Текст книги "Великая страна"

Автор книги: Леонид Костюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 14. Вечерний Нью-Йорк

– Тебе, как всегда, с брусникой и мидиями?

– Как так вышло, Маркус, что всё ФБР в курсе моих вкусов?

– Ты одна из самых симпатичных девчонок в конторе и уж точно самая толковая. Твой рейтинг выше Шакила О'Нила.

– Ты мне льстишь.

Маркус пожал плечами и пошел за пиццей. Мэгги от нечего делать проверила свою косметичку. Все было на месте: и расчесочка, и пинцет для бровей, и тушь. Рассеянно взглянув на стул напротив, она вздрогнула: там сидел Смит.

– Смити! Ты меня напугал.

– Детка, – узко улыбнулся Смит, – когда ты перестанешь трястись, я возьму тебя на задание. Представь: полутемный склад, где простреливается каждый дюйм, повсюду слившиеся с фоном японцы, мешки героина, а ты показываешь удостоверение и на своем русско-английском, так понятном японскому уху, орешь: руки вверх! лицом на пол! отбросить пистолеты на пять шагов! – и прочую хрень. И они отбрасывают пистолеты по кругу друг другу и начинают в тебя палить так, что уши закладывает, а ты, в тесных джинсиках…

– Добрый вечер, Смит.

– Добрый вечер, Маркус. Ты всем разносишь пиццу или только русским?

– Только друзьям.

– Намек понял. Ладно, Мэгги, поболтаем потом. Хай.

– Хай, – лучезарно улыбнулась Мэгги.

– Скользкий тип, – проворчал Маркус после того, как Смит растаял между столов. – Ты знаешь, Мэгги, его биографии нет в Центральном Архиве.

– И что это значит?

Маркус опять пожал плечами.

– Либо что он засекречен, но тогда должна быть информация о том, что он засекречен, и требование паролей, либо…

– Либо что?

– Сам не пойму. Если предположить худшее, то там как раз была бы превосходная легенда и куча бывших соседей и сокурсников, чтобы ее подтвердить. Если только это не спонтанный контрагент. Ладно, только русские работают после конца рабочего дня. Эй, Джереми, сегодня отличная пицца!

Джереми ухмыльнулся от стойки.

– Вруби там Мика Джаггера.

Джереми врубил. Лицо Маркуса слегка расползлось, как подтаявшее мороженое.

– Знаю-знаю, – поднял он ладонь, – это прошлый век, мещанство, тухлятина, кретин и педик, но я его люблю.

– Да люби сколько хочешь, – изумилась Мэгги.

Сзади послышалась возня, потом глухой удар и женский визг, мгновенно захлебнувшийся сдавленным рыданием. Мэгги с Маркусом обернулись. За пару столиков от них курчавая женщина закрыла лицо ладонями, а хлыщ картинно не опускал руку, наслаждаясь физическим превосходством над своей спутницей.

– Никто, – напыщенно произнес он, – не оставлял Мака Брайана в дураках, не потеряв на этом пару зубов.

– Ты не перебрал, парень? – спросил Джереми от стойки.

– Нет, толстяк. А когда мне понадобится советчик, я найду посмекалистее тебя.

Маркус вздохнул, с громким хрустом расправляя кости и мышцы и массируя правой рукой ребро левой ладони. И тут какая-то сила швырнула Мэгги к негодяю.

– Ну, Мак Брайан, – сказала она негромко, – не хочешь позабавиться со мной?

Мак, не опуская руку, слегка скосил на нее глаза.

– Нет, курочка. Ты не в моем вкусе.

– Подойди ко мне, ублюдок.

– Что, сестричка, перекачалась? Подойди сама, если ты такая умная.

Мэгги, внимательно глядя в пол, протиснулась между спинками стульев…

– Мэгги! – отчаянно крикнул Маркус.

Но Мэгги была начеку. Кулак Мака просвистел на полфута выше ее головы, а она, продолжая свой нырок, боднула мерзавца в живот. Мак свалился на стул, качнулся и свалился вторично, вместе со стулом. В ту же секунду извернулся червем – и тут Мэгги водрузила соседний стул ему ножкой на пах и вскочила на него.

– А-а! Маркус, уже подошедший ближе, отвернулся с болезненной гримасой на лице.

