Текст книги "Великая страна"

Автор книги: Леонид Костюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 42. Нельзя недооценивать дьявола

– Мак! Попомни мои слова, этот мистер Блэк вовсе не мистер Блэк. Не будь я Тревор Каннингем.

– Заткнись, Тревор. Вечно ты влезешь на самом интересном месте. Мистер Блэк давным-давно где-нибудь в Антарктиде, кто бы он ни был.

– Не-ет, браток. Кабы так. Нет, попомни мои слова.

– Я могу продолжать, или джентльмены нуждаются в перерыве?

– Давай! Валяй! Гони!

– Следующие десять минут оказались самыми долгими в жизни Гарри Резерфорда. Он трижды сосчитал собственные пальцы, причем каждый раз у него получалось новое число. Он восемь раз чуть не кончил в подштанники, но все восемь раз ускользнул от этого позорного финала тем, что вспоминал лицо своего завуча в воскресной школе. Видите ли, господа, лицо этой почтенной донны убивало всякое половое желание так же верно, как ядерный взрыв зазевавшегося хорька. Он даже было вздремнул, но увидел такое, что проснулся с воплем через пару секунд.

Когда по внутренним часам Гарри прошло около месяца, он посчитал, что пора идти. Он встал и заорал: ДОМОЙ ЧТО ЛИ ПОЙТИ! – да так, что бармен вылил на себя ведерко с кетчупом. И тут же Гарри кинулся во тьму, как поезд в тоннель. А прошло-то всего четыре минуты.

– Дьявол силен.

– Это правда, Билл. Но истина выше правды и сильнее дьявола. Свет истины рассеет тьму, Билл.

– Это так, Мак, но неуютно во тьме, пока свет ее не рассеял.

– Я согласен с тобой. Но вряд ли с тобой согласился бы Гарри Резерфорд.

Он пронесся по тропинке, едва касаясь ногами земли и остановился лишь оттого, что далеко сзади услышал что-то вроде стона: Гарри! Гарри!Он сделал дугу, ширине которой позавидовала бы комета средней руки, и вернулся. Что же он видит?!

Его девушка стоит в пяти шагах от кабака на самом плешивом месте во всей округе, облитая мягким светом из окна, платье ее снято, вероятно, чтобы Гарри было удобнее работать, сзади пуговка и впрямь выскочила из петельки, но спереди девушка поддерживает чашечки бюстгальтера обеими руками, а глаза ее широки и невинны, как душа праведника. Но ниже бюстгальтера на ней ничего нет, потому что резинка на трусиках оказалась предательски слабой, и эта девушка делает шаг навстречу онемевшему Гарри и оказывается в его объятиях.

– Спаси Господи! Бедняга Гарри! Ведь она сейчас может потечь каким-нибудь мазутом или обратиться в скорпиона! Он ведь уже поддался злу, его уже не выручить. Давай, Мак, излагай концовку короче и суше, а то как бы ты невольно не искусил и нас тоже. Уж больно ловок этот бес. Сейчас и не вспомнишь, что он начинал с хомяка.

– Легче, Джим! Ты сейчас впал в грех недоверия. Ты пожертвовал Гарри бесу, потому что потерял надежду, а мыслимо ли доброму христианину терять надежду? А, Джимми? Что бы ты сказал, если бы твоя жена Маргарет, мир ее праху, потеряла бы надежду, когда ты путал руки с ногами и на всякий случай ползал на четвереньках в поисках хоть капли виски? Подумай, подумай, Джим Балтер!

– Забудь о Джиме, Мак. Ближе к бесу и Гарри Резерфорду.

– О'кей. Гарри уже сомкнул было объятия на спине этой, с позволения сказать, девушки, как вдруг в небе полыхнула зарница. Тихое мгновенное сияние, озарение природы, и оно осветило сознание Гарри так же верно, как близстоящие кусты.

