я содрогнулся.

И сколько я потом, на обратной дороге домой, лежа в палатке возле похрапывающего дяди Володи, ни старался отделаться от этой мысли – никак не удавалось.

Вишу на веревке в черной пустоте – и все!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Я висел на веревке, не решаясь спрыгнуть. Мне казалось, подо мной бездонная яма.

Веревка дернулась. Это Сашка. Торопит меня. Ему хорошо, он наверху.

Я зажмурил глаза и отпустил руки. Не висеть ведь так вечно. Будь что будет!

Приземление оказалось неожиданно мягким, словно земля подо мной спружинила. Сверху полился свет – Сашка включил свой фонарик. Удивительное дело: простой китайский фонарик, а сколько света. Как будто вверху горела электрическая лампа в пятьсот свечей.

И сразу я увидел горшки. Много горшков! Они были выстроены по росту, как выстраиваемся мы на уроке физкультуры. Впереди стоял огромный горшок, величиной с добрый бочонок. За ним шел горшок поменьше. А на самом конце ряда, у стены, притулился совсем игрушечный горшочек, не больше яйца. И все целенькие, аккуратные, с красивыми рисунками на пузатых боках. Вот дядя Володя обрадуется!

Сверху крикнули громко:

– Толька!

Сашка – кто еще! Что ему потребовалось?

– Толька!

И веревку дергает зачем-то.

– Толька! Толька!

Свет мощной электролампы ударил мне в глаза.

Я проснулся.

В палатку через откинутый полог прямой наводкой били солнечные лучи. Сашка, стоя на четвереньках, теребил мой спальный мешок.

– Ну, вставай же, Толька! Вставай!

Я сунул ноги в кеды и, не зашнуровав их, выскочил наружу как был: в трусах и майке. Сашка потащил меня в кусты, подальше от палаток. Кругом было еще тихо, лишь наверху, в тополях, беспрерывно трещали, как моторчики авиамоделей, маленькие серые птички – это у них песни такие трескучие.

– Который час? – Я потянулся и зевнул.

– Седьмой… – Слушай, Толька, я видел золотую гривну.

– Правда? – обрадовался я. – А я горшки. Штук, наверное, двадцать или даже больше. Только хотел сосчитать, а ты разбудил…

– Сашка не слушал. Какой-то он странный сегодня. Вроде напуганный. По сторонам озирается, словно кто-то может к нам подкрасться.

– Ты что, серьезно, насчет гривны?

Он кивнул.

– Где?

– У дяди Коли.

Мои глаза вылупились сами собой.

– Вчера поздно вечером, – продолжал Сашка. – Полез в ящик стола за отверткой – смотрю: гривна! Я обрадовался и к дяде Коле: «Где ты нашел?» А он рассердился, закричал, что нечего по ящикам шириться, что в ящике не та гривна, а совсем другая. И вообще, чтобы я держал язык за зубами, а то он меня живо домой отправит.

– Мажет, в самом деле не та?

– Что я, нашу гривну не знаю? И блестит, и грифоны на концах… Слушай дальше! Утром, всего час назад, наверное, заявляется ваш Миша. Я притворился, что сплю. Дядя ему гривну отдал и говорит тихо: «Сашка мой видел. Как бы не разболтал». А Миша: «Ничего, не успеет». Понял?

Мне казалось, я еще сплю и вижу сон. Такая новость, такая новость! Ну, Миша – допустим. Хотя тоже не очень верится. Но Николай Сидорович? Он вор? Или сообщник?

Мы с Сашкой быстро договорились, как действовать. Пока никому ничего не говорить – раз. За Мишей устанавливаем непрерывное наблюдение – два. Как только выясним, где он прячет гривну, немедленно хватаем ее – и к дяде Володе.

Лагерь уже проснулся. Среди других голосов я различил громкий веселый голос Миши и успокоился: он еще здесь, никуда не смотался, ничего не подозревает. Уйдет на раскопки – я с ним, а Сашка тем временем обшарит его палатку.

Но все наши планы рухнули.

