Текст книги "Замоскворечье"

Автор книги: Лев Колодный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Многие обитатели дома не удостоены мемориала. Нет доски в честь дважды Героя, члена партии с 1896 года Федора Петрова, того, кто пожаловался Сталину на шумного сына. К нему я приходил в квартиру, заваленную кислородными подушками. Бывший при Ленине начальник "Главнауки" рассказал, как помог Циолковскому деньгами, когда считали того сумасшедшим. Еще один жилец имел отношение к ракетам – академик Глушко, дважды Герой, главный конструктор космических двигателей. Он, будучи абсолютно засекреченным ученым, позвонил мне однажды сам и пригласил в дом. Показал коллекцию картин Айвазовского, ими были увешаны стены одной комнаты. Подбирал академик марины по цветам, на одной стене вздымался зеленый вал, на другой вал синий, не хватало какого-то одного вала, кажется, красного. Все тогда было у "ВП", как почтительно называли между собой подчиненные начальника: красивая жена, ордена, звания, положение. Не хватало, кроме той, картины славы. Приглашение мне было связано с тем, что писал я тогда восторженные статьи о запусках ракет группой молодого инженера Королева, называя его без имени "Главным конструктором". А молодой инженер Глушко в те же предвоенные годы конструировал замечательные двигатели ракет. Но о его давних триумфах никто не писал. "Баки есть баки", – высказался в сердцах академик Глушко по адресу друга-недруга, здравствовавшего академика Королева. Их обоих арестовали и отправили в лагерь. Первого выпустили Глушко и предложили ему, как он мне рассказал, составить список ученых, коих следовало немедленно освободить, чтобы делать ракеты. Начинал тот список Сергей Павлович Королев, "СП", не поделившийся в достаточной степени славой с Валентином Петровичем Глушко, "ВП".

Черная доска с нотами Гимна СССР и барельефом автора напомнила мне образ Лены Александровой, правнучки композитора-генерала. Видел эту красавицу в музее академии Ильи Глазунова на Мясницкой с респектабельным женихом, бережно поддерживавшим каждый шаг страдавшей инвалидностью невесты. До алтаря – не довел, задушил и унес из квартиры-музея картины, которые ищет милиция...

Будь моя воля, установил бы на фасаде доску с именем Юрия Борисовича Кобзарева. Академик, отец радиолокации, Герой Социалистического Труда, всю жизнь серьезно интересовался "лженаукой". В его квартире показала телекинез Нинель Кулагина, героиня моей публикации, за которую меня высекла "Правда". Не прикасаясь пальцами, она двигала золотое кольцо, раскручивала стрелку компаса, за что (и за многое другое) слыла в ученом мире "мошенницей". В квартиру академика я привел Джуну, показавшую, на что способны ее необыкновенные руки. Кобзарев прикрыл своим авторитетом созданную с ведома Брежнева тайную лабораторию АН СССР для изучения феноменов Кулагиной и Джуны. Двадцать лет назад там установили реальность феноменов "К" и "Д", не осознанных до конца наукой.

...В дом покойной номенклатуры въехали новые люди, выкупившие за большие деньги квартиры с видом на Боровицкий холм и храм Христа. Почерневшие стены по настоянию Лужкова высветлили, покрыли розовой краской выступы-пилоны. Но когда-нибудь, лет через сто, я думаю, эту жилую крепость взорвут, чтобы построить на трех гектарах земли нечто прекрасное, достойное стоять напротив Кремля рядом с красными палатами Аверкия Кириллова.

СОФИЯ ДА ИВАН

Самые изумительные панорамы Москвы открываются с больших мостов. С одного края – золотые купола Кремля, с другого – радуга стен Замоскворечья. Видишь все сразу: башни и соборы, колокольни и купола, восхитительную картину, кружившую голову художникам и поэтам:

Сколько мыслей, и чувств, и волнений

Вызывает в душе этот вид!

