Текст книги "Выстрелы над яром"

Автор книги: Леонид Прокша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Да, видел однажды, как вы шли с ведром к нашей водокачке…

А о том, что видел учителя вместе с архиереем, Лешке напоминать не хотелось. Тогда сгоряча, от обиды, нагрубил он классному. Но тот сам теперь вспомнил:

– А в другой раз с архиереем… Лешка опустил голову.

– Ну, что же ты молчишь: был такой случай? – Язэп Сидорович помолчал, потом, как бы между прочим, пояснил: – Тетка тогда у меня померла. Она была набожной. Известное дело – старорежимный человек. Пришлось пригласить архиерея. Такова была ее воля. Вот я и шел с ним на похороны…

Лешка взглянул на учителя. Взгляд его словно говорил: откуда мне было знать все это?

– Ну, а мама твоя не была против того, что ты вступил в пионеры? – переменил тему разговора учитель.

– Нет, – ответил Леша.

– Ну, и хорошо. – Взглянув в окно, за которым на Вокзальной уже вспыхнули электрические фонари, Язэп Сидорович сказал: – Ну, беги домой. Поздновато уже.

Однако Лешка не сразу пошел домой. Открыл еще дверь в пионерскую комнату. Здесь в окружении ребят сидел в пальто пионервожатый Дмитрий Касьянов. Видимо, он забежал на минутку, идя с работы.

– Вот и его отец, – вожатый кивнул в сторону появившегося Лешки, – ездил сегодня от завода ремонтировать коммунарам молотилку. Какие это молотилки… Со временем мы будем делать лучшие. Вот только побыстрее наладить бы все станки и машины…

Месяц назад горком комсомола послал Касьянова пионервожатым в Лешкину школу. Он хорошо поставил пионерскую работу в школе, где учится Юрка, а здесь некоторые учителя неодобрительно, даже издевательски относились к первым пионерам. Вот и поручили молодому энергичному рабочему-комсомольцу исправить дело, изменить обстановку. Лешка очень радовался такой перемене, а Юрка жалел: «Очень привыкли мы к Касьянову, хотя и новый пионервожатый – комсомолец из железнодорожного депо – тоже неплохой вожак».

– А кто все же разрушил завод? – спросил Алесь Гавриленко, лучший спортсмен в школе.

– Известно кто – капиталист, – ответил Касьянов. – Бывший хозяин завода. – Передовые рабочие были на фронте. А подхалимов он подкупил: они и вывели из строя важнейшие дорогостоящие части оборудования, возможно, припрятали с расчетом – а вдруг вернутся старые порядки? Ищи – где что. Оборудование в основном заграничное – попробуй найти к нему запасные части. Вот и страдаем. А сколько людей без работы осталось!

– Где теперь капиталист? – поинтересовались ребята.

– Удрал. Возможно, и за границу. Капиталы свои они там в банках хранили. Ест, пьет и посмеивается: попробуйте обойтись без моих машин. Революции вам захотелось? Вот вам революция – голод. Но ничего, без капиталистов обойдемся. Мы, рабочие, наживали для них капиталы.

Лешка слушал пионервожатого и вспоминал, как тяжело довелось отцу после войны без работы, как искал он заработка, чтобы прокормить семью. И само собой вырвалось:

– Вот поймать бы того буржуя и заставить собственными руками восстановить все, что разрушил!

Касьянов улыбнулся, и все пионеры засмеялись: уж очень воинственный был у Лешки вид.

– А что я плохого сказал? – смутился Лешка.

– Правильно, Леша, – поддержал его Касьянов. В последнее время он не раз наблюдал, как возмущались рабочие несправедливыми порядками, как бурлила в них классовая ненависть. А ведь Лешка был сыном рабочего.

На улице загремел трамвай. Задрожали в окнах стекла.

– Дзынь-дзынь!.. – монотонно и непрерывно звонил кондуктор, призывая прохожих посторониться: уж очень близко от тротуара были рельсы. Касьянов посмотрел на часы:

– Пора, ребятки. Споем на прощанье и пойдем, – и сам начал:

 
Взвейтесь кострами,
Синие ночи…
 

Все дружно подхватили:

 
Мы пионеры —
Дети рабочих.
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионеров:
– Всегда будь готов!
 

Со школы домой Лешка возвращался с Зосей Гавришук. Девочку эту с длинной золотистой косой и васильковыми глазами привел в конце сентября в класс директор школы.

