Текст книги "Дело №306"

Автор книги: Лев Кассиль

Соавторы: Матвей Ройзман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ МОЕЙ ДОГАДКИ

Четыре дня заняли у меня разговоры со всеми учениками. После этого я решил проведать скрипичного мастера. Андрей Яковлевич уже дней десять жил в подмосковном санатории и находился под наблюдением доктора Галкина. Лев Натанович сказал, что удобнее всего навестить старика в субботу, когда он, доктор, тоже приедет туда.

В четвертом часу дня я входил в ворота санатория «Красный маяк». Прямая дорожка вела к центральному корпусу. Вокруг простирались уходящие в глубину неба ели, на раскинутых ярко-зеленых ветвях лежал снег, отливая голубоватым светом. А там, в глубине парка, точно на флейтах, играли прилетевшие к нам, как их называют, северные попугаи – общительные огненные щуры.

К моему удивлению, навстречу мне шел Савватеев и улыбался.

– Приветствую вас! – сказал он. – По воинственной походке чувствую, вы приехали сюда, чтоб пронзить кого-нибудь вашим острым пером!

– Хочу навестить Андрея Яковлевича, и только…

– Я уже с ним говорил.

– Ну что он?

– Уверяет, что, лишь только увидал нижнюю деку «Родины» и таблички, сразу все болезни как рукой сняло. И посвежел, хоть на выставку! Можете гордиться – ваша заслуга!

– А не ваша ли? Вы же категорически утверждали, что красный портфель вернут, – пустил я пробный шар. – Ваше предсказание сбылось.

– Я рассуждал так на основании фактов, известных только мне одному.

– Но теперь, надеюсь, вы можете эти факты раскрыть?

– К сожалению, еще не наступило время.

– А вы не можете предсказать, когда оно наступит?

– В тот момент, когда Андрей Яковлевич с сыном начнут работать над завершением «Родины».

– Почему обязательно с сыном?

– Потому что один старик с такой скрипкой, какую задумал, не справится. Физических сил не хватит!

Вот и попробуй разобраться в том, что он сказал! Хотя, чем черт не шутит? Первое предсказание Савватеева исполнилось. Отчего не сможет сбыться второе? А еще говорят, что пророки давно перевелись!

Андрей Яковлевич вошел в гостиную, куда привел меня доктор Галкин. Он напевал мелодию «Жаворонка» и поправлял отлично повязанный, подобранный под цвет пиджака галстук. Я сказал, что он выглядит щеголем, женихом. Довольный шуткой, он засмеялся, уселся, поправив складку брюк, и попросил меня, как доброго знакомого, написать письмо Михайле и Любаше. Надо покрепче пробрать их за то, что они не прислали ему весточку. Потом попросил проверить, выданы ли клиентам все отремонтированные инструменты, наведаться к нему на квартиру – посмотреть, как там бабка с Вовкой управляется.

Я, конечно, обещал все это выполнить. Скрипичный мастер пожевал губами, помолчал и вдруг спросил:

– Все-таки как же это вышло, уважаемый? Сперва мы в несгораемом шкафу портфель проморгали, а потом вы его нашли в платяном? Просто фокус! Как в цирке у Кио…

Это было превосходное начало для разговора.

– Бывают загадочные кражи, – сказал я после небольшой паузы.

И рассказал, что в Каире есть музей, где хранятся редкие, сработанные тысячи веков назад предметы быта, орудия труда, произведения искусства и мумии фараонов. Несмотря на круглосуточную стражу, на массивные запоры, из витрины был похищен золотой посох фараона Тутанхамона миллионной стоимости. Никаких следов взлома не было найдено, и в конце концов дело о краже в музее сдали в архив. Спустя немного времени один из служителей музея пошел в подсобное помещение…

– Прямо, как у меня в мастерской! – прошептал мастер.

И по его настороженному взгляду я понял, с какой жадностью он ловит каждое слово.

– …и обнаружил там ящик, – продолжал я. – Когда он открыл его, то нашел в нем связку ключей. Они подходили буквально ко всем хранилищам музея. Выяснилось, что в музее, как положено в учреждениях всего мира, имелись вторые экземпляры ключей на всякий случай. Но директор забросил их в этот ящик и забыл. Стало ясно, как связка попала в руки грабителей и почему после грабежа не осталось никаких следов. Проще простого! А лучшие сыщики мира ломали головы над этой «тайной»…

– Что же это за дурной директор! – воскликнул мастер.