За завтраком Миша сказал дяде Володе:

– Поеду сегодня в Большие Катки, Владимир Антонович, десятичасовым автобусом.

– Зачем?

– Надо кое-что из продуктов купить. Здесь, в сельмаге, сухофруктов, например, нет хороших, какао.

– Давно пора!

Мы с Сашкой переглянулись. Все понятно! Миша хочет увезти золотую гривну в Большие Катки. А там куда?

Опять побежали в кусты, на совет. Сашка настаивал, чтобы и нам поехать. Попроситься на попутную и ждать в Больших Катках на автобусной остановке. Увидим Мишу – и за ним, за ним, пока все до конца не выясним.

Я колебался.

– Может, лучше все-таки сказать дяде Володе? Он вызовет милицию, и Мишу арестуют.

– Много ты понимаешь! Важно выяснить, кому он хочет ее передать. И поймать с поличным. С гривной в кармане.

Долго уговаривать меня не пришлось. Двинули с Сашкой напрямик через поле к совхозной столовой. Туда часто подъезжают машины с шоссе.

Разговор у нас не клеился. Сашка шел хмурый, кусал губы. Я знал, о чем он думает.

– Да брось ты расстраиваться! Ничего с ним не будет.

– Посадят, – вздохнул он.

– Все равно выпустят. Вон у Леньки Симонова из нашего, класса в прошлом году не то что дядю – отца арестовали. Подержали неделю и выпустили. Ленька всю неделю пролодырничал, даже в школу не ходил.

– Почему выпустили?

– Не виноват он ни в чем. Настоящие воры наговорили. Он им тащить мешал.

– Вот! Не виноват! А я гривну у дяди сам видел, собственными глазами, – сказал Сашка грустно. – Как ты считаешь, сколько ему дадут?

– Месяц. Два, самое большее. – Мне хотелось Сашку утешить.

– Не думай, мне его не жалко, – стал он меня уверять; но я же все равно видел, что это неправда, что ему жалко, и еще как. – Вот нистолечки не жалко! Раз он… – Сашка хотел сказать «вор», но не смог, запнулся, – раз он так, пусть его посадят. Мне только тетю Марусю жалко. Знаешь, как скучно одной? Особенно, когда зима. Пожалуй, я с ней останусь жить.

Я предложил сразу:

– Хочешь, я буду к тебе приезжать на каникулы? Накоплю денег на билет и приеду.

Сашка благодарно посмотрел на меня:

– Зимой здесь хорошо. Бегай себе по степи на лыжах… Вот только волки.

– Разве есть?

– Зимой иногда попадаются.

Я подумал немного и сказал:

– Еще, может, быть, его и не посадят вовсе. Он не очень виноват. Его Миша запутал, ясно! Он кого угодно запутает… Или выпустят на поруки в крайнем случае…

Нам повезло. Возле столовой стояла грузовичка нашего знакомого шофера. Сам он, мурлыча свою вечную «И тибе, и мине – хорошо», накачивал спущенный скат. Нас он сразу узнал, обрадовался даже:

– Слетайте за водой, хлопцы. Пить охота – помираю! Мы принесли ему холодной воды из колодца, покачали немного скат, пока он пил. А когда, поставив колесо на место, шофер стал заводить мотор, попросили:

– Довезите, пожалуйста, до Больших Катков.

– Что вы, хлопцы, да мне совсем в другую сторону. Вот вечером обратно поеду – тогда с вашим удовольствием.

Но не могли же мы ждать до вечера!

Шофер подбросил нас до шоссе. Там стали голосовать. В Большие Катки шло совсем мало машин, все больше оттуда.

Одна машина, правда, остановилась, но полная, сесть некуда. Водитель другой машины притормозил, проезжая мимо, крикнул сердито:

– Что, балуете? Что балуете? – И дальше.

Вероятно, он и представить себе не мог, что у таких пацанов, как мы, тоже бывают важные дела.

Зато третьей оказалась машина директора совхоза и за рулем он сам. Мы и мечтать не мечтали ехать в Большие Катки на, «Волге», на мягком заднем сиденье, даже руки не подняли. А вот директор взял да и остановился. Потирая свою бритую голову, спросил:

– Куда собрались?

