Текст книги "Дело №306"

Автор книги: Лев Кассиль

Соавторы: Матвей Ройзман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

12

В этот же вечер телеграммы-молнии из Москвы понеслись в далекие города страны и легли на стол начальников Управлений милиций. Через несколько минут опытные оперативные работники начали всяческими – подчас весьма хитроумными – способами добывать фотоснимки адресатов Комарова.

В этот же вечер Мозарину позвонил Коробочкин. Дежурный по станции сказал, что сейчас выезжает из Покровского-Стрешнева, и просил оставить пропуск на пять человек.

Прошло около часа. В комнату капитана вошел Коробочкин, а за ним – человек в коричневой шубе, Ольгина подруга Катя, Полина Ивановна и Анна Ильинична. Мозарин попросил железнодорожника остаться в комнате, а остальных подождать в коридоре.

Коробочкин рассказал, что сегодня он не дежурил на станции. Вечером к нему приехал на машине сын-шофер. Семья собралась ужинать, как вдруг прибежал со станции мальчишка с запиской от напарника: человек, которого давно дожидался Коробочкин, находился на платформе. Боясь упустить неизвестного, железнодорожник с сыном быстро оделись и на машине поехали на станцию. Действительно, по платформе, поджидая поезд, ходил человек, которого Коробочкин видел в ночь с четвертого на пятое декабря. Железнодорожник попросил его пройти в комнату дежурного и тут объяснил, что его просят в Уголовный розыск для важных свидетельских показаний.

Коробочкин не упомянул фамилии Комаровых, а для отвода глаз говорил о каком-то деле, связанном с кражей багажа, случившейся в его, Коробочкина, дежурство. Неизвестный согласился поехать в Москву и все допытывался, кто ведет следствие. Железнодорожник ответил, что фамилию он запамятовал. Они сели в машину и, захватив с собой Катю, Полину Ивановну и Анну Ильиничну, приехали сюда.

Мозарина удивило спокойствие неизвестного: если он был замешан в преступлении, то не вел бы себя так. Ведь одну свидетельницу – Анну Ильиничну – он должен знать в лицо! Если неизвестный – Семен Семенович, то беспечность его и желание помочь следствию никак не вязались с его предполагаемой ролью…

– По дороге этот человек, кроме фамилии следователя, ничем не интересовался? – спросил капитан.

– Спрашивал, какой багаж украли. Ну я ему все расписал как следует быть.

– Будьте добры, пригласите сюда женщин, – попросил капитан Коробочкина, – а сами посидите в коридоре.

Катя подтвердила, что приехавший с ними человек – тот самый, который подошел к Ольге четвертого декабря вечером и, взяв ее под руку, пошел к поселку. Полина Ивановна признала в нем неизвестного, которого видела с Комаровой на улице Луначарского. Анна Ильинична решительно заявила, что этот человек не Семен Семенович. Она сидела в освещенном автомобиле, прямо против человека в шубе, пристально разглядывала его одежду, всматривалась в лицо, старалась уловить в его голосе знакомые интонации.

– Но, судя по тому, что вы раньше говорили, Семен Семенович похож на этого человека? – спросил капитан, удрученный ее заявлением.

– Может быть, но только фигурой, – ответила она. – Да этот же черный, а Семен Семенович русый, у этого бровищи, а у того волосики реденькие вместо бровей. И голос – ну совсем не тот! К тому же этот чуточку пришепетывает. И у этого на шубе воротник обыкновенный, а у Семена Семеновича – шалью.

Неизвестный в коричневой шубе вошел, закрыл за собой дверь и улыбнулся. Он выразил удовольствие по поводу того, что следователь сумел внушить свидетелям, как важно не раскрывать посторонним материалы следствия. По крайней мере, он по дороге в машине не получил ни одного внятного ответа на свои вопросы. Приехал же он по приглашению Коробочкина потому, что понял: каким-то образом дежурному по станции ставят в вину кражу багажа на Покровском-Стрешневе, а железнодорожник хочет оправдаться. По-видимому, это хороший, простой человек.

