Текст книги "Мой ледокол или наука выживать"
Автор книги: Леонид Токарский
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Подполковник начал объяснять, что он, в принципе согласен, но это традиции, перешедшие из английской армии, что он не в состоянии воспитать 18-ти летних сержантов и не знает, как это сделать. Я ему сказал, что если он не в состоянии воспитать своих сержантов, то пусть поменяет профессию. Кроме этого, пришлось напомнить ему, что мы все уже прошли одну армию и хотим служить в израильской. Но если он не заставит своих сержантов держать язык за зубами, то порядок наведём мы. После этого разговора всё наладилось. Нам заменили сержантов, и ничего подобного уже никогда не повторялось. Но произошла другая история. Одна из тренировок, которую проходят все солдаты израильской армии, это марш-бросок ночью на расстояние в 5-10 километров. Он производится в темноте, в полном обмундировании с оружием, боеприпасами и носилками, на которых несут «раненых» солдат. Обычно, этот марш-бросок завершает «курс молодого бойца». Такой кросс совершали и мы. Я бежал за командиром с рацией на спине, в свою очередь, подменяя несущих первые носилки. Среди нас подавляющее большинство было русскоговорящих, один голландец и два американца. В темноте кто-то наступил на голландца, он за это ударил кого-то прикладом, тот дал сдачи и стволом автомата выбил голландцу два зуба. Ничего страшного не произошло. Нервное напряжение было на пределе. Такие вещи случаются. Никто ни к кому претензий на личном уровне не имел. Голландец потребовал от армии вставить зубной протез за армейский счёт. Поскольку это финансовая претензия, по правилам, существовавшим в армии, следовало произвести расследование и взыскать деньги с виновного. Некоторые из нас знали, кто это сделал. Большинство не знало. Но молчали все. Мы были люди ещё неустроенные, безденежные. В массе своей плохо знающие иврит, законы Израиля, и полагали, что вся эта история утрясётся сама собой.
Военная полиция считала по другому. Расследование продолжалось уже после того, как мы закончили «курс молодого бойца», и нас послали на первый профессиональный курс самоходной артиллерии. Один из наших ребят, Борис, живший в Иерусалиме, находился в отпуске по болезни. Это был тихий интеллигентный парень и очень больной. Через год после этих событий он скончался от своей болезни. Борису прислали повестку из военной прокуратуры. Он, ничего дурного не подозревая, пришёл в прокуратуру с беременной на последних месяцах женой и пятилетней дочкой.
Следователь обрадовался, что может одним махом закончить это дело, арестовал Бориса и стал в наручниках водить его по коридору, каждый раз проводя его мимо жены и дочки. Жена забилась в истерике. Дочка плакала и хватала отца за руки. Борис тоже плакал, не понимая, что от него хотят. Ко всему прочему, они вообще плохо знали иврит. Когда жена Бориса, рыдая по телефону, рассказала нам эту историю, я попросил ребят распустить слух, что мне известно, кто выбил зубы голландцу. В самом разгаре учений к нашему танку подъехал джип военной полиции и меня забрали в военную комендатуру.
Прихватили и моего напарника Федю Свирского. Нас привезли в Иерусалим. В комендатуре сказали, чтобы сидели и ждали. Мы оба были грязные и уставшие. На учениях всегда очень тяжёлые условия. Вообще для нас, спавших под танком, не раздеваясь уже несколько недель, питавшихся консервами, попасть снова в цивилизацию – было подарком. Мы сидели на скамейке, ожидая развития событий. До нас, сидящих в коридоре, очевидно, никому не было дела.