Я ответил, чтобы не очень врать:

– Большие, Катки посмотреть.

– А обратно как?

– Автобусом. – Я показал ему рубль.

И он без слов взял нас с собой.

Мы смотрели, как несутся мимо телеграфные столбы, как позади остаются грузовые машины, которые нас не посадили, и тихо радовались, боясь лишний раз напомнить о себе – вдруг директор почему-то передумает и высадит на дорогу?

Он первый начал с нами разговаривать. Спросил Сашку:

– Ты чей? Что-то я тебя не знаю.

– Яскажука племянник, – ответил Сашка негромко, почти шепотом.

– Николая Сидоровича? О, у тебя дядька человек!

Сашка низко-низко наклонил голову.

– Ударник коммунистического труда! Первый по совхозу. – Директор смотрел не на нас – вперед, на дорогу. – Двадцать шесть рационализаторских предложений за один только год – шутка сказать!

Он стал рассказывать о разных добрых делах Яскажука, хвалил его очень. А нам обоим было неловко, мы боялись взглянуть друг на друга…

Большие, Катки появились сразу, за лесистым пригорком. Съехали под гору и очутились на сельской улице. Директор довез нас до базара:

– Дальше не по пути.

Мы помахали вслед «Волге», пока она не завернула за угол, и стали искать автобусную остановку. Смотрели вывески, спрашивали людей, боясь опоздать к прибытию автобуса. А остановка оказалась совсем рядом, возле киоска, где продавали мороженое.

Разменяли мой рубль, выпили газ-воды, сколько хотелось, съели по две порции мороженого. Потом устроились за газетной витриной на другой стороне улицы.

– Наблюдательный пункт что надо! – говорил Сашка. – Все отсюда увидим.

От нечего делать я стал рассматривать газету за стеклом. По ней, старой, пожелтевшей от солнца, рывками ползала взад и вперед большая зеленая муха. Вдруг откуда ни возьмись воробей. Подлетел, стукнул клювом в стекло – и на провода. Сидит, головой крутит, наверное, никак не поймет, что случилось: прицелился точно, а мухи в клюве нет. Посидел, подумал и, снова спикировал на муху. И опять остался с носом.

Так воробей слетал с проводов и долбил по стеклу много раз – упрямый! Муха знай себе ползает за стеклом, воробей обиженно чирикает и сердито крутит головой, а я веселюсь так, что прохожие оглядываются.

Представление кончилось тем, что Сашка вспугнул воробья. Вскочил с тумбы, на которую присел, крикнул:

– Толька, внимание!

Маленький пузатый автобус был набит пассажирами под завязку. Целая толпа с мешками и корзинками потекла от него в сторону базара. Миша вышел последним – я уже потерял всякую надежду, решил, что он вообще не поехал. В новом костюме, в соломенной шляпе – ух ты! Топает себе по деревянному тротуару, голову поднял, по сторонам не смотрит. Да если бы и посмотрел, все равно ему нас не увидеть. Мы прятались за прохожими. Прилепимся к кому-нибудь сзади – и словно в шапке-невидимке.

Довели Мишку до магазина культтоваров и остались у двери, не решаясь зайти во внутрь.

– Он, наверное, за пленкой, – сказал я разочарованно.

– Да? – тотчас же возразил Сашка. – А если у него здесь сообщники и он хочет передать им гривну? Жди!

А сам шмыг в магазин, надежно укрывшись за бабкой с двумя внучатами на руках.

Минуту спустя Миша вышел из магазина. И Сашка вслед за, ним появляется:

– Точно! Пленку купил. Для отвода глаз. Ух, и маскировочка! Такая маскировочка!

Куда теперь Миша подастся?

В сторону базара – вот куда он пошел. И мы за ним, как будто на невидимой веревочке. Только бы не заметил!

На базаре, в крытом ряду, я увидел знакомую. Толстая, в платке. Тетка Анисья! Распевает:

– А ну, кому медку! Сладкий медок – подставляй роток! Сытно естся, крепко спится. А ну, кому медку, сладкого, пахучего!

