Текст книги "Русская война: Утерянные и Потаённые"

Автор книги: Лев Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Но в этот период резко ускоряется сближение Суворова и Зубовых и участие Валериана в этом деле несомненно и весомо – известно, что Платон как-то не приноровился сразу к крутоватому «солдатскому отцу», приняв его, в параде и при всех регалиях, домашним образом, за что тот ответил тем же, и в присутствии третьих лиц; но непривычный к такому обращению дворцовый выученик стерпел и отмолчался. С 1791 года начинается постоянная переписка фаворита и военачальника, и была она значительна для обоих. Суворов был свободен в выборе, куда гнуть, к Потемкину или к Зубову, для них он был весомая величина – стержень и нерв армии, из самой ее сердцевины; Потемкин конечно это понимал, но не мог смириться – Зубов был обязан.

Летом 1791 года происходит драматическая развязка – Светлейший Князь умер; умер хорошо, за пределами дворца, склок, в поле при дороге, порвав все и вся, рухнул как столб.

В этот момент зашаталось и положение Зубовых: нужные как таран против Идолища Таврического Салтыковым-Репниным Павлу, многим-многим, они теперь становятся как бы и не нужны – и в той закулисной схватке их поддержала позиция армии, надежно-покойной к власти, обеспечившей ее самостоятельность; той, что стояла в пригородах Петербурга и далее вплоть до Дуная, Суворовской. И в ее пределах поднимается Валериан:

– за известие об Измаиле Св. Георгий 3-го класса, полковник и флигель-адъютант;

– в 1792 году – генерал-майор. Не за бои? – Верно!

Но как только грянули пушки, он опять на войне – летом 1793 года фарфоровый мальчик-куколка уже в Польше; как-то не вяжется это все с обликом приживала, получающего дипломы на производство между записочек на придворный бал.

Проверкой зубовского «суворовства» стала та же Польская кампания 1793 года: опираясь на поддержку Зубовского клана, и горячее содействие В. Зубова, Суворов прямо пренебрегает и Н. Репниным, своим непосредственным начальником, и Н. Салтыковым, старшим над обоими, своей волей берет корпуса, разворачивает генералитет, завязывает новую кампанию и в 38 дней (если прикладывать остановку в Бресте – в 42) завершает операцию, молниеносную, яркую, но… пустоватую. За пару дней до ее начала ген. Ферзен у Мацейовиц разгромил основные полевые части повстанцев, пленил их единственного крупного военного руководителя на что-либо годного Т. Костюшко – но награды за нее как из бездонной бочки: фельдмаршальство, «10 тыс. душ», и т. т. т. Вот любопытно, за такие же «успехи» в 1775 году – захват и доставление Е. Пугачева – ничего! Екатерина отдала предпочтение Михельсону, сделавшему «основную работу» – сейчас подчеркнутый решпект, а мог бы и не быть!

Увы, в этой же кампании столь много содействовавшей А. Суворову В. Зубов испытал тяжкий удар – ранение, ампутация ноги, в 22 года инвалид на деревяшке! В гельбиговских «обесчещенных девиц» как-то не верится, слишком скоротечная для того была кампания, да и не замечен был в Петербурге юный красавец в подобном, незачем, скорее должный предохраняться от неумеренного обожания – почему вдруг переменился на войне?

Любопытно, что одна из полек, графиня Потоцкая, в 1794 году становится его женой; каков был этот брак, какова в ту пору она, по второму браку графиня Уварова – не знаю.

Как переживал свое первое жестокое крушение – не знаю, думаю тяжело… Хотя внешне все тем не менее выглядит лучше:

– генерал-поручик;

– генерал-адъютант;

– Св. Георгий II класса.

Два последних отличия поднимают его до уровня полного генерала, выше М. Кутузова. Но другие, извольте видеть, имели это и без боевых ран, без эскапад за пределы Света.

