Текст книги "Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

До сих пор, несмотря на свою рассеянность, я еще ничего не терял. Или, вернее, терял, но потери находились. И не всегда к моей радости. Потому что даже такие вещи, по которым я уж наверняка не стал бы лить слезы, с каким-то непонятным упорством возвращались ко мне вновь и вновь. Пропадут, например, огромные рыжие рукавицы, присланные в подарок бабушкой. Я вздохну свободно. Но не надолго. Уже на следующий день дворничиха или еще кто-нибудь тащит их со двора прямо в нашу квартиру. Нашлись, будь они неладны!

Или вот мой пенал, который занимал полпортфеля. Я его сделал сам, когда еще ходил во второй класс, и, к несчастью, он очень понравился маме. Над ним смеялась вся школа, его называли «пенальти», а я его ненавидел, как самого лютого врага. Но после каждой попытки избавиться от него за мной прибегали из школьного уголка находок:

– Иди, забирай свой пенальти, растяпушка…

Даже тетради для контрольных работ, которые по известным каждому школьнику причинам иногда приходилось прятать и о которых я, спрятав, тут же забывал, мама, к горю моему, обнаруживала то за тяжелыми томами энциклопедии в папином книжном шкафу, то в кладовке между всякими ненужными вещами.

И теперь, когда пропала золотая гривна, я все надеялся, что кто-нибудь, ну, хоть Слава, расхохочется и скажет:

– Вот, лежит же на земле, а он не видит, растяпушка!

Или Сашка признается:

– Возьми, я тут колданул чуть-чуть, и она сама в мой карман перелетела.

Он ведь такие штуки любит!

Дядя Володя тоже не терял надежду:

– Не взял ли кто-нибудь из тех ребят, кто купаться пошел? Ну, я покажу им, где раки зимуют!

Мы пошли в лагерь, вернее, не пошли, а бегом побежали.

А оттуда нам навстречу целая процессия. В ведра бьют, в кастрюли, грохот и шум на всю деревню. Намотали на головы полотенца, в простыни закутались. Вообще смешно, если бы не золотая гривна.

– Ну, – говорит дядя Володя, – хватит шутки шутить. Выкладывайте гривну, кто взял. Считаю до трех. Раз, два, три!

А они не понимают, переглядываются недоуменно.

Ясно! Не брали!..

До самой полуночи, шарили мы с карманными фонариками по полю и по дороге, которой шли к Савелию Кузьмичу. Он тоже нам помогал, принес из дому две «летучие мыши».

Так ни с чем и вернулись в лагерь. Легли, даже есть не стали. Дядя Володя не давал мне уснуть, все курил и допытывался:

– Вспомни, кто брал в руки? Может, тебе не вернули?

– нет, мы с Сашкой уложили гривну в сумку. Перед тем, как с раскопок идти.

– Точно помнишь?

– Точно!

– А все-таки подумай еще.

Я думал, думал… Так сильно, думал, что даже не заметил, как уснул.

Проснулся, а уже утро. Дядя Володя щеки намылил, бреется.

– Пойдем опять искать?

Он говорит:

– Уже искали, пока ты спал. Как только солнышко встало. Ничего не нашли.

– Может, собаку милицейскую вызвать?

– Собаки в золоте не разбираются… А вот милиционер скоро придет. Вставай, сгоняй за Сашкой. Он тоже понадобится.

Я мигом сбегал к Яскажукам и вернулся вместе с Сашкой. Спрашиваю у студентов:

– Где дядя Володя?

Они руками машут: тише! И подсказывают на хозяйственную палатку. Значит, пришел уже милиционер. Сидит в палатке, разговаривает с дядей Володей. Потом туда, в палатку, начали одного за другим вызывать студентов.

Наконец, и наша с Сашкой очередь пришла. Встали у порога, поздоровались. Милиционер сидит у окошечка, планшет на коленях, пишет на нем; на погонах две звездочки. Значит, лейтенант.

– Ну, кто из вас видел гривну последний?

– Я, – сказал Сашка.

– Я, – сказал я.

Лейтенант сдвинул карандашом фуражку на затылок.

– Неясно. Кто же все-таки?

– Мы оба, – пояснил я. – Один держал сумку, другой гривну заталкивал – она плохо лезла из-за львиных грифонов.

– Из-за чего? – не понял он.

– Чудовища такие на концах. Из древних сказок.

– А-а… Ну, ты останься, – ткнул он карандашом Сашке в живот. – А ты пока отдыхай. Потом позову.