Небо влажное от умиленья,

Как художник, на город глядит...

Без всякого сожаления рубили большевики главы храмов, валили столпы звонниц. В одном Замоскворечье, где заканчивается наш долгий путь, разрушено до основания 12 церквей, не считая тех, что помещались в домах, их насчитывалось еще столько же.

В Никоновской летописи под 1565 годом, где повествуется о большом пожаре, упоминается храм Николы "на Москве-реке в лугу". Там от наводнений земля превратилась в болотистые кочки, пупыши. Церковь "Николы в Пупышах" выложили в камне в начале царствования Петра. Хранилась под ее сводами принесенная казаками икона Богородицы "Утоли моя печали". На месте сломанного храма на Космодамианской набережной, 40-42, ничего не построено.

Старое название набережной вернули недавно в память о другой разрушенной церкви Космы и Дамиана. Возвышалась она пятью главами и колокольней на Садовнической улице, 51, где теперь жилой дом. Этот храм построили в середине ХVII века. Тогда из кирпича могли ткать каменные кружева. "Изумительная обработка наружного портала церкви Космы и Дамиана в Садовниках", – сказано в вышедшем в 1913 году архитектурном путеводителя "По Москве", куда попали шедевры зодчества. Как и везде, Косму и Дамиана под предлогом помощи голодающим ограбили в 1922 году. Отсюда вывезли 14 пудов 18 фунтов золотых и серебряных изделий. В стиле барокко иконостас, для тех, кто взвешивал "драгметаллы", ценности не имел. Судьба его, как старинных икон, печальна.

Из-за весенних разливов образовались не только пупыши-кочки, но и озерки, ровушки– рвы. От них произошли названия Озерковской и Раушской набережных. На двух других набережных сохранились стены церкви Софии и церкви Николы в Заяицком. Обе они закрывались, опустошались, заселялись жильцами, но устояли и возвращены, оскверненные, верующим.

Из похода на Новгород великий князь Иван III вернулся с покоренными новгородцами. Их поселил у реки. В новгородской летописи есть такие слова: "Где святая София – там и Новгород". По примеру Константинополя и Киева в Великом Новгороде чтили Софию, символизирующую премудрость Бога. Ей посвящался главный храм. В память о родном городе новгородцы построили в Москве деревянный храм Софии. Та церковь, что укрыта домами на Софийской набережной, 32, появилась на его месте спустя двести лет стараниями садовников Государева сада, сгоревшего в 1701 году. При Петре в ней был освящен придел в честь Андрея Первозванного. Этот царь учредил орден Андрея Первозванного, высший в империи, возрожденный в наши дни в том же статусе. Принять его из рук Ельцина отказался Солженицын.

Колокольню Софии возвел в ХIХ веке после отмены крепостного права архитектор Николай Козловский. За долгую жизнь этот мастер построил много домов, церквей и колоколен, одна из которых – Троицы в Вишняках, нам встречалась на Пятницкой. Колокольню Софии архитектор установил на набережной с оглядкой на столп Ивана Великого, а не на храм в глубине двора.

Молодой настоятель церкви отец Александр успел при советской власти приобрести библиотеку, перевезти из разрушенного Симонова монастыря позолоченный иконостас. Вдохновленные им художники расписали стены образами на сюжет "О Тебе радуется каждая тварь". Недолго радовались прихожане. Их изгнал из стен "Союз безбожников". Отца Александра арестовали раз, другой, а в 1937 году расстреляли. Икона Владимирской Богоматери попала в Третьяковскую галерею. От прежнего великолепия сохранились в отдельных местах поблекшие росписи.

