Текст книги "Выстрелы над яром"

Автор книги: Леонид Прокша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Идея была не новая. Пионеры не раз уже, когда нужны были деньги на расходы, выполняли какую-нибудь работу на заводе, а заработок тратили на общественные нужды. И всегда это предлагал Валентин. Ему нравилось работать на заводе. Он мечтал и не мог дождаться, когда наконец после окончания семилетки придет на завод.

Предложение поддержали все. Но работу, да еще с оплатой, трудно было получить.

– Леше действительно надо помочь, – поддержал пионеров Касьянов. – Я сейчас пойду к директору, попрошу подряд.

Касьянов встал. В этот момент Майя взглянула в окно и прыснула.

– Посмотрите, какой чумазый!

По двору завода важно шел подросток в картузе без козырька. Лицо его было в мазуте.

– Это Жорка, – улыбнулся Касьянов. – Недавно работает на заводе. Чтоб показать, что и он рабочий, нарочно пачкает лицо, когда идет домой.

Касьянов вышел. Пионеры с любопытством следили за Жорой, который важно направлялся к заводским воротам.

– Эх, – вздохнул Валентин, – когда и меня примут на завод, я тоже выпачкаю лицо…

– Леша, пойдем, я тебя взвешу, – позвала мальчика медсестра.

Лешка послушно пошел за ней. Они спустились на первый этаж, и только в коридоре сестра шепнула:

– С тобой хочет поговорить Рыгор Иванович, а про весы я просто так сказала, чтоб Семка не знал, куда идешь.

Рыгор Иванович был не один. В палате возле койки раненого сидел какой-то мужчина с большими усами. Оба, увидев Лешку, приветливо улыбнулись.

– Ну, давай познакомимся ближе, – сказал Рыгор Иванович. – Юра мне про тебя рассказывал, а тебе, наверно, про меня. Так что мы с тобой знакомы заочно. А это мой друг по работе – Павел Андреевич. – Чтобы не напугать мальчика, Рыгор Иванович не сказал, что это начальник уголовного розыска. – С виду он суровый, но добрый дядька, как дед-мороз.

– Это смотря для кого, – усмехнулся усач. – Дед-мороз бывает и лютым. К тем, например, кто стреляет в хороших людей. А вот ты, Леша, помог раскрыть преступников. Спасибо тебе за это от имени службы. И грамоту еще получите с Юрой, когда посадим бандитов на скамью подсудимых.

Лешка покраснел. В школе его редко хвалили, больше упрекали за то, что пропускал занятия, небрежно, а то и вовсе не выполнял домашние задания.

А как он мог их выполнять, если дома и присесть негде, чтобы писать, нет свободного уголка. Под рукой всегда кто-то из малышей: то толкнет, то пальцем запачкает тетрадь. Правда, мать и отец кричат на малышей: «Не мешайте Леше делать уроки!» На минуту дети затихают, а потом снова начинают свое.

– Я тоже, Леша, сидел на скамье подсудимых, – сказал сердечно Павел Андреевич, совершенно не подходящим к его суровому выражению лица голосом. – И в тюрьме сидел. В Сибири кандалы носил. Но тогда были не те судьи и не та тюрьма. Меня, рабочего, судили за то, что я хотел трудящимся людям свободы и счастья. А те, кто прячут в яру оружие, крадут, выводят коров из хлева, чего хотят? Жить за счет людей, которым революция дала свободу и счастье работать на себя.

Павел Андреевич об этом не раз говорил на собраниях. Он увлекся и забыл, что сейчас его слушает двенадцатилетний мальчик. Свиридов отдал революции свою молодость, мечтал в тюрьмах и ссылках о том, чтоб люди хорошо жили, и вот снова мешают бандиты.

– Садись, Леша, – сказал Рыгор Иванович, показывая на постель.

– Словом, бандиты, – враги революции.

– И мой тата был на фронте, – неожиданно для себя сказал Лешка. – Он тоже бил врагов революции.

– Молодец. Правильно меня понял, – обрадовался Павел Андреевич.

– Но татка боится, чтоб хату бандиты не спалили. Семья у нас большая. Куда же нам тогда деваться?

Павел Андреевич внезапно умолк и с интересом посмотрел на Лешку. Потом, обращаясь к Вишнякову, сказал:

– Вот почему, Рыгор Иванович, бандиты имеют возможность еще рыскать по нашей земле. – И снова ласково к Леше: – Не спалят, сынок. Не дадим.