Подождав и видя, что никто не появляется, мы вышли на улицу и в ближайшем киоске купили пару банок холодного пива и нормальной еды. Вернувшись в комендатуру, выпили пива, перекусили и посудачили немного на тему о сегодняшнем везении. После этого очень захотелось спать. Найдя пустую тюремную камеру с несколькими койками, сразу завалились и захрапели. Храпели мы недолго. В камеру заскочил молодой лейтенант со знаками различия военной полиции и заорал: «Что вы тут делаете?!» Я ему вежливо объяснил, что мы устали и отдыхаем. Оказалось, что, во-первых, лейтенант и был тем самым следователем. Во-вторых, он абсолютно серьёзно предполагал оказать на нас с Федей психологическое давление ожиданием в коридоре. Мы его намерений не знали и не поняли, поэтому и пошли покупать пиво. Я ему сказал прямо и честно, что нам, людям с приличным жизненным опытом, надо заранее разъяснять, где ожидается психологическое давление военной полиции, в чём оно состоит, а то мы его можем случайно не заметить и пропустить. Офицер забрал Федю первым. Через пятнадцать минут они оба появились на пороге кабинета. У Феди на лице была огромная и добрая швейковская улыбка. Федя и внешне был похож на Швейка – такой же добрый и толстый. По своей профессии он был водителем грузовика. Лейтенант выглядел растерянным и все время повторял: «Он же ни слова на иврите не знает!» Попробовав использовать меня как переводчика и ничего не добившись, он отпустил Федю и всерьёз занялся мной, Федя, довольный, пошёл спать. Начался мой допрос. Первым делом лейтенант вытащил наручники и, поиграв ими, положил на стол, спросив предварительно, известно ли мне, что это такое.
Чистосердечно ответил, что никогда не видел израильских наручников и интересно их потрогать, что и сделал. Затем лейтенант предложил выложить всё, что есть у меня в карманах. Я спросил его, имеет ли он право делать мне личный обыск. Он ответил, что у него есть все необходимые права. Я выложил всё, что у меня было в карманах, в том числе и пару писем моей южноафриканской подруги. Он внимательно перебрал и рассмотрел все и принялся читать письма. Я спросил, есть ли у него полномочия читать мои личные письма. Он ответил, что, да. Я спросил, в чём собственно, меня обвиняют. Лейтенант ответил, что меня он, персонально, ни в чём не обвиняет. По его словам, я владею информацией, которую он хочет получить и получит её от меня любой ценой. Тут начались бесконечные вопросы о выбитых зубах и известно ли мне, кто это сделал. Я отвечал, улыбаясь, что «не знаю», «не видел», «не помню». Лейтенант уже раскалился, как чайник на плите, а я всё подбрасывал и подбрасывал «дров ». Наконец, он вскипел и сказал, что сейчас наденет на меня наручники и отправит в камеру до утра. Я привстал со стула и тихо сказал: «Мальчик, я с удовольствием пойду сейчас в камеру, где отосплюсь. Утром оттуда выйду, напишу на тебя жалобу о служебном нарушении, как это предписывает устав израильской армии, и вечером ты уже сам будешь сидеть в этой камере». Он удивлённо спросил меня: «Где же я нарушил закон?» Я разъяснил ему: «Ты меня персонально ни в каком преступлении не обвиняешь, так? На каком основании ты устраиваешь мне личный обыск? По какому праву ты читаешь мои письма, несмотря на мой запрет? Какую информацию ты ищешь в письмах, написанных до инцидента? На каком основании ты надеваешь наручники, что является мерой пресечения, на человека, который ничего не совершил и никому не угрожает? Ты почему, подлец, Бориса водил в наручниках перед беременной женой и дочкой? Только за это я бы тебя посадил! Вызывай своего начальника! Будем разбираться». Появился майор, начальник военной полиции. Лейтенант объяснил ему ситуацию. Я объяснил свою позицию. Майор, сначала удивился, потом рассмеялся и пригласил нас с Федей выпить с ним пива. Там за пивом он начал дружескую беседу:
– Скажи мне, Леонид, ты что, в самом деле, не боишься военной полиции?
– Нет, чего мне вас бояться, вы же свои.
– Скажи, ты, в самом деле, не знаешь, кто выбил зубы?
– Конечно, знаю. Но не собираюсь вам в этом вопросе помогать. Если бы это дело касалось безопасности государства, терроризма, я сам бы к вам пришёл. Но это дело касается несчастного стечения обстоятельств, денег и вашей бюрократии. У человека, который это сделал, двое детей, жена не работает, и он только что взял в долг деньга на квартиру. Армия, по моему мнению, должна безоговорочно взять на себя все расходы на лечение. Я считаю, что для всех нас это глупая трата времени, за которую вас же и надо наказывать.
– Между прочим, откуда ты знаешь уголовные законы, ты же здесь, в Израиле, без году неделя?
– Израильского уголовного права я не знаю, но уголовное право придумано не Израилем. Логика его похожа во всех кодексах законов мира.
– Откуда вы такие упрямые взялись! Хорошо, что вы приехали в Израиль! Вас здесь как раз и не хватало! Леонид, может, ты всё-таки скажешь мне по-дружески, на прощанье, кто зубы выбил?!