В 1794 году Зубовы и Суворов породнились, Наталья Суворова, ненаглядная «Суворочка», по отзывам бытописателей некрасивая и не очень умная – по небольшому, виденному мной портрету-миниатюре, хорошенькая, в отличие от матери Варвары Прозоровской, слывшей красавицей, а на портрете – раскормленная купчиха; по сохранившимся же от нее кратеньким воспоминаниям об оставлении Москвы в 1812 году и умна, и наблюдательна – бог их знает, бытописателей… вышла замуж за тяжко-мрачного Николая Зубова. Браку придавали особое значение, Платон, прознав о наличии у девушки жениха, сына генерала графа Эльмпта, со старшим из которых Суворов приятельствовал – были самые злые языки в армии – а младшему благоволил, бросился просить за брата к Екатерине II; помолвку с Эльмптом расстроили. Фаворит и Военачальник теперь должны были укрепиться в отношениях из-за родства.

В 1795 году это находит яркое выражение в том неслыханном приеме полководца, который приуготовили ему в Петербурге – выделение для проживания Таврического дворца, убранного во вкусе и привычках причудливого старика: занавешенные зеркала, кипы сена под простынями вместо постелей; назначение постоянного стула за столом у императрицы – множество деталей-перекличек, с Потемкиным ли, с кем другим… Суворова определенно на что-то призывают, к чему-то подвигают, на что-то обязуют.

Одновременно с этим решается вопрос большой политики; разделив Польшу, Екатерина захлопнулась от Европы-Франции двухстворчатой Австро-Прусской дверью, оставив калиточки на Швецию и на Балканы.

Уже и на первую примеряют замок – идут важные трудные переговоры о браке юного шведского короля Густава IV с дочерью цесаревича Павла, какое значение им придается говорит факт прямого участия в них Платона Зубова, кроме канцлера Безбородко; особый характер им придает специальный пункт о вероисповедании невесты – вопреки обычной практике перехода в религию страны-потентата Екатерина II, вольтерьянка, более чем покойная в вопросах веры, придает ему особый смысл, оформляя не династический брак, а проводя идею устойчивой постоянной связи двух дворов на вневременной религиозной основе. Глубокое значение имеют эти переговоры и для П. Зубова, и для Екатерины, крушение которых ее убьет.

Вырисовывается контур какой-то громадной внешнеполитической конструкции, в которой Швеция, Пруссия, Австрия должны играть роль внешнего кордона, санитарной зоны или Китайской стены против – одной ли Франции?.. За Швецией более привычно маячит Англия… А вот куда направят избыток сил сливающейся в клокочущем котле нации?

У всех на устах Греческий проект, обучение курносого Константина Павловича толи под Комнинов, толи под Палеологов, но под покровом диверсии на левантийские кущи Франции изготавливается громадная экспедиция в район Среднего Востока, не на Балканы и Элладу – на Восточный Кавказ и Северный Иран – а дальше? Это все станции на пути в Индию, и не затрагивает ли это уже самое Владычицу Морей, под внешне необычным, странным, называемым у Брокгауза – Эфрона «сумасбродным набегом» (эх, забыл посмотреть авторство справки) – в обличении чего они даже передергивают карты, объявляют целью экспедиции… Тибет – хватит врать-то! В подобном случае уж удобнее ходить через Алтай, или даже Нерчинск, нет надобности преодолевать Гиндукуш, Карокорум, Гималаи, и все друг за другом, и не поперек – вдоль! – и странно-традиционный для Евразийской политики. Надразумная тяга бросает на этот призрачный путь:

– руссов в 941 и 943 гг.;

– Ивана Грозного в 1560 гг.;

– Стеньку Разина в 1666–1670 гг.;

– Петра Великого в 1714 гг. (экспедиция БековичаЧеркасско-го) и в 1722 гг. (самолично);

– Г. Потемкина в промежуток 1775–1785 гг. для чего избран недюжинный исполнитель А.В. Суворов, проводивший в 1778–1780 гг. глубокую рекогносцировку всего района от Астрахани до Астрабада и Решта, а и далее…

И только ли? А торжественные приемы путешествующих принцев из Великих Моголов в 1770–1780 гг.? А колонии армянских купцов, раскиданные от Москвы до Майсура и покровительствуемые Россией, а и сверх того заявление императрицей себя покровительницей армян где бы то ни было – а их в ту пору не было только в Армении? А предоставление убежища и подчеркнуто теплый прием принцев-соперников Ага-Магомет-Хана Персидского в 1794 г., например Муртазы-шаха?