– И я по роду своей службы считаю нужным помочь ему, если смогу быть полезным, – закончил он.

Мозарин спросил: где служит свидетель. Тот вынул из кармана удостоверение, протянул его капитану. Офицер прочитал, что предъявитель документа – ревизор железных дорог Антон Васильевич Воробьев.

Мозарин спросил, с какой женщиной прогуливался Воробьев вечером четвертого декабря по Тургеневской и улице Луначарского? Ревизор ответил, что фамилии ее не знает. Он рассказал, что еще в прошлом году ездил навещать своих родителей, давно живущих в Покровском-Стрешневе. В вагоне против него сидела молодая женщина. Когда они вышли из вагона, оказалось, что им по пути. Они пошли вместе. Расставаясь с женщиной, ревизор и не думал, что когда-нибудь ее увидит.

Накануне Дня Конституции Воробьев снова отправился к родителям. В восемь часов вечера он распрощался с ними, чтобы поспеть на московский поезд. Идя по улице, он увидел ту женщину, свою попутчицу. Воробьев окликнул ее. Она шла на станцию. И он решил проводить ее.

– Фамилия этой женщины Комарова, – сказал Мозарин.

– Да что вы?! – воскликнул ревизор и развел руками. – Я слышал об этой трагедии. Спрашивайте, расскажу все, что знаю.

– Комарова не говорила, куда едет? – спросил капитан.

– Да, она сказала, что едет к подруге, километров за тридцать от Покровского-Стрешнева. Потом, разговорившись, сообщила, что через два дня отправляется в Свердловск на состязания фигуристок.

– Значит, вы привели Комарову на станцию и…

– Нет, не привел, – прервал его ревизор. – Когда мы подходили к станции, кто-то громко ее окликнул. Она обернулась, извинилась и ушла.

– Вы видели этого человека?

– Издалека. На нем была меховая куртка, спортивные брюки. Наверное, лыжник.

– А внешность?

– Такой плечистый парень. Ходит с развальцем. Смазливый.

– Комарова с ним ушла?

– Да. От станции они повернули влево. Пошли по тропинке к лесу…

Офицер проводил Воробьева в приемную и попросил подождать там. Потом поблагодарил Коробочкина, свидетельниц и отпустил их. Пройдя вниз к коменданту, он велел привести Комарова, одев его в спортивный костюм, куртку и шлем.

Спустя четверть часа конвоиры привели Комарова в одежде, какая была на нем четвертого декабря вечером. Ревизор сразу опознал в нем того человека, который на его глазах увел со станции Ольгу Комарову.

– Ложь! – воскликнул Комаров. – Как я мог очутиться на станции, когда в это время вел гимнастов в клуб?

– Вели, но не довели, – сказал капитан. – Вы передали команду старосте гимнастической секции и ушли.

– Да, ушел. Я забыл мою вечную ручку в РОНО, отыскал уборщицу, взял ручку и вернулся в клуб к началу выступления.

– Нет! Гимнасты начали выступать без вас.

– Я же готовил снаряды для второго отделения.

– Их нечего было готовить. Брусья стояли за сценой.

Офицер дал Воробьеву подписать протокол и, поблагодарив, отпустил его.

– Вы зря упорствуете, Комаров, – сказал капитан. – Вашу жену нашли далеко от станции и еще дальше от поселка. Она могла пойти в такую глушь только с человеком, которому вполне доверяла.

– А почему вы думаете, что жена только мне доверяла? Вы вцепились в свою версию и не хотите считаться с другими обстоятельствами. Но мне все это надоело. Я написал заявление прокурору и жду ответа.

Наглый тон Комарова возмутил Мозарина. Он знал, что с теми уликами, которые собраны против преступника, суд признает его виновным. Но Семен Семенович все еще находится на свободе. Кто он, где живет и что делает, пока известно только одному тренеру. Надо ждать, терпеливо ждать, пока Комаров не признается, что был связан с Якушиным. Капитан приказал конвоирам увести Комарова.