– Вот новая ученица, – сказал он. – Ее вместе с родителями наше правительство вырвало из застенков Западной Белоруссии. Теперь она будет учиться в нашей советской школе.

Преподаватель математики Геннадий Казимирович Аврамович (старый уже человек, он очень хорошо знал свой предмет, но был ужасно близорук, из-за чего постоянно путал учеников) посадил Зосю за парту рядом с Лешкой. Урок продолжался.

На переменке все обступили Зосю. Сначала присматривались к ней, не решаясь заговорить: все же девочка прибыла из-за кордона, где властвовали капиталисты и помещики. А узнать обо всем хотелось. Наиболее смелой оказалась «святая троица». Мария Броньская что-то шепнула Мишке Кроту. Ева Проньская кивнула: «Ага, спроси».

И Мишка спросил:

– А церковь там у вас была? Молиться можно? Зосю удивил такой вопрос, однако ответила:

– Была…

– И ты молилась?

– Я – нет. Тата меня не принуждал молиться.

– Твой батька безбожник! – выкрикнул Мишка.

– Я тоже, – спокойно сказала Зося. Броньская и Проньская поморщились.

– А разве в школе у вас не преподавали религию? – спросила Броньская.

– Преподавали. На эти уроки ходили католики. А я – православная.

– Да что вы тут обедню наладили! – не выдержал Лешка. – Зося, это интересует только «святую троицу»: Михаила, Марию и Еву. Ты лучше расскажи, как там люди живут.

Лешку поддержали:

– Да, да, расскажи, Зося. Ведь там наши белорусы, – сказал Володя Биневич. У него были родственники в Западной Белоруссии, где-то в деревне за Столбцами. От них изредка приходили письма, из которых Володя знал о тяжелой жизни за кордоном. Биневичу было стыдно перед Зосей за «святую троицу», которая испортила начало знакомства.

– Живут тяжело, – начала Зося. – Борются за лучшую жизнь…

Всю переменку она рассказывала о крестьянско-рабочей Громаде, в которой был и ее отец.

На втором уроке учитель Аврамович вызвал Зосю к доске.

– Начерти треугольник и докажи равенство углов. Зося начертила треугольник, но когда доказывала равенство углов, пользовалась польской терминологией. В классе притихли. Зося волновалась.

– Когда конт 11
  Конт – угол (польск.).


[Закрыть]одного конта…

– Ничего, ничего, – подбадривал ее учитель. – Я понимаю…

И в этот момент Мишка на весь класс рявкнул:

– Конты-шмонты, пшекае неизвестно что…

Зося покраснела, словно ее обдали кипятком. Учитель вскочил.

– Кто сказал это – пусть выйдет из класса! – и стал искать близорукими глазами обидчика.

Мишка нагло улыбался.

– Долго я буду ждать? – спросил учитель. – Там, в Западной Белоруссии, где жила Зося, позакрывали белорусские школы. Гавришук не имела возможности учиться на родном языке. Это трагедия половины населения Белоруссии. Тот, кто обидел девочку из угнетенного края, пусть выйдет и подумает о своем поступке.

Миша не тронулся с места, но уже не улыбался.

– Неужели вам не стыдно за своего одноклассника? Вы что, солидарны с ним?

И тут Лешка взорвался: выскочил из-за парты, подбежал к Мишке и схватил его за шиворот:

– Вон из класса, церковная крыса…

И все ученики, за исключением Броньской и Проньской, подхватили:

– Вон, вон!..

С того дня началась дружба Лешки с Зосей. Однажды, когда им довелось вместе идти со школы, Зося рассказала, что ее отца посадили в тюрьму за то, что он добивался права белорусам учиться на родном языке и вообще жить без помещиков и капиталистов. Отца выпустили лишь тогда, когда понадобилось обменять на него какого-то ксендза…

– Мы с мамой очень рады, что теперь живем тут. А папа говорит, что он должен вернуться и бороться, потому что он не может дышать свободным воздухом, пока там наши братья-белорусы в неволе.

На мосту через Двину Зося остановилась.

– Давай посмотрим на реку, – предложила она.

– Давай… – Лешка любил особенно вечером смотреть на реку, когда зажигались бакены, плыли баржи и пароходы.

Они облокотились на перила и стали смотреть вниз. Там пенилась и бурлила вода. Впереди мелькали красные огоньки бакенов, они указывали дорогу судам.

– Куда она течет? – спросила Зося.