Через 6 лет движение в этом направлении уже без утайки конечных целей предпримет Павел I вкупе с Наполеоном Бонапартом, полагавшим путь на Индию через Иран наиболее удобным.

Как тут не погрузиться в мечтания в приятном возбуждении – а что, если… Давайте остановимся, ограничившись констатацией – через полторы тысячи лет тянется это стремление Великой Евразийской Равнины к Индии, что за ним – не знаю: это мистика, томление… но нечто великое, сверх накопительских оценок; как и сверх кровавой похлебки чингизидовщины – влететь с веревками, выехать с караванами…

Кажется, полагается нечто подобное заявлению А. Ермолова Александру I в Париже в 1813 году:

– А сейчас через левое плечо из Европы – Марш! Но только до всякого захождения в Европу.

И уже развертывается напряженная активность на Тихом океане у берегов Америки и Китая; и в поддержку скромненько-упорненьким Шелеховым уже определены фрегаты эскадры Муловского; капитан-лейтенант Крузенштерн и лейтенант Грейг вольным образом плывут в Китай на английских судах; тянутся связи с «графом» Мирандой, испано-американским мятежником, принятым в русскую службу генерал-поручиком и получившим для проживания дворец в московском Царицыно и не прерываются даже в революционном Париже вплоть до выплаты генеральского жалования послом Симолиным ГЕНЕРАЛУ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОЙ АРМИИ… Как-то напряженно колеблется стрелка политического компаса и так она будет колебаться до 1801 года, пока не уткнется или остановится на Европе…

У Екатерины II в Записках есть откровенное признание, что она очень старательна, умна, но не талантлива, более наблюдательна, чем проникновенна, у ней отсутствует импульсное озарение, а более умение его развернуть в полную картину – кажется так достаточно точно можно сформулировать сумму ее самооценок. Сегюр также отмечал ее не артистический, а систематический разум, неспособность к художественному акту и предрасположенность к анализирующей работе; ей не давались рифмы… – но вот свидетельство О. Михайлова о «собственных стихах» и песенных текстах?! – но ее рассуждения об истории и политике всегда интересны… В повседневной практике это рождало у нее потребность иметь в ближайшем окружении талантливого человека с искрой оригинально-неповторимого провидения, от которого она загоралась.

В то же время это утверждение требует и очень серьезного разъяснения и уточнения, насколько это возможно в тайне психики, тем более женской и великой. У Екатерины не было особой заботы обращаться почасту к собственному творчеству потому что ее личность оказалась необыкновенно камертонной к чувствам эпохи и характерам людей; многократно отмечаемое разными авторами стремление императрицы-женщины «нравиться всем» заставляло ее «подсматривать» и «подслушиваться» под все, то, что В. Ключевский дубовато определил только «заботой о впечатлении» – Екатерина, включенная «в слух» от самого мира узнавала много быстрее, что ей надо делать, чем постигла бы преимущественно самоуглубленным размышлением. Я бы полагал, что она не столько шла в подчинении или на поводу у талантливых натур, сколько предоставляла им самореализоваться в границах применимости своеобразия дарования к историческому запросу.

Так, не видя ничего лучше системы Н. Панина, она терпит его до 1781 года и успешно претворяет возможности поддерживаемого им Северного Альянса для обеспечения Экспедиции в Архипелаг – Английский флот прикрывает русские эскадры от атак Французского! – и использует его как элемент антифранцузского соперничества в рамках уже сменяемых приоритетов.

Выделив Юго-западное направление в качестве ведущего, отходит от «северной зашоренности» и поворачивает к Русско-Австрийскому сближению, обращая его острие против Турции и как рычаг против Франции, что предельно возвышает Г. Потемкина, автора и проводника многих элементов этой идеи.