– Они трусы, такие как Листрат, – сказал Рыгор Иванович. – Стегани их кнутом, как тогда Юрка, и побегут в кусты. Не правда ли? – тронул за плечо мальчика Рыгор Иванович.

Лешка улыбнулся.

– Ты был в доме доктора Леванцевича? – спросил Рыгор Иванович.

– Был.

– А в его кабинете?

– Заглядывал в дверь.

– Какие там запоры на дверях?

– Двери крепкие, дубовые. На окнах железные решетки.

– Двери запираются на ключ?

– Да.

– А когда доктор принимает больных, ключ торчит в дверях?

– Видел однажды. Торчит.

– А когда доктор уходит обедать?

– Тетя Зина запирает кабинет. Иногда это делает жена доктора, она вместе с ним принимает больных. Ну, как медсестра в больнице. А бывает, ключ торчит в дверях и во время обеда.

– Значит, они могут залезть в кабинет только через дверь, – обращаясь к Павлу Андреевичу, сделал вывод Рыгор Иванович. – Среди больных может оказаться специалист, который подделает ключ.

В это время медсестра открыла дверь.

– Простите, Рыгор Иванович. К вам еще гость, – и пропустила вперед Тамару с букетом красных роз.

За обедом доктор Леванцевич сказал жене:

– Около нашей усадьбы, Аннушка, бродят какие-то люди. Я подозреваю, что это сыщики. Не понимаю, чего они хотят: о доходах я исправно сообщаю в финотдел. Патент за частную практику плачу аккуратно. Налоги за сад и дом также. К Советской власти я отношусь лояльно. Каковы мои чувства к ней, это мое дело. Чего же тогда они от меня хотят? – спросил Леопольд Антонович, обращаясь к тете Зине, будто она должна была ответить на его вопросы.

– А может, это просто воры, – сказала спокойно Зинаида Антоновна.

– Если бы воры, они бы что-то украли. На яблонях не сорвали ни одного яблока, – недовольно ответил брат: он недолюбливал сестру за их расхождение во взглядах по отношению к Советской власти. – И вообще я воров не боюсь. Деньги от моих доходов лежат в банке. Пианино и мебель они не потащат.

– Это в самом деле ужасно, Леопольд, – тревожно сказала жена. – Почему нам не дают спокойно жить? А как нам хорошо жилось в Германии, там такого не было.

– Надо было там и оставаться.

– Ах, Зина, разве ты не знаешь, что папа перед смертью хотел передать свое дело любимому сыну?

– Аннушка, Зина все понимает, – сказал Леопольд Антонович, – но сестре хочется обязательно сказать что-нибудь наоборот. Дух противоречия ее преследовал с детства.

Отец Леопольда Антоновича – известный хирург – действительно любил своего сына. Послал его учиться в Германию. Дочь Зину он любил не меньше. Но держал ее возле себя. После смерти матери Зинаида Антоновна взяла на себя заботу о брате. Так и осталась только хозяйкой дома, и то не законной. Перед смертью отец завещал сыну все имущество, надеясь, что он не обидит сестру.

Зинаида Антоновна не возражала, она любила влюбленного в свое дело брата. Терпела его капризы и чудачества. И жалела, что у него не было хорошего советчика. Жена превозносила до небес талант мужа, угождала ему. Сестра же говорила брату правду. А правда привыкшему к похвалам человеку – неприятна.

Тамара ела молча. Ей не разрешалось вмешиваться в разговоры старших. Но девочка была на стороне тети Зины. Отец это чувствовал.

– Мне не нравится, Тамара, и твое поведение! – строго сказал Леопольд Антонович дочери.

Зинаида Антоновна насторожилась.

– Кто он, этот мальчик в красном галстуке?

– Юра… – ответила Тамара.

– Меня не интересует его имя.

– Тамара, веди себя пристойно, – сказала мать.

– Я ответила на вопрос.

– Видишь, Леопольд, как она дерзит. А все это плоды влияния Зины.

– А что ты еще знаешь, кроме того, что он Юра? – спросил отец.

– Если мне разрешено ответить, он хороший мальчик.

