355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Леонид Токарский » Мой ледокол или наука выживать » Текст книги (страница 9)
Мой ледокол или наука выживать
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 02:50

Текст книги "Мой ледокол или наука выживать"


Автор книги: Леонид Токарский


Жанр:

   

Прочая проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Моя шутка в отделе кадров была воспринята, как пароль принадлежности ко второй группе, поэтому меня и взяли.

За несколько месяцев до увольнения с завода, я начал обдумывать, каким иностранным языком следовало бы овладеть. Язык нужен для общения с иностранцами, если бы потребовалось давление извне. С другой стороны, в случае удачи, мне надо было бы начать новую жизнь и работать на иностранном языке. Вариантов было два. Английский язык или иврит. Английский я знал на уровне чтения и письма. Говорить и воспринимать его на слух я не мог.

Иврит я вообще «не видел и не слышал». Пришло время собирать информацию и взвешивать варианты. Прежде всего, удалось выйти на нелегальные курсы иврита. Я пришёл на урок. Меня приняли тепло. Там сидело человек пятнадцать. Из них двенадцать – гебисты разных уровней, среди которых тоже были евреи. Трое оставшихся студентов – наивные интеллигентные люди, верящие в таинство и чистоту группы по изучению иврита. Уровень учебы оставлял желать лучшего. С таким языком на работу в Израиле не пойдёшь. Учебной литературы практически не было. То, что лежало на столах, выглядело любительщиной.

В этом месте необходимо сделать паузу, чтобы объяснить ультимативность моих заявлений о принадлежности людей к органам. Жизнь научила меня отличать своих от чужих. Я квалифицировал людей по их взглядам, разговору и вопросам, которые они задавали, по манере себя вести и даже по спортивной выкладке (фигура, походка, осанка). Гебистов легко было отличить. Они работали! У них не было страха в глазах. Они уверены в себе, в своём завтрашнем дне. Сотрудники органов задают вопросы, которые чуть глубже, чем те, которые принято спрашивать у постороннего человека. Я всегда вызывал людей на разговор, поскольку сам молчал. Сотрудники пытались меня разговорить очень аккуратно, очень профессионально, но им не хватало терпения. Я продолжал молчать и переводить разговор на другие темы, а им требовались результаты, и как можно скорей. Более того, забрасывая «наживку», специально замолкал.

Поскольку мы не в камере и не на допросе, у этих «наседок» не было возможности грубого воздействия.

Фактически это являлось моим развлечением: заставлять чекистов попыхтеть. Борьба за выживание научила меня быть очень подозрительным и любопытство воспринимать с сомнением. В жизни я сам старался никогда и никого не спрашивать, если предмет не имел ко мне отношения. По принципу: «Захочет – расскажет сам». Отец учил: «Меньше знаешь – дольше живёшь». Мама говорила: «Язык твой – враг твой». Так меня воспитывали. Когда человек проявлял какой-то неоправданный личный интерес ко мне, я сразу настораживался, но на первый вопрос отвечал прямо. После второго вопроса начинал игру, а после третьего – ставил клеймо. Между прочим, я никогда не мог понять психологию узника, сидящего в камере с «наседкой» и добровольно передающего ему информацию, «закапывающего» самого себя. Для этого надо быть или мазохистом, или человеком с неустойчивой психикой, или безгранично наивным.

Этим, к счастью, я никогда не страдал.

Евреи, мечтавшие об отъезде в Израиль, выглядели по-другому. Во-первых, они боялись всего. Во-вторых, гордились собой – тем, что пошли на этот смелый шаг. Обычно, это был первый раз в их жизни, когда они противостояли власти. Они не были профессиональными революционерами. За ними стояло лишь шаткое благополучие семьи, которой каждый случайный факт мог навредить. Эти люди не знали, что делать со своим неожиданным героизмом, понимая в глубине души, что завтра он может превратиться в несчастье. Работающих в системе КГБ людей нетрудно отличить от неопытных идеалистов-одиночек. Для этого нужен некоторый опыт тюремной камеры, допросов, общения с уголовниками и борьбы за свою жизнь.