Вот бы к ней подобраться! Там внизу, под прилавками, между досками такие щели – все видать.

Сашка понял меня с полуслова, закивал быстро-быстро в знак одобрения, и мы разделились. Он остался у повозок, возле выпряженных коней с унылыми мордами, нехотя жевавших солому. А я бочком, бочком – и юркнул в крытый ряд.

– Здрассте!

– Ой! – тетка Анисья вздрогнула. – Разве можно так пужать? У меня ж сердце!

– Медком своим торгуете? – произнес я противным заискивающим голоском.

– Кабы своим! – завертелась тетка Анисья. – Чужой. Теткин мед. Попросила старуха – как откажешь?

Подошла покупательница:

– Мед хороший?

– Сладкий, пахучий! – снова завела тетка Анисья. – Поедите, еще захотите. Вот у хлопчика спросите, он вчера целую банку один съел.

Покупательница взяла полкилограмма, ушла, бранясь, что дорого, что если бы не для больного ребенка, она бы ни за что не купила.

– Сегодня он что-то пожиже, мед, – заметил я.

– От солнца, милый, от солнца. Надо же, жарища такая. Печет да печет без роздыху.

И опять стала петь, зазывая покупателей.

Миша неожиданно возник совсем рядом, я едва успел нырнуть под прилавок. Что он делает? Остановил одного прохожего, другого. Что-то шепчет им, хлопает себя по пиджаку.

Вот старик какой-то в потертом пиджачке заинтересовался. Отошли в сторону от людского потока, еще ближе сюда, ко мне.

Миша сует руку в карман. Гривна! Золотая гривна! Я сам видел, как она сверкнула на солнце.

Я забыл про осторожность, про все на свете, выскочил из-под прилавка, заметался. Что делать? Ведь он ее сейчас продаст.

Нет! Не продал… Старик не купил, ушел, качая головой. Наверное, не сошлись в цене.

А Миша уже другого остановил, опять гривну показывает.

Тетка Анисья тоже увидела. Пухлую руку приложила козырьком ко лбу.

– Чем там парень торгует? Глянь-ка, милый, у тебя глаза повострее.

– Кажется, золото. Подкова золотая или что.

Она прямо вся задрожала:

– Постой здесь минутку, милый, покарауль товар. Я пойду гляну.

И поплыла к выходу из ряда.

Миша почти не таился. Расхаживает с гривной в руке, предлагает в открытую.

Вот они сошлись, Миша и тетка Анисья, совсем от меня близко. Я присел, смотрю в щель, слушаю во все уши.

– Что продаешь?

Миша встревожился, сразу гривну – раз! – и в карман.

– Ничего.

– Где ту штуку взял? – наступает на него тетка Анисья. – Говори, где взял?

– Да отстаньте вы! Ничего я не продаю.

– Что у меня, глаз нет? Где взял?

– Вот, привязалась! Сказано – нет у меня ничего.

И от нее. Смешался с толпой, исчез.

Я испугался. Вот тетка Анисья, все напортила! Хорошо, если Сашка его не упустит. А вдруг упустит? Пропала тогда золотая гривна. Эх, надо было сразу дяде Володе сказать!

Я стал шарить глазами по толпе. Ну, куда Миша подевался? Вот соломенная шляпа мелькнула. Не он… Еще одна. Нет, опять не он.

И все-таки увидел. Только не Мишу – Сашку. Он влез на повозку, обеими руками мне машет отчаянно: иди сюда, скорее, скорее!

– Погоди, милый, куда! – тетка Анисья схватила меня за рукав. – Обожди!

– Не могу. Нельзя. Некогда мне.

Я вырвался и бегом к Сашке.

– Ну что? Где он?

– Вон, в столовой сидит, обедает.

– Гривну не продал?

– Нет, при нем еще… Толька, беги скорей в милицию, скажи там все, а я пока его здесь покараулю!

– Умник! Иди сам в милицию!

Сашка сжал губы:

– Хорошо, пойду. Но если ты его проморгаешь…

– Нет, тогда уж лучше я. Где милиция?