Но отдыхать я не мог, волновался очень. Шутка сказать: первый допрос в жизни. Все ходил вокруг палатки: вдруг услышу, о чем лейтенант Сашку спрашивает. Но ничего толком так и не услышал – они тихо говорили.

Сашка выскочил, мне головой кивает: заходи!

– Ну, как? – шепнул ему.

– Интересно! Имя, отчество спросил, год рождения. И еще написал: холост, – смеется Сашка. – Не веришь? Я сам видел.

Я стал лихорадочно вспоминать: а как же мое отчество? Папу Женей звать. Значит, я Евгеньевич. Анатолий Евгеньевич… Странно звучит. Вроде и не я совсем.

Но лейтенант почему-то спросил совсем о другом:

– Что можешь показать по данному делу?

– Ничего не могу показать, – испугался я. Он что, думает, я гривну спрятал? – Ничего у меня нет.

Он посмотрел на, меня, усмехнулся:

– Боишься? Не бойся! Не посажу.

– А я не боюсь. Несовершеннолетних не садят.

– Ну, это еще надо посмотреть… Рассказывай, как вы с ним, гривну несли.

Он слушал и что-то записывал. Потом ткнул карандашом в полевую сумку дяди Володи. Она лежала, как пес, у его ног.

– Возьми и покажи, как держал.

Я показал.

– А вот так не делали? – Он покрутил сумку в руке. – Или еще как-нибудь в этом роде?

– Нет.

– А твой друг говорит: да.

Я сразу вспотел.

– Может, я забыл. Или не видел, как он крутил.

– Забыл, не видел, – повторил лейтенант недовольно. – А вещь пропала. Знаешь, сколько она стоит? Век не рассчитаться… Пойдем.

Вышли из палатки. Он подозвал Сашку, снял со своей руки часы, уложил аккуратно в сумку.

– Круги! – И подал Сашке сумку.

– Я знаю, – сказал Сашка. – Это называется следственный эксперимент.

– Больно много знаешь, – проворчал лейтенант недовольно. – Давай, крути!

Сашка завертел сумку за ремень. От палаток к ним потянулись студенты.

Лейтенант сделал им знак отойти:

– Не мешайте следствию, граждане… Хватит! – остановил он Сашку.

Отобрал у него сумку и молча передал ее мне. Я стал крутить еще быстрее, чем Сашка. Сумка рисовала в воздухе большой стремительный круг.

– Обрадовался! Все им игрушки… Дай сюда!

Лейтенант открыл сумку. Часы лежали на месте. Он почмокал разочарованно губами, снова надел часы на руку.

– Не могла гривна вывалиться, товарищ лейтенант, – сказал Сашка. – Вот посмотрите, здесь сверху еще две пуговицы. Я их застегнул.

– Да, он застегнул, – подтвердил я.

– А тебя спрашивают? Кто тебя спрашивает? – милиционер морщился, словно грыз лимон. – Ой, народ! Ну дайте же спокойно подумать человеку!

Лейтенант скреб карандашом лоб, думал. Надумал что-то, подозвал дядю Володю. Мы с Сашкой навострили уши. Сейчас он скажет, кто украл гривну.

– Если мальчишки не врут, что не открывали сумку по дороге, то потерять золото они никак не могли.

– Я им верю, – сказал дядя, Володя. – Они не врут.

– Тогда остаются две возможности. Либо золота не было в сумке, когда они ее застегнули. Либо золото украли в доме.

– Кто же мог? Сам хозяин не отходил от меня ни на шаг, могу дать голову на отсечение. Чужой тоже никто не зашел – пес поднял бы лай, мы бы обязательно слышали. Студенты… Я им всем верю. Они и в прошлом году со мной ездили.

– Что ж, так и доложим начальнику районного отделения. Пусть сам решает со следствием.

– Как вы думаете, найдут гривну?

– Что вам сказать, товарищ ученый? – лейтенант сдвинул фуражку еще дальше; козырек теперь смотрел вверх. – Процент раскрываемости преступлений у нас большой.

– Но все-таки и нераскрытые есть?

– Милиция не часовая мастерская, – гарантии не даем. – Лейтенант почему-то злился. – Хотите сгарантией – найдите другую гривну. Самая лучшая гарантия.

Он козырнул и пошел, придерживая рукой болтавшийся планшет. Возле дороги его ждал крытый газик.