– Мальчик, который носит красный галстук, не может быть хорошим. Это вызов нашей морали. У нас свой взгляд на жизнь. И я хочу, чтобы на нашем небольшом острове, отделенном, слава богу, от хаоса хорошим забором, существовал тот порядок, который завел твой дед.

Отец встал, перекрестился и, взяв жену под руку, отправился на послеобеденный отдых.

Тамара должна была идти отдыхать в свою комнату. Но от дверей она на пальчиках вернулась в столовую и начала помогать тете Зине убирать со стола.

Они делали все молча, думая о своей обиде. «Наконец брошу я все, и пускай тогда баронесса Анна управляется со всем хозяйством сама. Я им отдала свою молодость, а они смотрят на меня, как на служанку». Так не раз думала Зинаида Антоновна, но ей было жаль своего брата, который, несмотря на свои ошибочные взгляды на современную жизнь, был все же хорошим врачом и честным человеком. Больше же всего ей было жаль Тамару. Девочка выросла на ее руках. Брат с женой вернулись из-за границы, но Тамара не сразу признала их своими родителями. И теперь она больше тянулась к тете Зине и только ей открывала свои тайны.

Слушая наставления отца, Тамара решила: теперь она не будет ни на кого смотреть, ни с кем разговаривать, не будет интересоваться, что происходит за забором, как отец сказал, за их островом. Она будет тихой, покорной, как монашка. Она даже представила себя в черном длинном, до пят, платье, с гладко зачесанными волосами и с позолоченным крестом в сложенных руках. Потом, когда родители уходили отдыхать, они показались ей слишком театральными, и она даже отвернулась, чтоб не заметили усмешки на ее лице. А на кухне, помогая тете Зине мыть посуду, она вдруг рассмеялась.

– Ты чего? – спросила ее тетя и сама начала смеяться.

И уже в хорошем настроении они пошли в беседку над кручей.

– Тетя Зина, а я прячу в кустах сирени, возле беседки, веревку, – сказала Тамара.

– Веревку? – даже остановилась от удивления тетя Зина. – Зачем она тебе?

– Когда возле кручи появится Юра, я брошу ему один конец веревки, а другой привяжу к столбу беседки. Юра по веревке и взберется сюда, а потом мы вместе будем читать Ната Пинкертона, – сказала Тамара и, посмотрев вниз, добавила беззаботно: – Вот если бы сейчас там появился Юрка. Как хочется поиграть с мальчиками и девочками.

– Потерпи. Кончится лето. Начнутся занятия в школе.

– О, тогда будет не до игр: занятия в школе, уроки, занятия по музыке.

– Что правда, то правда, – вздохнула тетя Зина. – Но ничего не поделаешь, так воспитал твоего отца берлинский университет. Отец любит порядок… Круча была залита солнцем. Где-то внизу, у ручья, слышались голоса пастушков. Увидеть ребят из беседки было невозможно. Деревья закрывали их.

– Тетя Зина, – неожиданно спросила Тамара, – правда, собирать коллекцию ключей совсем не интересно?

– Каких ключей?

– Ну, от дверей хотя бы.

– А кто их собирает?

– Вот, чудак один. Больной. Я шла по коридору, вижу, он вынул ключ из двери папиного кабинета и начал на чем-то желтом делать отпечаток. Я спросила его, что он делает. А он усмехнулся виновато и говорит: «Я коллекцию ключей собираю. Любовь у меня к ключам с детства». А потом попросил меня, чтоб я об этом не говорила, а то доктор еще обидится и не станет его лечить.

– Когда это было? – встревожилась Зинаида Антоновна.

– Да на днях. Я уже и забыла об этом, да так что-то вспомнилось.

– Почему ты не рассказала об этом раньше?

– А что тут интересного? Ключ же он снова воткнул в замок. Я ему еще и ключи от коридора дала. Пускай, если ему это интересно.

Зинаида Антоновна побледнела.

– Что с тобой? – удивилась Тамара.

– Ничего. Потом расскажу. А сейчас, пока спят твои родители, бери свою любимую корзинку и нарви в нее яблок. Я тем временем напишу записку. Отнеси это как можно скорее в больницу Юриному отцу.

– Почему ты так долго не приходил? – чуть не со слезами на глазах спросил Юрку Янка.

– А разве случилось что?

– Тимка тут крутится…

– Где он?

– Пошел туда, – показал Янка в сторону Духовского яра.

– За наганом пошел.