– Ротозей! – поддержал я старика.

– Я так скажу, – продолжал старик, – если ты настоящий директор, то золотой посох с утра клади в витрину, а на ночь запирай в несгораемый шкаф.

– Ну, весь музей в шкаф не запрячешь… Кроме того, разве нельзя открыть шкаф? – спросил я.

– Для этого нужно его взломать! – отозвался Андрей Яковлевич.

– Можно открыть несгораемый шкаф и без взлома, – сказал я. – Ведь к нему тоже ключи имеются…

Я рассказал, что в Турции во время второй мировой войны к резиденту гитлеровской разведки явился человек и заявил, что может доставлять по мере их поступления все секретные документы из английского посольства. Действительно, гитлеровцы в течение года с лишним получали фотографии самых секретных бумаг. Что же выяснилось? Этот человек служил камердинером у английского посла, по ночам брал у своего хозяина связку ключей, открывал несгораемый шкаф и фотографировал все документы, которые там находились.

– Где же держал английский посол ключи? – поинтересовался Андрей Яковлевич.

– У себя в кабинете в ящике стола или на этажерке. Но ведь ночью он спал.

– Это похоже на меня! – вдруг проговорил мастер, прижав руки к груди. – Связка ключей то на столе, то в ящике, а то и вовсе в замке несгораемого шкафа. Я же после сердечного приступа лежу и дремлю.

Теперь мысли Золотницкого заработали в нужном мне направлении.

– Я был у вас тридцатого декабря около шести часов вечера. Вспомните, пожалуйста, в этот день вы открывали несгораемый шкаф?

– Нет! Целый день в мастерской была суматоха, принимали мелкий инвентарь. Потом приходили клиенты получать свои инструменты… – И он стал называть их фамилии, вспомнил, какие именно инструменты получали, даже назвал полученные в тот день суммы денег. -

А открыл я несгораемый шкаф, – продолжал он, – когда вы пришли и попросили еще раз посмотреть статью. «Секрет кремонских скрипок».

– Где находились ключи?

– При вас же вынимал связку из кармана.

– Вы всегда хранили красный портфель в секретном ящике?

– Всегда…

– А накануне, двадцать девятого декабря, вы видели портфель?

– Днем брал его, сунул в него грамотку о моей премии, запер, опять положил в секретный ящик, закрыл дверцу…

– Заперли?

– Запер ли? – переспросил скрипичный мастер и задумался. (Я молча сидел возле него и наблюдал, как он морщит лоб.) – Так… – начал он. – В подсобку заглянул мой ученик Володя. Да, да! Спросил, правильно ли настроил скрипку. Я взял инструмент, проверил. Он пошел работать. А я… Должно быть… – припоминал он с усилием. – Должно быть, защемило сердце.

– Уверены?

– Уверен! – произнес он после некоторого раздумья. – Ребята дали мне лекарство, уложили на диванчик и, как всегда, ушли. А я полежал-полежал да, наверное, задремал.

– Крепко?

– Да! Проснулся оттого, что ключи упали на пол и загремели. Любаша принесла обед, поставила судок на угол столика и нечаянно сбросила связку.

Для меня было ясно, что двадцать девятого декабря Люба застала мастера спящим и увидела ключи в дверце шкафа. О том, где хранится портфель, она знала от мужа. Люба поставила на столик судок с обедом, вытащила портфель и положила его в черную папку для нот. Заперев ящик, она вытащила ключи из его скважины, чтобы вставить их в замок шкафа (как было при ее приходе). Сделала она это неловко, от волнения уронила их на цементный пол и разбудила старика. Но я не хотел, чтобы в душу Андрея Яковлевича запало подозрение, и поэтому спросил:

– До прихода Любовь Николаевны никто не мог зайти в мастерскую?

– Нет! За дверью дежурили мои хунхузы.

– А тридцатого декабря их не было?

– Не было, я же отпустил их!

– Тридцатого к вам приходил кто-нибудь, кроме тех трех, которых вы называли?

– Никто!

– У вас не было в течение дня сердечного спазма?