– Тоже, мне Шерлок Холмс! – Миша стоял рядом с дядей Володей, презрительно усмехаясь. – Я вам говорил, Владимир Антонович, сами мы лучше справимся. Поручите мне, а?

– А ты гарантию дашь? – влез Сашка.

И все испортил! Миша погнал нас:

– А ну, пацаны, марш отсюда! Взяли привычку вмешиваться во взрослые, разговоры.

Я посмотрел на дядю Володю. Он молчал.

Миша шагнул к нам:

– Ну!

Мы отбежали. Связываться с ним…

Студенты шатались по лагерю как сонные, все переживали пропажу. Дядя Володя собрал их и сказал строго:

– Хватят хандрить! Потерянное золото можно найти, потерянное время – никогда. Инцидент исчерпан. Идем на раскопки и продолжаем работать.

– Скоро обед будет, – заволновались дежурные.

– Хорошо, сразу после обеда.

Когда мы уже сидели за столом, неожиданно появилась директорская зеленая «Волга». Директор походил по лагерю, сунулся в одну палатку, в другую.

– Вот как вы, значит, устроились. Недурно, недурно. Кругом природа…

Я все ждал, когда он спросит о гривне. Но он о ней почему-то не заговаривал. Пригласили его пообедать. Не отказался. Съел, морщась, пустой перловый суп, поковырял ложкой в пюре из вчерашней вечерней картошки.

– Третьего сегодня нет, – виновато сказала дежурная повариха. – Сухофрукты вышли.

– Да, небогато живете, археологи.

– Болеем, товарищ директор! – Слава сокрушенно покачал головой.

– А что такое?

– Острый приступ безденежья.

Все рассмеялись. Дядя Володя пояснил сконфуженно:

– Вы же знаете, бухгалтерия. Нам дали с собой только аванс, когда еще денег пришлют – неизвестно. А продукты покупаем у частников, дороговато. Приходится экономить.

Директор поднялся из-за стола, поблагодарил за хлеб-соль, потом, уже направляясь к машине, остановился, вроде вспомнил:

– Я в совхозный магазин команду дам, пусть отпускают вам кое-что по нашим ценам. Молока пол-литра на брата, мяса, масла, яичек немного… За молоком сегодня можете приходить, его часов в пять привозят.

Сел и уехал.

Студенты сразу повеселели. И, как всегда, когда они веселеют, заспорили. На этот раз о директоре, что он за человек. Большинству он понравился: сердечный. Миша в пику всем утверждал: красивый жест и больше ничего.

Слава не упустил случая сцепиться с ним:

– Что-то от тебя я не видел таких красивых жестов! Даже бульонные кубики зажал – думаешь, не знаем?

– Они для больных, – оправдывался Миша.

– А для симулянтов? – поддевал Слава.

– У меня освобождение, понятно?..

Студенты ушли на раскопки, Сашка побежал домой. Я прилег поспать – вчера поздно лег и рано проснулся.

Меня разбудил Миша:

– Хватит дрыхнуть, со мной пойдешь.

– Куда?

– За молоком – слышал ведь? Понесешь ведро. Выбирай: туда или обратно?

– Туда!

– Умница! Сообразил. Двинули…

В магазине он стал любезничать с продавщицей. Я стоял рядом и нарочно гремел ведром. Но все равно он пролюбезничал, наверное, целых полчаса.

Пошли обратно. Миша морщился:

– Режет, проклятая!

– А ты смени руку, – посоветовал я.

– Нет, только этой.

– Почему?

– Не понимаешь? Для тренировки. Волю тренирую. Вот режет, а я несу. Сильнее режет, а я все равно несу. Подвиг начинается с мелочей. Кажется, ерунда – дотащить ведро до лагеря не меняя руки. А вот не сможешь!

– Думаешь, ты один способен на подвиг?

– Не знаю, не знаю, такие вещи проверяются не на словах.

Ох, как мне захотелось доказать ему, что и я готов к подвигу.

– А останавливаться можно?

– Пожалуйста, сколько угодно! Но руки не менять!

– Давай я!

Он не сразу отдал ведро. Еще поломался немного. Но все-таки отдал, а сам пошел рядом. Я тащил. Трудно было, и больно, но я тащил. Передохну минуту – и снова тащу.

– Ну как? спрашиваю его. – Могу?

– Пока идет дело. Но ведь до лагеря вон еще сколько. Потом он вдруг вспомнил:

– Ой, мне же еще на почту, а в шесть закрывают. Ты ведь сам справишься, да?