– В Ригу…

Зося недоуменно посмотрела на Лешку.

– Ну, в Балтийское море, а там город Рига, – объяснил Лешка.

– Ах да, – спохватилась Зося, – это же Западная Двина…

Лешка вдруг вспомнил плотогона дядю Костю. «Может быть, и он сейчас плывет туда с листовками к рабочим, как когда-то до революции? Там же еще буржуи…»

– А ты видела живого капиталиста? – спросил Лешка.

– Пожалуй, нет. Полицейских видела. Ворвались однажды в нашу квартиру ночью. Перевернули все в доме, распороли багнетами 22
  Багнет – штык (польск.).


[Закрыть]подушки. Забрали тату и ушли. Потом возле тюрьмы, когда мы принесли татке передачу, проезжал свадебный кортеж. В экипажах сидели богатые люди, но кто это был, помещики или капиталисты, не знаю. Говорили, буржуи…

– А они были толстые? Если толстые – значит, буржуи.

Зося пожала плечами.

– Кажется, нормальные. Даже один был очень худой, а люди говорили – буржуи…

На Замковой, возле четырехэтажного дома, в котором жила Зося, остановились.

– Зайдем к нам, – пригласила Зося. – Мой тата видел и капиталистов и помещиков. Они его запрятали в тюрьму. Он все расскажет…

Лешке очень хотелось увидеть отца Зоси. Он представлял его таким борцом, каких изображают на плакате. Тюремная решетка, за ней мужественное лицо человека, а внизу надпись: «МОПР – помоги!» Леша тоже не раз давал деньги на МОПР. Особенно в дни Первомая, когда с жестяными ящиками ходили комсомольцы и пионеры и собирали деньги на МОПР. Леша знал, что это международная организация помощи революционерам. Тому, кто опускал в ящик медяк, прикрепляли на груди красный бант. И Леше тоже.

Теперь он имел возможность увидеть живого революционера. Но Лешка растерялся: слишком неожиданным было это предложение.

– Нет, Зося. Сегодня поздно. Как-нибудь в другой раз… – ответил Леша.

Они расстались.

На Замковой было светло и людно. По древней улице города гуляла молодежь. На Гоголевской – уже затишнее, а на Покровской и Задулинской – только редкие фонари мерцали в темноте.

Страшновато было идти мимо кладбища. Хотя Лешка и не был из числа трусливых, все же озирался по сторонам. И чтобы подбодрить себя, запел «Взвейтесь кострами».

С этой песней он и дошел до самых ворот дома.

Во дворе Лешка вздохнул с облегчением. Зиська бросилась к нему под ноги, стала лизать руки. Окна дома были освещены. В одном из них Лешка увидел Янку. Он делал уроки. В другом – самовар на столе, за столом отец и Лачинский. Малышей мать, как она говорила, загнала на куросадню 33
  Курсадня – насест (бел.).


[Закрыть].

По понедельникам, когда в театре был выходной, Лачинский приходил к Сенкевичам, чтобы поговорить о том, как жилось раньше и как теперь живется. Лешке не нравились рассуждения Лачинского. «Вот в те времена бывало: в театре богатая публика, туда повернешься, сюда – и в кармане звенит. А теперь – одна шантрапа. На лимонад не даст», – любил повторять он. Отец спорил с соседом, даже в глаза называл его «панским холуем». Лачинский вскакивал и, заявив, что ноги его тут больше не будет, со злостью хлопал дверью. А в следующий понедельник опять приходил, и повторялось все то же самое.

Уже в сенях Лешка услышал – за столом спорили. Говорил Лачинский:

– Ни сеялок, ни молотилок вы изготовлять не сумеете. Нет у вас на заводе головы.

– Господина фабриканта… Грюнберга.

– Вот, вот. Это была голова! Предприниматель. Немец, образованный, культурный. Подашь ему шубу – и в руке бумажка хрустит…

– Тебе он на чай давал, а рабочих обдирал как липку.

– А что твой Братков? – горячился Лачинский. – Придет в театр: «Здравствуйте, товарищи». Посмотрел спектакль: «Спасибо, товарищи». И пошел. Ешь сам свое «спасибо», товарищ директор. «Спасибо» в карман не положишь. И в рюмку не нальешь. Господин Грюнберг поил всех артистов. И нам, служивым, перепадало…

– С панского стола.

– Пусть, но перепадало…

– Гордости у тебя нет, Максим. Мать увела Лешку на кухню кормить.