Глава 43. Никто не потерян

Он вспомнил, что девушка была похожа на собаку. Он рассудил, что больно она бела. Он, наконец, вспомнил, как она звала его Гарри! Гарри! – а ведь он не называл ей своего имени. Да и все ее поведение показалось ему на сей раз сомнительным.

Весь хмель Гарри улетучился. Он стоит трезвый и здравый, как Пентагон…

– Возьми назад это свое сравнение.

– Хорошо, Скотти. Он стоит трезвый и здравый, как Комитет Защиты Мира, и думает, как бы грациознее сделать ноги. Но девушкаощущает падение интереса к себе и просит:

– Обними меня, Гарри, мне холодно. Поцелуй меня, мне страшно.

– Сейчас, красавица, я согрею тебя.

С этими словами Гарри Резерфорд вынимает из кармана крест – у него, помимо нательного креста был еще старый оловянный крестик в кармане – и прислоняет его к ключице своей партнерши. И что же?! та вопит диким голосом, причем вопль начинается на каких-то сопрано, но почти сразу переходит в серьезный бас, примерно как гудок паровоза в Канзас-Сити.

И тут девушка отталкивает нашего Гарри так, что он летит через тропинку, как плевок, и падает в куст терновника. И оттуда видит, как девушка не спеша подходит к нему, но что-то в ней изменилось. И с ужасом понимает, что девчонка стала выше на голову или две и так хороша собой, что все эти бабенции на обложках глянцевых журналов в сравнении с ней просто драные швабры.

И эта супервумен обращается не к Гарри, а непосредственно к его детородному члену:

– Вылезай! Позабавь меня!

И Гарри с ужасом ощущает, как его член, вроде бы только что притихший и повисший, крепнет и тянется, разрывая ткань его штанов, как акула ветхие сети.

– Что возьмешь с члена, Мак? Головка есть, да мозгов немного.

– А между тем я знал мужика, который сорок лет жил на поводу у собственного конца. Он, можно сказать, стал его придатком, только и всего. Его звали Сид О'Райен, и еще с двенадцати лет…

– Боже, Тревор, заткнись! Неужели тебе не хочется знать, как спасся Гарри Резерфорд – или как он погиб, если Господь допустил такое?

– Кто внимательно меня слушал, догадается, о чем вспомнил Гарри.

– О завуче в воскресной школе.

– Именно. И пошла борьба. Бес в образе прекрасной самки выманивает член наружу, а образ завуча загоняет его назад. И завуч оказался сильнее, а Гарри, обессиленный, повалился на траву. Бес присел рядом с ним, как ни в чем не бывало, и говорит:

– Что ж, Гарри, ты хитрее меня. Поцелуемся на прощание, и я пойду искать душу посговорчивее твоей.

– Изыди!

– Хорошо. Распишись только тут.

– Нигде не буду расписываться.

– Тогда хоть прочти.

«Ну, в этом-то, – подумал Гарри, – не будет беды». И читает: Ваш долг доставлен.Подымает глаза и видит: эта голая верзила подает неизвестно откуда взявшийся конверт кому-то в костюме, а достает этому кому-то до плеча. «Вот дела, – думает Гарри, – в девчонке не меньше семи футов, сколько же в мужике?» Словом, перед Гарри высится такой гигант, что пасует всякая арифметика. Но Гарри ободряет себя тем соображением, что всякая материя бесовских сил условна и вымышлена. И мистер Блэк (а ведь это был он) обращается к Резерфорду самым дружеским образом.

Глава 44. Гари и мистер Блэк

– Подавился, Билли? Не усидел мистер Блэк в Антарктиде?

– Подавился, Тревор. Дай дослушать.

–  Ты порадовал меня, Гарри! – говорит мистер Блэк, а голос его звучит так, словно ветер гуляет в ольшанике, пугая ворон и несясь плавным эхом: Гарри… Гарри…

– Я вернул долг, только и всего! – кричит Гарри в ответ, да только ветер обращает его слова в писк полевки и относит куда-то к Арканзасу. Но Гарри-то знает, что надо стоять на своем.