К 1790 году последняя утрачивает актуальность в новых условиях, когда надо с одной стороны ограждаться от Вулкана-Франции, с другой появляется возможность завязать на ней всех противников по иным вопросам, получив свободу рук на юге, востоке, океанах, в обоих Индиях, когда европейское стадо, попавшее под бичи, вынуждено будет вертеться вокруг западной львицы, оставив зады – заднескамеечнику.

Императрица искренне ненавидит якобинцев, как казанская помещица – «пугачей», но реальный национальный политик, понимает, что они, сцепившись с завистливым европейским скопом, открывают перед ней и новые горизонты; пока между Россией и Францией неразбитые Австрия и Пруссия – «французское помрачение» в пользу, как и Война за Испанское наследство к руке Петра, надо только незамедлительно использовать его лучшие сроки для себя – при Петре ухватили Прибалтику, сейчас —…Екатерина грозит войной, обещает и собирает армии, Суворов оглашает какие-то замыслы – я не думаю, что это более, чем вталкивание Австрии и Пруссии в бодания на Рейне, а Британии в акульи метания от Булони до Тулона – это признано в серьезных академических курсах, как удостоверенная истина. Само имя Суворова настолько оглушительно, что им лучше маскироваться и грозить, нежели использовать в заветном деле, на которое в этом случае сразу обратится десятикратно увеличенная ярость сопротивления; любое действие, его присутствием означенное, приобретает особо выпуклый характер; за его перемещениями следят, его «bon mot’s» подбирают – он флюгер, означающий бурю; тем неожиданнее смерч, разразившийся в другом месте.

Но кто был автором этой политической линии, тот, допущенный Екатериной к перу руля политики империи. Вряд ли этот поворот плод творчества Г. Потемкина – и несомненно, что он идет в сторону от его системы.

К 1791 году Россия достигла крайнего предела в своем движении на Балканы, линию Прут-Дунай она будет переходить еще четыре раза, но так и не оторвется от нее; это неочевидно, не знают, но Русско-турецкая война 1787–1791 гг. последняя, в которой Австрия и Россия воевали вместе на Балканах, полный разлад машины русско-австрийского союза в 1790 году уже был очевиден, как и исчерпанность положенной в ее основу потемкинской идеи, что заранее делает сомнительным Греческий Проект, т. е. устремление Потемкина к проливам.

И уже начинается разрушение поддерживающих ее конструкций – 2-й, и особенно 3-й раздел Польши это отход от неопределенно-активной к определенно-пассивной линии на Западе, это жертва динамическим буфером ради охранительно-статической определенности, в данном случае полезная и эфемерная – история непреложно свидетельствует, Польша союзник любого врага России, не покушающегося на минимум признаков ее наличия в географической карте, и поступив в данном случае вопреки Потемкину, Екатерина обнаружила свое превосходство над ним, как Великая старуха Изергиль, разглядевшая в избиениях безоружных русских воинов в Варшавских церквах в 1793 году и паскудство польских жолнежей в московских храмах в 1812 году, и антагонизм народца-мозгляка к величию соседа, неукротимый от времен Болеслава Храброго – точнее, Кровожадного – поднесь.

Признавалась ли тем самым исчерпанность объективных факторов евразийского вхождения в Европу, ведь отныне и в исторической зримости и юридической новеллистике западная граница России повиснет на линии Неман – Буг – Прут? – Черноморский Юг поплыл куда-то в сторону…

Что же показывают события после 1791 года, года смерти Светлейшего – Платон Зубов, новое первое лицо империи, принимает те же посты и территории, что и Потемкин; Русская Армия, теперь уже под опытной рукой А. В. Суворова сосредотачивается там же – в юго-западном углу… и как-то в стороне вдруг начинается Персидский поход В. Зубова.