Я посетил ещё несколько таких курсов. Везде похожая картина, которая привела меня к выводу; что вся эта система существует под контролем и поощрением КГБ. В системе этих «ульпанов» заложено, как я понял, две цели. Первая – держать под контролем еврейских активистов. Вторая – тренировать своих людей. Это давало им немного иврита и обучало работе с евреями. Посмотрев на такую картину, я пришёл к выводу, что изучение иврита в условиях СССР не рационально. Это была политическая демонстрация под контролем властей. Я решил, что надо учить английский язык. Для этого в Ленинграде существовали легальные возможности и соответствующая литература. Я решил, что иврит удобнее выучить в Израиле. У меня не было сомнений в том, что методика и средства обучения языка там будут намного эффективнее, чем в России.

Оказалось, что есть очень хорошие курсы английского, на которых обучались сотрудники «Интуриста», продавцы валютных магазинов – все те, кто соприкасался с иностранцами. Было понятно, что эти курсы находятся под опекой органов. Предназначались же они не для профессиональных гебистов, а для сопутствующих профессий. Поступление на эти курсы требовало рекомендаций с места работы, в которых подтверждалась необходимость знания английского языка для выполняемых рабочих функций. Мне сказали, что инженеров туда тоже берут при условии получения рекомендации отдела кадров. Я получил такую рекомендацию через Ткача, мотивировав это необходимостью проведения будущих переговоров о закупке нового оборудования за границей. Это было моей последней задачей перед увольнением. Меня приняли на курсы переводчиков английского языка, как инженера и начальника профилированного технологического бюро Невского Морского завода.

Итак, начался новый этап в моей жизни, необычный и неожиданный. Я работал сантехником-кондиционерщиком в великолепном театре оперы и балета. Смена начиналась рано утром, заканчивалась около часа ночи, по окончании последнего спектакля.

Рабочие смены чередовались сутками отдыха. В мои обязанности входило рано утром включать кондиционеры в залах репетиций. Во время спектаклей мы поддерживали определённую температуру и влажность в зрительном зале. Кондиционеры были старинными, существовавшими здесь ещё до революции.

Высота такой машины – около четырёх метров, а длина – около семи. На самом деле, это огромные шахтные вентиляторы, со встроенной водяной завесой, фильтрующей и увлажняющей нагоняемый воздух. В них была также встроена секция подогрева воздуха с помощью водяного пара. Моя новая начальница, Вальта Николаевна, – молодая женщина лет тридцати с небольшим, очень красивая и богемная. Она занимала должность инженера смены. По образованию Вальта была техником, но в технике понимала мало. Я же пришёл на работу как неопытный механик, которого надо обучать новой профессии. Так, во всяком случае, думала Вальта. Обучение началось. Я с большим удовольствием играл в эту игру и задавал Вальте кучу очень глупых технических вопросов. Она отвечала на них совершенно серьёзно.

Своей тонкой женской интуицией она чувствовала, что я не простой малообразованный работяга, за которого себя выдаю. Ей нравилась эта игра. Уже потом выяснилось, что она сама из репрессированной эстонской семьи. Убежище она нашла, выйдя замуж, будучи очень молодой, за профессора. У них был сын и нормальная, внешне, семья. Вальта мне запомнилась на всю жизнь удивительно притягательной женщиной – блондинка с пышными волосами, великолепной фигурой и огромным, красивым бюстом. Самым приятным времяпрепровождением для меня с Вальтой было, когда мы оба сидели на корточках перед вентилятором, и она объясняла мне принцип работы подшипников. Я в упор смотрел на неё, не слушая объяснений, любуясь ею и её очень красивой грудью, видной в разрезе декольте. «Леонид, смотрите, пожалуйста, на подшипник, а не на меня», – говорила она, чуть краснея и мягко улыбаясь. Я ей отвечал: «Вальта Николаевна, ну помилуйте, глаз от вас не могу оторвать». Она в очередной раз рдела и делала вид, что не слышала моего ответа. В Америке сегодня меня уж точно обвинили бы в сексуальных домогательствах. Тогда, в то далёкое время, мы оба получали массу удовольствия от этой игры. Однажды Вальта позвала меня проверить вместе с ней работу кондиционера главного зрительного зала.