–  Ты мой лучший друг, Гарри Резерфорд! Позволь в знак расположения показать тебе эту уютную планету, потому что я тут хозяин!

Гарри пытается сцепить пальцы крестом, но его пальцы скрючиваются в какие-то каббалистические закорючки, и диавол лишь осанистее выглядит сквозь эти прогалы.

– Тут хозяин Господь!

–  Кто?

– Господь!

–  Кто?!..

Так издевался сатана над несчастным пьянчугой, делая вид, что не слышит Имени Господа. Но легкомысленный черт зря дразнил человека, пусть не идеального, но еще не павшего и сохранившего образ Иисуса в душе, потому что с каждым произнесением Божьего Имени враг нашего рода меркнул и слабел, подобно пожару под струями воды. И тут земля затряслась, и наш Гарри потерял сознание, а очнулся утром, а рядом лежит его замызганный конверт, а в нем – вы думаете, джентльмены, в нем три с половиной доллара? плохо же вы знаете сатану – в нем тысячи и тысячи зеленых друзей человека, свежих, как утренняя роса, хрустящих, как тонкий сушняк в лесу. У конверта открывается утроба, как у вулкана, а все жерло забито долларами, они так и прут из этого конверта, как пена из горлышка бутылки с шампанским. Вот сколько их там было: легион. И Гарри взял конверт в ладонь, и отшвырнул от себя футов на пятнадцать, и повалился на землю, закрыв руками уши, словно ожидал взрыва. Но услышал не взрыв, а вроде как чавканье, поднялся на локте, и увидел, как его чертов конверт тонет в болоте, а болото мгновенно высыхает.

– Иисус! Расскажи получше, дружище Мак, где возникло это временно действующее болото. Я на всякий случай буду обходить его стороной.

– Я тебе начерчу схему, Джимми.

– Черт с этим чертовым болотом. Так чем же все кончилось?

– Скотти, этим практически и кончилось. Гарри одолел сатану, если не нокаутом, то по очкам. С этой поры, правда, он слегка заикался, прихрамывал на правую ногу, вроде как припадал, терпеть не мог денег, ненавидел собак, да, по правде говоря, и с женщинами у него пошли дела не ахти. Зато он завел кота вдвое толще прежнего и священник Тафт Лоуделл время от времени приглашал его на проповедь в качестве наглядного пособия. Да еще…

– Ясно, Мак. Всё ясно. Жаль, что ты не начал с этого.

– Но с чего, Билли?

– С его импотенции, если говорить прямо. Каждый импотент тебе расскажет такую историю своей импотенции, что ты забудешь, как выглядит пицца. Если эти истории сложить в один талмуд, то получится энциклопедия подвигов. Битва Резерфорда с бесом потянет там на семьдесят восьмую главу.

– Не скажи, Билли. Не скажи. Лично я прямо-таки узнал в этой истории сатану.

– А я скажу больше: я узнал в ней женщину. В естестве каждой женщины есть нечто искусительное, а говоря прямо, нечто дьявольское. И половина мужского мозга ищет женщину, в которой мало или вовсе нет этого нечистого замеса, а другая половина начинает кукситься и бастовать. В итоге рвутся сосудики в мозгу, и мужик лишь невнятно ревет, как корова на дойке, на половине рожи у него наступает стоп-кадр, а ноги отказываются ходить. А женщине только этого и надо.

– Чудесный гешефт, Тревор. Выносить дерьмо из-под полудохлой коровы. Ради этого стоило мочалить свое естество.

– Это звучит убедительно, а то, что сказал я, звучит глупо и смешно, но прав-то я, а не ты, потому что мир устроен глупо и смешно, а вовсе не убедительно.

– Ой. – Вот тебе и ой.

Глава 45. Работа на лесопилке погожим вечером

– Ну что, может, подтащим это бревно к пиле?