– Садись, сынок, здесь поешь. Лачинский где-то взял чарку и по старому режиму плачет…

– Братков – рабочий, такой же как и мы, – доносился в кухню голос отца. Спорщики не унимались.

– Вижу сам, что рабочий, не граф. К тому же малограмотный. Говорят, секретарша Грюнберга помогает Браткову в чертежах разбираться. Как же он может заводом руководить! Это ж машины, техника…

– Технику и машины Братков как раз знает. Мозолями ее чувствует…

– Э-э… Что вы там чувствуете! Темные люди. Разрушать только можете. Такой завод разнесли по винтику…

Отец Лешки возмутился:

– Кто разнес?

– Вы, а то кто ж?

– Твой господин Грюнберг, вот кто. Которому ты шубку подавал. Он и разнес.

– Сам, своими белыми ручками? – хихикнул Лачинский.

– При помощи таких лизоблюдов, как ты! – вскипел Лешкин отец.

– Ну, все. Разговор, наконец, окончился, – сказала мать.

И действительно. Лачинский хлопнул дверями и, ругаясь еще во дворе, вышел на улицу.

А Лешка уже в кровати вспомнил человека с зонтиком, которого как-то встретил в сквере. От него первого он услыхал фамилию – Братков. Значит он и та женщина говорили о директоре завода «Металлист», – засыпая, думал Лешка.

Наступила скучная осенняя пора. Ветер посрывал листья с ольховых деревьев в яру и оголил сады. А дожди прибили опавшую листву к земле. Непрестанный дождь загнал ребят в дощатник, где когда-то стояли дрожки. Здесь можно было хоть на «голове ходить» и Лешкина мама не ворчала: «Угомонитесь ли вы наконец?»

Сюда прибегал и Вася. Лачинская, присмотревшись к Юрке и Леше, убедилась, что пионеры не научат сына плохому.

Вырвавшись на волю, Вася и впрямь «ходил на голове» – делал стойки, сальто…

– Не мешайте, – сдерживал он малышей, которым тоже хотелось постоять на руках. – Мне нужно тренироваться. Здесь только и могу…

Если бы его мать видела, какие он выделывает трюки, схватилась бы за сердце.

Из деревни приехала Лешкина сестра Янина, гостившая у тетки. Ей там было хорошо. Тетка заботилась о ней, как о родной дочери. Первый стакан парного молока – гостье. Яичко, сметана, вершки – тоже ей. Мать знала, куда посылала любимую дочку в тяжелые голодные годы. Да и дома Янину не обижали.

– Она же у нас единственная, – урезонивала мать мальчишек, когда они начинали бунтовать: «Все Янине да Янине…»

– Почему единственная? А Катя?

– Катя еще сопливая, – ворчала мать, – а Янина – барышня на вылете. Оставит нас – будете жалеть.

Кому-кому, а Янине мать давала лишний часок поспать и работой не загружала. А уж если обновка – в первую очередь ей. Сама мать в детстве и юности нагоревалась и хотелось ей, чтобы дочь эти годы вспоминала добрым словом.

Расходы с приездом Янины в семье возросли, и мать присматривалась уже к Лешке: не пора ли его устроить на завод? Паренек вырос за лето, хоть и остался худощавым.

Янина поступила на подготовительные курсы в пединститут. В свободное от занятий время в дощатнике собирала детей, читала им книжки. Она была красивая, непоседливая, умела увлечь, уговорить, убедить. Ей даже удалось Листрата заинтересовать. Но, перед тем как войти в дощатник, он спросил:

– А того антихриста там нет?

– Какого антихриста? – удивилась Янина.

– Который с красным галстуком.

Впервые Листрат услышал художественный рассказ. И он взволновал его. Дома пересказывал матери все, что читала Янина. Услыхал старший Дудин. Сунул под нос сыну здоровенный, как гиря, кулак:

– Попробуй еще хоть раз послушать то, что пишут в тех антихристовых книжках… Приехала кансамолка… Мало пильенеры глаза мозолят? Чтоб твоей ноги больше там не было!

Но так сталось, что почти все соседи, и старые и малые, начали заглядывать в дощатник Сенкевичей. Смотрели, удивлялись. Даже Дудин не выдержал, пришел, а потом чертыхался:

– Антихристы, чего выдумали…

А все Вася. Однажды он принес целый рулон театральных афиш и плакатов. Каких там только не было картинок и фотографий! И портреты артистов, и сцены из спектаклей…

– Где ты это взял? – спросил Юрка.