Он умчался, а я потащил ведро с молоком дальше. Уже полдороги, наверное, и все одной рукой.

Остановлюсь, передохну, помашу рукой, чтобы не затекала, – и дальше. Но тут…

На пути попалась кочка, я ее не заметил. Споткнулся и упал, опрокинул ведро. Молоко потекло белым ручьем в канаву, напугав многочисленную цыплячью семью, притаившуюся в густой траве. Цыплята сначала побежали с писком от молока, но скоро одумались и давай его пить, задирая кверху головы и поглядывая на меня с благодарностью.

А вот студенты на меня с благодарностью не посмотрят. Столько судили-рядили, что делать с молоком: варить ли кофе, пустить ли на пшенную кашу, выпить ли так.

И вот я одним махом, решил все их споры.

Ручья не стало. Сухая земля жадно впитала молоко. Цыплята ходили вокруг меня и попискивали: понравилось, еще просят. Я поднял пустое ведро, допил с досады остаток и, поплелся.

Не в лагерь. К Сашке. Заявиться в лагерь с пустым ведром я не мог.

Сашка сидел за кухонным столом, писал что-то.

Я поставил ведро в угол, заглянул через Сашкино плечо:

– Каракули какие!

– Не каракули, а особый способ письма. Бустрофедон называется. А по-гречески значит: на манер бычьих поворотов. Доходишь до конца строчки и новую начинаешь тут же, в обратную сторону. Вот, посмотри.

Я едва разобрал:

– Так ведь труднее.

– Надо привыкнуть. А читать с зеркальцем.

– Кто тебя научил?

– Дядя Коля. Он много всякого такого знает…

Он стал, писать дальше, а я сидел на скамье напротив и смотрел с завистью. Можно было бы и мне так попробовать, бустрофедоном, но писать некому. Мама говорила, приедут на место, пришлют мне письмо. Неужели еще не приехали?

Купаются там в море, лежат на песочке, загорают – что им? Они даже не знают, как я здесь живу. Может, забыли совсем. Даже Катька больше не сочиняет про меня свои нескладухи.

Недавно, весной, папа вернулся из командировки в Москву, привез нам подарки. Катька сочинила такую нескладуху:

 
Меня папа очень любит,
Привез мне в подарок ботинки
А Тольку он любит не очень,
Ему только полуботинки.
 

Я разъярился, носился за Катькой по всему двору… А теперь бы я нисколько не обиделся, даже послушал бы охотно. Катька пищит, тоненько-тоненько, и приплясывает в такт. Забавно!

Им хорошо. Они втроем, а я здесь один. Им весело, ничего они, ну, совсем ничего не знают… И что гривна золотая потерялась, и что молоко я пролил. И что плохо мне теперь – как к студентам идти?

Должно быть, я вздохнул громко – Сашка поднял голову.

– Ты что?

Я взял и с горя все ему выложил. И про молоко, и про Мишину подначку. Он удивился:

– А Миша ведь здесь был. Вот только перед тобой.

Теперь удивился я:

– У тебя?

– У дядя Коли. Пошептались и ушли вместе, куда-то. Дядя Коля в город собирается, вечерним поездом. Может, Миша купить что просил – он же у вас хозяйственник. Мыло, гвозди – не знаю… А с молоком не горюй. Что-нибудь сделаем.

Он слазил в подвал, достал запотевшую крынку, вылил молоко в мое ведро:

– Так! Два литра есть. Восемь осталось;

Из-под печки вытащил большой бидон.

– Сиди, жди!

И бежать.

– Куда? – крикнул я в окно.

Он, не оборачиваясь, махнул рукой:

– По соседям…

Когда мы с Сашкой приволокли молоко в лагерь, там уже были объявлены розыски. Миша накинулся на меня чуть ли не с кулаками:

– Ты что с нашим молоком по деревне носишься? Сказано было – в лагерь!

– А ты почему врал, что на почту? – пошел я в контратаку.

И Миша, на удивление, стушевался. Покосился на Сашку, проворчал что-то невнятное и утащил ведро с молоком к поварам. Я сам не ожидал такой легкой победы.

После ужина дядя Володя собрался на шоссе, голосовать. Ему нужно было в районный центр, на междугородний телефон.

– Не жди, ложись спать, – сказал он мне. – Я, вероятно, заночую там в гостинице…

– Я в кино схожу с Сашкой. Можно? Сегодня «Три мушкетера».