– Гори оно огнем, Билли. Я прочитал в одной книжке, что высшей человеческой ценностью является живое общение. Если бы высшей ценностью являлось распиленное бревно, вся история шла бы иначе.

– Скажите лучше, пойдете вы сегодня к Гринвудам варить пунш?

– Почему нет, Тревор? Я не вижу ни одного аргумента, почему бы не пойти к Гринвудам варить пунш. Тем более, мне надо расспросить старика Майка о корейской кампании.

– А я посудачу с миссис Катариной о лимонном пироге. Что-то она туда кладет этакое… оно добавляет во вкус ощущение полета, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– А я ущипну за задницу эту их дебютантку… Мак, ты у нас интеллектуал, как ее зовут?

– Мэгги.

– Уж не говоря о самом пунше. У меня есть небольшая заначка для него, не просите только меня огласить ее. Скажу больше, я ее вам и не покажу, просто подсыплю в котел.

– Помет бешеного сурка.

– Не угадал, браток.

– Я догадываюсь, тетушка Катарина не позволит тебе пойти в темную. Уж ей тебе придется предъявить свою заначку и разъяснить в ней каждую молекулу в самом подробном ключе.

– Ей – пожалуй. Но не вам.

– У моего кузена на ферме был козел, который так же высоко задирал свой нос, и эта привычка дорого ему обошлась. Видите ли, ребята, там была загородка под небольшим током, так, для лучшего понимания вещей. И вот, этот козел, глядя в облака, приближается к изгороди…

– Ясно, Джим. Наш старина Тревор все-таки не такой козел. А скажите вместо этого, приходилось ли вам пробовать вяленую козлятину?

– Мне приходилось жрать мясо удава.

– А я скажу вам вот что: и козел кузена Джимми не такой козел. Иногда не мешает посмотреть в облака.

И Мак, клянусь Конгрессом, был прав! Облака выдались на небе бело-фиолетовые, с ярко выраженными выпуклостями и тенями, словно подушки в рекламном проспекте. Эти подушки быстро-быстро уплывали в сторону Массачусетса; их скорость становилась особенно заметна, если смотреть на верхушку одинокой сосны ярдах в пятидесяти отсюда.

Пахло свежей смолой и свежим грозовым ветром. Солнце, бившее почти горизонтально, так ярко освещало кучи опилок, что, казалось, они вот-вот вспыхнут от этого света.

На порыжевшей траве лежали сосновые бревна с немного однообразным узором коры. Алмазным блеском светили металлические пилы.

Философской и немного печальной была жизнь одинокой сосны возле лесопилки. То и дело мимо нее везли на бодро рычащих уродливых машинах ее убитых сестер, но ее не касалось лезвие смерти, потому что она оживляла ландшафт. На ней отдыхал глаз древесных мясников.

Она упиралась острой кроной в небо и царапала облака, не оставляя на них, впрочем, следа, поскольку эти облака состояли лишь из воздуха и пара, да, сэр, из пара и воздуха, и материальность их была почти иллюзорной. И Господь…

Глава 46. Гость

– Бог в помощь, ребята! Пилить вам не перепилить!

Пятеро пильщиков переполошились, словно застигнутые роком.

– Удачи и вам, сэр, – аккуратно ответил Мак за всех, – доброй вам дороги.

– Выйду я так к магазинчику Гринвудов?

– Самым недвусмысленным образом, сэр. Вы идете так верно, что войдете в дверь, проскользнете между боковыми прилавками и упретесь прямо в пузо старика Гринвуда.

– Тогда я, пожалуй, сверну на полградуса. Такая точность прилична пуле, для человека она избыточна.

– Не скажите, сэр. Я знал одного деда, который с десяти шагов плевался жвачкой в дверные глазки. У него не было зубов, а губы вытягивались на три дюйма.

– Если пошла об этом речь, я знал одного лысого умельца, который специфическим свистом лишал летучих мышей ориентации, и они стукались обо все подряд. Трудно в этом мире тем, кто лишен ориентации.