– Татка с театра приносит. У нас вся кладовка ими забита.

– Давай их развесим, – предложил Лешка. Ребята взялись за работу. Прибили к стенкам яркие плакаты и афиши. Как раз и гвозди с большими шляпками нашлись. Красиво и уютно стало в дощатнике. И уходить не хотелось.

Мать как-то зашла проверить, что это дети притихли, и ахнула:

– Как в клубе!

Потом стали заглядывать соседи. И тогда у Юрки родилась идея:

– Давайте подготовим представление. Спектакль будет платный, по пятаку за билет. И тогда скорей соберем деньги на «монтекристо».

Оставалось найти пьесу, наметить исполнителей и начинать репетиции.

Зинаида Антоновна привела Лешу в отдаленный угол сада над самым яром и сказала:

– Вот здесь и будем копать…

Неподалеку лежала куча почерневших листьев и мусора. Все это надо было собрать и закопать, чтобы снег лег на чистую землю. Правда, листья можно было сжечь, но когда они сгорят, такие мокрые… А ждать, пока высушит солнце, малая надежда.

Утро выпало пасмурное. По небу низко плыли дождевые тучи. Яр окутала мгла.

Зинаида Антоновна ушла за лопатой для себя. А Лешка начал копать в указанном месте. Черный пласт земли поддавался легко, и вскоре паренек добрался до глины. Копать стало тяжелее. Лешка сбросил куртку, расстегнул ворот рубашки. Белесая чуприна его взмокла. На переносице появились мелкие капли пота. Они становились все крупнее, стекали по щекам, а одна даже повисла на кончике носа. Лешка смахнул ее и выпрямился.

Он решил отдохнуть. Да и торопиться не было нужды. Сегодня воскресенье. Если бы тетя Зина не позвала помочь в саду, мать нашла бы дома работу. А ее делай не делай, эту домашнюю работу, – конца не видно. Здесь хоть заработаешь, матери деньги отдашь, и она скажет: «Спасибо, сынок, деньги как раз очень нужны».

А когда они не нужны?.. Такая семья! «Эх, скорее бы пойти на постоянный заработок, а не так, от случая к случаю, – думает Лешка. – На завод. Вместе с отцом, как взрослый, ходить на работу, вместе зарплату получать, вместе домой возвращаться». Учиться можно и работая. На вечернем рабфаке. Как учился старший брат Федор. А ему тогда было не на много больше лет, чем теперь Лешке.

Холодный ветерок напомнил – пора погреться. Лешка наклонился, воткнул заступ в глину, а когда выпрямился, чтобы глину отбросить, увидел Тамару. Она вприпрыжку бежала к яме с лопатой, а за ней, не торопясь, шла Зинаида Антоновна.

– Я тоже хочу копать, – возражала племянница тетушке, которая утверждала, что и без нее обойдется. Правда, Зинаида Антоновна была убеждена, что физическая работа девочке не повредит, но родители Тамары были другого мнения. И тете Зине не хотелось выслушивать их упреки.

На Тамаре был костюм не совсем подходящий для работы в саду, но попроще у нее вряд ли что было.

– Добрый день, Леша. Пришла помогать…

– Ну, ну, – улыбнулся Лешка. Он почувствовал, что она пришла помогать именно потому, что он здесь.

– Вот нагонишь мозоли и не сможешь играть на пианино, тогда будет мне, – ворчала, подойдя, Зинаида Антоновна. – Ты лучше постой, а мы с Лешей сами управимся.

– Ой, тетя, оставьте: я играю пальцами, а не ладонями…

Тамара с силой воткнула лопату в грунт. Отбросила глину. Потом еще раз копнула…

– Не торопись, – посоветовал Леша. – С непривычки натрешь мозоли.

После третьей лопаты Тамара уже дышала с трудом, но не сдавалась. На ее покрасневшем лице появились капельки пота. «Старается, – подумал Леша, – может ради меня?». И эта мысль почему-то была ему приятна.

Тетя Зина не могла стоять без дела, к тому же не хотела «висеть» над увлеченными работой детьми.

– Я пойду за граблями, буду подгребать листья, – сказала, уходя от ямы.

– Отдохнем немного, – остановил Леша Тамару.

Сигнал был подан вовремя. Тамара заметно устала, но первой не хотела объявлять передышку.

– Да, пожалуй… – согласилась девочка.

– А у тебя крепкие руки! – удивился Леша.