– Нет, нет! Наоборот, уважаемый, чувствовал себя, дай бог каждому!

Мастер бодрствовал! Вот вам и причина, по которой ни скрипач, ни кинооператор, ни архитектор не могли тридцатого, если даже намеревались, подбросить взятый Любой портфель в платяной шкаф.

– Спасибо, Андрей Яковлевич! Надо кончать беседу, а то доктор будет ворчать.

– Он и так ворчит. Я хочу отдать мой портфель на хранение. Он советует сдать администрации санатория. А я решил отдать верному человеку…

– Где вы храните другие части «Родины» и остатки дерева?

– Будьте спокойны! У человека, которому верю, как самому себе!

Я тепло простился с Андреем Яковлевичем. Он ушел из гостиной, а я задумался: кто же этот «верный человек», у которого хранятся готовые части «Родины», и как ухитрился их снять на пленку Разумов?

В гостиную заглянул Галкин.

– Как находите нашего подшефного?

– По-моему, к бою готов!

– А что вы думаете! – засмеялся доктор. – Мой дед говорил: «Если бог захочет, то и старая метла выстрелит!»

– Судя по такому заявлению, я должен считать вас богом!

– Что вы, что вы! – поднял Галкин руки вверх. – Тут роль бога сыграл не я, а вы, найдя этот портфель.

Лев Натанович повел меня в гардеробную, сказав, что Савватеев приехал на своей «Волге» и ждет меня, чтобы довезти до города. Что ж, это было мне на руку.

НОВЫЕ ФАКТЫ

Архитектор отлично вел машину – стрелка спидометра подползала к цифре «100». Вечерние лиловые тени быстро скользили по накатанному асфальту и снегу на обочинах.

Посмеиваясь, Георгий Георгиевич рассказал, как в гостиной санатория после ужина собираются люди вокруг Андрея Яковлевича. И он рассказывает о скрипичных мастерах и скрипачах. Да еще сопровождает свою беседу музыкой. Поставит в радиолу пластинку и говорит: «Послушайте, как сейчас Никколо Паганини исполнит на скрипке Джузеппе Гварнери свои "Вариации". Внимание! Он играет на одной струне – на баске! Ходила легенда, что этому гениальному скрипачу помогает нечистая сила!..»

– Ну-с? – спросил Савватеев. – Орел – наш старик!

– Но все еще он ведет себя странно, – ответил я. – Почему-то не хочет сдать красный портфель на хранение администрации санатория.

– «Пунктик» у него! – подхватил архитектор. – Лев Натанович рассказывал, что пока старик был, как здесь называют, лежачим больным, то держал портфель у себя – между тюфяком и матрацем. А ключ повесил себе вроде нательного креста на шею.

– Но что бы он делал, если бы пришлось хранить таким образом все части «Родины» и остатки дерева?

Коллекционер расхохотался, тормозя машину, а я спросил:

– Не приходилось ли вам видеть эти части?

– Приходилось! – ответил он и тотчас же оговорился: – Андрей Яковлевич сам их показывал.

– Говорят, он хранит их у верного человека?

– Возможно, так оно и есть…

– Кто же этот человек?

– К сожалению, об этом история умалчивает.

– Не может ли с готовыми деталями скрипки случиться то же, что с красным портфелем? – поинтересовался я.

– Кто от этого застрахован? Но должен сказать, что из этих деталей получится мало хорошего, если к ним не прикоснутся золотые руки Андрея Яковлевича.

– Значит, эти части, попав к другому, даже отличному скрипичному мастеру, не преобразятся в редкостный инструмент?

– Нет, почему же, скрипка выйдет, но до «Родины» ей будет так же далеко, как, например, гм… гм…

– Как маляру до художника!

– Вот-вот! – воскликнул Савватеев.

– А не собирается ли Андрей Яковлевич отправить портфель к этому же верному человеку?

– Уверен, что нет! Он не станет рисковать и держать всё в одном месте.

Я вспомнил, что советовал Золотницкому отдать красный портфель на хранение архитектору, но мастер отклонил это предложение. А готовые части «Родины» и остатки дерева спрятал у какого-то «верного человека». Из этого вытекает, что скрипичный мастер не так уж сильно доверяет Савватееву.