Для проверки оборудования на кондиционере была установлена вертикальная лестница. Вместо того, чтобы загнать меня на эту лестницу, Вальта полезла на неё сама. В этот день она пришла на работу, одетая довольно необычно. На ней была широкая юбка вместо обычных брюк. В зале кондиционирования дефилировал сквознячок. Вальтина юбка неожиданно наполнилась воздухом. Я посмотрел наверх и обомлел. Надо мной возвышались две точёные, чуть полные, прекрасные женские ножки, во всей своей красе и наготе. Ножки завершались великолепным женским нижним бельём, которое было редкостью в СССР в те времена. Я потерял дар речи. Вальта стала пунцовой и начала мямлить: «Леонид! Не смотрите на меня так. Не смотрите же на меня так!»

При этом она продолжала стоять в том же положении, не делая никаких попыток слезть с лестницы или погасить юбку. К моему величайшему удовольствию, эта сцена продолжалась ещё три-четыре минуты. Потом Вальта спустилась с лестницы, и мы ещё долго стояли молча, глядя друг другу в глаза. Она была для меня королевой, неожиданно одарившей меня своей красотой. Я почти уверен, что Вальта всё сделала специально. Она хотела показать своё самое сокровенное, скрытое и вкусное. Она любила своё тело, гордилась им и хотела с гордостью предъявить его чужому мужчине. Чем я это заслужил – не знаю.

Через несколько дней, когда очередной спектакль закончился раньше обычного, Вальта подошла ко мне после смены. Чуть покраснев, она смущенно произнесла: «Леонид, вы же живёте один. Я знаю, что вы плохо питаетесь. Я хочу проведать вас, как Ваша начальница, и сама посмотреть, что можно сделать для улучшения качества Вашей жизни. Сегодня у меня есть немного времени, и я хочу зайти к вам домой». Кровь ударила мне в голову. Это было самое элегантное предложение, которое мне кто-нибудь и когда-нибудь делал. Сразу захотелось согласиться, а потом неожиданно появилась мысль: «Я живу в коммунальной квартире! У нас нет ни душа, ни тёплой воды. Пройти в туалет надо сквозь строй раздевающих взглядов соседа Порозинского. Провести через всё это мою королеву, жену профессора и мать маленького ребёнка – унизить её!» Я ответил ей, глядя прямо в глаза: «Вальта Николаевна, остаться с вами наедине – моя давняя мечта. Но я живу в коммунальной квартире, и это может причинить вам неожиданные неудобства». Вальта понимающе посмотрела на меня.

Больше мы к этому вопросу не возвращались. Она всегда оставалась моим главным защитником в театре, когда кто-либо на меня нападал.

Через много лет я приехал в Ленинград в составе израильской правительственной делегации вместе с вице-премьером Щаранским и Львом Леваевым на 300-летний юбилей города. Нас принимали в Мариинском театре. В антракте я проскочил за кулисы и знакомым мне путём зашёл в цех кондиционирования. Сменным инженером сидела Вальта Николаевна. Она состарилась и выглядела очень плохо. Оказалось, что она перенесла два инфаркта. Мы просидели за кулисами до конца спектакля. Прежде всего, ей очень важно было понять для себя, что я пришёл к ней не из жалости. Когда у неё исчезли сомнения в этом, она расплакалась и прошептала, что любила меня и всегда жалела, что между нами ничего не произошло. Мы расстались. Она гордо отказалась от всего, что я ей предложил, и взяла только шоколадку, смущённо улыбаясь.