– Давай…

Мы проводили его до шоссе, обождали, пока он сел в проходившую мимо машину, и бегом к клубу.

Лента старая, то и, дело рвалась. В зале зажигали свет. Д'Артаньян не говорил, а отрывисто каркал, не ходил, а передвигался рывками. Вот он у двери. Вот уже на середине комнаты. Вот еще раз дернулся – и уже за окном. Мы веселились – едва не свалились со скамьи. А взрослые возмущались. Ногами топали, механику кричали: «Сапожник!» И чего, спрашивается, кричать, – так еще смешнее.

Из клуба мы выскочили мокрые, как будто купались в одежде…

– Это еще что! – говорил Сашка. – Если бы он пустил фильм наоборот – вот была бы потеха. Лежит убитый. Подходит к нему д'Артаньян, тычет его шпагой, и убитый встает. В руки ему с земли летит шпага, он начинает драться с д'Артаньяном на дуэли. Подерутся и разойдутся задом в разные стороны… Или вот: человек садится за стол есть. И начинает выкладывать кушанья изо рта на тарелку. Оборжешься!

– Ты видел?

– Не обязательно видеть… И так можно себе представить. Понимаешь, все наоборот! Бросаешь камень – он летит тебе в руки. Пишешь контрольную – снимаешь пером с бумаги строчку за строчкой… Эх, был бы у меня знакомый киномеханик, мы бы с ним покрутили.

Сашка остановился, прислушался. Вся деревня уже спала, было тихо-тихо. Только откуда-то издалека доносились едва слышные звуки баяна. Наверное, у нас в лагере еще шли танцы.

Сашка повернулся ко мне:

– Пойдем, а?

– Сейчас?

– А что? Мой дядя уехал, твой тоже. Самый раз идти. Когда еще так случится?

– Ну, давай, – согласился я без особой радости.

Мы зашагали к кургану. С неба за нами следила луна. Я не поднимал головы, чтобы не видеть ее глазниц. Они напоминали что-то страшное, о чем сейчас не хотелось думать.

Неподалеку от кургана Сашка предложил:

– Посидим немножко.

Ага!.. Я вздохнул облегченно – как-то веселее, когда страшно не одному.

– Может, махнем лучше обратно?

– Да нет же! Просто посидим до полуночи, – а потом пойдем. Привидения раньше не появляются. Даже стихи есть:

 
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает барабанщик…
 

Я невольно скосил глаза в сторону кладбища. Но ничего не увидел. Между нами и кладбищем стоял Чертов курган. В лунном свете он, казался выше и круче.

Сашка улегся спиной на траву, я рядом. Небо, все в блестящих дырочках, стало совсем близким. Сколько до него? Метров двести, не больше. Ночью небо опускается низко-низко, а утром снова поднимается вверх.

– Хочешь стать космонавтом?

Я не сомневался: конечно, хочет! И спросил только для того, чтобы не думать о привидениях.

– Нет.

Это было так неожиданно, что я даже приподнялся на локтях. Шутит?

– Не хочешь? Космонавтом не хочешь?

– То есть, и космонавтом тоже, если понадобится. Даже не знаю, как тебе объяснить… Я хочу, чтобы люди вызывали меня, ну… я не знаю… как скорую помощь вызывают.

– Доктором?

– Да нет же!.. Доктором тоже, но не только… Ну, понимаешь, чтобы все, кому что-нибудь нужно, шли ко мне, и я бы помогал. У кого болеет сын – вылечил бы. Кому нужно электроплитку починить – починил бы. Кто с маршрута космического сбился – вывел бы опять на орбиту. У кого настроение плохое – я пришел бы и такую рожу состроил, чтобы он ржал целый час…

Я попробовал себе представить такую рожу, даже сам сделал несколько гримас… Чудной он, все-таки, Сашка!

– А как тебя вызывать будут?

– Не знаю. По телефону. У скорой помощи ноль-три, а у меня ноль-семь.

– Ноль-семь – междугородная.

– Ну, ноль-десять, ноль-двадцать, неважно, какой-нибудь номер дадут. И вот звонят: «Приходи, Сашка, мы с бустрофедоном никак не разберемся». Я спрашиваю: «Кто это?» – «Толька Кубарев». – «Адрес? Номер дома? Буду через двадцать минут. Ждите».

– А если я спрошу, чего ты не знаешь?

– Вот мне и надо все узнать.