Как-то необычно, импульсивно, вразбег с устоявшейся картиной внешней политики 2 половины 18 века выглядит этот по-ход – впрочем, как и Дербентский поход 1722 года, они блеснули как заявки на нечто – и погасли, точнее, одна истлела, вторая сползла в угли – Россия в 18 веке скорее втягивалась, чем вступала на Кавказ, скорее остерегалась, чем тянулась, и вдруг энергическое волевое действие, мощный рывок, не в означение местного канюченья – через него, и на что – не ясно… Вокруг него и сами по себе возникают какие-то колеблемые круги.

Поход был «неявный»: район дальний; климат вредный, сулящий громадное вымирание войск; неясность ситуации Востока – полагавший особых качеств от руководителя, «волчья пасть и лисий хвост», кроме того истребовавший и почти неограниченной самостоятельности первых лиц, и выдающихся качеств принимать военно-политические решения на месте и с ходу; в этом смысле поход был новаторским, т. к. оформлял новое поле силовой политики; он был сопоставим с деятельностью Потемкина в пустынях Новороссии, и грядущим «проконсульством» А. Ермолова на Кавказе, но и отличен от первого реализацией в центрах древней Средне-Азиатской цивилизации, а от второго своей усиленной военной данностью и объектом приложения – не христианизированные районы Западного и Центрального Закавказья, а исламизированный Прикаспий вплоть до южной, иранской стороны. Поход «внешне» выглядел как-то легковесно, вот и командующий, одноногий мальчишка, самый юный в империи генерал-поручик от «юбок», не то, что поднявшиеся охмуревшие волки-быки Кутузов, Гудович, Дерфельден – и так же тяжело при взгляде «изнутри»: громадные силы, назначение лица, могущего действовать всем авторитетом Императрицы и Фаворита, сама фамилия – Зубов, исключающая и тень допустимости неудачи.

Во временной или органической близости этого похода складывается особо тесное сотрудничество Екатерины и Валериана; отбросив сплетни, которые любой столб в ее окрестностях обращали в пенис, можно утверждать, что она впервые им серьезно заинтересовалась, увлеклась как учеником с каким-то элементом материнского чувства; чем-то подобным, точнее пожеланием такого рода отдают ее отношения с Г. Потемкиным, но тот был слишком громаден, своеволен, слоновит, она была слишком слабая учительница, слишком «сердечная» к нему – сейчас она нашла своего ученика… но «учителя» любят «успевающих учеников» – в оценках недюжинного взгляда Великой значит Валериан «успевал»?

Политический характер их сотрудничества подтверждается тем, что осенью 1795 года В. Зубов убывает в «Южную Сибирь» – Астрахань, районы смертельной азиатской холеры и малярий, более верно губивших, чем все Измаилы и Рымники вместе взятые; ведь только недавно, в 1791 году болотная лихорадка завалила Орлину-Потемкина. Утверждения о «ссылочном характере» этого командирования, намек на соперничество с Платоном, содержащийся у Валишевского – на безрыбье приходится полемизировать и со сволочью, хорошо хоть не с Резуном – совершенно несостоятельны, по своей инвалидности В. Зубов был совершенно недоступен прямой команде через свое желание, кроме как возьмут под караул – франко-польский враль для удобства версии начисто об этом обстоятельстве умалчивает.

Значит, только в желании Исполнителя и доверии Государыни могло состояться это назначение: 60 тысяч войска, ресурсы и администрация 5 губерний, 3-х казачеств, ФЛОТ, 1 миллион рублей серебром, положенный в казначейство на самоличное усмотрение… – и 24-летний мальчик – генерал, поскрипывая протезом, поднимается на палубу ожидавшей его в Нижнем галеры; НО В ГЛУБОКОЙ ТАЙНЕ – через всю Россию с весны 1796 года медленно ползет по губерниям Московской, Тульской и проч поезд из полутора сотен карет «с командующим и казной» на которой заворожено всеобщее внимание (напр. А. Болотова), в том числе и недобрых глаз; по скорости перемещения которого судят и о сроке развязки: СОСЧИТАЛИ – В АВГУСТЕ… – и тем внезапнее вхождение русских войск в Дагестан в конце марта 1796 г.!