– Да пошёл ты!
На этом дело о зубах было закрыто и прекращено. Никого из нас уже никогда больше в военную полицию не вызывали.
Мы с Федей вернулись на учения. Это была ещё одна поразительная вещь в израильской армии.
Наш полк – полк самоходной артиллерии. Каждый экипаж САУ (самоходной артиллерийской установки) состоял из 12 человек и размещался на двух машинах. Прежде всего, это самоходка с двенадцатиметровым орудием, мы называли ее танком, и бронетранспортёр («альфа»), где находились снаряды. Учения всегда проводились ночью, в полной темноте, с одним лишь ручным фонариком, который держал командир танка и давал световой сигнал следующему позади танку. В кромешной тьме ревели и двигались боевые машины, меняя свои позиции, время от времени стреляя из орудий. Спрыгнуть с брони было невозможно, и мы сидели, привязанные ремнями. Естественные потребности справляли, не слезая с танка, так как боялись попасть под гусеницы следующей за нами машины.
Я был уверен, что за ночь будут человеческие жертвы. Утром оказалось, что все живы и здоровы. Это была очень тяжёлая, с точки зрения её обслуживания, военная техника, используемая американцами ещё во Вьетнаме. Сегодня она уже списана. Мы оказались последними, кто ею пользовался и на ней воевал.
После учений полк был объявлен сформированным, и мы стали солдатами Армии Обороны Израиля в резерве. Федя и я отличились и единственные в учебном подразделении получили сержантские лычки.
Во время отпусков из армии я часто приезжал в Кфар-Йехошуа, где жили мои двоюродные братья и жена моего дяди – Фани. Фани была удивительной женщиной. В 18 лет она оставила Москву и переехала осушать палестинские болота. Это – двадцатые годы прошлого века. Её отец был крупнейшим книгоиздателем России. Фани искренне обрадовалась, когда я появился в её доме и начала, немного стесняясь, говорить со мной по-русски. Она постоянно напоминала, что уже пятьдесят лет не разговаривала по-русски. Такого красивого и отточенного русского языка, как у Фани, я давно не слышал. Мы с ней получали удовольствие от постоянных бесед. Слушал её рассказы о становлении Израиля, о его лидерах и деятелях. В устах Фани это звучало, как рассказ о соседях и близких родственниках. Для меня же это были герои и отцы-основатели.
Иногда она читала стихи русских поэтов, а я отвечал ей тем же. Когда возвращался из армии, она сама стирала мне одежду. Потом кормила, сидя рядом за столом. После этого, подперев голову рукой, расспрашивала, внимательно слушая ответы.
Её очень интересовало всё обо мне и о нашей жизни при советской власти. Меня же интересовало всё о ней, о нашей израильской семейной ветви и об Израиле. Нам вместе никогда не бывало скучно. Оказалось, что у неё есть небольшая библиотека на русском языке, где был даже Солженицын! Этими книгами она снабжала меня в дорогу, когда возвращался в армию.
У Фани и Ицхака росли шестеро детей. Три мальчика и три девочки. Старший, Менахем Бар, жил рядом с Фаней. Менахем – один из первых, родившихся в Израиле, военных лётчиков. В Шестидневную войну он был заместителем командующего ВВС. Я слышал о нём очень много из уст людей, работающих в Концерне. Многих удивляла близость нашего родства. Говорили о том, каким замечательным лётчиком и командиром он был. О вкладе Менахема в историю развития ВВС Израиля написана книга. Как выяснилось, он – первый, кто перевёл всё служебное функционирование ВВС с английского языка на иврит. Менахем был очень одарённым человеком. После увольнения из армии, летал капитаном «Боинга» в авиакомпании «ЭЛЬАЛЬ». Много времени занимался постройкой планеров и летал на них. В деревне он построил своими руками одномоторный самолёт. В мою бытность в Кфар-Иехошуа, я часто помогал в его мастерской.
Мой второй двоюродный брат, Арон, был тяжело ранен в одной из армейских операций. В результате ранения, он полностью ослеп и потерял руку. Несмотря на ранение, сумел получить хорошее образование в США, знает в совершенстве несколько языков. Сам пишет стихи и переводит с других языков. Арон, видимо, пошёл по стопам своего деда, сумев поднять и организовать собственное книгоиздательство. Я очень люблю Арона и преклоняюсь перед его моральной стойкостью и внутренней силой. После моего приезда в Израиль, мы с Ароном проводили много времени вместе, и он ввёл меня в тонкости израильской действительности.