– Наверно. Я за ним следил. Он пошел вон по той тропке. Постоял в одном месте, покурил и пошел дальше.

– Нагибался, что-нибудь брал?

– Нет, только курил и спичку там бросил.

– Пойдем поищем в том месте.

– Я уже искал. Ничего нет.

– А почему ты следом за ним не пошел?

– А Маргариту на кого бросить?

– А правда, Маргарита…

– Может, он только проверил, на месте ли наган?

– Может.

– Так что же делать?

– Гони корову к тому месту, где он курил, обыщем все вокруг, – решил Юрка.

Юрка вздохнул и принялся за поиски. Незаметно они вместе с Янкой оказались у самого ручья.

– Юра, погляди, какие пескари! – вскрикнул Янка.

– Где, где?

– Вон, возле камня.

– Ага. Ты заходи с того берега, а я с этого.

– Слушай, мы сейчас их зажарим на костре, – радовался Янка, засучивая рукава рубашки.

И вдруг где-то недалеко раздался выстрел. Даже пескари бросились в разные стороны, а Юрка и Янка остолбенели на миг с протянутыми к воде руками.

Еще не улеглось эхо в яру, как вслед за первым раздался второй выстрел.

– Пойдем посмотрим, – наконец опомнился Юрка.

– Я сначала посмотрю, где корова, – сказал Янка.

– Хорошо… А потом…

Юрка осторожно начал пробираться меж деревьев в ту сторону, откуда послышались выстрелы. Возле одной ольхи заметил оставленный кем-то прут. Взял его. Все же когда есть что-то в руках, чувствуешь себя смелее.

Юрка был уверен в том, что стрелял Тимка: или случайно, или хотел проверить оружие. Однако то, что он увидел, приблизившись к полянке, было неожиданностью. Возле ольхи стоял Листрат и целился в кого-то из нагана. Юрка присмотрелся: мишенью был нахохлившийся птенец. Рядом валялись разоренное гнездо и окровавленный второй птенец. «Вот кто нашел наган», – подумал Юрка и бросился вперед…

Третий выстрел раздался одновременно с хлестким ударом прута по руке Листрата. Наган упал на землю. Листрат увидел галстук и, как бык на красное, бросился на Юрку. Мальчишки сцепились, упали на землю и покатились к ручью.

В этот момент из-за орешины выскочил Тимка. Он схватил наган, валявшийся возле подстреленного птенца, сунул его в карман и, сердито буркнув: «Нашли, сыбаки!», незаметно исчез в зарослях.

Дождь загнал всех больных в палату. Лешка лег на свою койку, закрыл глаза. Крупные капли барабанили в окна, как когда-то дома, на сеновале. Стало тоскливо.

Что делается сейчас дома? Наверно, детвора попряталась от дождя, сидят в хате, в сенцах и в открытые двери или окно смотрят, как дождь поливает двор. Только один Янка мокнет где-нибудь под ольхой вместе с Маргаритой. Гремит гром, а он так боится грозы…

Дождь шел сильный. В ручье поднялась вода. Можно будет даже потом, когда засветит солнце, поплавать в широких и глубоких местах ручья.

– Золото с неба падает, – говорит старый крестьянин, сидя на койке. Узловатые руки свои он положил на худые колени.

– Золото, – хмыкнул Семка и лег на бок.

– Действительно, Язэп Иванович, дождь отличный, – поддержал крестьянина плотогон. – Только не согласен с вами насчет золота. Что золото – металл, без него можно обойтись.

– Оно, конечно, золото есть не будешь, – ответил крестьянин, – только так говорится. Внушили себе люди, что золото – самое большое богатство. Э-э, сколько людей за золото пошло на каторгу и на тот свет. Великое искушение эти деньги и золото. Вот расскажу вам про случай в нашей деревне. Недалеко она от города. Когда-то, еще до революции, жил у нас один хлопец. Земли ему родители после преждевременной смерти оставили мало, да и та сплошной песок. Кинулся туда-сюда парень, наконец посчастливилось ему устроиться кучером у какого-то богатого купца в городе. Заколотил Левон досками окна своей убогой хатенки и поселился у своего хозяина. Надеялся хлопец накопить денег, прикупить земли, жениться и жить как человек. Работает год, два… пять лет, а деньги медленно копятся. Купец хоть и богатый, бывает, за вечер прокутит и проиграет в карты столько, сколько Левону не заработать и за весь год, но копейки лишней бедному человеку не даст.