Недалеко глухо залаяла собака. Наверное, Волк. Кто-то громко ругнулся, потом сразу, без перехода, запел: «Жил да был черный кот за угл-о-ом…» Пьяный!

– Выдумываешь ты все, Сашка! Нет такой профессии, чтобы всем помогать.

– Значит, будет, если нет. Космонавт – такой профессии тоже не было… Ну, полезли! Наверное, уже полночь.

У меня екнуло сердце. Один я не пошел бы на курган ни за что, на свете. Но со мной был Сашка, который хотел, чтобы люди вызывали его, как скорую помощь. С ним я пошел.

Опять Волк напугал меня у забора, как в прошлый раз. Но теперь я был даже рад. Пока он лаял, пока где-то вблизи раздавались живые звуки, было не так страшно.

У подножья кургана я схватил Сашку за рукав и прошептал хрипло:

– Хватит! Тут постоим.

– Нет. – Он говорил тоже, шепотом. – Здесь мы ничего не увидим.

И вот мы уже на вершине. Едва слышно шелестят листья на кустах. И больше ни звука. Хоть бы прополз запоздалый трактор. Хоть бы Волк снова залаял. Хоть бы пьяный запел, про черного кота.

Тишина…

И вдруг я увидел их.Не на кургане, внизу, ближе к дому тети Поли. Сначала мне показалось, это клочья тумана. Я стал смотреть мимо, на кладбище. И тут увидел, даже скорее почувствовал, что онишевельнулись. Перевел на нихглаза, а ониприобрели четкие человеческие очертания и плавно двинулись в нашу сторону.

Я заорал благим матом, скатился кубарем с кургана и бежал, бежал, пока не споткнулся и не рухнул в траву.

Кто-то хлопнул меня по спине. Я вздрогнул, хотя точно знал, что это Сашка.

– Ты что? Почему побежал?

– Я видел! Я их видел!

– Да не было там ничего.

– Нет, было! Было! Такие белые, прозрачные.

– Никаких привидений нет. – Сашка говорил так убежденно, словно никогда раньше не доказывал мне другого. – Совсем нет! Нигде!

– Нет, я видел!

Ни я, ни Сашка не услышали, как нас окликнули с дороги. Просто мы неожиданно увидели перед собой лейтенанта, того самого, который допрашивал нас утром. Он был в сапогах, в галифе, но без фуражки и кителя, в белой сорочке с закатанными рукавами.

Не знаю, как Сашка, а я обрадовался ему.

– Здравствуйте!

– Что разорались?.. Ого! Лагерники! Вас зачем сюда принесло?

– Так… Просто… Гуляли… – стали мучиться мы с Сашкой.

– Тоже мне гуляки! Людям спать не даете! Марш отсюда!.. Стойте! – остановил он нас, когда мы, обрадовавшись, что так дешево отделались, собрались дать деру. – Что вы тут кричали? Что видели?

– Привидения, – выпалил я.

– Ничего не видели, – сказал Сашка.

– Здорово сговорились, я смотрю, – усмехнулся лейтенант. – Кто в лес, кто по дрова.

Я сказал:

– Потому что я видел, а он нет.

– Покажи, где.

С ним было совсем не страшно, хотя он без пистолета, да и вообще, если верить рассказам про привидения, они и милиции не очень-то боятся.

– Вы разве здесь живете? – Опросил Сашка.

– Заночевал у знакомых, – нехотя буркнул он и полез на курган.

И я снова увидел их.

– Вот! Вот! Смотрите!

– Не ори – вижу, – ответил он спокойно.

Спустился вниз и двинулся прямо на них.Дошел, остановился, крикнул:

– Усольцева! Гражданка Усольцева!

– Знаешь что это? – весело сказал Сашка. – Белье на веревке болтается – вот что.

И тоже сбежал к лейтенанту, стоявшему у самого забора.

Тетя, Поля выскочила, уняла пса.

– Снимите белье! – приказал лейтенант.

– Надо, же высушить.

– И сушите себе в глубине двора, сколько влезет. Мало у вас места, что ли, надо обязательно здесь? Люди пугаются, слухи разные, распускают. Сколько вам раз и участковым и лично мною говорено!

– Да какие люди? Ребятишки разве по ночам озорничают, так им и поделом… Сниму, милый, сниму, не ругайся. Вот сейчас сбегаю за тазом и сниму.

Она ушла.