– Рядом с культтоварами. Там еще их газик синий стоял – видел?

– А, знаю.

– Скорее, скорее, не тяни!..

Когда я бежал мимо крытого ряда, увидел: тетка Анисья увязала свои жбаны с медом, тоже куда-то собралась.

Может, и она в милицию?

***

За всю свою жизнь я был в милиции один-единственный раз. Не сам – нас собралось там таких ничего не нарушавших нарушителей десять или даже еще больше.

Все получилось из-за Димки Спешнева из соседнего подъезда. Вернее, не самого Димки, а его братишки Витьки, который тогда еще и шести месяцев на белом свете не прожил. Их мама заболела и ее срочно положили в больницу. А папа у них военный, был в то время в далекой командировке. Даже телеграмму не знали куда дать. Димка остался с Витькой один. Кормить Витьку приходила несколько раз в день их знакомая. А все остальное делал Димка сам.

У нас во дворе Димка – главный заводила. Конечно, ему было скучно сидеть дома, караулить Витьку и смотреть в окно, как все ребята играют. Тогда он придумал новую игру, с участием Витьки; ему даже отводилась главная роль. Сверток с Витькой каждый по очереди прятал где-нибудь во дворе, а остальные искали: Кто находил первый, тот вадил, то есть снова упрятывал сверток похитрей.

Витьке тоже нравилось играть. Тащишь его на руках – орет благим матом. А как запрячешь в подвал, в пустую бочку, или за трубу отопления в подъезде засунешь – молчит. Хоть маленький, а понимает, что кричать нельзя. Иначе его сразу найдут – какой интерес!

Целых два дня шла развеселая игра. А на третий Витька пропал. Кто-то из ребят додумался спрятать его в такси. Шофер ушел пообедать и забыл закрыть заднюю дверцу. Пока мы искали по двору, такси уехало и увезло Витьку.

Что делать? Кто предлагает в таксомоторный парк бежать, кто в милицию. Наконец решили написать объявление и попросить, чтобы передали по радио – моя идея! Сочинили коротко и ясно: «Пропал в такси грудной мальчик Спешнев Витя. Просьба срочно возвратить по адресу…» И двинули всей компанией через дорогу, в радиокомитет. А оттуда, уже в сопровождении работника радио, прямым ходом в отделение милиции.

И только мы стали по ступенькам подниматься – слышим, Витька уже здесь. У него голос почти как у Имы Сумак, ну, может, только чуточку погромче.

Димка все рассказал милиционеру, у которого Витька на руках, и попросил:

– Отдайте братика. Его уже пора кормить.

А милиционер:

– Как ты докажешь, что он твой? Какие признаки? Ну, какие у Витьки особые признаки: грудняшка и грудняшка. А Димка вот додумался:

– Сейчас я его спрячу и увидите, что будет.

Взял сверток с Витькой у милиционера и подложил под диван. Сразу стало тихо, словно Витьке в рот соску сунули. Он, наверное, подумал, что с ним опять в прятки играют.

Милиционер удивился, попробовал сам. Витька срабатывал безотказно.

– Условный рефлекс, – сказал милиционер и отдал нам Витьку.

Димка попросил:

– Пожалуйста, только бумажек про, меня домой не посылайте. У нас дама все равно никого нет.

– Ну, раз нет, так и быть, не пошлю.

– А играть с ним можно? – поинтересовались мы.

– Играйте, раз он такой у вас дрессированный. Только не кладите больше в машины.

Но играть все равно больше не пришлось. На другой день приехал из командировки их папа и запретил всякие игры с участием Витьки. Все были недовольны. И мы, и Димка. Я уже не говорю про Витьку. Он давал такие концерты, что звенели стекла во всем доме.

Это все произошло два года назад. И больше с тех пор я в милиции не был.

Как встретят меня во второй раз?

***

Я бежал по проезжей части улицы – чтобы прохожие не мешали – и все время подгонял сам себя. Скорей! Скорей! Третью скорость! Четвертую!.. Вот уже Мише принесли щи. Вот он поднес ко рту ложку. Вот следующую…