– Тренировка. Сколько лет бью пальцами по клавишам. Дай-ка свою руку… Что, чувствуешь?..

– Чувствую… – покраснел Леша от прикосновения ее мягких пальцев и крепкого пожатия.

После небольшого перерыва Тамара тряхнула кудрями и опять начала энергично работать. Она впервые была с Лешей так близко: дышала, говорила, сталкивалась с ним лицом к лицу, смеялась. Впервые и Лешке было так приятно работать.

Во время следующей передышки он сказал:

– У нас есть свой клуб…

– В школе?

– В школе – пионерская комната. А то у нас во дворе, в дощатнике. Сами оборудовали. Там когда-то дрожки стояли…

– Те, на которых бандиты пытались увезти моего папу?

– Да. Когда дрожки продали, много места освободилось. Мы с Юрой решили сделать сцену и поставить спектакль.

– А меня возьмете? – загорелась Тамара.

– Возьмем. Только вот, пустит ли тебя отец?

– Буду я его спрашивать, – расхрабрилась Тамара. – Конечно же, он меня не пустит. А я тихонько… Тетушка меня выручит…

– А мама?

– То же, что и папа: «Ах, ох – как можно!» А если бы они увидели меня здесь с лопатой? Обморок! Хорошо, что они ушли в город. Пусть бы они чаще уходили из дома…

– Ты не любишь своих родителей?

– Почему же. Люблю и жалею. И сожалею: почему мы не бедные?

– Что же в этом хорошего?

– Борьба за жизнь: когда ты сам делаешь для всех и для себя. А когда тебе все подано на блюдечке с золотой каемочкой… – Тамара поморщилась. – И еще. «Где есть авторитеты, там неизбежно духовное рабство…» Знаешь, кто это сказал? Максим Горький. А мой папа – авторитет.

– А что, Горький писал про твоего папу? – удивился Лешка.

Тамара рассмеялась:

– Не про него он писал, а вообще… Я же, читая, подумала про своего папу: если он сказал – точка и не смей возражать. Рабу остается молчать или лгать…

Тамара удивила Лешку. Она открывалась перед ним совершенно не такой, как он себе ее представлял. Она всегда казалась ему изнеженной девочкой из богатой семьи, хоть и очень отзывчивой.

– Ты мне завидуешь? Тамара подумала:

– Если б была мальчишкой – конечно. Эх, будем копать!

Из-за туч блеснуло солнце – и все вокруг оживилось.

– А Вася говорит – будем делать арену, как в цирке, а не сцену. Опилок наносим… – вновь заговорил о дощатнике Леша.

– Какой Вася? Тот, которому я перевязывала ногу?

– Да. Он акробат…

– Правда?

– Правда. Если бы ты видела, какое сальто он выделывает! Он тоже будет выступать.

Они снова увлеклись работой, хотя усталость давала себя знать. Но вот, словно сговорившись, оба вдруг остановились и, опершись на лопаты, стали разглядывать друг друга:

– А у тебя пот на носу…

– И у тебя…

Ветерок обдал их лица и взъерошил волосы.

– Приятно, правда?

– Ага…

Они рассмеялись.

– Поехали дальше?

– Поехали…

Работа спорилась. Пока тетя Зина ходила за граблями, яма стала по пояс.

– Пожалуй, хватит, – сказала Зинаида Антоновна.

– Еще немного, только выровняем яму – и тогда хватит, – согласился Леша, хотя, по правде говоря, ему хотелось, чтобы работа продолжалась. И у Тамары было такое желание. Ей опостылело одиночество. Если бы не тетя Зина, с которой можно было отвести душу, пошалить, то можно было бы помереть от тоски. Все расписано, все определено: школа, уроки, занятия по музыке, обед, отдых… «Таг фир таг» – день за днем, как говорит ее отец – Леопольд Антонович: в его доме был заведен порядок на немецкий лад.

Уже кончали копать. Тамара ровняла и подчищала яму со своей стороны, сбивала выступы земли и вдруг вскрикнула:

– Смотри, Леша, что здесь такое – вроде угол какого-то ящика…

Леша повернулся к ней:

– Вроде ящик. – Отгреб еще землю. – Окованный железом. Точно – ящик.

Леша все отгребал и отгребал землю, но ящик сидел глубоко.

– Да он длинный! Надо долго копать, чтобы его отрыть.

К яме подошла Зинаида Антоновна.

– Что вы здесь нашли?