– Дерьмо! Мэгги, пошли отсюда.

Курчавая женщина, забыв о своей травме, суетилась вокруг Мака.

– Ты убила его, сука!

Мак, не выходя из сладкого забытья, застонал.

– Пойдем, пойдем, Мэгги. А то приедет полиция, наши ведомства давно на ножах…

Они шли по Тридцать Восьмой стрит, знаете, мимо польской парикмахерской. Мэгги молчала, думая о своем.

– Вообще-то ты молодчина, Мэгги. Я бы пошел с тобой в эту… в разведку.

– Я бы еще подумала, идти с тобой или нет.

– Но почему?!

– У тебя реакция как у мирового сообщества. Что это там уже второй месяц кто-то кого-то мудохает…

Маркус дважды открыл рот, чтобы возразить, потом наглухо закрыл и обиделся.

– Порошочек! – крикнул им цветной подросток, приплясывая под звуки собственного плейера.

– ФБР! – крикнула Мэгги ему в ответ.

– Что? – не расслышал юный уголовник, и тут Маркус от досады так влепил ему в рожу, что паренек улетел, а плейер свалился Маркусу на кулак.

– Дерьмо, – проворчал Маркус, стряхивая плейер в лужу, как соплю.

Один квартал Мэгги с Маркусом прошли практически молча. Проходя мимо муниципального туалета, Маркус сказал подожди меня минуткуи спустился по узкой винтовой лестнице. Секунд через сорок снизу раздался звук глухого обвала, потом поднялся Маркус, мрачно потирая кулак.

– Что, – насмешливо спросила Мэгги, – вода не сливалась?

Но Маркус то ли не расслышал, то ли не въехал в советский коммунальный юмор.

– Ты не подумай, – сказал он Мэгги, переступая через отвратительного нищего, – я ничего не имею против геев. – И добавил, подумав: – мне не нравится назойливость как таковая.

Тут вдруг оказалось, что они идут втроем: под ручку с Маркусом фланировала высокая женщина с лицом, не оставляющим сомнений в отношении ее профессии. Она так виляла задом, что задевала даже Мэгги, и смотрела вокруг с дикой гордостью.

– Вы не ошиблись номером? – спросил Маркус угрюмо.

– Не строй из себя священника, – нараспев произнесла женщина. – Тем более, что у меня были и священники. Они, дружок, даже очень ничего, и святость спадает с них вместе с прикидом. Давай с тобой выдадим двадцать баксов твоей сестричке, и пусть она сходит в кино. У нее такой вид, словно она и учебника по ботанике не листала.

– Ты уже занята, цыпка? – спросил латинос, попавшийся им навстречу.

– А ты не видишь, голубой урод?

– Не знаю, как тебе, Маркус, а мне немного мешают эти люди, – сказала Мэгги.

– Типично русское отношение, – неожиданно окрысился Маркус. – Люди как люди. Не всем же долбить вечную мерзлоту.

– Да нет, я просто хотела с тобой поболтать.

Тут Маркус вдруг остановился и поддал проститутке под задницу. Мэгги, польщенная этим его поступком, открыла было рот, но Маркус наклонился к «мерседесу» цвета взбитых сливок, просунул руку в окошко и ловко открыл дверь изнутри.

– Позволь, Мэгги, – голос Маркуса звучал несколько натужно, поскольку он выволакивал из салона обаятельного черноглазого мужчину фунтов двухсот пятидесяти весом, – тебе представить… так… моего старого доброго знакомого мистера Марулло.

– Очень приятно. Мэгги.

– Джузеппе. Мне тоже очень приятно, мэм.

– Зато мне неприятно, Марулло. Что ты здесь делаешь?

– Устраиваю дочь в колледж.

– Что-то мне в это не верится.

– Извините, мистер Уильямс, но мне важнее, чтобы в это поверила администрация колледжа.

– Я догадываюсь, ты начинаешь хамить.

– Я могу чем-нибудь помочь, дон Марулло? – флегматично спросила туша с заднего сидения.

– Отдыхай.

– Это твоя дочь?

– Это мой племянник. Вам нужен полный список моей семьи? С днями рождения и днями ангела, чтобы делать подарки?