Другая сохранившаяся церковь Николы в Заяицком появилась в слободе заяцких казаков, выходцев с реки Яик, то есть Урала, живших вблизи устья Яузы, в середине ХVII века. Век спустя ее разобрали, чтобы возвести большой храм. Присматривал за строительством известный архитектор Иван Мичурин, но недоглядел. Стены рухнули. Как полагают, по проекту архитектора князя Дмитрия Ухтомского сооружен тот великолепный храм, что возрожден на Раушской набережной. Его голубые стены и высокая, 45 метров, колокольня в стиле барокко больше не напоминают каменные обрубки, уродовавшие вид Замоскворечья. И здесь произошла трагедия. Библиотеку сожгли в церковном дворе. Ночью по-воровски вывезли ценности. Икону Преображения ХVI века отправили в Третьяковскую галерею. Настоятеля протоиерея Василия Смирнова, отца четверых детей, расстреляли.

Проезжавший в начале 2000 года по набережной мэр Москвы Юрий Лужков, увидев возрожденную колокольню, помог восстановить порушенный купол церкви. Под него подвели стены толщиной в 2,5 метра. Из кирпича сложили мощный свод. Стены церкви украшаются новыми иконами...

На Софийской набережной Василий Баженов построил собственный дом. Групповой портрет семьи знаменитого архитектора сохранился. Где стоял особняк – неизвестно. Его со всем имуществом, как нам известно, пришлось отдать за долги по прихоти заимодавца Демидова. Этот Крез пожертвовал колоссальную сумму Московскому университету с непременным условием, что новое здание на Моховой построят не по проекту Баженова. Демидов сживал со свету гордого мастера. Судьба Баженова мне напоминает судьбу Иофана. Оба всю жизнь работали над колоссальными прожектами. Один по заказу императрицы занимался Большим Дворцом для Кремля. Другой по заказу вождя проектировал Дворец Советов. И оба по независящим от них причинам потерпели крах.

После пожара 1812 года набережные застраивались невысокими каменными домами. В рост они пошли после "великих реформ", когда на авансцену вышли такие фигуры, как Василий Кокорев. Энциклопедический биографический словарь Брокгазуза и Ефрона писал о нем так: "...выучившись кое-как читать и считать и помогая отцу своему, бывшему сидельцем питейных домов, К. приобрел опыт по винному делу". Где приобрел указанный "К" дар публициста, размах, способность учреждать крупнейшие предприятия – либеральные энциклопедисты не указывают, не жалуя дельца из народа. На винные деньги Кокорев основал Северное страховое общество, Волжско-Камский банк, построил с Петром Губониным Уральскую железную дорогу. В Москве соорудил на Софийской набережной, 34, "Кокоревское подворье". Путеводитель 1896 года описывал его такими словами: "Громадное сооружение капитальной постройки по плану инженера Козачка содержит в себе около 300 номеров для приезжающих, склады товаров и амбары для хранения имущества. Отсюда прекрасный вид на Кремль".

Что верно, то верно. Лучшего вида на Кремль нет. В "Кокоревке" любили поэтому останавливаться художники, особенно часто – Репин. Впервые приехав в Москву, в подворье снял номер Чайковский, в нем не раз живал позднее, став известным композитором. "Как у меня хорошо, – писал он в 1880 году. Я отворяю балкон и беспрестанно выхожу любоваться видом на Кремль".

Трехэтажный комплекс проектировал не "инженер Козачок", а архитектор Иван Черник, академик и профессор Императорской академии художеств в Петербурге. Он же проектировал на Раушской набережной, 4, Мамонтовское подворье. А по его проектам строил московский архитектор Антон Булгарин, "свободный художник", проживший, как Пушкин, 37 лет. Чернику и ему Кокорев доверил собственный особняк в Большом Трехсвятительском переулке, 1. Оттуда в июле 1918 большевики пушками вышибали левых эсеров, недавних союзников, попытавшихся взять власть.