В эти зимние ночи с разных концов советской земли на московский телеграф по бильдаппарату или авиапочтой, в особых конвертах, поступали в адрес Уголовного розыска десятки фотографий адресатов Комарова.

В среду вечером Мозарин приехал в Покровское-Стрешнево. Анна Ильинична сидела в кресле у лампы под оранжевым абажуром и вышивала скатерть. Капитан извинился за свое столь позднее вторжение, попросил ее быть очень внимательной, сосредоточиться – дело идет об опознании Семена Семеновича! – и выложил на стол, одну за другой, фотокарточки. Анна Ильинична подолгу рассматривала их, откладывала в сторону и вдруг задержала взгляд на одной из них.

– Как будто этот похож… – в раздумье сказала она. – Только вот усики у него над губой…

Мозарин закрыл белыми полосками бумаги усики человека на фотоснимке. Анна Ильинична внимательно присмотрелась, потом закрыла глаза и наконец твердо сказала:

– Да, это он. Тот самый, что приходил к Комарову, назвал себя Якушиным Семеном Семеновичем.

На оборотной стороне рукой работника милиции было написано: «Василий Андреевич Константинов» и тут же сочинский адрес Константинова. Продолжая рассматривать фотокарточки, она опознала еще трех «Семенов Семеновичей»: одного – с консерваторским значком, другого – в цирковой униформе, и, наконец, третьего – в железнодорожной шинели; судя по звездочкам на петлицах воротника – инженера. Пока женщина просматривала еще раз все сорок восемь карточек, Мозарин прочитал фамилии, под которыми жил Семен Семенович: Гавриил Федорович Кашинцев – Ростов-на-Дону; Иван Алексеевич Горбунов – Ирбит; Геннадий Александрович Бакланов – Рязань. На оборотной стороне карточек было помечено, что эти люди выбыли из городов, где находились, а Бакланов умер год назад.

– Должно быть, этот Семен Семенович был артистом, – заключила Анна Ильинична, – снимался в разных ролях?

– Артист-трансформатор высшей категории! – зло ответил Мозарин.

Возвращаясь в машине на службу, офицер думал о том, что же предпринять дальше. Возможно, Семен Семенович залез в какую-то нору уже под новой фамилией, притаился, снова изменил обличье? Страна наша велика, а этот Семен Семенович, видать, большой мастер конспирации…

Через день капитан получил справку, что лицо, снятое на четырех предъявленных снимках, в картотеке профессиональных преступников не найдено.

Капитан, очень озабоченный, вошел в кабинет Градова и кратко доложил о постигшей его неудаче.

– Получается заколдованный круг, товарищ полковник! – с горечью сказал он.

– Да! – произнес Градов. – Мы хотели раскрыть с помощью Семена Семеновича подлинные мотивы преступления Комарова. Но, поскольку Семена Семеновича не обнаружили, надо с помощью Комарова доказать причастность этого человека к преступлению. – И полковник крепко потер рука об руку. – Не спорю, трудно.

– Почти безвыходное положение!

– Ой, нет! – воскликнул Градов. – Мы – советские разведчики по уголовным делам – должны найти выход из этого круга, и мы его найдем, капитан!

13

С утра мороз стал сдавать. Солнце, словно вымытое, сияло в прозрачной лазури. Снег на крышах стал крупнозернистым и посерел. Первые капли, округляясь, наливаясь серебром, оторвались от желоба и, сверкая, полетели вниз.

Открывая форточку, Мозарин услыхал птичий гомон, встал на подоконник и увидел воробьев. «Вот разбойники!» – подумал он.

Пока мать хлопотала на кухне, он, сидя на кровати, набрасывал в своем блокноте план завтрашнего допроса Комарова. Офицер решил строить его так, чтобы постепенно, шаг за шагом отступая, преступник вынужден был наконец назвать имя: Семен Семенович.

Раздался неожиданно ранний телефонный звонок. Мозарин нехотя взял трубку. Звонила Байкова и передала, что полковник просит Михаила Дмитриевича немедленно приехать к нему домой. Градов жил недалеко. Через десять минут капитан, почти залпом опрокинув в себя чашку кофе и на ходу закусывая горбушкой хлеба, выходил из квартиры, слыша за спиной возмущенный голос матери.