Признаюсь, меня несколько удивили двусмысленные ответы коллекционера: то он еще не может раскрыть факты, на основании которых предсказал, что красный портфель вернут мастеру; то не вправе назвать «верного человека» – хранителя деталей «Родины»… О чем ни спросишь – молчок, загадка, тайна.

Все это очень подозрительно, и снова напрашивается мысль о причастности Савватеева к таинственным приключениям с портфелем.

На следующее утро я, как и обещал Андрею Яковлевичу, позвонил на квартиру Золотницких. Бабушка, мать Любы, сообщила, что Вова третий день болен, лечит его «докторица» из районной поликлиники, а улучшения нет. Она, мол, сбилась с ног, и обратиться за советом не к кому.

Созвонившись со знакомым детским врачом, я через два часа привез его к Вове. У мальчика было ангина. Врач одобрил предписания докторицы и выписал еще какое-то мудреное пенициллинное полоскание.

Взяв с врача слово, что он заедет через два дня, я проводил его.

И тут бабушка стала отводить душу.

– Беда! Утром за продуктами сходить надо? А с кем мальчика оставить? – Она вздохнула и продолжала: – К Москве ведь я не очень привычная, в Мытищах живу. А молодые – Люба и Миша – задержались. И когда они приедут?..

Я рассказал ей, что был в санатории у Андрея Яковлевича, он молодцом выглядит. Объяснил, как трудно приходится Михаилу Андреевичу и Любови Николаевне: музыканты, разъезжать приходится. Потом предложил ей, пока я им напишу письмо, сходить в аптеку и заказать внуку лекарство. Она дала мне ленинградский адрес Золотницких, собралась уходить, но остановилась в дверях и сказала:

– Вы, голубчик, правильно говорите: что-то неспокойно, трудно стали жить наши молодые. Любаша жаловалась мне, что между Мишей и отцом какой-то раздор пошел. Михаил стал пропадать перед Новым годом по целым дням. Будто что-то написал, пропечатать хочет… Нам, старикам, и не понять!

Она махнула рукой, вздохнула и ушла. А я стал раздумывать над поведением скрипача. Многие ли редакции газет и журналов могут заинтересоваться темой о новом грунте для скрипки? Не было ли его хождение со своей статьей маскировкой дальнейших операций с похищенными вещами?

Я сел сочинять письмо молодым Золотннцким. «Как же можно так поступать с больным стариком, – возмущался я. – Неужели нельзя было выбрать три минуты и написать хотя бы открытку? Даже если это был бы не отец, а много лет живущий за стеной сосед?» Я бранил Золотницких за то, что они ни разу не позвонили домой. В заключение призывал Любу повлиять на мужа и добиться, чтобы он написал письмо отцу…

В это время Вова проснулся, попросил пить, а потом почитать про зверей.

Я разыскал на этажерке книгу с яркими рисунками, полистал ее и начал читать про льва.

– Он кусачий? – спросил мальчишка.

– Да!

Я перевернул страниц пять и стал читать про серну.

– Она кусачая?

– Нет!

– Дядя, почитай сказку!

Я отыскал на этажерке сказки Пушкина, открыл книгу наугад.

Жил-был поп,

Толоконный лоб.

Пошел поп по базару Посмотреть кой-какого товару.

Навстречу ему Балда…

– А балда кусачая?

Тут, на мое счастье, вернулась из аптеки бабушка.

Днем я стал обзванивать по телефону разные редакции и объяснять, что скрипач Михаил Золотницкий уехал на гастроли и просил меня узнать, как обстоит дело с его статьей о грунте для скрипок. Но я запамятовал, в какой орган он ее сдал: кажется, в ваш… Наконец техническая секретарша журнала «Советская музыка» заявила, что статью скрипача они получили тридцатого декабря прошлого года. Она точно помнит – он ее принес в конце рабочего дня.

– Я еще спросила его, какое отношение он имеет к лауреату конкурса смычковых инструментов мастеру Золотницкому, – продолжала она. – Узнав, что это его отец, посоветовала попросить лауреата также поставить подпись под статьей. Он ответил, что тотчас поедет в мастерскую. Статью он сдал мне, у него осталась копия.

Я объяснил, что она находится у меня. И я, по просьбе автора, скоро отредактирую, сокращу ее и пришлю в редакцию.