– Чтобы больше не шастать по ночам, – сказал лейтенант строго. – Взяли моду! – И неожиданно спросил – В лес по ягоды часто ходите?

Мы переглянулись.

– Один раз ходили всем лагерем.

– А из деревенских ребят кто самый заядлый ягодник?

– Вон Митька Сулягин, например, – сказал Сашка.

– Рыжий?

– Ага.

– Еще?

– Больше не знаю.

– Ладно. – Лейтенант посмотрел на часы, скомандовал: – Марш по домам!

И сам же первый выполнил свою команду.

А мы еще остались. Посмотрели, как тетя Поля сняла с веревки привидения, поговорили. Она рассказала, что курган этот однажды уже копали. Давно, лет пятьдесят назад, она тогда еще совсем маленькой была. Какая-то болезнь появилась в селе, не то холера, не то черная оспа. И умерших решили похоронить дальше от домов, чтобы уберечься от заразы.

Здесь они и лежат, в кургане.

***

В лагере ни единого огонька. Тихо. Спят, меня не хватились. Я хотел прошмыгнуть к своей палатке, но вовремя заметил неподвижные силуэты. Остановился возле тополиного ствола, стал всматриваться.

Двое. Сидят у стола, друг напротив друга, и молчат. Вот один шевельнулся, в свете луны блеснуло плечо. Слава! А с ним Рита. Что им не спится?

Молчат. Сколько можно молчать? Шли бы лучше спать, если говорить не о чем. А то сами не спят и мне не дают. В палатку одна дорога – мимо них. Слава обязательно остановит и спросит, откуда так поздно. Попробуй, объясни, что ходил на курган смотреть привидения. Завтра весь лагерь умрет от смеха.

Скрипнула скамейка. Сейчас Слава встанет, скажет: «Я пошел дрыхнуть. Спокойной ночи, приятного сна, желаю вам видеть осла да козла!»

Но он сказал другое:

– Что ты все молчишь?

Рита ответила не сразу.

– Так. Смотрю. Звезды.

Слава хмыкнул:

– Очень тебя интересуют звезды!

– Почему нет?

– Сделать из них модное ожерелье?

Рита промолчала.

– А из луны брошь, – продолжал Слава. – Знаешь, как красиво! Вот сюда приколешь – все наши девки лопнут от зависти. Луна-то всего одна, где им взять?

Я тихо смеялся. Здорово он ее! Она ведь и вправду модница. Вечером, после работы, как нарядится! Что ни день, то новое платье. А если старое – то с кофточкой или с платочком новым.

Рита поднялась и пошла. Слава бросился за ней:

– Куда ты? Постой!..

Не догнал. Она нырнула в палатку.

– Рита! Рита! Я же в шутку. – Славин шепот был мне отлично слышен. – Это не я, это мой длинный язык. Ну, хочешь, я его выдеру? Извини, Рита! Рита!

Она не отзывалась.

Я думал, теперь он обязательно пойдет спать. Что еще делать? Нет! Вернулся к столу, сел ко мне спиной, закурил.

Ну, это, кажется, надолго. Я снял кеды и, ступая на цыпочках, попробовал незаметно проскочить. Не удалось. Наступил на что-то, послышался негромкий треск. Слава моментально обернулся:

– Рита?

– Нет, не Рита. – Я вышел из-за дерева.

– А, ты…

Я сел рядом.

– Ты ее любишь?

– Отстань! – Слава, сосал свою папиросу.

– Нет, правда? Любишь?

– Катись отсюда колесом! Ну! – И замахнулся.

Я вскочил, отбежал на несколько шагов.

– Пожалуйста, можешь не говорить. Я и так знаю, что любишь.

И направился к своей палатке, раскачивая за шнурок кеды.

Не успел забраться в спальный мешок, как услышал шум автомобильного мотора. А еще минуту спустя появился дядя Володя.

– Спишь? – голос у него веселый.

Я сделал вид, что только проснулся:

– А? Что такое?

– Не пугайся… Привет тебе. От мамы, от папы. От Катьки тоже. Я с ними по телефону разговаривал. Здорово по тебе соскучились. Особенно Катька. Говорит, драться не с кем.

– Ну да! – Мне стало неловко: дядя Володя еще и в самом деле подумает, что Катька со мной дерется на равных. – Она знаете какая слабосильная? Мой портфель с книгами поднять не может, волочит по полу.

– Вот наберется сил у моря – тогда держись! – Дядя Володя вытащил пачку папирос, вышиб щелчком одну. – Все! Последняя!