На улице свежо и молодо пахло талым снегом, дворники работали скребками или важно, словно разбрасывая семена на пашне, щедро засевали тротуар песком и золой.

Полковник был занят странным на первый взгляд делом: сидя у себя в кабинете, он с сугубо сосредоточенным видом склеивал осколки настенных тарелок. Одна из них изображала «Бегство Наполеона из Москвы», а другая – «Последние резервы Гитлера».

Дело было, конечно, не в тарелках. Подвернись другая работа для рук, полковник с такой же готовностью занялся бы ею. Вот так, почти механически орудуя пальцами, полковник плодотворнее думал. Прилаживая черепки друг к другу, он тоже размышлял о том, как повести допрос Комарова.

Градов взял бутылочку с клеем, составленным по его просьбе Корневой, окунул в клей кисточку и стал смазывать края осколков. Черт побери, ведь ни он, ни Мозарин, в сущности, ничего не знают об этом проклятом Семене Семеновиче! Как скрыть от преступника эту неосведомленность? Как выдать свою слабость за силу и получить от него недостающие сведения? В том, что Комаров не одиночка-преступник, Градов был твердо уверен.

Клей отлично скреплял края осколков. Вот уже скачет белый конь, уносящий из России возок с угрюмым Наполеоном. Удачное восстановление тарелки обрадовало полковника, его мысли потекли живее. Вспомнив о некоторых уловках Комарова, он решил сыграть на них – и нашел хорошее начало допроса. Когда из осколков второй тарелки стали возникать битые гитлеровцы, Градов уже мысленно набросал план допроса. После этого он еще и еще раз подумал: все ли доказательства будут убедительны для суда?

Только закончив свою работу и вручив жене тарелки, Градов начал разговор с капитаном. Мозарин изложил свой план допроса тренера. Полковник кое в чем одобрил его, но сделал много поправок и дополнений.

– Вы можете, Михаил Дмитриевич, сейчас спорить со мной, горячиться. Но завтра вы должны во что бы то ни стало победить!

– Виктор Владимирович, – ответил Мозарин, – я все это понимаю. Но я так ненавижу и презираю этого мерзавца, что боюсь потерять самообладание!

– Это никуда не годится! – возразил полковник. – Вы забыли, что поединок между следователем и преступником – это прежде всего война нервов. Если вы дадите волю нервам, то обязательно потерпите поражение. Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие!

Совещание под председательством комиссара Турбаева происходило в большом зале. Это было собрание криминалистов – знающих и опытных людей, которых коллектив Уголовного розыска противопоставлял преступнику. Это собрание напоминало военный совет, где обсуждались успехи, ошибки, определялась тактика и намечался основной удар по врагу.

Но это же совещание можно было назвать школой оперативного искусства, где в качестве слушателей присутствовали молодые работники. Не на докладах и лекциях, а на разборе следствия по какому-нибудь сложному делу, которое коллективно, глубоко и всесторонне обсуждалось, наиболее плодотворно учились молодые офицеры, сверстники Мозарина.

Среди них сидел секретарь партийного комитета – моложавый капитан Денис Алексеевич. Внимательно слушая выступления, он присматривался к людям. Как бы еще раз, с новой стороны, он знакомился с душевным обликом своих товарищей, с их профессиональной подготовкой. Денис Алексеевич, сам следователь, с удовольствием наблюдал, как разгораются прения, как люди, совместно обсуждая, шаг за шагом идут к самой обоснованной версии, находят верные пути разоблачения мотивов этого преступления.

На большом экране были продемонстрированы: место убийства Комаровой, комната Комаровых, одежда тренера, записка, найденная на груди убитой. Мозарин рассказал о прямых и косвенных уликах, привел результаты научно-технических экспертиз, письма из техникума физической культуры, где учился Комаров, характеристики.