Был у нас ещё один сменный инженер, пьяница и хулиган. Поначалу он невзлюбил меня и начал ко мне придираться. Предположительно это произошло из-за Вальты. Через некоторое время я «чуть прижал» его в тёмном углу и на хорошем военно-морском сленге объяснил ему свою позицию. Потом мы с ним выпили водки и стали лучшими друзьями.

Рабочие смены были очень удобными для занятий английским языком. Для учёбы оставалось, примерно, часов семь-восемь в смену. Иногда, возвращаясь после обеденного перерыва в театр, я встречал моих бывших коллег с Невского Морского завода. Они рассказывали о заводских делах.

Расспрашивали о том, как идёт моё преподавание в институте. Я с юмором рассказывал, как гоняю студентов на экзаменах и зачётах, как они меня боятся и прочую ерунду. После этого заходил в театр, переодевался в грязный комбинезон и шёл менять подшипники в очередном вентиляторе.

Как я уже упоминал, существовало только два законных основания для выезда гражданина из СССР.

Одно из них – воссоединение разрозненных семей. В этом случае родственники, проживающие в Израиле, должны были выслать официальный вызов-приглашение на воссоединение семьи. Приглашение, заверенное нотариусом, должно было содержать гарантии материального обеспечения прибывающего в Израиль родственника. Выходило, что советская власть очень беспокоилась о благополучии приезжающего в Израиль еврея! С оригиналом приглашения-вызова еврей, желающий воссоединиться со своими израильскими родственниками, прибывал в ОВИР. – Отдел Виз и Регистрации, действовавший под контролем КГБ СССР. По предъявлении соответствующих доказательств родственности с людьми, приславшими приглашение, желающий воссоединиться регистрировался ОВИРом. После этого начинался практический процесс сбора и подачи документов для рассмотрения прошения о выезде.

Вторым теоретически законным способом являлся выезд за рубеж на основании Хельсинской Декларации Прав Человека, подтверждающей право каждого выбирать страну проживания. Это было законно с международной точки зрения, но неприемлемо с точки зрения советских властей.

СССР формально не признавал, что существуют советские граждане, желающие променять советское гражданство на гражданство другой страны. Через пропагандистские каналы заявлялось, что только умалишённый мог изъявить подобное желание! И отправлялись такие люди в психиатрические больницы. Сделать подобное заявление в те времена – означало переход в стан врагов советской власти. На основании Хельсинской Декларации советское правительство под различными предлогами не позволяло выезд из СССР. Причина такого сопротивления была понятна.

Они не могли санкционировать массовый побег своих граждан всех национальностей заграницу.

Я стал искать своих родственников в Израиле, И нашёл их. Удалось наладить связь с моей двоюродной сестрой, Батьей. Мы никогда не виделись и познакомились позже, уже в Израиле. Батья сосредоточила у себя все нити моих контактов со стороны Израиля. Батья послала мне вызов по почте. Я его не получил. Она послала второй вызов. Он тоже не дошёл. Потом – третий; четвёртый, пятый, шестой, седьмой. В результате, я не получил ни одного вызова по почте. Стало понятно, что мне просто не хотят передавать его. Дело начинало принимать другой оборот. Одна из опасностей, которая существовала в СССР, заключалась в том, что человек в таком положении терял минимальную защиту Западного мира. Когда гражданин-еврей подавал официальное заявление на выезд, его регистрировали официально. И отказывали ему в выезде тоже официально. Человек, прибывающий в «отказе», пользовался покровительством международных организаций.

Власти всегда принимали в расчёт возможную реакцию, поэтому и вели себя по отношению к отказникам в определённых «полузаконных» рамках. Если же они знали, что гражданин хочет уехать, но не давали ему возможность быть зарегистрированным, это уже опасно и равносильно объявлению его вне закона. Такого человека могли спровоцировать и посадить в тюрьму за любое уголовное преступление. Могли подсунуть наркотики. Могли спровоцировать драку, поножовщину. Могли просто задавить машиной на перекрёстке. И никто ничего не доказал бы по этому поводу. Вот этого я и боялся – был опыт. Знал, как решались такие проблемы в армии. Это очень плохой знак. Я начал писать заказные письма Министру связи СССР, затем в Президиум Верховного Совета, потом в ЦК КПСС.