Значит, скрипач был в редакции около шести часов вечера и, разумеется, не мог быть в мастерской после шести, иначе я видел бы его там. А позднее он был у приятеля, и Люба вызвала его по телефону домой. Если бы он по дороге все-таки заехал в мастерскую, то остановился бы перед опечатанной дверью.

СИНИЙ ХАЛАТ

Я подхожу к описанию последних событий в истории моих добровольных поисков.

Только теперь я понимаю, как трудно из множества противоречивых улик составить истинную картину сложного преступления.

На улице мороз разрумянил щеки прохожих пылающими маками. Девушка в белом халате продавала из плетеной корзинки горячие пирожки. Негры-студенты окружили ее, покупали румяные поджаристые, хрустящие пирожки; обжигая губы, ели их на ходу, пересмеивались.

В этот морозный день я поехал на дом к редакционной машинистке Алле, которую просил перепечатать выправленную мною статью скрипача.

Алла живет недалеко от студии научных фильмов. И, выйдя от нее, я решил зайти на студию и выяснить, как обстоят дела с кинопортретом мастера Золотницкого.

В кабинете Разумова я снова застал лишь одного беловолосого оператора Белкина. Облаченный в синий халат, он возился с кассетами. По его словам, Роман Осипович уехал обедать домой, к своей скрипачке, которая уже стала его женой. Говоря это, оператор с такой поспешностью расстегивал свой синий халат, что отлетела пуговица. Не обращая на это внимания, он снял его… нет, сорвал с себя, скомкал и сунул под чехол, в котором был какой-то съемочный прибор.

– Далеко едете? – спросил я.

– Гоняют с одного конца на другой…

– Начинаете новый фильм?

– Нет, добиваем «Кинопортрет».

– И завтра будете продолжать?

– Завтра в павильоне жена Разумова будет записываться на звукопленку. Будет играть на своей новой скрипке в сопровождении оркестра.

– Стало быть, Роман Осипович все-таки достал инструмент! Хороший?

– Клёвая штука! – проговорил оператор с восхищением.

Он поднял два аппарата в чехлах, понес их к выходу.

Я пошел вслед. У ворот его ждал автомобиль. Белкин поставил вещи в кузов, попрощался со мной и отправился за остальными. Я было двинулся дальше, но подумал: «Не довезет ли меня оператор до станции метро?» Спросил девушку-шофера, в какую сторону они едут. Оказалось, что отправляются в мастерскую Золотницкого. Я удивился – ведь она еще опечатана, а старик в санатории! Девушка объяснила, что приказано заснять флигель, где помещается мастерская.

Я зашагал к метро, недоумевая, почему Белкин не сказал мне, что именно собирается снимать. Потом вспомнил, с какой быстротой он сорвал с себя синий халат и остался в коричневом комбинезоне. Возможно, халат только что выдали и он примерял его? Да, но почему мое появление заставило его так нервно снять халат? Тут что-то неладно! И тотчас в памяти всплыли его слова о купленной Разумовым скрипке: «Клёвая штука». А в прошлый раз, подчеркивая напористый характер кинорежиссера, назвал его: «Молоток!»

Вдруг слова «синий халат», промелькнувшие в голове, поразили меня.

– Постой, постой! – громко воскликнул я и, подняв голову, увидел, что еду в вагоне метро, а пассажиры с удивлением поглядывают на меня.

Я сошел на следующей станции и отправился в обратную сторону. Снова придя на киностудию, я узнал адрес Разумова и помчался к нему на такси.

Дверь открыла красивая женщина. Ей было лет сорок, но изящное светлое платье и заколотые светло-зеленым гребнем черные волосы молодили ее.

Она ввела меня в обставленную полированной мебелью комнату, пододвинула сверкающий палевым глянцем стул и отрекомендовалась:

– Разумова Екатерина Семеновна.

Мы разговорились. Моя собеседница удивилась, почему я вздумал писать о Золотницком.

– Будто для писателей и кинорежиссеров нет других тем! Вот мой Роман Осипович тоже мучается! Заодно и Михаила Золотницкого рекламируют. Есть же музыканты даровитее его!