Обсуждая работу Мозарина, Градов указывал, что признание обвиняемого вовсе не является главной целью следствия.

– Если Комаров и признается, то это будет лишь полдела – ведь часто признание преступника является маскировкой, с целью оградить соучастников или скрыть дополнительные, наиболее важные обстоятельства преступления. Часто преступник рассуждает так: сознаюсь в одном этом преступлении – следствие на этом успокоится, зато другие дела будут шиты-крыты… В данном случае, повторяю, мотивы убийства кажутся мне недостаточно выясненными. Вообще, товарищи, мы уже давно работаем без этого стремления – во что бы то ни стало добиться признания подследственного, – говорил полковник. – Мы можем воспринять некоторые приемы тактики у пристава следственных дел Порфирия Петровича, образ которого создан Достоевским в его романе «Преступление и наказание». Но к этим приемам, разумеется, надо отнестись критически, осмыслить их, пользоваться ими по-новому. Да, Порфирий Петрович воодушевлен желанием раскрыть истину. Да, он – человек, обладающий внутренним чутьем, которое иногда подсказывает ему простое решение сложных вопросов. Однако – и этого нельзя ни на минуту забывать! – Порфирий Петрович организует и направляет все следствие только к одной цели: чего бы это ни стоило, заставить Раскольникова признаться в убийстве. Стало быть, Порфирий Петрович идет по пути формального доказательства. Но это чуждый нам путь никогда не приведет к раскрытию подлинных причин преступления. Мозарин прав: Комаров, возможно, признается в преступлении, но он будет до конца отрицать связь с Семеном Семеновичем. А нам важно ее установить, чтобы задержать этого преступника, по моему разумению более опасного, чем сам Комаров…

Все участники совещания стремились помочь Мозарину. Они анализировали версии, обобщали улики, разбирались в противоуликах, приводили примеры расследования сходных преступлений. Словом, на совещании шла творческая работа.

Один из старших уполномоченных, бывший пограничник, советовал сразу пустить в ход записку, написанную Румянцевым и подброшенную Комаровым. Он доказывал, что преступник придает огромное значение, во-первых, этой записке, во-вторых, рассчитывает на «бесспорное» алиби.

Пожилой следователь обратил внимание на странный факт, ускользнувший от внимания Мозарина и Градова: когда вечером четвертого декабря Ольга Комарова вышла с мужем из дому, она уже не доверяла ему, во всяком случае, была настороже. Ведь накануне у них была крупная и серьезная ссора: Комаров грозил убить ее, заламывал руки. А если это так, почему Ольга решилась пойти с ним в столь глухое место? Что побудило ее снова довериться мужу?

Отмечая упорство преступника, третий офицер, в прошлом много воевавший с басмачами, рассказывал, какую роль сыграли в одном его следствии старые фотографии, которые бывают посильнее иного свидетеля.

Денис Алексеевич коснулся всех выступлений, профессионально разбирая убедительность каждого из них. Он сопоставил некоторые противоречивые рассуждения, а в своих выводах обратил внимание собравшихся на главное: полковник усомнился в безупречности прошлой биографии Комарова. Здесь безусловно и лежит ключ к раскрытию картины преступления во всей ее полноте!

– Полковник и мысли не допускает, что советский незапятнанный человек может внезапно так низко пасть, как это произошло с Комаровым, – закончил секретарь партийной организации. – Медицинская экспертиза показывает, что Комаров психически здоров, вполне вменяем. Надо расшифровать его прошлое, установить настоящую биографию.

Мозарин чувствовал себя теперь сильным, уверенным. Великое дело – поддержка, помощь! Его переполняло чувство благодарности к старшим товарищам по работе.

Табачный дым синеватым облачком висел над головами собравшихся офицеров, когда Турбаев подытожил все суждения и одобрил план окончания следствия. Он отметил, что оно ведется более быстрыми темпами, чем обычно, но предупредил, что ежедневно по поводу этого дела его запрашивают Главное управление милиции, московская прокуратура, общественные организации того завода, где работала Комарова.

– Ну как? – спросил Турбаев Градова, когда офицеры стали расходиться.