Горничной у купца работала красивая девушка Марыся. Круглая сирота, тихая, смирная. Полюбил ее Левон. Жениться решил, но опять же, где взять денег.

Марыся каждый день убирала кабинет купца. Открыла однажды ящик стола, а там деньги. В жизни столько не видела. Несколько таких бумажек, и они бы могли пожениться и счастливо жить с Левоном. Как на беду, и Левон заглянул из сада в открытое окно, чтоб полюбоваться невестой.

«Ух ты, сколько денег!» – удивился он, и глаза его запылали недобрым блеском. Марыся быстро закрыла ящик.

«Возьми несколько бумажек, – сказал Левон. – Купец не обеднеет».

«Что ты, что ты!» – испугалась девушка.

«Да он и не заметит, подумает, что в карты проиграл. Возьми и дай мне, а я спрячу».

Семка повернулся лицом к крестьянину и начал внимательно слушать. Его косые глаза загорелись любопытством. Видно, он одобрил решение Левона.

– Уговорил-таки девушку Левон. Взяла она несколько бумажек, или, как они называют, купюр, и передала их Левону. Тот сунул деньги в карман и исчез.

Ходит по богатым хоромам Марыся ни жива ни мертва. Услышит голос хозяина и дрожит как осиновый лист.

Проходит день, второй. Все спокойно. Левон подбадривает Марысю:

«Деньги надежно спрятаны. Даже если и схватится – где доказательства? Отпирайся – не брала, и все. Ты из дома не выходила. Даст бог, не спохватится».

Купец, однако, спохватился. Сумму Марыся взяла изрядную. Позвал горничную.

«Ты не брала из стола деньги?» – спросил строго.

«Нет», – опустила стыдливо глаза девушка.

«Врешь, вижу, брала».

Ясно же, если человек честный, видом себя выдаст. Что оставалось делать Марысе? Плакать. Стыдно все же было, совесть мучила. Но не признавалась.

Вызвали следователя из полиции.

«Напрасно, девушка, отпираешься, – угрожал тот. – Никто, кроме тебя, в доме не мог взять деньги. Вернешь деньги, хозяин простит тебя и еще вознаградит».

Марыся не признавалась. Тяжело ей было и стыдно. Ведь украла же.

– А купцу-обдирале было не стыдно? – возмутился плотогон. – Не мозолем же заработал эти деньги. Да, грабеж для богачей был в то время узаконен.

– Так-то оно так, – согласился крестьянин. – Сдирать три шкуры с покупателя, брать проценты за товар, взятый в кредит, да еще подсунуть ему гнилой товар – это не считалось грабежом, а взять награбленные деньги бедному человеку – это уже преступление.

Допрашивали и Левона. Но напрасно.

«Ничего, – успокоил купца следователь. – Они такие деньги нигде не разменяют, а сунутся в банк – тут им и тюрьма».

Не добившись ничего, купец уволил горничную и кучера. Полиция установила за ними негласную слежку.

Привел Левон Марысю в свою бедную хату. Начали они жить. Денег больше тысячи, а есть нечего. Да и староста время от времени будто о здоровье справиться заходит, а сам смотрит, что едят, на чем сидят, не пахнет ли лишним рублем. Левон попытался разменять одну бумажку. Попросил одного знакомого – разменяй в банке, а я тебе за это заплачу. Тот смекнул – дело нечисто, взял бумажку, пошел. Подходил ли он к кассе, нет ли – неизвестно. Может, только на лестнице покрутился. Видит Левон, бежит тот человек, будто за ним волки гонятся. «Беги!» – крикнул. Левон в одну сторону, человек в другую, и пропала та бумажка.

– Эх, деревня, – вздохнул Семка. – Мне б такие деньги. Погулял бы.

– Ну, Левон не о гульбе, а о жизни думал, – ответил наставительно Язэп Иванович. – Спрятал он те деньги, чтоб и жена не знала где. Так как Марыся уже уговаривала Левона отнести их и вернуть хозяину. А тут ребенок родился. Кидается Левон туда-сюда, чтоб заработать копейку. Никто не берет на работу. Полиция предупредила частников, чтоб не брали такого-то. Ну хоть милостыню иди просить. Только и жил тем, кому покосит, кому помолотит, дрова поколет.