Третий мой двоюродный брат, Уди, всегда занимался сельским хозяйством и своими изобретениями. Уди . —добрая душа. Находясь в Кфар-Иехошуа, я помогал ему немного в строительстве дома.
Мои двоюродные сестры Яэль, Сара и Зива живут в разных деревнях-мошавах. Все они – очень добрые и деловые женщины. Зивина дочка, Нира, живет тоже в Кфар-Йешуа.
Семья Фани была вегетарианской. Когда я начинал умирать с голоду без мяса, Нира всегда спасала меня, забирая к себе домой для подкормки.
По женской части я тоже не терялся. Мы с моим другом, учителем математики из Ашдода, ещё до армии организовали первое общество холостяков в Израиле. Дело в том, что статус одиноких женщин в Израиле был неудобным. Государство было маленькое. Все друг друга знали. Развлечений в Ашдоде в ту пору особых не было. Семейные пары проводили вечера дома в семье, и женщины не очень жаловали своих незамужних подруг. Когда одна из женщин мне это рассказала, мы с другом выдвинули идею организации клуба вакантных женщин и мужчин в Ашдоде. Идея имела колоссальный успех: в течение месяца нас было уже тридцать три человека.
Мы собирались по субботам, по очереди у каждого на квартире. Веселились, праздновали субботу, танцевали и вели длинные разговоры. Состав всегда один и тот же. Мужчин было трое. Мой друг, я и ещё один парень, который сразу заявлял, что он – импотент, и на него можно рассчитывать только с точки зрения интеллектуальной. Остальные, конечно, – женщины. Они любили, холили и берегли нас как общинную собственность. Однажды наши дамы гордо заявили, что в Беер-Шеве организовался подобный клуб. Они пригласили беер-шевцев к нам.
Женщины прямо светились, ожидая этой встречи и появления новых для них возможностей. Нас с другом, на всякий случай, успокаивали, чтобы мы не огорчались и не боялись возможной конкуренции.
Приехало тридцать пять человек. Среди них было... двое мужчин. Мы быстро подружились. Иногда, вместо Кфар-Йехошуа, я оставался ночевать у какой-нибудь «членши» нашего клуба. Это было уже удовольствие другого порядка.
...Первый армейский этап закончился, и мы вернулись домой к гражданской жизни и работе. Через некоторое время приехал ко мне опять тот же офицер безопасности и сообщил, что история с «чёрными списками» закончена – могу про это забыть. Что я с удовольствием и сделал.
Через два года после моей репатриации в Израиль приехали мои родители и брат с семьёй. Отца с матерью я поселил у себя, брат с семьёй жили в Центре абсорбции. К отцу вернулось зрение, и он целыми днями занимался ивритом. Мама много играла на пианино и быстро «заразила» весь наш район игрой на фортепьяно. Вскоре я помог им получить освободившуюся квартиру в том же доме на втором этаже. Жизнь понемногу входила в нормальное русло.
Моя служба в армии продолжалась, теперь уже в качестве резервиста. Я проводил в войсках примерно два месяца в году. Три недели были профессиональные учения, а остальное время – обычная служба. Израильская армия продолжала поражать своей нестандартностью и эффективностью. В соответствии с израильской логикой, все призывники начинают рядовыми в восемнадцатилетнем возрасте и в процессе службы растут в званиях, становясь сначала сержантами, потом офицерами и генералами. Таким образом, здесь не существовало училищ, создающих офицерскую касту, минуя срочную службу. Чтобы стать генералом, надо сначала состояться простым солдатом, а потом простым сержантом. Это поистине народная армия, где офицер был не старшим, а лучшим из равных. В те времена на слуху «ходил» популярный анекдот об израильской армии. «Стоит генерал и разговаривает с гостем. Проходит мимо солдат, не обращая на генерала ни малейшего внимания и не здороваясь. Гость говорит генералу: «Видишь, какие у тебя солдаты, даже не здоровается с тобой». Генерал потребовал от солдата ;что бы тот подошёл. Когда тот приблизился, генерал тихо сказал: «Хаим, ты что, на меня сердишься, даже здороваться не хочешь?!» Этот анекдот я рассказывал в России много раз. Его никто не мог понять, потому что принципы, заложенные в основе израильской армии, не существуют ни в одной армии мира.