Екатерина Семеновна начала бранить Андрея Яковлевича за вздорный характер, за то, что он подвел ее, не сделав к обещанному сроку новую скрипку. Но не было бы счастья, да несчастье помогло: Роман Осипович достал на время съемок из Государственной коллекции изумительного, премированного на конкурсе «Жаворонка». Она взяла лежащий на пианино футляр, раскрыла и вынула инструмент. Под ее смычком струны нежно запели «Мелодию» Глюка-Крейслера, и вокруг словно возникло прозрачное озеро, а в нем и над ним плыла янтарная луна…

Когда Екатерина Семеновна кончила играть, сзади меня раздались аплодисменты. Я обернулся и увидел Разумова. Пока Екатерина Семеновна готовила чай, я увлек Романа Осиповича в уголок и сказал, что в очерке о Золотницком я якобы собираюсь упомянуть и людей, снимающих фильм о скрипичном мастере. Поэтому хочу узнать что-нибудь об операторе Белкине.

– Советую о нем ничего не писать! – произнес Разумов с раздражением.

– Почему?

– Белкин – дармоед, лоботряс! Три года назад его исключили из Института кинематографии за неуспеваемость и спекуляцию факультетской цветной кинопленкой. После этого его увольняли из трех мест за прогулы. Он подвизался в каких-то кустарных, ведомственных «кинокабинетах». Кто-то из наших видел его в гостинице «Украина» в компании явных фарцовщиков, крутящихся вокруг иностранцев. Чем он живет, шатаясь и не работая по пять-шесть месяцев, никому не известно.

– Почему же он в вашей группе?

– Потому что оператор Максим Леонтьевич Горохов, с которым я много лет работаю, в отпуску после болезни. А за Белкина просила его тетка – заслуженная артистка. Я взял его на должность ассистента оператора на месяц, для испытания, и сам не рад. Пока мирюсь – ведь все съемки уже сделаны Гороховым, остались незначительные досъемки. Но Белкин ничего толком не сделает, и за ним надо в оба смотреть. Вот сейчас поехал доснимать кадры для «Кинопортрета», а я приставил к нему нашего шофера Марусю Ларионову.

– Вам еще долго придется работать над «Кинопортретом»?

– Как вам сказать?.. Екатерину Семеновну нужно записать – ее игру на «Жаворонке». А в финале – Михаила Золотницкого, игру на «Родине».

– Но эта скрипка еще не готова.

– Вчера я был в санатории у Андрея Яковлевича. Он скоро вернется в Москву и обещал сейчас же собрать третий вариант «Родины». Я уверен, что теперь фильм будет!

Екатерина Семеновна пригласила нас к столу и заметила, что зря Роман Осипович так отзывается о Белкине – парень очень старается: первый посоветовал добыть «Жаворонка» для фильма и пригласить сыграть на этой скрипке не кого-либо со стороны, а ее – человека, понимающего творческие идеи Разумова. И добавила, что Белкин живет интересами фильма: достал элегантную заграничную кофточку по очень сходной цене, в которой она будет сниматься в фильме.

Супруги заспорили. Не нужно было быть особенным психологом, чтобы понять: за короткий срок оператор успел втереться в доверие к Екатерине Семеновне.

Я извинился – спешу! – попрощался и выбежал из уютной разумовской квартирки.

Через минут пятнадцать такси подвезло меня к служебному входу в театр. Взяв пропуск, я сразу направился к коменданту. Константин Егорович встретил меня радушно и стал всячески благодарить: оказывается, сын Савватеева достал для него чижа и снегиря – замечательных строителей гнезд, а это очень важно для выведения канареечных птенцов. Потом он принялся рассказывать, каких канареек выводят голландцы, англичане, немцы: «школы пения» у них разные. Для большей убедительности почтенный комендант стал насвистывать мелодии кенарей разных стран.

Я понял, что это надолго, и поэтому неделикатно перебил Константина Егоровича, спросив, получили ли все заказчики по своим квитанциям отремонтированные в мастерской Золотницкого инструменты. Оказалось, что почти половина заказчиков ждет возвращения мастера. Потом он пожаловался, что ему много беспокойства причиняют кинематографисты.

– Мосфильм заканчивает съемки фильма-спектакля

«Евгений Онегин», – говорил он. – По коридорам протянуты толстые кабели софитов, полно чужих людей, сломя голову носятся ассистенты. Ералаш!..