Лицо Маркуса начало приобретать цвет редиски, которую так загадочно посеяли Громов и Хабибулин.

– Помнишь, я тебе говорил, чтобы ты не появлялся на моем участке?

– Но во-первых, это не ваш участок, а во-вторых, вы давно в ФБР, а не в полиции. Извините, что приходится напоминать. Я понимаю: текучка, маленькая зарплата. Мозг понемногу вянет, как жасмин в ноябре. Это, господин начальник, медицинский факт.

– Там, где я, там и мой участок. А насчет мозга, Гораций Вергилий Катулл, ты, вероятно, прав. Но чем слабее мозг, тем сильнее рефлексы. Это тоже медицинский факт.

– Ты забываешь, Уильямс, что живешь на мои налоги, которые я, кстати, исправно плачу. Ты должен обслуживать меня, а не оскорблять. Листни на досуге Конституцию.

– Открой рот, Марулло. Боишься, паучино, не откроешь?

– Почему? Пожалуйста.

Маркус достал из бумажника монету в два цента и швырнул в рот гангстера.

– На, подавись! Это та часть именно твоих налогов, которая пошла именно на мою зарплату. Как, дошло до твоих итальянских кишок?

– А что, – сплюнув монету ярдов на пятнадцать, спросил мафиози голосом койота, – это какие-то особые кишки?

– О! Поздравляю! Это великолепный план – спровоцировать меня на национальную дискриминацию! Но только не получится, дон бандито! Я вижу тебя насквозь, сицилийский слизняк! Я свободно читаю сквозь тебя и твои набитые спагетти потроха рекламу Кока-Колы на той стороне. И можешь не скалить свое лакированное неаполитанское рыло!..

– Вы внимательно слушаете этого государственного служащего, мисс Мэгги? – безмятежно спросил Марулло.

– Честно говоря, – любезно улыбнулась в ответ Мэгги, – от его крика у меня закладывает уши, а когда их закладывает, я ничего не слышу. Вот вы говорите тихо и вежливо, и вас я слышу превосходно.

– А, подлец! Ты пытался даже Мэгги, эту святую женщину, практически мадонну, приплести к своим грязным макаронным комбинациям! Ты видишь – ей понравился твой венецийский голос. Спой ей арию из своего траханного Верди дуэтом со своим раскормленным кастрированным котом!

– Кажется, я начинаю слышать, – сообщила Мэгги.

Марулло кивнул задумчиво и печально.

– Как там у тебя, Пьетро, хорошо записалось?

– Не Бертолуччи, конечно, но как хроника вполне сносно.

– Я пришлю тебе кассетку на работу, Уильямс. В твои годы пора заводить архив. А сейчас хай, дорогой. Мне пора за дочерью.

Маркусу и на это нашлось, что сказать, но Мэгги увлекла его вперед, и очень настойчиво.

– Слушай, что с тобой? – спросила она озабоченно.

– Это все Хабибулин, – пробормотал Маркус, спотыкаясь об обдолбанного дешевой дурью старика, струйка слюны из которого вытекала на мостовую и направлялась к Нью-Джерси. – Дерьмо! Куда смотрит дворник?!

– Это и есть дворник, – неожиданно ответила толстая еврейка из окна восьмого этажа и выплеснула полведра помоев, целясь в старика, но слегка промахнулась, что было немудрено.

– Дерьмо! Дерьмо! – повторял Маркус, отряхиваясь. Мэгги, шаля, проскользила шесть ярдов на дынной корке.

– Дерьмо!!!

– Интересно, – сказала Мэгги через полквартала, – можно ли жвачку употреблять наружно?

Маркус промолчал так красноречиво, что Мэгги стало его очень жалко.

– Марки, ты устаешь и срываешься, – сказала она, трогая Маркуса за локоть. – Фу, дерьмо… Ты обсуждал это с психоаналитиком?

– Тут нечего обсуждать, – нервно ответил Маркус. – Я нормально отношусь к итальянцам. Но как вспомню, что они считают, что это они придумали пиццу… Да еще эта идиотская башня, которая так никак не свалится, как сопля с носа.

Мэгги понимающе кивнула. Они, можно сказать, подошли к ее подъезду. Где-то поблизости работал отбойный молоток. Мэгги поискала его глазами и поняла, что это не молоток, а две группы молодых людей поливают друг друга очередями из разнообразных огнестрельных средств.