Во время боя командиры, включая старших офицеров, всегда стояли в танковых башнях, чтобы все их видели в бою. Это не было законом, это было традицией. Советской команды «вперёд» не было, была израильская команда «за мной». Я был поражён, когда во время сложной боевой ситуации в период войны в Ливане, мой водитель испугался, командир батальона соскочил со своего бронетранспортера и пешком сам повёл танк за собой – тоже, как в кино. Я спросил его, зачем он это сделал. Он объяснил, что это неписанная обязанность каждого офицера и командира.
Когда мы стояли лагерем в боевой обстановке, караульную службу ночью несли вместе солдаты и офицеры. Освобождались от неё только механики-водители танков и бронетранспортеров. Вся система военной подготовки, в который боевая единица организуется с призывом группы военнослужащих и существует до выхода этих ребят в отставку по-возрасту, имеет очень важный психологический аспект. Затем этот полк расформировывался или полностью заменялся другим призывом. Когда молодой человек призывается, растёт и мужает, проходя через войны вместе со своими друзьями, они становятся его второй семьёй. Этим и объясняется, что мультимиллионер из Нью-Йорка прилетает на собственном самолёте, чтобы воевать наводчиком в своём танке. Это не парадокс, а очень правильное построение системы. В нашем полку и в нашем экипаже служили люди разных социальных групп и возможностей – состоятельные и бедные. Служили вместе обладатели нескольких академических степеней и солдаты, у которых их не было. Это не имело значения для нас, так как мы были боевым братством, объединенным другими принципами. Нам никогда не было скучно Друг с другом.
Призыв всегда осуществлялся одинаково – и на войну, и на учения. После телефонного звонка или повестки, каждый вытаскивал из кладовки вещевой мешок с обмундированием, переодевался, прощался с семьёй. Мы сразу отправлялись на свою базу, где уже стояли заправленные танки. Каждый получал личное оружие, затем командиры расписывались за приём танков и другой боевой техники. Тягачи загружались, и мы ехали воевать. По дороге уже ждали члены экипажей, которые жили около границы с Ливаном. Они находились в условленных местах на обочинах дороги. Так было обычно во время войны. Разница между гражданской и военной жизнью чувствовалась только в первые сутки после призыва, которые, обычно, переносились тяжело.
После тёплой и мягкой домашней кровати и костюма с галстуком, привыкнуть к брезентовому несгораемому комбинезону на голое тело и спать под танком довольно тяжело. В один момент жизнь переворачивалась. Адаптация занимала примерно сутки. Система обучения и тренировок была своеобразной и интенсивной. Логику этой системы начинаешь понимать позже. Первые полутора суток тебя непрерывно обучали и тренировали на различных курсах. После «набора нагрузки », бессонницы и усталости, когда мы начинали засыпать на ходу, отдавался приказ: «Занять боевые места на танках!»
Начинались манёвры. Вторая часть призыва – несение рутинной армейской службы: охрана границ, военных лагерей, выполнение различных функций военной полиции. Это давало полное представление о происходящем в государстве. Наше гражданское мнение складывалось независимо и самостоятельно.
Так создавалась одна из важнейших ценностей Израиля – неподверженность постороннего влияния на формирование гражданской позиции члена израильского общества по всем гражданским и военным вопросам. Гражданин нашей страны, решая для себя вопрос о необходимости начала войны, в отличие от американского или российского гражданина, посылает на войну самого себя или своего ребёнка. Это практически исключает эффективность «промывки мозгов» средствами массовой информации, повышает гражданскую сознательность и объективность суждения. Гражданин Израиля является действительно неотъемлемой частью своей страны. Он знает всё, что происходит в государстве и в армии, и формирует свою, самостоятельную, точку зрения по всем государственным проблемам. В этом, на мой взгляд, и состоит уникальность демократии и силы государства Израиль.
Глава 30
ПЕРВЫЙ ИЗРАИЛЬСКИЙ
ИСТРЕБИТЕЛЬ – «ЛАВИ»
Я —авиаконструктор! Теплое израильское солнце, свое, еврейское государство, дружеские и неформальные отношениями между людьми... От всего этого я получал истинное удовольствие.