Зашел как-то староста в хату Левона с урядником. Сели, начали разговаривать с хозяйкой.

«Чайком бы, Марыся, угостила пана урядника», – сказал староста, показывая на самовар, который, покрывшийся паутиной, стоял за печью. Чай сами хозяева никогда не пили. Вот так и стоял без дела, как память о родителях Левона.

«Пожалуйста», – захлопотала Марыся. Стерла пыль с самовара, налила воды. Всыпала горячих угольев из печи в трубу самовара.

А непрошеным гостям не до чая. Им это просто зацепка. Посидеть, оглядеться. Когда женщина выйдет за водой, можно и под кровать, и в шкаф заглянуть.

Напоила Марыся урядника и старосту чаем, ушли они, не заметив в хате ничего подозрительного. А вечером пришел усталый Левон. Увидел на столе самовар, и ноги подкосились.

«Что ты наделала, Марыся? В трубе самовара были деньги. С дымом все и ушло».

Крестьянин кончил рассказ. Утих тем временем и дождь за окном. Сквозь тучки пробивалось солнце.

– Живы еще Левон и Марыся? – поинтересовался Лешка.

– Живы. После революции земли им дали, леса на хату. Хозяином стал Левон. Он сам обо всем этом и рассказывал. Откуда б я знал, что с ним случилось. Сына Советская власть выучила.

– Зачем же он тогда украл деньги? – язвительно спросил Семка.

– Кто его знает? Жизнь такая была. Теперь же вот живет как человек.

– Э, и тогда и теперь: не украдешь – не проживешь, – сказал Семка. Он потянулся за папиросами, но, взглянув на плотогона, не закурил.

– У кого это ты украдешь? – спросил плотогон, недовольно посмотрев на Семку. – Купцов-живодеров больше нет. Трудовой человек сегодня хозяин на своей земле. Как же он может сам себя обкрадывать?

– Да я не про себя, а вообще, – струсил Семка и, схватив костыли, запрыгал в сад.

Тимка далеко не убежал. Двое переодетых в штатскую одежду милиционеров, те двое, которых однажды заметил Юрка, скрутили ему руки назад и связали. Со связанными руками и наганом в кармане и привели его, когда стемнело, в уголовный розыск. Там у него отняли оружие и развязали руки.

Получилось не так, как рассчитывали милиционеры, следя за Тимкой. Листрат помешал арестовать его в момент, когда тот стал бы брать из тайника наган. А отпустить бандита с оружием было уже опасно.

Листрат нашел наган совершенно случайно. Сначала он увидел гнездо и полез за ним на дерево. Сорвался и упал. Поднимаясь, заметил под пнем краешек платка, вымытый дождем. Потянул и вытащил что-то тяжелое. Развернул – наган. Обрадовался. А тут птенцы из разоренного гнезда прыгают. Ну как не выстрелить.

Допрашивал Тимку сам начальник уголовного розыска – Свиридов. Наган Тимки лежал на столе.

По дороге в милицию Тимка придумал версию, откуда он взял наган. Придумать ее было нетрудно. Мальчишки нашли наган, начали стрелять из него, а он отнял у них оружие. Зачем оно мальчишкам, еще перестреляются.

Свиридов, однако, начал свой допрос не с вопроса, а с обвинения и этим перепутал все карты.

– Из этого нагана вы стреляли в инспектора уголовного розыска Вишнякова возле моста на Смоленском шоссе.

– Кто вам сказал? – растерялся Тимка.

– Тот, кто с вами был вместе, – Семка Бондарь. И спрятали вы с ним этот наган в ту ночь в яре.

Тимка совсем растерялся. Откуда он мог догадаться, что его разговор с Семкой ночью мог кто-то подслушать. В яру в это время, кроме бандитов, никто не ходит. Он решил, что Семка арестован и выдал его. А его друг в это время еще лежал в больнице.

– Сыбака он, – не выдержал Тимка.

Это было почти признанием вины. Начальник имел в запасе еще несколько убедительных фактов, чтоб окончательно сломить Тимку. Но теперь он решил дать ему какую-то надежду на смягчение вины и узнать от него то, что неизвестно было пока что уголовному розыску. Когда бандиты совершат нападение на дом Леванцевича?