– Ящик. Может быть, клад?! – стукнула ногой по углу ящика Тамара.

– И правда, ящик! Кто мог его закопать? – удивилась Зинаида Антоновна и, поразмыслив, вдруг заволновалась.

– Не дотрагивайтесь до него. А вдруг здесь снаряды или бомбы, зарытые во время войны. Вылезайте быстрее. Засыплем листья и мусор и осторожно закопаем яму…

Лешка вылез из ямы и подал руку Тамаре. Тамара тут же с жаром стала допытываться у тетки, кто зарыл этот ящик и что в нем.

– Отстань, откуда мне знать?! – с небывалым раздражением ответила Зинаида Антоновна. – Здесь солдаты стояли перед отправкой на фронт… – и она принялась поспешно сгребать листья в яму.

– Папа конечно же знает. Спрошу у него… Зинаида Антоновна удержала племянницу:

– Ничего он не знает. Его с мамой тогда не было в городе. Сгребай листья, не стой…

Леша понял, что это касается прежде всего его, и стал засыпать яму.

Работали молча. Лешка знал тетю Зину как женщину искреннюю, правдивую и сразу заметил, что волнение ее не случайно: она что-то знает, но не может открыть им тайну. Возможно, в ящике действительно военные вещи. В прошлом году красноармейцы закопали под обрывом в яру целую повозку отжившего свой век военного снаряжения: испорченные противогазы, обезвреженные и заржавевшие гранаты, мины, остатки упряжи, покоробленные эфесы сабель. Когда красноармейцы уехали, пастушки раскопали яму, и каждый нашел среди этого хлама что-то нужное для себя.

Любопытство не давало Тамаре покоя.

– А если бомбы и снаряды взорвутся – весь наш сад взлетит в воздух? – спросила Тамара, тревожно глядя на тетю.

– Не взорвались до сего времени, то и не взорвутся. Только трогать не надо. И говорить никому про это не следует. Боже упаси, если кто вздумает откопать ящик! Леша, обещай мне, что никому не скажешь.

– Обещаю, – не желая огорчать Зинаиду Антоновну, ответил Лешка.

– Честно?

– Пионерское…

– И тебя, Тамара, прошу молчать. Ни отцу, ни матери – никому. Хватит с них бандитов. Пусть этот ящик будет нашей тайной… – И, подумав, добавила: – По крайней мере, на некоторое время…

Больше не вспоминали про таинственный ящик до самого конца работы. Но как только Леша начал утаптывать землю, Тамара вскрикнула:

– Ой, Леша, смотри, еще как бабахнет! Лешка посмотрел на Зинаиду Антоновну.

– Да, Леша, – поняла она его взгляд. – Не стоит рисковать…

В дощатнике раздавалась песня:

 
Шагаем пионеры – раз, два, три…
Шагаем комсомольцы – раз, два, три,
И вот мы снова составили кружок…
 

Леша подошел к дощатнику. Двери были распахнуты.

 
И вот мы снова составили кружок…
 

В этом кружке Леша увидел Юру, Васю, даже Янину.

 
Мы левою ногою – раз, два, три,
Мы правою ногою – раз, два, три…
 

В сторонке стояли мать и отец, широко улыбаясь. Их радовали дети, радовало их веселье.

 
Обеими ногами – раз, два, три…
Руками и ногами – раз, два, три…
 

После этих слов дети стали прыгать и хлопать в ладоши в такт мелодии. На этом игра кончалась. Ребятам хотелось повторить все сначала. Они начали просить зачинщика игры:

– Юра, еще…

Юра в это время заметил Лешу и направился к нему. Им было о чем поговорить. Пока Леша работал в саду, Юра не терял времени даром.

– Мы с Янкой собрали сегодня целый мешок костей. И знаешь где? На перепаханном поле, за хутором. Их там много. На рубль, а может и больше будет…

– Это больше, чем мой сегодняшний заработок в саду, – улыбнулся Лешка.

– Ты же заработанные деньги отдашь матери, а это будут наши, на задуманное дело.

Дети опять пристали к Юрке:

– Еще «шагаем пионеры»!

– Давайте! Идем с нами, Леша! Юра обратился к взрослым:

– И вы с нами?

Мать отмахнулась: «Куда уже мне!», а отец стал в круг и всех развеселил.