– Ну вот я и пришла! – крикнула Мэгги.

– Что? – Ну вот я и пришла!

– Что? – Дерьмо!

Они отошли на добрую сотню ярдов.

– Ну вот я и пришла!

– А разве ты не там живешь?

– Я-то живу там, но там ты этого не слышишь.

– Ну, пока, – сказал Маркус, едва не всхлипнув.

– Нет, Марки, я не могу тебя отпустить в таком виде. Мы ведь друзья. Хочешь, пойдем ко мне?

– Слушать этот бессмысленный треск?

– Я думаю, это скоро кончится.

– Я догадываюсь, нет. Тебя угораздило поселиться точнехонько на границе зон влияния, насколько я помню, китайцев и румынских цыган. Так что раз в два-три месяца без ваты в ушах тебе не обойтись.

– То-то квартира стоила недорого.

– Часа в два приедет полиция с сиреной и рупором.

– Может, пойдем к тебе? У тебя есть диван?

– Уверен.

Глава 15. Мэгги приходит в гости к Маркусу

Маркус жил в десяти минутах ходу от Мэгги, и они добрались за каких-нибудь полчаса практически без приключений. Маркус, потирая кулак, галантно, как эксгибиционист плащ, распахнул перед Мэгги дверь подъезда, Мэгги нажала на кнопку лифта, заглянула в открывшуюся кабину и смущенно отпрянула.

– Марки! Кажется, там маньяк.

– Blin! Ты федеральный агент или истеричная старая дева из Пенсильвании? Что значит кажется, маньяк? – Маркус по-мужски отстранил Мэгги и шагнул в кабину. – Что значит кажется, Мэгги? Это маньяк. – Послышались уже опротивевшие Мэгги за последние полтора часа глухие звуки. – Эй, Мэгги, я смертельно устал, можно, я не буду его отсюда выкидывать? Заходи, только не вступи в него.

Едва открыв дверь, Маркус скомкал куртку и швырнул ее в раскрытый зев стиральной машины. Та включилась и довольно заурчала. Ее небольшой, но цепкий американский мозг принялся исследовать содержимое еврейского помойного ведра с восьмого этажа.

– Мэгги, я сниму штаны, но это ничего не значит. Мне просто надо их постирать.

– Без проблем. Не забудь только вынуть деньги из карманов.

Маркус достал из левого кармана пятьдесят баксов и так уставился на купюру, словно на ней был изображен его школьный учитель.

– Мэгги! Ты фея или просто самая умная девочка в Нью-Йорке?

– Я не фея.

Маркус, качая головой и прищелкивая языком, отправил штаны в стиральную машину.

– Мэгги, включи ящик.

В телевизоре квартирная хозяйка фунтов на двести отгадывала загадки развязного ведущего и после каждого верного ответа визжала и подскакивала на три фута вверх. На другом канале рыли землю футболисты. На третьем получеловеческое рыло с кошачьими ушами довольно щурилось от каждой полученной пули…

– Оставь, пожалуйста.

Мэгги оглянулась – рядом с ее головой, на спинке ее стула покоились две огромные ступни в клетчатых носках.

– Мэгги, не криви лицо. Носки только что распечатанные. Они хрустели, как доллары из пачки.

– Да я не сомневаюсь. Но что за дурацкая манера держать ноги выше головы?

– Это чтобы кровь приливала к голове.

– А зачем тебе, траханное дерьмо, кровь в голове?

– Чтобы интенсивнее думать.

– Извини, Маркус, а можно интимный вопрос?

– Уверен.

– А зачем тебе интенсивнее думать? Я имею в виду: еще интенсивнее?

– А это, дорогая Мэгги, чтобы не возникало застойных процессов в мозгу. А то образуется там тромб размером с Титаник, потом приплывет в локоть – и я не смогу стрелять.

Мэгги оглянулась, чтобы понять, серьезно говорит Маркус или шутит. Он улыбался так, словно рекламировал средство для расширения улыбки.

– Извини, Мэгги, но вы, русские, считаете нас, американцев, такими идиотами, что просто смешно.

– А вы не идиоты?

– Мы идиоты, но не такие.