– Зарядка неплохая! – ответил полковник. – Смотрите-ка, Мозарин наш явно повеселел!

14

Милиционер привел Комарова в кабинет Мозарина. Через несколько минут туда вошел Градов и спросил, долго ли будет занят капитан. Услыхав, что у него всего несколько вопросов к задержанному, полковник решил подождать в комнате и просмотреть дело, которое держал в руках. Он уселся за небольшой столик так, чтобы видеть лицо тренера.

Комаров попросил папиросу и, приняв ее из рук Мозарина, наклонил голову.

– Большое спасибо!

Капитан начал заполнять протокол допроса. Тренер явно надеялся на незыблемость своего алиби и на то, что записка Румянцева, найденная на теле убитой, начисто отведет от него, Комарова, подозрение. Он до последней минуты не сомневался, что выйдет сухим из воды.

– Ну что ж, Петр Иванович, – добродушно проговорил капитан, кладя на стол записку художника, – мы нашли это на груди вашей убитой жены. Теперь мы точно установили, что она написана Румянцевым. Вы не поможете нам выяснить, как эта записка попала туда, где мы ее обнаружили?

– Вам виднее, – заметил Комаров, заметно оживившись. «Все-таки клюнуло!» – Во всяком случае, такие записки кладут те, кто их написал, – добавил он, выпуская изо рта струю дыма.

Мозарин достал из папки рисунок Румянцева, загнув край листка, чтобы не было видно слов: «Пусть и Комаров поплачет». Он положил листок перед преступником и спросил, не попадался ли ему на глаза этот рисунок.

– Нет, – ответил Комаров, – никогда не видел. Но похоже, что это безобразие малевал Румянцев.

– Да, вы правы.

Капитан берет рисунок, отгибает загнутый край и снова кладет перед преступником.

Комаров смотрит на надпись. Рука его, подносившая папиросу к губам, замирает в воздухе. Он лихорадочно соображает: значит, Мозарину известно, что эти слова художник раньше написал в своей записной книжке. Неужели капитан догадался, что он, Комаров, хранивший спортивный инвентарь в общем комоде, увидел ее, вырвал листок с этим текстом и положил на грудь убитой. Веская улика, подстроенная им против Румянцева, зашаталась. Записка выдает заранее обдуманное намерение Комарова разделаться с женой. Иначе зачем же этому следователю демонстрировать записку? А прошлый раз – батистовый платочек… Комаров чувствует, что его, как волка, окружают флажками. До сих пор он мог разыгрывать невинного, жертву следовательской ошибки. А как быть теперь? Почему улики, тонко сфабрикованные им против Румянцева, показывают ему, Комарову?

Все-таки он еще спокойно смотрит в глаза офицеру, не подавая виду, что его игра проиграна. Он еще пытается отвести от себя вину и говорит, что, наверное, художник сам вырвал листок из «железной» записной книжки.

– Почему вы думаете, что этот листок вырван из записной книжки художника? – спрашивает капитан и ждет ответа, откинувшись в кресле.

Комаров молчит.

– За что вы убили вашу жену? – тихо спрашивает Мозарин.

Этот вопрос внезапен. Это выстрел по зазевавшемуся волку! Преступнику ясно: записка Румянцева никого не сбила с толку. Признания в преступлении не требуется. Эти следователи уже поняли, что он, Комаров, – убийца! Значит, у капитана есть еще улики, которые бессмысленно оспаривать. Но что же отвечать?

Преступник вскакивает, снова садится, трет ладонями колени и отвечает заранее приготовленной фразой:

– Да, я убил ее! За то, что изменяла мне!..

И он начал грязно ругать жену Мозарин с трудом сдерживается, чтобы не стукнуть кулаком по столу. Но замечает, как строго смотрит на него полковник, и до боли в пальцах сжимает подлокотник кресла. Не повышая голоса, он предлагает Комарову рассказать, как он убил Ольгу. Если бы офицер задал этот вопрос сначала, преступник не растерялся бы. Теперь же, выбитый из колеи, отвечает, все же стараясь утаить некоторые эпизоды. Мозарин останавливает его, задает вопросы, поправляет.