Лешка даже забыл про загадочный ящик и глядел, как отец притопывает и хлопает в ладоши. Особенно забавно было, когда он, подкрутив усы, произносил: «шагаем пионеры…»

Лачинская, вздохнув, сказала Лешиной матери:

– Веселый у тебя Антон. Детей любит. А мой…

Легкий на помине, явился Лачинский. Он как глянул на стены «клуба» – черные колючие глаза его так и сверкнули гневом.

– Васька! – крикнул он.

Вася не услышал, увлеченный игрой. Тогда Лачинский ворвался в круг, схватил сына за ухо и вытащил во двор.

– Кто тебе разрешил брать афиши?

Вася моргнул своими длинными ресницами.

– Я сам. Их много в кладовке…

Сильная оплеуха – и мальчик очутился у подворотни.

Услыхав плач сына, Лачинская выбежала во двор:

– За что ты его?

– Он знает. И ты тоже: пришел и никого в доме. Театр придумали… – Лачинский хлопнул калиткой и ушел.

Мать бросилась к Васе. Вытерла ему лицо фартуком.

– Чего он разошелся? – спросила.

– Афиш ему жалко, – всхлипывая, ответил Вася. – Мыши все равно сожрут…

– Все же надо было спросить.

– А спросил, тоже б не дал… Лачинская вздохнула.

– Идем домой.

– Не пойду.

– Что это ты такое говоришь? А куда же ты пойдешь?

– В цирк…

– Какой еще цирк?

– Такой…

– Ты не дури! Отец вскипел и остынет. Идем, обедать пора.

И увела мальчика домой. А в «клубе» веселились ребята.

В доме Леванцевичей собирались обедать. Тамара на кухне мыла руки. Тетя Зина вытирала тарелки.

– Ну, покажи свои руки, Томочка.

– Вот, полюбуйся.

– Лентяй за дело, мозоль за тело…

– Это я – лентяй?!

– Нет, нет, шучу. Ты трудолюбивая девочка – всегда мне помогаешь. Дай-ка я постным маслом помажу твои мозоли.

– Первый раз копала землю – и клад нашла, – засмеялась Тамара. – Интересно все же, что в этом ящике?

– Молчи ты с этим кладом, – поставив бутылку с постным маслом, сказала тетка. – Неси вот тарелки, расставляй да прячь от родителей свои отметины на ладонях, а то влетит нам с тобой.

Доктор с женой вернулись из города, проголодались. Анна Петровна взялась помогать дочери накрывать на стол. Леопольд Антонович, потирая руки, спросил:

– Ну, чем нас сегодня угостит Зинуша?

– Секрет, – улыбнулась Тамара.

– Который ты нам сейчас же, как всегда, выдашь… – сказала мать.

– А сегодня, мамочка, я не выдам, – вспыхнула Тамара и побежала на кухню.

– Мне кажется, твои слова ее обидели, – заметил доктор.

– Брось ты! Ведь я пошутила. В конце концов, она уже не маленькая. На ушко, как когда-то, один и тот же «секрет» не станет шептать и мне, и тебе.

За столом отец спросил у Тамары, как обычно:

– Чем ты занималась?

– Чем и всегда… – пожала плечами дочка. – Делала уроки, играла на пианино, гуляла в саду…

– Листья закопали? – взглянул на сестру доктор.

– Закопали. – Приходил Леша…

Как хотелось Тамаре похвалиться: «И я копала яму и засыпала листья!» – но она помнила наказ тети Зины.

– Если б вы видели, сколько в магазинах товаров, – заговорила с восторгом Анна Петровна. – Все, что душа желает, как при старом режиме…

– Ну, не столько, но есть… – согласился Леванцевич. – Новая экономическая политика спасла большевиков.

– А то ведь было… хоть шаром покати, – продолжала Анна Петровна.

– Своей политикой себя же и спасли, – заметила Зинаида Антоновна.

– Если бы они еще «Металлист» вернули хозяину, он там быстро наладил бы работу, – сказала Анна Петровна.

– Такой завод они не отдадут частнику, – усмехнулся доктор.

– Конечно! Если вернуть капиталистам заводы, помещикам землю, тогда зачем было делать революцию? – неожиданно для всех выпалила Тамара.

Отец и мать с изумлением переглянулись:

– Ты слышишь, Аннушка? Это говорит наша дочь, – забеспокоился Леопольд Антонович. – Зачем тебе, дитя мое, думать о том, что нужно было делать, что не нужно. Твоя забота – музыка. Я, к примеру, лечу людей и больше ни о чем не желаю думать. Пусть политики занимаются политикой.