Поход был замечательно подготовлен, В. Зубов учел все уроки войны 1722–1724 гг., несомненно привлек обширные материалы «тайного дела» А. В. Суворова 70—80-х годов, но в его замысле присутствуют и черты новой оригинальности, внесенные самим командующим или навеянные чуть ли не традициями великого мятежника Стеньки Разина, «поход за зипунами» которого, последнее самобытное внешнеполитическое действие «низовой России», все еще лежит вне усмотрений специальных военно-исторических и военно-политических исследований из-за концептуальной «невнятности» этого события, как и Ермаков поход в Сибирь, вследствие общей «феодальной зарешеченности» представлений о русской государственности. Это была комбинированная сухопутно-морская операция, но в отличие даже от Петра Великого ее морской аспект был резко усилен, флот перестал быть простым сопровождающим армии, взаимодействующим пушками с пехотно-кавалерийской саранчей; верблюдом, перевозящим продовольствие и огнеприпасы.

Тяжелые войска и подавляющей мощи артиллерия, в том числе изобильная осадная, до 48-фунтовых брешь-пушек и 5-пудовых мортир, сведенные в один 24-тысячный корпус, обрушивают тяжкие удары по радиусам от Астрахани с моря на узловые пункты побережья, взламывая всю систему обороны противника от Дербента до Астрабада; хотя Персия может выставить до 180 тыс. войска, пусть и дрянного качества, непредсказуемость русских ударов по 2000-километровой береговой линии, как и 10-кратное превосходство скорости морского транспорта приводят к тому, что ВПЕРВЫЕ – а также и в последний раз – в каждом эпизоде боевого столкновения русская сторона имела не только превосходящую организацию и вооружение, но и 30–50 % численное превосходство и подавляющую огневую мощь, молниеносно крушивших противника. Легкие войска входили в районы с уже потрясенной и сломленной системой обороны, иррегулярная конница, особенно калмыки, сеяла панический ужас в разбегающихся шахских войсках и деморализованном населении призраком Чингизидова нашествия.

Гарнизоны, и только крупные, ставились в немногих важнейших пунктах-лагерях по приему ссаживаемых и погружаемых войск, без внедрения их вглубь территории и населения; все другие укрепления, кроме простейших, сносились; местные владетели обязывались присягой на неучастие в боях, исполнением полицейских функций, содействием в прохождении войск, снабжением их продовольствием в половину шахского налогообложения – да и то не выбиралось, войска широко доплачивали, пренебрегая обычными «бесплатными» рационами, за роскошную восточную снедь, деньги были, во взятых внезапными ударами с моря городах добыча оказалась баснословная; местная администрация и войска, обычный строй которых сохранялся, только приводился в неопасное состояние – изымались крупные пушки и рубились полевые лафеты к прочим, – склонны были в том соучаствовать.

Кроме боев за Дербент, который необходимо было взять в первую очередь, чтобы открыть 30–40 тысячной коннице путь в Закавказье, остальные операции армии и флота отличались и взаимодействием и свободой, сопровождавшие вдоль побережья легкие прамы и бриги в любой момент могли выбросить на сушу пехотные роты с пушками, а по нужде накликать фрегатный гром с полками и самой тяжелой артиллерией – впрочем, этого совершенно не потребовалось, серия автономных ударов «медвежьей лапой» флота по узловым пунктам побережья так потрясли военную организацию противника, что она надломилась и утратилась как целое уже к июлю 1796 г., взятие Баку, Решта, Ленкорани, Астрабада фактически означало решение ВСЕХ целей кампании за 3–4 месяца.