Тот факт, что здесь не было признанных авиационных авторитетов, имело, наряду с недостатками, свои большие преимущества. Это вынуждало принимать технические решения самостоятельно и учиться, используя для этого любую возможность. По правде говоря, мой образовательный статус тоже был непростым. Я ведь по образованию инженер-технолог, то есть инженер, отвечающий на вопрос «как делать» машину. Инженер-конструктор отвечает на вопрос «что делать». При всём при том, корабль отличается от самолёта так же, как гидродинамика отличается от аэродинамики. Существовала острая потребность в получении новых знаний. Надо было доучиваться, и Концерн всячески это поощрял. Внутри Концерна действовал свой университет, куда приглашались лучшие лекторы из израильских высших учебных заведений, да и не только израильских. Часть предметов преподавалась на английском языке, а часть на иврите. Применялось и самообучение, то есть мы учили друг друга. Позднее я сам читал лекции по разным техническим и маркетинговым дисциплинам. Работник выбирал циклы обучения самостоятельно, хотя, иногда, для продвижения по службе, он обязан был пройти нужный курс обучения и сдать экзамен проверки. Я учился с удовольствием. Мне пришлось сдать экзамены по большому количеству технических предметов, чтобы получить право подписывать чертежи и расчёты, а также, выдавать разрешения на начало лётных испытаний (это особая статья).
Обычно мы учились в рабочее время, после обеда, иногда – до поздней ночи. В сумме знания, полученные в Кораблестроительном институте и в Концерне, дали результат, о котором я мог лишь мечтать. Безусловно, такого образования в СССР я бы получить никогда не смог. В конечном итоге эти профессиональные знания позволили мне получить личное право подписи технической самолётной документации от имени западных авиационных гигантов: «ROHR USA», «McDonnell DOUGLAS» и, позже, «BOEING».
Израильская Авиационная Промышленность была совершенно уникальным, с точки зрения её человеческих возможностей, Концерном. Я не верю, что в Америке или в России могли бы даже подумать о таких сочетаниях. Например, такой гигант, как «Боинг», в сущности, является очень большим самолётно-сборочным концерном. Он ведь только собирает самолёты. На него работает огромное количество заводов в мире, в том числе и мы. Если посчитать количество законченных изделий, выпускаемых им, – это, может быть, пятьдесят наименований, то есть те самолёты, которые выходят с конвейера. Мы производили более тысячи независимых друг от друга изделий, сходящих с наших конвейеров одновременно, в том числе, предназначенных и для «Боинга». На нашем Концерне, несмотря на несравненно меньшие размеры, логистика всегда была намного сложнее. Например, цеха Авиационной Промышленности работали по разным чертёжным системам. Чертежи выпускались по-английски, французски, на иврите и ещё в разных вариантах. Системы измерения и инструменты в цехах были разные: метрические и дюймовые. Самое интересное, что это никогда не являлось причиной сбоя производства. Никто заранее не планировал работу по такой сложной системе, но так сложились обстоятельства.
История военной части Концерна началась необычно. Создание производства было вынужденной мерой, средством выживания государства. Начало этому положило восстановление французских истребителей типа «Мираж». Как известно, до Шестидневной войны на вооружении ВВС Израиля находились «Миражи».
После эмбарго Де Голля Франция прекратила поставку самолётов и запчастей Израилю. Израиль был «прижат к стенке». Ему пришлось творчески переработать «Мираж» и создать свою интерпретацию этого истребителя под названием «Кфир». В начале профессиональной карьеры мне ещё приходилось работать по оригиналам старых изорванных французских чертежей. Легенда гласила, что они попали к нам через Швейцарию, где находился один из филиалов «Дассо», производителя «Миража». Там работал еврей, отвечающий за уничтожение старых использованных чертежей. Вместо того, что бы сжечь, он складывал их в ящики и отправлял в Израиль. По этим чертежам здесь восстанавливали конструкцию самолёта в её оригинальном французском исполнении. Это одна из причин, приведших к тому, что одновременно на одном и том же предприятии соседствовали разные системы измерений и ведения чертежного хозяйства.
От «Миража» осталась французская система, от «Вествинда» – американская, а в израильских проектах пользовались нашей. Мне неизвестен ни один завод или конструкторское бюро в мире, которые были бы в состоянии нормально функционировать в такой ситуации. Все системы ведения чертёжного хозяйства отличались друг от друга. Они требовали знания иностранных языков и понимания идеологии различных технических культур. Французская чертёжная система являлась самой неразборчивой. Французы прорисовывали все детали изображённых элементов. Чертёж являлся нагромождением ненужных мелочей, в которых сложно разобраться. Американские чертежи – очень просты и легко читаемы. Например, крепёжные изделия во французской системе вырисовывались полностью, включая даже фаски на болтах. По-американски они показывались крестиками со сносками-пояснениями. Прототипом советской системы была, предположительно, французская.