Я указывал номера заказных бандеролей, высланных мне из Израиля.

Категорически протестовал против произвола властей по отношению ко мне. Министр связи ответил, что номера бандеролей, указанные мной, границы СССР не пересекали. Из Верховного Совета ответили – обращайтесь на почту, мы не видим здесь никакой политической подоплёки. Из ЦК КПСС не ответили. Я почувствовал, что кольцо сжимается, и решился на рискованный шаг. На утро явился в ОВИР и подал заявление с просьбой о выдаче разрешения на выезд из СССР на основании Хельсинской Декларации Прав Человека и о моём отказе от советского гражданства. Дежурный офицер ОВИРа приняла заявление и ничего не сказала. На следующий день мне позвонили по телефону домой и женский голос сказал, что мне отказано. Так я стал уже не евреем, который хочет уехать в Израиль, а политическим оппонентом Советской власти – официальным политическим отказником и борцом за права человека.

Через 30 лет я получил от Кембриджского Биографического Центра диплом, включающий меня в число 2000 знаменитых интеллектуалов двадцатого века за мой выдающийся персональный вклад в борьбу за права человека. Я и не предполагал, что путь в герои был таким коротким!

 

Глава 18

РЕКОГНОСЦИРОВКА

Быть диссидентом в Советском Союзе совсем неплохо. Это была лучшая роль, которую мне когда-либо приходилось играть в жизни. Становиться героем и купаться в море женских гормонов и флюидов было приятно. Женщины боготворили меня. На самом деле не меня – а то, что я для них символизировал. Но выигрывал-то я, а не символ! Диссидент был для них героем, борцом за свободу, настоящим мужчиной. Я этим с удовольствием пользовался. Женщины идеализировали ситуацию, не понимая, что за всем подобным героизмом могла потом стоять грязная, вонючая параша, вонь давно немытых тел в камере и каменная, бесчувственная, невидимая стена власти. Женщины были наивны, красивы и чисты, как вино. Я пил это вино, как гусар, заглушая мысли о грядущих последствиях. Можно даже сказать, что я чувствовал и вел себя, скорее, как кролик, попавший в клетку к крольчихам. Когда в театре пронеслась весть о том, что появился диссидент, моя жизнь изменилась. Все хотели со мной познакомиться, хватали за фалды в коридоре, как будто я был не простым сантехником, а известным артистом балета. Один знаменитый режиссер, схватив меня за край комбинезона в своём кабинете, закричал во весь голос, что я – предатель Родины, и Родина должна меня за это наказать. Потом, широко улыбнувшись и указав в дальний угол потолка, где, видимо, по его сведениям, располагался микрофон для прослушивания, поднял большой палец правой руки и стал усиленно им размахивать в знак того, что он меня поддерживает.

В первую же минуту моего заступления на смену танцовщицам кордебалета становилось жарко. Меня, как дежурного механика; тут же вызывали в гримерки. По внутренним театральным правилам, кроме дежурного механика и дежурного электрика, никому не разрешалось заходить в гримёрный зал.

Когда по вызову я заходил в это помещение, там находилось, примерно; 50 балерин, каждая из которых восседала перед своим трюмо. Прима-балерины сразу же открывали двери своих отдельных гримёрных комнат. Все они сидели полураздетые.

Эта демонстрация женских тел – скорее, дружественный показ своих красивых фигур. Ведь тела были их главной ценностью. Балерины с гордостью хотели продемонстрировать мне их, показать то, что они любили в себе больше всего.