Потери были минимальные, т. к. войска за исключением периодов краткого нахождения в бою сразу отводились за пределы зоны боевого соприкосновения и санитарно-эпидемиологической опасности на корабли; гребенские, волжские, кубанские казаки и калмыки более глубоко проникавшие в территории к условиям Кавказа оказались привычны. Война, в которой кавалерии приуготовлено было не «завоевывать», а «захватывать» им чрезвычайно понравилась…

Достойна внимания забота об облегчении прохождения войск – егеря, единственная пехоты, следовавшая берегом в колоннах за веером легкоконных частей, получили деньги на покупку 3-х покойных старых коней на капральство, к которым назначали одного коновода, и все вещи, амуничные, хозяйственные, сверх самонужного везли на них, в удобном для быстрого изъятия виде; капрал ехал верхом в перемену через час с ослабевшим солдатом… Приятной неожиданностью похода оказалось изобилие вина в «непьюще-мусульманском» Азербайджане и введенное правило – на переходах из источников воды не пить, а пить – если нужда, – виноградное молодое вино, кому попуталось с водкой – палок, шинкарей, продающих водку солдатам – вешать!..

…Плохо было только одно – кажется, тяготы похода для Валериана Зубова оказались непосильны, с начала кампании он по-являлся перед войсками только во время боев за Дербент, потом видели единственно красивый, праздничный, из красноватых шелков шатер на палубе флагманского корабля, с которого доносилась музыка… Войска тоже шли весело, никто, можно думать, на это внимания не обращал, разве, что в паре попавших мне на глаза записок участников похода промелькнула одна и та же деталь, оба автора были приняты В. Зубовым в его шатре ЛЕЖАЩИМ, встреча и обращение были самые отменные, фрукты, вино, кофей с вареньем – никто не обижен, пояснение об у вечности командующего отсутствует, кажется они об этом НЕ ЗНАЮТ.

К середине июля становилось очевидным, что операция завершена досрочно и ее надо либо разворачивать дальше, ради того, зачем она, собственно, начиналась, или остановиться, ограничившись достигнутым – войска восходили к Эльбурсу на юге, угрожая Казвину, проникли до Шемахи и Ардебиля на западе, нависая над Тавризом и всем Восточным Закавказьем…

Денег на развитие не было – точнее, они были и в немалых количествах как невостребованный остаток от издержек операции, но дальнейшая, чисто сухопутная, толи караванная – если полагали Юг, толи горная – если Закавказье, операция требовала увеличить пехоту едва ли не в 2 раза даже для поддержания только наличной коммуникации, а расходы на экспедицию едва ли не в 4 раза – Успешное мероприятие замаячило как Громадное. Вряд ли этого не понимали с самого начала, и Екатерина, с 35-летним опытом правления, и Платон Зубов, 4 года тянувший потемкинскую лямку Юга, но увеличение средств на экспедицию полагалось едва ли не со следующего, 1797 года, и никак не ранее завершения сбора налогов за текущий год, начинающих по-ступать только с осени… Войска получили хитроумный приказ, который в армии расшифровывают «галопировать на месте» – терять темп, инициативу, не нанося, а подставляясь под удары; последних, впрочем, не последовало, компактное расположение русских войск делало такие попытки практически обреченными; но с августа резко выросла заболеваемость в войсках, проклятие азиатских войск – небоевые потери…

Имелись ли у русского командующего какие-либо планы увенчать достигнутый военный успех убедительным территориальным приобретением – глубокий выход русских на коммуникации в Иранском Азербайджане создавал условия провести эффектное завершение операции обходным движением на все иранские владения в Закавказье, которые утрачивались с занятием русскими Тавриза и выходом в дружественные армянские территории – наличные ресурсы это вроде бы позволяли? Но… никаких свидетельств; далекое продвижение русских войск по иранскому побережью на восток от Решта также говорит об иной цели экспедиции – просматриваются скорее Юг, Юго-Восток. Занятие Азербайджана с Нахичеванью и Эриванью было относительно просто, но сразу закрывало перспективы дальнейших развитии, войска втягивались в Азербайджан как вода в губку – кажется, от этого предохранялись.