… Вот Комаровы расходятся от калитки в разные стороны. Но через пятнадцать минут, обойдя квартал, тренер видит жену, хочет догнать ее, но она входит в дом своей подруги Кати. Он дожидается, прохаживаясь невдалеке в глухом переулочке, где с обеих сторон лишь заборы. Вот Ольга выходит на улицу. Комаров поспешил за ней, но снова препятствие: к Ольге подходит какой-то человек, и она с ним идет по направлению к станции. Не в поселок к тетке, а к станции! Значит, у Ольги завелись какие-то неизвестные ему знакомства? Она собирается вовсе не к тетке, а куда-то поедет с этим человеком! Он, Комаров, возмущен! Он издали окликает ее. Уже совсем темно. Ольга подходит к нему. Сдерживая себя, Комаров говорит, что хочет побыть с ней наедине перед отъездом и окончательно выяснить отношения. Они долго гуляют по глухим тропинкам леса. Он упрекает ее, требует ответа: куда она собралась ехать с этим человеком и почему она продолжает дружить с Румянцевым? Он распаляется все больше и больше, его охватывает бешенство. Не помня себя, он выхватывает нож и ударяет Ольгу. Она падает. Он в ужасе оглядывается – лес безлюден. Он оттаскивает ее в сугроб и бежит в клуб. Через некоторое время возвращается, спрятав под полою пальто лопату, и начинает рыть промерзлую землю. Для этого он еще раз приходит на лыжах со спортивной базы, для этого он выдумал, что ему будто нужно перед отъездом проверить лыжную трассу.

Третий час идет допрос. Спрашивает Мозарин, иногда Градов вставляет вопрос. Комаров стоит на своем, упрямо гнет свою линию: «Не помнил себя… Наваждение… Сам теперь в отчаянии…»

Ему не мешают, не перебивают, слушают. И он говорит-говорит… Наконец он устал, пот выступил на лбу.

– Комаров, вы отличный рассказчик, но память у вас короткая! – замечает полковник. – Вы сознались, что совершили преступление в невменяемом состоянии. Но как же записка, написанная рукой Румянцева, оказалась на груди убитой? А она несовместима с вашей версией. Объясните.

Комаров молчит, глаза его бегают. Придумав складную версию о непредумышленном, почти случайном преступлении, он забыл о записке. Этот листок, который должен был отвести подозрение от него, на самом деле выдал, что убийство было им заранее подготовлено, заранее предрешено!

– Я… Я уже месяц, как был вне себя, я не верил… Я постараюсь оправдать… – лепечет он сухими губами.

– Итак, вы признаётесь, что, задумав это преступление, вы заблаговременно выкрали из записной книжки Румянцева листок с тем, чтобы создать улику против него. Так? – заключает капитан. Он встает и предлагает Комарову расписаться под протоколом, потом подходит к двери, чтобы вызвать из коридора конвоира.

Но тут в кабинет вошла Байкова.

– Товарищ полковник! – говорит она. – Разрешите передать вам пакет.

Секретарша уходит. Градов вскрывает конверт, читает приглашение на очередное заседание научного общества судебных медиков и криминалистов. Взволнованно и громко он произносит:

– Семен Семенович Якушин арестован!

Комаров резко поворачивается к Градову, восклицает:

– Не знаю никакого Якушина!

Он тут же спохватывается: этого не следовало говорить! Но уже поздно: он выдал себя.

– Как же вы его не знаете, – совсем спокойно спрашивает Мозарин, – когда кутили вместе с ним в Сочи?

– Не кутил я с Якушиным!

– В Сочи он жил под фамилией Василия Андреевича Константинова.

– Не знаю никакого Константинова!

– Но вы сами записывали его адрес, – возражает капитан.

Он открывает ящик стола и достает комаровский блокнот с алфавитом.

– Это ваш почерк?