– Инспектор только ранен, – сказал он. – Это ваше счастье. Если вы признаетесь во всем – вам будет лучше.

– Хорошо, я скажу…

И снова неожиданный вопрос начальника.

– Когда будут использованы поддельные ключи к кабинету доктора Леванцевича? Только точно.

– Сыбака, и это выдал…

Медсестра привела Лешку в приемный покой.

– Вот твоя одежда, переодевайся, – и сама отошла в сторону.

Лешка снял пижаму и уже хотел надеть свою одежду, как увидел, что это не его.

– Тетя Фруза, это не моя.

Лешка хорошо знал свои кортовые штаны, такую же рубашку, на которой засохли кровяные пятна, а ему принесли все новое и к тому же еще сандалии и носки, которых у Лешки вообще никогда не было.

– Твою одежду отдали родителям, а новую тебе принесли пионеры. Одевайся.

Лешка оделся. Все сидело на нем хорошо, будто с него снимали мерку перед тем, как сшить костюм. А кстати, вспомнил Лешка, ведь и снимали. Он теперь понял, почему однажды Юрка мерил, чьи ступни ног больше, а потом насколько он выше Лешки. Юрка все это сделал, тут нечего и гадать.

Сестра оглядела мальчика.

– Лешенька, какой ты красивый стал! – Она обняла мальчика и поцеловала в лоб. – Ну, иди, сынок, домой, только больше не падай с обрыва.

– Спасибо, тетя Фруза. Не буду.

– А знаешь, – понизила голос сестра, – перед тобой Семка тут переодевался. Его тоже выписали. Но выписали из одного казенного дома, а попал в другой.

– Как это?

– Арестовали его. Не знаю, что он натворил. Видно, не зря взяли. Да смотри, хоть и провинился, а ждали, пока вылечится.

На крыльце больницы к Лешке кто-то подбежал сзади и закрыл руками Лешкины глаза.

– Ну конечно, Юрка, – сказал Лешка.

В ответ послышался сдержанный смех. Лешка догадался: Тамара. Только как-то стыдно было назвать ее имя. А вдруг ошибся? Будет неприятно.

– Не отгадал, – засмеялась Тамара и отпустила руки.

С ней был и Юра. Оба они радостно поздравили Лешку с выздоровлением.

– А моего папу вчера мама тоже привезла из больницы. Дома лежит, – сообщил Юра. На Юрином лице рубец – след Листратовых ногтей. – А наган исчез. Сколько потом искали уже все вместе. И Листрат с нами искал, почувствовал, видно, свою вину, или самому интересно было, куда делся наган. Как сквозь землю провалился! – удивлялся Юрка.

Юрка несколько дней не выходил из дому. Неловко было ходить исцарапанному по улице, и все думал, как поступить: сказать обо всем Лешке или нет. И решил его успокоить:

– Папа говорит, что наган больше искать не надо.

Немного обидно было, столько искали, и напрасно. А Листрат не искал да нашел. И стал убивать этих беспомощных птенцов. Какой все же жестокий этот Листрат. Но потом, поразмыслив, Юрка снял с парня некоторую часть вины. Ведь Листрат рос среди таких бездушных людей, и Юрка уже думал, как бы повлиять на него, помочь стать на правильный путь.

Размахивая нотной папкой, Тамара сказала:

– А я купила сборник пионерских песен с нотами. Мелодии такие красивые. Ты умеешь, Юра, читать ноты? Нет? И ты, Леша, тоже? Приходите, я научу вас. Это вовсе не трудно. О, я вам сброшу веревку из беседки, хорошо?

– Хорошо, только не сегодня, – сказал Лешка. Ему было немного завидно, что Тамара больше разговаривает с Юрой.

Около витрины кино они остановились, стали ее рассматривать. На снимках известный американский актер Гарри Пиль куда-то бежал с пистолетом в руке, прыгал с небоскреба, обнимал чудесную Мери Пикфорд.

И тут же внизу большими буквами: «Детям до 16 лет…»

– Запрещено, – сделала лукавую гримаску Тамара. – Как что интересное, так детям запрещено.

Пошли дальше. Юрка рассказывал, как ему однажды удалось попасть на такой фильм.