Впрочем, это не означало отказа от Азербайджана, пока русские в Реште, любые вводимые в Закавказье персидские силы находятся под угрозой катастрофического захождения от Решта на Зинджан или к Северо-Западу, в обход всего района, поэтому единственный способ боевых действий шахских армий – наступление на Решт, под сокрушительный огонь артиллерии и тяжелые ударные компоненты русской военной организации при полной невозможности угрожать их морским коммуникационным линиям: да, тут можно было и не торопиться – а и лучше придержаться, пока несмазанная военная машина противника соберется, и не погибнет разом; не уйдет и не возбудит коренные персидские территории – уничтожить ее здесь, чтобы дальше идти свободно, без угрозы «джихада» и превращения плохих солдат шаха в хороших фанатичных партизан. Но ничего…

В сумерки этого затишья в ноябре 1796 года спешно прибывший фельдкурьер вручил генерал-поручику, кавалеру Ордена Святого Георгия II класса графу В. А. Зубову приказ нового императора Павла I, сдав войска на прибывающего графа Гудовича, немедленно отправиться в свои пошехонские деревни, ехать в сопровождении фельдкурьера, нигде не задерживаясь более суток…

Платон так и не смог возобладать над поразившим его отчаянием и равнодушием к судьбе по смерти императрицы, и не огласил составленного летом 1796 г. завещания Екатерины II, в котором она объявляла Павла Петровича душевнобольным, передавала престол внуку Александру Павловичу, а до его совершеннолетия назначала регентский совет из 10 персон, в том числе П. Зубов, А. Безбородко, А. В. Суворов, А. Г. Орлов Чесменский, Н. И. Салтыков, П. А. Румянцев… – толи они подписались под ним, как свидетели (В. Лопатин), в чем я сомневаюсь: не те там были люди чтобы промолчать, если «свидетели»: Суворов, Румянцев, Орлов-Чесменский! Многократно описанная разными лицами реакция Суворова и Румянцева на воцарение Павла также говорит об их полном неведении замыслов Екатерины. Впрочем, точно мы уже не узнаем, по утверждениям очевидцев – они ведь всегда есть, даже в камере-одиночке, даже в черепной коробке – Павел завещание сжег собственноручно… Сама Екатерина тянула с этой тяжкой комиссией в ожидании успешного завершения матримониального дела с шведским королевским домом, все-таки невеста получалась как-бы дочерью сумасшедшего – это еще раз говорит, насколько высоко поднимались ставки в «шведском деле», насколько оно входило в канву чего-то еще более важного; апоплексический удар поразил Екатерину II на следующий день по известию о полном провале помолвки… Что за ней стояло, остается только гадать, сама по себе Швеция стоила немного, не более 40 тысяч войска, если во главе его П. Багратион, М. Каменский, или М. Барклай-де-Толли – налицо же А. Суворов, М. Кутузов, Н. Репнин.

Передача престола обошлась без крови, Зубовы потеряли посты, но сохранили состояния, Платону после некоторой проволочки велено было жить неотлучно в литовских своих поместьях – через 5 лет Платон и Николай, принесший великому князю известие о воцарении, воспрянут духом и расквитаются с императором, вступив в ряды его убийц. Валериана это коснулось странно: вызванный в 1800 году в Петербург и назначенный директором 2 кадетского корпуса, по утверждениям Палена стараниями заговорщиков, он постоянно упоминается в мемуарах как участник их дела, в которое активнейшим образом вовлеклись два его брата и сестра (О. Жеребцова), но не присутствует ни на одном публичном мероприятии конфидентов… Многократно описанная колонна Бенигсена, в которой он будто бы вступил в Михайловский замок, его потеряла – в императорской спальне среди убийц его не было; похоже, что за него выдавали значительно менее популярных Платона или Николая… Как впоследствии так же старательно топили его в тени «тех Зубовых», чем-то задели они подрастающее прыщавое российское охвостье, чем-то навсегда не понравились… Последние годы он одиноко доживал в Москве и своих имениях, быстро и заметно гас и умер в 1804 году, упав и рассыпавшись почти бесследно – что ему было Полное Генеральство и Состояние в Непременном (впоследствии Государственном) Совете, пережившему неизбывное крушение ноября 1796 года… Брат Платон мучился неприкаянностью Российского Администратора, обращенного в Вотчинного – он же, пошатнувший скрижали всемирно-исторического движением Флотов и Армий, в чем бы удовлетворился: организацией поместной полиции и загонных охот?