В этих словах Маркуса Мэгги послышался отзвук истины. Она промолчала, уютнее устроилась в кресле. Коточеловек в телевизоре оскалился и перешел в контратаку. Экран залило кровью. Мэгги встала, подошла к окну и подняла фрамугу. В комнату хлынул прохладный воздух вечера, с еле заметным ароматом дуба. Внизу огромным темным пятном располагался парк, далеко справа тускло поблескивала змеистая река. Издали донесся одинокий жалобный выстрел, тонко заплакала сирена.

– Как прекрасен Нью-Йорк, – сказал Маркус, кладя Мэгги руку на плечо.

– Да. Грязноват, но прекрасен.

– Мы сегодня сделали его чуть-чуть чище.

– А может быть, добавили в этот суп чуть-чуть мордобоя.

– Мы боролись со злом, Мэгги. Мы чуть-чуть обкорнали его.

– А может быть, чуть-чуть обозлили.

– Русская рефлексия разъедает всё, как ржавчина. Лао Цзы щадит хотя бы недеяние, но русские и его растворяют без осадка.

– А ты читал Лао Цзы?

– Уверен.

– Ты больно умен для американца. Маркус – это ведь скандинавское имя?

– В десятку. Мой прадед был финским шведом.

– Поздравляю, Марки, ты практически русский.

– Но почему?

– Потому что Финляндия как она есть возникла только 80 лет назад. Твой прадед слинял из России.

– Ты уверена, что не шутишь?

– Уверена.

Но Маркус залез в Интернет, проторчал там восемь минут и вынырнул с абсолютно обалделым видом.

– Я русский, – произнес он трагически и добавил: – я русский.

– Ну, не надо так буквально…

– Я русский.

Неизвестно, до чего бы дошел Маркус Уильямс в своих изысканиях, но тут в его дверь позвонили. Мэгги открыла – за порогом стоял печальный встрепанный мужчина лет сорока с двумя веселенькими пакетиками.

– Маркус, – сказал он, не обращая на Мэгги никакого внимания, словно она была устройством по открыванию дверей, – ты можешь мне немножко помочь?

– Без проблем, Гэри.

– У тебя найдется кусочек мыла?

– Уверен.

– И ты не мог бы забить этот костыль?

Тут Мэгги разглядела содержимое пакетиков Гэри. В одном был крашеный под золото изящный металлический костыль, наподобие тех, которыми комсомольцы смыкали БАМ, в другом – веревка, продернутая блестящей ниткой.

– Ты пришел повеситься, – констатировал вышедший в прихожую Маркус таким тоном, словно Гэри зашел помыться. – Дерьмо, ну и антураж! Подбери себе трико с блестками.

– Я взял в маркете первые попавшиеся костыль и веревку. У меня не было настроения выбирать.

– Я вижу. Слушай, Гэри, тебе ведь сорок три года?

– Сорок четыре.

– Тем более. То есть, ты уже довольно давно перерабатываешь кислород в углекислый газ. Одной ночью больше, одной меньше… Ты видишь, я сейчас очень устал. Еще вобью костыль криво, ты свалишься, ушибешь копчик. Давай так: я посплю, а вы тут покалякаете с Мэгги. А утром я повешу тебя в лучшем виде, как полотно Тёрнера. Идет?

– Без проблем.

На этих словах Маркус удалился в смежную комнату и рухнул там на кровать. Мэгги в некотором смущении взглянула на Гэри.

– Может быть, кофе? Да вы положите это…

– С удовольствием. Знаете, Мэгги… наверное, многие мужчины согласились бы провести с вами последнюю ночь.

– Вы вгоняете меня в краску, Гэри. Во-первых, я вовсе не гоняюсь за лаврами Клеопатры, а во-вторых, провести ночь… это звучит несколько двусмысленно.