Ведь это то, о чём, исходя из их жизненного опыта, тайно мечтали все мужчины. Девушки делали это элегантно, со вкусом и как бы случайно. Я лично никогда не любил тощих женщин. Мне их тела, как произведения искусства, да и со всех прочих точек зрения, были абсолютно безразличны. Не хотелось их обижать, и поэтому я подыгрывал им. Начиналось это невинное заигрывание, обычно, с какой-нибудь дежурной балерины. Всегда находилась такая балерина, которая заявляла, что именно над ней нет движения воздуха. Тут же выяснялось, что она сама закрыла заслонку поступления воздуха и про это забыла. Я приходил проверять вентиляцию. Начиналась тихая групповая беседа про жизнь, про Израиль. Я отвечал на вопросы; как мог. Всё происходило очень сердечно, по-дружески, с выражением глубокой обоюдной симпатии.

Вообще, время, проведённое после получения отказа в выезде за границу, было одним из самых приятных периодов в моей жизни. Я стал сильным и раскрепощённым человеком, чувствуя себя почитаемым борцом за свободу. Мне было просто «море по колено». Я – свободен, неженат. Отвечал только за себя. У меня не было обязательств ни перед кем. Я никому и ничего не должен. У меня появилось время и желание смотреть на небо и на облака. Я мог любить кого хочу; как хочу и сколько хочу. Однажды я увидел девушку на трамвайной остановке. Она была удивительно красива, такая русская красавица. Женщина-ребёнок, от одного взгляда на которую мужики теряют дар речи. Мне очень, очень её захотелось. Я сделал то, что ещё никогда в жизни не осмеливался сделать. Подошёл и сказал, что у меня сейчас есть только одно желание в жизни, для исполнения которого мне не жалко пожертвовать всем. Сказал ей, что очень хочу её. Я был готов к любой реакции, но она отреагировала неожиданно. По-доброму улыбнувшись, она сказала: «Ты хороший парень. Я верю в твою искренность Ты мне нравишься своей прямотой. Ничем не надо жертвовать. Пошли к тебе домой». Звали её Валя, и мы долго оставались хорошими друзьями и любовниками. В тяжёлые минуты именно она давала мне советы, оставаясь верным другом до самого отъезда.

Однажды мне повезло. Я приобрёл друга и соратника. Его звали Саша Скворцов.

Познакомились случайно, в ОВИРе. Это было самое неподходящее место для знакомства. Там как раз и «клеились штинкеры». Мы оба этого остерегались и воздерживались от знакомств в подобном месте. Тем не менее, между нами произошёл незримый контакт, и мы сразу «окунулись» друг в друга. Саша был классический диссидент. Хороший русский парень. Человек Мира. Он был скрипач. Играл у Темирканова. Когда Саша ещё не был диссидентом, он ездил с симфоническим оркестром за рубеж. В Голландии познакомился с одной состоятельной девушкой. Они решили пожениться. Поначалу Саше готовили побег в период, когда он в составе оркестра находился за границей на гастролях. Но передумал, насколько я помню, из-за своей матери, которая оставалась в СССР. Он вернулся в Ленинград, и было решено, что свадьба состоится именно в нашем городе. Вся его новая голландская родня приехала в Ленинград.

Сыграли свадьбу. Из Голландии привезли много ценных подарков, изделий из золота, серебра и всякого другого. Всё это было зарегистрировано в таможне при въезде и вывезено тут же, по инициативе семьи, обратно за границу. Эта свадьба и то, что было с ней связано, наделали очень много шума в кругах интеллигенции. Властям это не понравилось. Такого рода события открывали легальную возможность для советской интеллигенции и людей искусства выезжать за пределы страны. Любая голландская, немецкая или американская девушка считала за честь помочь скрипачу или артисту балета выехать за границу с помощью брака. Брак мог быть также и фиктивным. Вся эта история находилась под бдительным оком органов.