Другое не менее известное "громадное здание" протянулось по Софийской набережной, 26, стараниями братьев Бахрушиных, о которых речь шла выше. Четырехэтажный дом бесплатных квартир предназначался одиноким вдовам с детьми и курсисткам. Фасад здания выглядит как дворец, где традиция классицизма переплелась с новациями модерна. Все квартиры, принадлежавшие Московской городской управе, были однокомнатные, но разной площади – от 13,2 до 30, 4 квадратных метров. Большой купол домовой церкви Николы Чудотворца и башня над крышей, как колокольня Софии, перекликались с куполами и колокольнями Кремля.

На Софийской набережной, 14 и 16, соседствовали Павел Харитоненко и Михаил Терещенко. Их объединяло не одно украинское происхождение. Оба слыли крупнейшими сахарозаводчиками. Терещенко умер спустя сорок лет после революции далеко от московского дома – в княжестве Монако, в статусе крупного финансиста. В 30 лет он участвовал в заговоре против Николая II и после отречения царя вошел во Временное правительство министром финансов. Из Зимнего дворца его препроводили под конвоем в Петропавловскую крепость, а когда освободили, экс-министр сбежал из России за границу, где безуспешно пытался свергнуть власть Ленина. Потерпев крах в политике, преуспел в деле, ворочая миллионами во Франции и на Мадагаскаре.

Иная судьба Харитоненко, умершего в собственном имении в 1914 году. Современники считали его одним из самых богатых людей России, его капиталы оценивались в 60 миллионов рублей. (Василий Кокорев, к примеру, в лучшие годы располагал 7 миллионами.) Деньги позволяли покупать дорогие картины, старинные иконы, заказывать портреты, устраивать приемы на 300 персон, где играл Скрябин, пел Шаляпин. Побывавший на таком званом ужине английский консул Роберт Брюс Локкарт, позднее чуть было не расстрелянный чекистами за "заговор Локкарта", описывал прием такими словами:

"...Когда я прибыл, было тесно, словно на лестницах театра в очереди. Весь дом был сказочно убран цветами, доставленными из Ниццы. Казалось, что оркестры играли во всех передних. ...На длинных узких столах были расставлены водка и самые восхитительные закуски, которые подавались десятками служителей... Меня поразило то, что, может быть, в этой своеобразной стране обедают стоя... Немного минут спустя огромная процессия потянулась в столовую. Скажу по совести, я не в состоянии припомнить числа блюд или разнообразных сортов вин, подававшихся к ним".

К концу жизни Харитоненко дворец превратился в художественный музей европейской и русской живописи, древних икон. Возвел его архитектор Василий Залесский, построивший корпуса Трехгорной мануфактуры, фабрик и домов. Интерьеры выполнил Федор Шехтель в духе средневековой французской готики. Хозяин почитал старое фран– цузское искусство, а не современное, поэтому слыл vieux pompier, то есть старомодным. После революции дворец захватили анархисты, позарившиеся на винный погреб, потом – трезвенники-большевики. После переезда правительства Ленина в Москву особняк служил апартаментами наркомата по иностранным делам, а с 1931 года – посольством Великобритании. Из собрания живописи в этих стенах остались "Пейзаж" и "Пейзаж с водопадом" французского художника ХVIII века Робера. Все другие шедевры ушли в разные музеи и проданы за границу.

Лет пятнадцать назад я видел на фасаде фабричного корпуса в Замоскворечье металлическую табличку, ныне исчезнувшую, посреди которой была проведена линия. Она зафиксировала уровень воды, поднявшейся во время наводнения 11 апреля 1911 года. Черта была на уровне глаз. Такие весенние разливы случались регулярно. Поэтому городская управа охотно продавала землю на острове между Москвой-рекой и Водоотводным каналом фабрикам и заводам. Основанный в 1863 году завод Густава Листа до недавних дней, под именем "Красный факел", коптил небо на Софийской набережной, 12, напротив Кремля. О нем напоминают металлические фигуры литейщика и кузнеца навсегда закрытых заводских ворот. На этом заводе вступил в смычку с пролетариатом будущий нарком просвещения правительства Ленина Анатолий Луначарский, приобщивший рабочих к написанной собственноручно первомайской листовке, призывавшей к борьбе с капиталом.