Гэри горячо заверил Мэгги в чистоте своих помыслов, тем временем зашипел в турочке кофе – и они уселись на кухне у маленького стола – не поймешь, в Париже, Нью-Йорке или Москве. Мэгги не пришлось долго уговаривать Гэри – он отпил несколько глотков горячего крепкого кофейку и начал:

Часть третья
Ночь на кухне

Глава 16. Гэри встречает Элизабет

– Я родился и вырос в нижнем течении Миссури, потом мои родители переехали в Даллас. Пожалуй, важнее то, что я вырос в любви и ласке, и подчас мое счастье было настолько абсолютным, что мне отчего-то становилось тревожно. Мне казалось, что Кто-то рисует мою жизнь тонкой кисточкой на хрупкой промасленной бумаге, затем только, чтобы в некоторый момент грубая рука сорвала и скомкала эту бумажную грань, чтобы в дыру ворвался резкий воздух предместий и начертились хмурые контуры неких фабричных зданий из темного, как густая кровь, кирпича. Вы понимаете меня, Мэгги, я словно метался между двумя представлениями: то ли я проживаю самую счастливую в мире жизнь, то ли это вовсе не жизнь – еще не жизнь, внеочередной рай, увертюра, обман…

– Я понимаю, – кратко ответила Мэгги.

– Я учился превосходно и легко. Вокруг меня, где бы я ни был, собиралась компания также легкая и превосходная. Как я понимаю теперь, мне недоставало своеобразного сопротивления жизни, наподобие того тепла, которое выделяется при трении. Экзамена, который я сдал бы сквозь непонимание, отчаяние, головную боль, преодолевая себя. Жизнь как бы играла со мной в поддавки, заманивала в глубокую весело раскрашенную западню…

Мэгги невольно взглянула на костыль и веревку.

– Я встретил Элизабет в семьдесят третьем, когда нам обоим было по двадцать. Ее спокойная красота сразу умиротворила меня. Я вроде бы сказал себе и про себя: Гэри, эта девушка не для тебя.И мысль о том, что возле нее непременно появится подлинный принц, превращала мое нереальное счастье в обычный человеческий уют. Господи! мне только этого и надо было. В мечтах… Мэгги! даже во снах я любил девушку симпатичную, но не очень красивую, то веснушчатую, то с крупными зубами и смущенной улыбкой. У нас рождались смешные дети. Мир принимал нас без зависти. Я благодарил Бога, что не люблю Элизабет, но месяц проходил за месяцем, принца на горизонте не возникало, и вот я обнаружил, что люблю Элизабет так, как никто никого не любил. Любовь вошла в мою жизнь, как зубная боль, как чистое страдание; я вжимался лбом в холодную стену – и через две минуты она уже жгла мой лоб моим же отраженным безумием. Слезы ровно текли по лицу, но я словно не плакал. И если возникала во мне потребность увидеть Элизабет, то это была мысль не влюбленного, а мазохиста. Мне казалось кощунственным, что кто-то вообще посягнет на эту струящуюся красоту. Принц… да я его попросту убил бы. Между тем моя Элизабет немного похудела и побледнела; сразу мне представилось, что она неизлечимо больна и непременно скоро умрет. Любящий всегда эгоист; признаюсь, Мэгги, я не нашел большой разницы между своей любовью к живой Элизабет и к мертвой. Может быть, я и предпочел бы второй вариант, но тридцатого августа, в предпоследний день лета, ко мне пришел Дуг Клеменс, ближайший мой товарищ, и вызвал в парк для разговора.

В этом бешеном парке цвели магнолии и розы, пальмы словно предлагали вялым изнеженным посетителям ненатуральную, излишне яркую зелень своих гигантстких листьев. Стрекот насекомых волнами набегал на нас. Был вечер, становилось прохладно. Ветер пушил мои волосы и волосы Дуга Клеменса.

Дуг осторожно, словно возводя из фраз спичечный домик, подвел меня к имени Элизабет. Оно словно замкнуло какую-то цепь в моем мозгу. Стрекот и шелест прекрасного парка перешли в гул, в гудение, готовое сорваться в визг. Я чувствовал, что схожу с ума. Ветер… он вытягивал мои волосы уже горизонтально, темным облаком позади головы. Ничто было не важно для меня – и в то же время я замечал всё, каждую деталь равнодушного Божьего мира.

Это был ад.

Он подыскивал слова – несколько секунд, представившихся мне годом.

Оказалось, что у Элизабет есть подруга, которая гуляет с Дугом, и по страшному секрету Элизабет сообщила этой своей подруге, что безнадежно влюблена в меня.

Мы шли по бесконечной прямой аллее, сужающейся в точку.