После свадьбы Саша сразу подал заявление на выезд заграницу по причине объединения семей и получил отказ. Вся эта ситуация была очень неприятна властям. Во-первых, он – не еврей, а вся схема воссоединения семей была придумана, в основном, для евреев. Её создатели не предполагали, что русские и украинцы в массе своей начнут завтра «ломиться» за границу через эту щель, придуманную совсем для других целей. Во-вторых, это была Голландия, которая по консульским вопросам представляла эмиграцию евреев. Усугублял всё это тот факт, что в Ленинграде находился Голландский консул (Консульская служба посольства Нидерландов в СССР), с которым можно было встречаться легально, так как семья была наполовину голландской. Консул мог навещать Сашу дома, а здесь находились также «отказники» вроде меня. Всё это создавало очень сложную для органов проблему. Когда Сашина жена приезжала навестить его в Ленинграде, она, естественно, оставалась ночевать у него дома. Он жил на Васильевском острове в пяти минутах ходьбы от меня. Ночью сотрудники КГБ врывались к ним домой. Вытаскивали обоих из кровати и зачитывали его жене, как иностранке, постановление о нарушении паспортного режима. Она по советским законам должна была оставаться ночью в гостинице. Никакие объяснения не помогали. Её выдворяли ночью на улицу и увозили в гостиницу. Так работала система в те далёкие времена.

Нас с Сашей через неделю было уже не разлить водой. Мы были похожи – примерно одного роста, одной комплекции. Мы думали одинаково и дополняли друг друга на словах и на деле. Если бы он прожил мою жизнь, а я – его, думаю, что мы с лёгкостью поменялись бы местами. У меня в жизни ещё не было человека, с которым было бы такое взаимопонимание, Сашу окружало много друзей в мире музыки и театра. Он быстро перезнакомил меня с ними. Я никогда до этого не встречал такого типа людей, кроме мамы, может быть. Сашины друзья были очень наивны, иногда, как дети. Они обладали огромным интеллектуальным багажом и истинно творческими способностями, Я наслаждался общением с новыми знакомыми, глубиной эмоций, которых никогда в своей жизни не испытывал. С Сашей я по-настоящему узнал классическую музыку. Благодаря ему я услышал самый лучший концерт в своей жизни. Как-то вечером мы ввалились в мастерскую скульптора Аникушина (члена ЦК КПСС). Его дочка была пианисткой, диссиденткой и подругой Саши. Они устроили дуэт-импровизацию. Саша играл на скрипке, она – на рояле. Они играли романсы барона Врангеля. Я даже не знал, что Врангель был ещё и композитором. Они играли для себя и для меня. Я сидел в большом кресле, закрыв глаза, и слушал восхитительную музыку двух замечательных музыкантов. Это была жизнь! Это было интеллектуальное наслаждение иного порядка! Это было счастье!

Однако в жизни Саша и его друзья очень витали в облаках. Мне пришлось многое взять в свои руки. Я должен сказать: всё, что я говорил – выслушивалось и выполнялось беспрекословно. Я был человеком другого, практического мира. Мне все очень верили. Они меня очень уважали. Впрочем, уважение было взаимным. Немецкие и голландские девочки привозили нам хорошую запрещённую литературу – Булгакова, Солженицына и других. Я сначала сопротивлялся такого рода акциям, потому что в мои планы не входило схлопотать три года за хранение антисоветской литературы. Потом сдался Саше. Более того – это стало доставлять мне истинное интеллектуальное удовольствие. Сидя у себя дома, я зачитывался «Мастером и Маргаритой».