Я рассмеялся.

– Не веришь? Смотри!

Он размахнулся и швырнул пачку в сторону канавы. Я слышал, как она, падая, прошуршала в кустах.

Мы улеглись. Я закрыл глаза. Но спать почему-то не хотелось. Поднялся ветерок, над нами зашумел тополь.

Неожиданно я услышал совершенно ясное и отчетливое:

– Пора спать…

Голос Риты.

Я удивился, развернулся вместе со спальным мешком. Расстегнул застежку у полога, посмотрел. Так и есть! Опять они. Сидят за столом, будто и не вставали. Слава молчит. Ну, правильно, он, же обещал выдрать себе язык.

– Что за слежка? – сказал дядя Володя сердито. – Перестань, нехорошо.

– Слава ее любит? – я опустил полог.

– Не знаю. Его спроси.

– Я уже спросил.

– И что?

– Он сказал: катись колесом!

Дядя Володя усмехнулся:

– Значит, любит.

– Чудак он все-таки! Что в ней? Молчит – и все, никогда не смеется. Лучше б уж Козлика полюбил. Такая веселая. И помоложе Риты года чуть ли не на два.

– Знаешь, дело такое, без выбора.

Я согласно кивнул: знаю. В книгах так часто бывает, и в кино тоже. Он ее любит, а она его нет. Она любит совсем другого, а этот другой ее не любит. Вот так все трое и мучаются. Ходят, страдают, и никто им не может помочь.

Теперь-то я знаю. А вот раньше, когда еще маленький был, не знал. Я полюбил одну девочку. За косички таскал в шутку, леденцы давал ей сосать. А она, понасосавшись моих леденцов; призналась, что нисколько меня не любит. Потому что я рыжий, а все рыжие плохие. Я взял и отлупил ее. Во-первых, я совсем не рыжий, а каштановый. Во-вторых, она должна была раньше сказать, до леденцов, а не хитрить. И разлюбил ее сразу, без всяких переживаний. Увижу – кулак ей показываю. Она даже меня бояться стала. Как встретит на улице, сразу бежать на другую сторону или во двор. Смешно!

Мне тогда казалось, что любовь – очень просто. Захотел – полюбил, захотел – разлюбил. Я ведь тогда не знал, что от любви, бывает, чахнут и даже умирают раньше времени, никакие лекарства не помогают.

У дяди Володи тоже была несчастная любовь. Он любил тетю Люду, сестру, моей мамы. А она взяла и вышла замуж совсем за другого. Мне об этом никто не рассказывал, даже, наоборот, скрывали, но я сам догадался. Вообще, взрослые очень наивные люди. Они думают, что мы не понимаем ничего. Не договорят, переглянутся: «Ясно?» и думают – перехитрили. А на самом деле им ясно, и нам тоже ясно. Даже Катюхе. Прихожу домой с катка, спрашиваю у нее: «Где мама с папой?» – «Ушли в кино». – «Откуда ты знаешь?» – «Мама сказала папе: пойдем к Константиновым. Она всегда так говорит, если в кино, не хочет меня неврировать»…

Я спросил:

– Дядя Володя, почему вы не женитесь?

Он откашлялся, словно хотел произнести большую речь. Но сказал только:

– Гм… Гм…

Вероятно, он не знал, с чего начать. Я обождал немного и решил ему помочь:

– Потому что вы больше никого не любили?

Он спросил:

– Больше? Что значит – больше?

– После тети Люды, – пояснил я.

Дядя Володя ничего не ответил, завозился и полез из палатки. Я тоже вылез вслед за ним:

– Дядя Володя! Вы не обиделись?

– Нет.

Он ползал на коленках по канаве, возил руками по земле. Я пошарил в кустах и подал ему пачку папирос.

– Вот. Вы ее сюда бросили.

– Спасибо. – Он торопливо закурил. – Ты теперь, наверное, меня презираешь?

– За что?

– За слабоволие.

– Что вы, дядя Володя, я же понимаю. Вы не от слабоволия. Вы от переживаний. Я затронул вашу душевную рану.

– Ишь ты! Начитался!

Я опустился рядом с ним на траву и прислонился к его плечу.

– Ох, Толюха! – Сидя на корточках, он пускал дым в небо. – Ну, что вы такой за народец! Ну, что вы такой за народ!

Я ответил:

– Обыкновенные люди. – Подумал и добавил: – Может, только чуть поменьше ростом.