– Ваша правда, сэр. Это тоже история о точности?

– Точно, сынок. Тут нужна большая точность в частоте звука. Ну, счастливо пилить!

– Счастливо дойти.

– Фух. Ты не поверишь, Мак, я подумал было, что это мистер Блэк вернулся в наши края.

– Скажешь тоже, Тревор. Ничего общего. Ты цыпленка за фокстерьера не принимаешь?

– Внешность врага условна.

– Скажешь тоже. Человек как человек. Турист.

– А почему ты, Мак, не намекнул ему о пунше?

– Потому что я не уверен, звали ли его старики на пунш. Ты слыхал, Джимми, о слове деликатность? Загляни на досуге в словарь.

– А откуда он подошел?

– Он стоял вот тут. Стало быть, если он не перепрыгивал через нас, то подошел вон оттуда.

– Иисус! Но мы туда смотрели.

– Не гони мистику, Тревор. Мы смотрели вверх, как подсолнухи. Слушай, тебе вредно слушать страшные истории. Как твой ночной горшок, на ходу?

– Попомни мои слова…

– Ладно тебе, отец. Кончай гнать.

– А вы разглядели его лицо?

– Да какое там лицо! К тому же против света.

– Против света, Билл? Не тут-то было. Встань-ка сюда.

… – Да… Билл, вот у тебя есть лицо.

– Каждый чирей на свету.

– Турист был на полголовы ниже…

– Присядь чуток, Билли.

– Да… – Что-то тут нечисто, попомните мои слова.

Дул такой ветер, что он выдувал из мозга всяческое желание что-то пилить; я догадываюсь, вы все знаете этот ветер, хотя ему нет имени в энциклопедии. Сосна лениво теребила свою крону, словно хасидский еврей – бороду. Если учесть, что ветер дул в свое свободное время и куда хотел, то изо всех действующих лиц нашей мизансцены лишь планета Земля добросовестно исполняла трудовое соглашение, то есть, довольно шустро летела вокруг Солнца, попутно вращаясь вокруг собственной оси. Если эта работа представляется вам синекурой, попробуйте таким образом обежать хотя бы вокруг сарая. Итак, доля соседа всегда кажется нам легче и слаще нашей, но посудите сами, так ли это в действительности, тем более, что и вы приходитесь соседом своему соседу. Пока мы с вами обдумываем это, на Новый Гренобль спустился ранний голубой вечер. И если бы Всевидящее Око не только все видело, но и на все смотрело, Оно бы заметило на желтоватой дороге пять фигурок, бредущих от лесопилки к городу.

Первым шел речистый Мак Бишоп, чьи ноги не уступали в неутомимости языку. Щегольская фуфайка с бантом наводила на мысль, что он с самого утра не только помнил о пунше у Гринвудов, но и догадывался, что ему не придется пилить. Вторым бодро шагал Скотти О'Хейли – и вы бы нипочем не заподозрили, что в его левой штанине – деревянная нога, мастерски выточенная и отполированная, с каллиграфической надписью Дорогому Скотти от сослуживцев на память о родной ноге, оставшейся в Корее.Третьим суетливо ковылял старикан Тревор Каннингем, что-то бормоча себе под нос. Замыкали процессию братья Балтеры, Билли и Джимми, живцы лет пятидесяти, которых молва упорно величала близнецами, хотя Джимми был саркастичнее и толще. Билли и Джимми по своему обычаю на ходу играли в различные игры на щелбаны, а когда их фантазия иссякала, пробивали их просто так, по очереди и от души.

Идти было недалеко, но и темнело быстро, и когда друзья добрались до магазинчика, над ними висел синий бархат небес с бриллиантовыми запонками звезд, как бы слегка спрыснутый свежайшим дезодорантом. Картину слегка портила чересчур большая и отвратительно белая луна немного неправильной формы, вся в рытвинах, словно от ветряной оспы. Небеса пытались припудрить эту неприглядную луну перистыми облаками, но получалось это с трудом.