Мы достали книгу, где курсивом цветом были выделены места, не пропущенные советским цензором к печати. Это делало роман ещё более сильным. Мы разработали систему доставки диссидентской литературы. Саша получал книгу и вскакивал на ходу в трамвай. Я заскакивал в тот же вагон с другой площадки. Он передавал мне книгу, и я выпрыгивал из вагона на ходу, не доезжая до остановки. Саша ехал дальше. Встречались вечером у меня дома. Однажды он предложил мне довольно рискованную операцию. Дело в том, что Саше нужна была хорошая скрипка. Он справедливо считал, что, получив, в конце концов, разрешение на выезд, он должен будет играть на хорошем инструменте, которого у него нет. Один из известных скрипачей, уже старик, предложил ему в подарок свой инструмент. Он утверждал, что это скрипка Страдивари. Она переходила у него в семье по наследству и пережила блокаду. Старик не хотел оставлять свою скрипку властям, а наследников у него не была Он производил впечатление очень хорошего и надёжного человека. Саша его неплохо знал. Мы разработали план вывоза скрипки за пределы СССР. На первом этапе надо было определить – стоило ли рисковать вообще. Для этого нужно произвести экспертизу скрипки на Западе. Мы приехали к старику-музыканту и я отснял целую фотоплёнку этой скрипки. Мы заранее составили список элементов скрипки, которые надо фотографировать с увеличением и под разными углами. Подробные указания эксперта мы получили через жену Саши. Идея вывоза была следующей. Сашина жена, приехав к мужу в СССР, предъявит скрипку привезённую для Саши, и зарегистрирует её в таможне. При отъезде домой она заберёт её обратно. К скрипке всегда прилагался паспорт с фотографией. Сделать вывозимой скрипке необходимый грим – дело техники. Вот такие мы были проказники-диссиденты.

Наши деяния, видимо, очень не нравились властям. У меня всегда было впечатление, что особенно органам мешал мой союз с Сашей. Наши вечеринки с голландским консулом, с немецкими и голландскими девочками стали очень заметным событием. Когда это происходило, у Сашиного дома на Среднем проспекте появлялась милицейская машина и люди в штатском.

Впечатление такое, что ты проходишь «сквозь строй». В подъезде моего дома также начали появляться штатские с красными мордами. Мы как-то сидели у меня дома, и кто-то из девиц обратил внимание на торчащий из потолка в углу маленький, едва заметный цилиндр. Присмотревшись, мы увидели новый предмет, очень похожий на портативный микрофон. Саша предложил его сломать. Я категорически воспротивился, так как слышал о неприятных прецедентах. Это были приборы, за которые в органах кто-то отвечал и расписывался. Если такой прибор сломать, то существовала возможность личной мести со стороны этих людей. Я просто заткнул его маленькой бутылкой, чтобы микрофон оказался внутри закрытого объёма и не мог функционировать.

Были у слежки и положительные стороны. Например, вызов такси. В Ленинграде в те времена было практически невозможно вызвать такси. Люди сидели на телефонах по 3-4 часа, чтобы дозвониться. Вызов такси с моего телефона занимал меньше минуты. Всегда появлялся новый автомобиль с вежливым водителем, который никогда не брал чаевых. Все мои друзья и знакомые знали об этом и просили меня вызвать для них машину. Я с удовольствием это делал.

Однажды, случайно, я познакомился с девушкой. Её звали Таня. Она была очень красива и точно в моём вкусе. Выше меня на полголовы, чуть в теле, и всё-всё на месте. О таких можно только мечтать. В тот же вечер мы уже праздновали наше знакомство в моей кровати. Честно говоря, я не мог понять, что она во мне нашла. Но это её дело, а не моё. У меня же гормоны были на месте и функционировали круглые сутки. Я, конечно, тут же её проверил и рассказал ей историю о намечающейся встрече с американцами, заложив туда, как обычно, «ключик». Пару слов о «ключике». Ещё в детстве отец обучал меня правилам конспирации. Это из области техники выживания – как рассказывать, чтобы знать, кто именно на тебя доносит. Я следую этому правилу автоматически всю мою жизнь, включая Израиль. В разговоре с человеком один на один я всегда вкладываю незаметную деталь, без которой рассказ выглядит неполным. Например, один и тот же сюжет можно рассказать трём разным людям с разными «ключами». При этом смысл сюжета не меняется. (Например: это было в Москве, это было в Берлине или в Вашингтоне.) Такие детали обычно нужны при профессиональной передаче информации.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

    wait_for_cache