Слушая его, я машинально оглядывал комнату и заметил висящий в углу на стенном крючке синий халат, Синий халат!

Мгновенно в голове созрел план. Я попросил Константина Егоровича дать мне на полчасика этот халат, дескать, хочу потолкаться среди мосфильмовцев и, не привлекая к себе внимания, посмотреть, как проводятся съемки «Евгения Онегина». Комендант подал мне халат. Надевая его, я поинтересовался, по каким документам проходят сюда работники киностудий. Оказалось, что по временным пропускам.

– Но вахтеры, зная некоторых в лицо, пропускают их, ничего не спрашивая, – посетовал Константин Егорович. , – Слабовата еще бдительность, придется кое-кому из вахтеров подкрутить гайки! – закончил он.

Во дворе я обошел «пикап» киностудии научных фильмов, в кабине которого читала журнал Маруся Ларионова – шофер, о котором упомянул Разумов. Войдя в здание, я понял, что в съемках «Онегина» наступил перерыв. В столовой сидели загримированные, в костюмах пушкинской эпохи, артисты и обедали. Белкина в столовой не было. Я поднялся наверх, в буфет, и потерялся среди одетых в синие халаты реквизиторов, осветителей, гримеров, рабочих. Они стояли возле стоек и закусывали. Слева за сдвинутыми столиками разместились «командиры»: режиссер, ассистенты, операторы, их помощники. Их обслуживала единственная официантка, которую изредка отзывали свои: театральные костюмеры, бутафоры, декораторы – все в одинаковых синих халатах. Я подсел к ним. Они приняли меня за киноработника и стали расспрашивать, когда наконец кончатся съемки «Онегина». Взяв стакан кофе и ватрушку, я стал искать глазами Белкина. Если бы не белесая голова, я едва ли обнаружил бы его – в синем халате среди синих халатов! Вероятно, кинематографисты считали Белкина работником сцены, как театральные служащие меня – сотрудником киностудии.

Белкин дожевал бублик, протиснулся сквозь ряды завтракающих, прошмыгнул мимо нашего столика. Его взгляд скользнул по моей фигуре, но он не узнал меня и вышел из буфета. Я поднялся и последовал за ним.

Он быстро шагал по длинному коридору, уставленному вдоль стен сохнущими декорациями, различными «юпитерами», реквизитом. На ходу он извлек из кармана фотоаппарат в желтом футляре и накинул его ремень на плечо. По коридору сновали в синих халатах работники из разных мастерских: пошивочной, струнной, костюмерной, красильни. В их руках были картонки, доски, узлы, ящики… Синий халат в отведенном для мастерских флигеле был настолько привычен, что на человека в нем никто не обращал внимания.

Белкин стал подниматься на третий этаж по лестнице, а я, зная о грузовой подъемной машине, юркнул в нее и опередил его. Возле дверей пошивочной я остановился будто заинтересовавшись объявлением, и краем глаза наблюдал за оператором. Белкин подошел к двери мастерской Золотницкого. Посмотрев на сургучные печати, он в сердцах плюнул и отправился по лестнице вниз. Тем же путем, в лифте, я обогнал его, прошел по коридору первого этажа до конца и здесь, в вестибюле, встал за широкую колонну. Я видел, как Белкин взял в гардеробе свою кожанку на цигейке, шапку, снял синий халат, сунул его – я это разглядел! – в пустой желтый футляр фотоаппарата и вышел во двор.

Теперь я уже не сомневался, что именно оператор, скорее всего, и есть тот вор-невидимка, который похитил красный портфель. Более того, возможно, что он подходил сегодня к дверям мастерской, чтобы разузнать, не работает ли мастер Золотницкий над «Родиной» и не пора ли начать охоту за этой скрипкой.

Мог ли я немедленно что-то предпринять против Белкина? Нет! Надо выяснить, с кем он связан, кто стоит за ним, что он собой представляет, судился ли? Наконец, нужны еще веские, «железные» улики! Ведь одних моих умозаключений и того факта, что Белкин постоял перед дверями мастерской, совершенно недостаточно для возбуждения против него уголовного дела!

Пришло время обратиться в Уголовный розыск.