Глава 47. Метафизика варки пунша

Старина Майк Гринвуд стоял в световой трапеции перед дверьми своего магазинчика, доверчиво выпятив брюхо навстречу выходящим из тьмы гостям. На его губах играла улыбка, как блик на стене, вроде бы одна на всех, а вроде бы каждому персональная.

– Прекрасный вечер, Мак! За тобой три истории: о богатом студенте, чудесном спасении капеллана и о лесном санатории. Да, сэр, может быть, я не помню номера своей кредитки, но твои истории оседают в моем мозгу навсегда.

– Майк, если увидишь, что я бегу с ведром воды заливать собственную горящую задницу, даже в эту пиковую минуту можешь остановить меня, и я тебе расскажу все эти три истории, не упуская ни слова, если только пламя не доберется до языка. Я скажу тебе больше: если тебе удастся угодить в рай, внеси там меня с лютней в список личных привилегий, и я целую вечность буду плести тебе истории.

– Услуга за услугу – если ты окажешься там первым, намекни о благодарной аудитории. Салют, Скотти! Как нога?

– Которая из трех, Майки?

– На твой выбор. Какой не терпится рассказать о себе.

– От моей путешественницы давно не было весточек, если не считать одного сна. Представляешь, мне приснилось, что она играет в сокер за сборную Северной Кореи.

– Непатриотический жест.

– С другой стороны, ей не с чего быть патриоткой, Майк. Если ты не против, мою деревянную ногу потянуло вон к тому стулу. Видимо, они вместе выросли.

– Уверен. Тревор! Все ли идет хорошо?

– Так однажды спросил шахматист у своего партнера, ставя ему мат. Я хочу сказать, что все зависит от точки зрения. Для навозного жука, например, вовсе неплохо вляпаться в дерьмо.

– Я вижу, ты чем-то озабочен. Поговорим через сорок минут всерьез, о'кей? Билли и Джимми! Говорите как на духу: удалось вам сегодня хоть что-нибудь распилить?

– Мы по случаю варки пунша объявили бревнам амнистию. Как там, кстати, процесс?

– Как обычно: основа готова, а штрихи наносятся коллегиально.

– Тревор туда не проскочил?

– Только что.

В задней комнате стоял огромный медный котел, специально заказанный Гринвудами на одном из военных заводов в Новой Луизиане. Элиза Хэмпшир, дюжая цветная молодуха в белом накрахмаленном чепчике, помешивала содержимое котла гигантской деревянной ложкой.

– Так, так, Элиза. Представь себе, что гребешь на каноэ вокруг маленького островка. Так, так.

– Катарина! Я сыплю!

– Сыпь, Клаудиа.

– Имбирь. Корица. Ваниль. Цедра.

– Стоп! Какая именно цедра, Клаудиа?

– Я догадываюсь, тут не написано.

– Так попробуй на зуб, хорек тебе в курятник! Ведь если это морковная цедра, в пунше она помолодеет и вспомнит о том, что она морковь, хорошо если ботвы не вырастит.

– Апельсин. Кажется.

– Видишь ли, Клаудиа, казаться должно после приема пунша, а не при его варке. Дай-ка. Конечно, это апельсин. Двадцать лет назад я определила бы его сорт. Тревор, давай свой узелок, не стой там, как застенчивый коп, который пришел всех арестовать, но слов не находит. Что там у тебя?

– Катарина, мысленно вспорхни на пару футов и взгляни на мир шире. Это лесные травы: майоран, базилика и цветы вереска.

– Швыряй немедленно! Это будет гвоздем всего напитка.

Тревор Каннингем медленно повернулся к близнецам Балтерам и одарил их таким взглядом, что будь у них хоть одно зернышко совести на двоих, от них бы и пепла не осталось. А так они лишь ухмыльнулись довольно одинаково.