На Софийской набережной, 8, Фердинанд Теодор фон Эйнем, приехавший из Вюртемберга в Москву, начал производить шоколад и конфеты. В 1867 году им было основано крупное кондитерское производство. Ныне оно известно всем от мала до велика конфетами и шоколадом марки "Красный Октябрь". До революции вся Российская империя, страны Европы и Азии узнали вкус изделий "Товарищества паровой фабрики Эйнем и Ко". В России, кто мог, покупал сахар головками, от которых откалывали куски. Эйнем первый произвел пиленый сахар, завоевавший рынок. Он же выпустил плиточный шоколад, вытеснивший импорт. Когда дела пошли в гору, Эйнем купил землю на Берсеневской набережной. Здесь архитектор Александр Калмыков построил из красного неоштукатуренного кирпича большие фабричные корпуса, стоящие поныне. На другом берегу канала высятся такой же "кирпичной архитектуры" построенные тем же Калмыковым корпуса бывшей Голутвинской ткацкой мануфактуры, переименованной после революции в "Красные текстильщики".

Когда предприниматель и изобретатель "русского света" инженер-электротехник Павел Яблочков взялся в 1880 году осветить площадь Храма Христа Спасителя, Большой Каменный мост, городская управа предоставила ему для этой цели участок земли между Берсеневской и Болотной набережными. "Свеча Яблочкова" поразила Москву и Париж, но завоевала мир другая лампочка, американская.

"Колокольня Ивана Великого ...была увешана по всей высоте 3500 лампочками Эдисона. На ограде Кремля со стороны реки были размещены на башнях 8 больших и малых солнц", – с восторгом описывал невиданную прежде картину журнал "Электричество" в 1883 году, задолго до появления в советской России "лампочки Ильича".

Основанное в Москве "Общество электрического освещения 1886 года" начало экспансию Раушской набережной. На ней электротехники запустили спустя одиннадцать лет большую электростанцию, напоминающую трубами океанский лайнер. Так и плывет он с тех пор, ведя за собой флотилию пристраивающихся к нему кораблей, заливающих город светом.

В начале ХХ века на том месте, что застолбил Павел Яблочков, на Болотной набережной, 15, построили Центральную электрическую станцию городских железных дорог, попросту – трамвая. Ее трубы поныне дырявят небо и ждут, когда их снесут, а просторной старинной постройке с башней найдут иное применение. По примеру Парижа и Лондона отдадут художникам "актуального искусства", жаждущим жизненного пространства.

Искусство трижды отметилось на острове между Москвой-рекой и каналом. В центре Болотной площади установили памятник Илье Репину. Над стрелкой, где сходятся под острым углом набережные, взгромоздились бронзовые корабли Зураба Церетели. А под парусом на палубе стоит "большой капитан". Тот самый, что после Азовского похода прошагал во главе солдат через Триумфальные ворота у Каменного моста. Сколько грязи вылили на бронзу памятника, пытаясь его снести, взорвать. Устоял Петр под шквалом заказной хулы и под ураганным ветром, пронесшимся над Москвой.

И другой монумент, отлитый Шемякиным за океаном, подвергся выстрелам тех же снайперов, стреляющих по памятникам, чтобы рикошетом попасть в мэра Москвы. Все теперь видят, когда фигурки детей и "пороков" заполнили рощицу Болотной площади, – зря нас ими пугали.

Зря уговаривают строителей уйти из центра, где якобы так тесно. Нигде не видел столько пустырей, заросших бурьяном дворов, безлюдных руин, как здесь, на острове у Кремля. Эта земля должна стать такой же ухоженной, как остров Сите Парижа, как Трастевере Рима. Эта земля зовется Замоскворечьем, с которым нам пришла пора расстаться.