– Шли группой красноармейцы. Один из них и говорит: «Прячься под шинель». И провели. Им смешно…

– Ой, мальчики, – спохватилась Тамара, взглянув на часы на ратуше. – Меня тетя Зина ждет. Я еще не выполнила ее поручение. Так приходите, Леша, Юра, – и, махнув кудрявой головкой, побежала. И то, что она назвала Лешку первым, приятно кольнуло его сердце.

У Юрки тоже было поручение от мамы. Они остановились на углу Замковой и Гоголевской. Отсюда хорошо была видна площадь Свободы. На ней часто демонстрировались художественные фильмы. В такие вечера сюда собиралось много народу. Площадь украшал Дворец труда, старинная церковь и вид на ратушу, построенную еще в 1775 году.

– Юра, салют!

Красивый парень с комсомольским значком на рабочей блузе поздоровался по-пионерски. Юрка ответил таким же приветствием.

– Что нового?

– Вот, Дмитрий Сергеевич, Леша выписался из больницы.

– А-а, вот он какой…

Касьянов оглядел Лешку с ног до головы и убедился, что пионеры хорошо выполнили решение совета отряда.

– Где ты живешь? – спросил он Лешку.

– На Задулинской.

Лешке с самого начала лицо Касьянова показалось знакомым, а теперь мальчик вспомнил: «Это же он вместе с девушкой учил нас петь «Интернационал», да дудинская шпана помешала…»

– Есть теперь на вашей Задулинской пионеры?

– Нет, Дмитрий Сергеевич, – ответил Юра.

– Значит, он будет первым, – весело сказал Дмитрий Сергеевич, показав на Лешку. – Это же честь быть первым. Хотя таким порой и достается… Кто твой отец?

– Работал на «Металлисте». Но там…

– Знаю. Наш рабочий. Я тоже с «Металлиста». Значит, без работы?

– Кирпич возил. А теперь легковым извозчиком.

О первом выезде отца на дрожках рассказал Лешке Янка. Какая это была радость для детей. Они были первыми пассажирами. Отец усадил их в пролетку и вез до самой площади.

– Скоро пустим завод на полную мощность. Вернем всех старых рабочих и новых наберем. А там… Пятилетка. Большой план. Всем будет работа.

Дмитрий Сергеевич обнял хлопцев и прижал к себе.

– Ну, мне на собрание. Салют!

Но прежде чем поднять по-пионерски руку, сказал Юрке:

– Ты обязательно приведи Лешу на пионерский слет, – и ушел.

– Это вожатый нашего отряда, Касьянов, – пояснил Юра. – Токарь по металлу. Мы очень любим его.

Не хотелось расставаться.

– Завтра я приду к тебе в яр, – сказал Юра.

– Хорошо, я буду пасти там корову, – ответил Лешка. – Пусть Янка отдохнет. Если не позовут на работу.

Улица Гоголя, по которой шел Лешка, сначала круто спускалась вниз, а потом до самой Покровской церкви подымалась в гору. Старые липы по сторонам придавали ей вид аллеи. Только женская тюрьма рядом с церковью на самой горе портила впечатление.

С улицы Гоголя Лешка свернул на Покровскую. Вышел на Сенную площадь – место футбольных игр и ярмарок. А дальше начиналась Задулинская улица, с садами, кладбищем и последним домом под номером тридцать над самым яром.

По дому Лешка соскучился и чем ближе подходил к нему, тем больше ускорял шаг. Только у самых ворот, когда взялся за щеколду калитки, постоял, прислушался, прежде чем открыть. Во дворе было тихо. Даже Зиська не залаяла.

Под навесом стояли дрожки с поднятыми вверх оглоблями, возле них что-то мастерил отец.

На крыльце появилась мать.

– Антось, ты пойдешь наконец обедать? – крикнула она отцу и вдруг хлопнула ладонями: – Леша, сынок ты мой!

Из-под навеса вышел отец.

– Гляди, одели-то его как. Все новое, – дивился он. Услышав голос старшего брата, из дому выбежали малыши: Алесь, Алик, Катя. Даже Зиська прибежала и ласково начала обнюхивать Лешку. Только Янка оставался за столом, уписывая крупеник. Он проголодался, бегая по яру за Маргаритой, и от миски его нельзя было оторвать даже за уши.

Отец сразу же повел старшего сына под навес, где стояли дрожки. Обитые кожей и покрашенные, они выглядели красиво. Лешка вспомнил, как отец привез во двор какой-то лом. Неужели из того хлама можно было сделать дрожки?!