– А ты слышал историю, Билли, про лузера из Индианы, который варил пунш с семенами тыквы?

– Еще бы, Джимми. Это тот, который спьяну ел землю, когда клялся? И вот однажды семечко в его пузе попало на горстку земли и прекрасно проросло. Не прошло и месяца, как этому придурку разнесло бок так, что он занимал два места в автомобиле. Хирург разрезает его, а там – первосортная тыква. Хирург ее извлек и сам себя отправил к психиатру, который мочалил его битый час, пока не догадался взглянуть на тыкву и освидетельствовать ее.

– Ну и как тыква, Билли? Она-то хоть оказалась нормальной?

– К сожалению, нет. От жизни в утробе этого стихийного ботаника у нее развилась агорафобия, и ее пришлось заколоть. Из нее сварили кашу с пшенкой и подали в бесплатное отделение. А, Тревор! Я слышал, майорану и земли не надо, чтобы прорасти. Достаточно влажной среды.

– Например, смоченного пуншем брюха.

– Например. Что скажешь, Тревор?

– У меня нет охоты трепаться попусту.

– А если бы была, что бы сказал?

– Что многое прекрасно произрастает в дерьме. Кроме светлых мыслей и благих речей.

– О! О! Джимми! быстрее запиши эти слова!

– Они не портятся, Уильям Балтер. Не торопись так. Один страховой агент из Цинциннатти так спешил оформить одного банкира, что напоролся на собственную перьевую ручку и умер в страшных мучениях. Он истек кровью, смешанной с чернилами. Но хуже всего оказалось то, что он намухлевал с договором, и на том свете ему пришлось писать объяснительную длиной в милю. И представляешь, Билли Балтер, он писал ее собственной синей кровью на гигантском саване, похожем на снежное поле. Удивительно, что даже этот оборот дел ничему не научил бывшего страхового агента, и он в спешке допустил три помарки.

– И его, конечно, заставили переписывать.

– Это не то слово, дружище Билл. Щадя твой сон, я не скажу тебе, сколько разему пришлось переписывать. Скажу только, что он измарал собой территорию, равную двум Бельгиям.

– Ну, это сравнительно небольшая страна.

– Тогда поторопись, Билли. Ты, я вижу, позавидовал его карьере.

Билли и тут нашелся с ответом, но к нему подошла Катарина.

– Билли! Твоя трубка при тебе?

– Так точно, мэм. Как говорят наши немецкие братья, яволь.

– Стало быть, и табачок на месте?

– Без сомнения.

– Не уделишь щепотку на пунш?

Билли в видимом затруднении посмотрел на своего брата Джимми, но тот пожал плечами, как бы давая понять, что речь идет не о его проблемах.

– Мэм… постоянный тяжелый труд… на благо, разумеется, американского народа – я хочу сказать, что он негативно влияет на память и умственные способности индивидуума. Да, мэм. То есть, я теоретически допускаю, что мог спьяну или в дурной компании неподобающе пошутить относительно ваших рецептов… в том отношении, что только табачка там и недоставало, но свидетель Господь, мэм, никогда! клянусь каждой полосой и звездой! никогда – ни наяву, ни во сне, ни в коме я бы не посмел даже близко…

– И совершенно напрасно. Наши с тобой прадеды всегда добавляли в пунш табак, а они понимали толк в пунше. Так что побереги свое красноречие для кого-нибудь помоложе, а мне ссуди табачку.

– Пожалуйста! Миссис Катарина… раз уж вы сами невольно затронули эту струну… а ваша наемная работница – Мэгги, если не ошибаюсь…

– Она на втором этаже, скоро спустится. Терпение украшает мужчину.

– Начну украшаться, мэм. Всегда ваш по любому вопросу. Найти меня легко: как увидите моего братика, значит, и я где-то рядом.

– Твой язык определенно нуждается в порции пунша. Больно он легок.

– Вы сказали, мэм, не я.