Интересно, что я ни разу не слышал, чтобы кладовщик в инструментальной кладовой цеха что-то перепутал, В результате этого слесарь, якобы, нарезал вместо дюймовой резьбы, метрическую резьбу. Очень помогало этому наличие инженеров, приехавших из разных стран и получивших, соответственно, образование в странах исхода. Нам не нужны были переводчики. Каждый работник владел минимум двумя или тремя языками. Знание английского и иврита были обязательными для всех инженеров и других работников Концерна. Кроме того, почти у каждого из нас был ещё один, свой язык, из дома. Со временем выработалась даже особая «национальная» специализация по странам исхода. Ведущими специалистами по прочности и металлургами работали выходцы из России, частично из Англии, авионики и электрики – из Америки, Южной Африки, «французы», – зачастую, аэродинамиками и так далее. Это было невероятным сосредоточением инженерных мозгов всего мира, причем все говорили на общем языке – иврите.
Иногда я оглядывал сидящих за столом во время заседаний и в душе поражался органичному сочетанию различных инженерных школ, находящихся вокруг моего стола. Кембридж, Сорбонна, Технион, Ленинградский Кораблестроительный, Технологический Казанский и прочее В этом была истинная сила еврейского народа. Это и наша Израильская гордость.
Не обошлось и без приятного курьёза. Я много лет работал с израильтянином, доктором наук, металлургом из Англии. Мы были хорошие приятели, часто работали вместе. Он постоянно, в течение многих лет, повторял, что моя фамилия ему почему-то очень знакома. Однажды мы всё же решили проанализировать, и, в конце концов, установили источник его сомнений. Оказалось, что он учился в Англии по книге моего отца, переведённой и напечатанной там без его ведома. Отец в своё время изобрёл процесс жидкой штамповки металлов под давлением и написал об этом книгу. Мне было очень приятно слышать это от английского доктора наук. Как будто отец снова коснулся меня своей доброй и сильной рукой.
Никому из нас не приходилось создавать истребитель «с нуля». Опыт, который имелся, заключался в частичной модернизации боевых самолётов, а также разработке и установке их отдельных элементов. Мы никогда и не думали о новом проектировании. В Израиле просто не было таких огромных денег. У нас нет ни нефти, ни газа. Говорили, что Моисей специально водил евреев по пустыне 40 лет, чтобы угодить в такое место. Государство бедное, хотя граждане – относительно обеспеченные. Тем не менее, мы должны всегда поддерживать нашу армию и ВВС на высоком уровне боеготовности. У арабов и у нас состоял на вооружении один и тот же тип истребителя – «Ф16». Единственная разница заключалась в том, что арабы платили нефтедолларами, а нам давали те же самолёты бесплатно, чтобы мы не «брыкались».
Делали это не из любви к нам, а ради сохранения военного равновесия. Тем не менее, как можно получить преимущество в воздухе, если воюют две одинаковые машины, исключая, конечно, качественное преимущество наших израильских лётчиков? Все новые самолёты, после их доставки в Израиль, проходили переоборудование и вооружение нашими радарами, защитой и прочими элементами. На разработке и установке этих элементов мы до сих пор и специализировались. Американцы любили финансировать нам проектирование и отработку различных новых изобретений и технологий, зная, что потом это перейдет к ним. Так, в принципе, появилась идея нового самолёта-истребителя «Лави». Американцы перевели деньги, и мы приступили к работе. Как потом выяснилось, американцы вообще не верили в то, что мы сможем спроектировать и поднять в воздух новый истребитель. А что он окажется лучшим в мире, даже не брали в расчёт. Они считали, что вся наша игра с самолётом закончится разработкой нескольких интересных технологий, которые после внедрения перейдут к ним. Зачем иначе было давать деньги на самолёт, который опередит американский «Ф16» на пару поколений и задавит в конкурентной борьбе их собственный самолёт? Наши авионики, специалисты по радарам и оружейники уже годами трудились и разрабатывали собственные направления. Они только и ждали появления такой возможности, поэтому с воодушевлением встретили сообщение о рождении новой желанной платформы.