– Да мало ли Константиновых на свете…

– Этот же Семен Семенович жил под фамилиями: Кашинцева, Горбунова, Бакланова. Вы ездили к нему в Сочи, он навещал вас здесь. Отрекомендовался вашей соседке под фамилией Якушина.

– Ничего этого не было. Ни Якушина, ни Константинова, никого в глаза не видал!

Градов жестко сказал:

– Встаньте, Комаров, и подойдите сюда!

Преступник вздрогнул. Этот полковник, неожиданно назвав фамилию Якушина, поймал его, Комарова, врасплох. Какой еще удар он готовит ему?

Градов раскрыл конверт. Комаров встал. Глаза его прикованы к рукам Градова. Тот медленно вынимает одну за другой фотографии Якушина и кладет их перед преступником на стол. Четыре Семена Семеновича, усмехаясь, глядят в лицо Комарову. Пошатнувшись, тренер просит разрешения сесть. Еле передвигая ноги, подходит к стулу, опускается на него.

Западня! Комаров признаётся, что Константинова он знал. Этот Константинов носил двойную фамилию: Константинов-Андреев. Преступник лихорадочно соображает: кто же, кроме Оли, мог знать о Семене Семеновиче и видеть его? Может быть, Оля все-таки успела кому-нибудь о нем рассказать? Тетке? Нет, этого даже предположить нельзя. Мартынову? Но после того как Оля сказала, что ей известно о Семене Семеновиче, она на заводе не была и к ней оттуда никто не приезжал. Неужели она ухитрилась сообщить Румянцеву? Да, художник слышал о том, что она кричала о Семене Семеновиче, и мог поинтересоваться, что это за человек.

Кто же выдал его, Комарова? Кто сказал о его связи с Семеном Семеновичем? Да неужели сам Семен Семенович? Впрочем, от него можно всего ожидать. Увидел, что человек тонет, и старается его совсем потопить…

Комаров что-то говорит в свое оправдание, но сбивается, теряет контроль над мыслями. Он путается в датах, многочисленных фамилиях Семена Семеновича. Мозарин все же устанавливает и даты, и еще другие фамилии Семена Семеновича, и места, где тот скрывался.

– Я… я… – Губы преступника дрожат, слова застревают в горле. – Я не виноват… Не виноват…

– То есть как не виноваты? Говорите ясней! Говорите!

Сжимая руками виски, то и дело запинаясь, Комаров медленно начинает рассказывать.

Осенью 1942 года в степях за Доном сержант-зенитчик Петр Комаров, контуженный взрывом авиабомбы, был взят немцами в плен. В лагере военнопленных его соседом по бараку оказался Василий Васильевич Макухин, бывший лейтенант. Пленных морили голодом, изнуряли работой, избивали, больных приканчивали. Комаров проклинал войну, пал духом, говорил, что Гитлер все равно победит. Военнопленные стали сторониться его. Только Василий Макухин подбадривал, помогал. Они подружились и держались все время вместе. Макухин – разбитной и общительный человек – при всех поругивал Комарова, велел «держать хвост пистолетом», говорил, что скоро Гитлеру капут. Пленные Макухину доверяли, он кое-кому помогал. Бывший преподаватель немецкого языка, он сумел наладить отношения с немецким фельдфебелем и раздобывал для больных товарищей то банку консервов, то пачку галет.

Скоро в лагере создалась подпольная организация. Она выпускала листовки, устраивала саботаж на работах по восстановлению железнодорожного пути и готовила массовый побег. Организацию раскрыли. Гестаповцы взяли шестьдесят семь человек, и после страшных пыток их должны были расстрелять. Накануне этого расстрела Макухин отвел Комарова в сторону и сказал, что лагерное начальство рассвирепело, теперь начнутся казни без разбору, надо бежать. Он, Макухин, договорился с фельдфебелем. За золотое кольцо, чудом сохранившееся у Макухина, фельдфебель обещал помочь. Он назначит их обоих на работу по переборке картофеля на офицерской кухне, расположенной вне лагеря. В условленном месте будут лежать гражданская одежда, нужные документы и немного оккупационных марок.