Текст книги "Мой ледокол или наука выживать"
Автор книги: Леонид Токарский
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Когда Фани было лет пять, она спросила меня: «Что такое снег?» Я подошёл к морозильнику, открыл его и показал ей иней. Она потрогала его, покрутилась, покрутилась, а потом осторожно спросила: «Сколько же в России холодильников?»
Одним из самых интересных моментов службы в Ливане была охрана лагеря военнопленных «Ансар». Там находились террористы всех мастей. Их делили на две группы. В коричневые комбинезоны были одеты боевики, захваченные «с кровью на руках», в синих комбинезонах – те, кто ещё не убивал. В лагере я в первый раз увидел наших врагов вблизи. Многие говорили по-русски.
Оказалось, что часть из них учились в Москве и Ленинграде. Были такие, которые считали себя идейными коммунистами. Я очень удивился гуманности, с которой наши военные власти относились к пленным. Около лагеря крутились молодые шведки и голландки, представительницы Красного Креста. Мне приходилось каждый день сопровождать их с нашими солдатами вовнутрь лагеря. Они скрупулезно проверяли доставку газет арестованным и предъявляли нам претензии, если газеты были старые.
Раз в неделю мы проводили свидание заключённых с жёнами и детьми. Это целая военная операция. Надо было отделить заключённых «свидающихся» от «несвидающихся». Затем мы препровождали «свидающихся», каждого в отдельное помещение, где они несколько часов оставались наедине со своей семьёй. Своим поведением заключённые напоминали не бойцов армии сопротивления, а отпетых убийц и уголовников. Гомосексуализм среди них был явлением обычным. Часто наблюдалась такая картина. В зоне из палатки выскакивал молодой мальчишка, полностью раздетый. За ним гнался здоровый мужик с чёрной мусульманской бородой, размахивая трусами. Хватал мальчишку за руки и втаскивал опять в палатку. Через час весь лагерь начинал скандировать: «Роцим доктор, акчав, акчав!». В переводе с ломаного иврита это означало: «Хотим немедленно доктора!» В свободное время я с доктором Мишей играл в шахматы. Каждый раз, услышав эти крики, тут же прекращали игру. Миша готовил инструменты и медицинскую сумку, бормоча под нос: «Кого же сейчас пойдём зашивать?» Мы подходили к транзитной части ограждения. Наши солдаты передавали носилки в зону. Мы заходили вовнутрь. Миша вдевал нитку в иголку и принимался зашивать очередного «героя мусульманской революции». Однажды Миша сказал мне по-русски: «Вот подонки, я ведь этого паренька уже пятый раз зашиваю!». На следующий день мой «земляк», учившийся в Ленинградском университете, поклонник коммунизма и мусульманской революции, начал со мной очередной разговор по-русски. Он стоял в зоне в окружении своих друзей и спорил со мной о великой мусульманской религии. Я спросил, как связать великую мусульманскую культуру с гомосексуализмом и насилием. Вчерашний мальчик был одет в коричневый комбинезон – это означало, что он был убийцей и, по их понятиям, героем. Нисколько не смущаясь, под громкое одобрение присутствующих, мой арабский «земляк» ответил, что гомосексуализм – это часть арабских традиций. Женщина существует для рождения детей, а мужчина используется для удовольствия. Это была очень впечатляющая трактовка ислама.
Война – очень тяжёлое и грязное дело. Мы повидали всё, что может увидеть солдат на войне. В бою приходилось легче, чем ожидание во время обороны захваченных территорий. Бой короче, работают адреналин, солдатское братство и профессионализм. В обороне ты находишься в постоянном напряжении, что мобилизует нервную систему. Профессионализм, построенный на владении техникой, в обороне не помогает. Выручает только солдатское братство. С другой стороны – в обороне ты видишь страну и людей.
Как-то раз нашу группу бросили на охрану важного перекрёстка дорог в центре Ливана. Мы поставили несколько палаток, бульдозеры насыпали высокие брустверы и сапёры построили пулемётные точки. Перекрыли дороги заслонами. Останавливали и проверяли проезжающие машины. Нагрузка была большая. По вечерам я читал лекции свободным от дежурства студентам. Иногда занимался с ними индивидуально. Главной проблемой русскоязычных студентов был английский язык. Для студентов, рождённых в Израиле, главные проблемы – математика, теоретическая механика и сопромат.
Мы стояли там уже неделю. Всё шло своим чередом. Все спали, не раздеваясь, с заряжёнными автоматами под рукой. Однажды ночью, неожиданно, послышались за палатками короткие автоматные очереди. Мы выскочили и увидели необычную картину. Один из наших солдат сидел за внешней стеной бруствера на корточках, со спущенными штанами и стрелял короткими очередями в сторону леса. Оказалось, что он вышел по нужде за бруствер и заметил подползающих террористов перед тем, как их заметил наш пост. Не успев натянуть штаны, он открыл стрельбу. Картина, конечно, была незабываемой и дала повод для шуток на долгие месяцы.
Через несколько дней после этого случая, недалеко от нас произошёл первый террористический акт с использованием грузовика, начинённого взрывчаткой. Он въехал прямо в здание, где находились наши солдаты. Было много жертв.
Военные санитарные машины сновали по дороге. По израильскому радио уже передали об этом событии. Я очень беспокоился за Рахель. Наши израильские жёны всегда знали, где, примерно, мы находимся. У них был опыт своей военной службы. Зная, что Рахель нервничает, не получая известий обо мне, попытался связаться по военной связи. Личные сообщения относительно этого взрыва были запрещены. Тогда я связался с нашим штабом и попросил поздравить мою жену с днём рождения.
Телефонистка с удовольствием это сделала, и Рахель поняла намёк. День рождения у неё был совсем в другое время...
...Друзья уже давно сообщили мне, что моя бывшая жена с сыном оставили пределы СССР и переехали на постоянное жительство в США. После получения этого известия, мы с Рахелью стали искать Максима, но безрезультатно. Неожиданно усилия увенчались успехом, мы нашли моего сына Макса в Америке. Это была большая радость. Вскоре он приехал сюда по билету, который мы ему послали из Израиля. Связь возобновилась. Из моей жизни исчезло последнее «белое пятно» неизвестности.
Судьба Максима сложилась необычно. Он закончил ортодоксальную ешиву. Сейчас мой сын, раввин Мордехай Токарский, возглавляет религиозный центр в Нью-Йорке (Бруклин). Я же с гордостью ношу почётное звание отца известного американского раввина.
Самая «удобная» для меня война – иракская, когда Саддам Хусейн забросал Израиль ракетами. Мы в первый раз находились вместе, всей семьёй, во время военных действий. Всеобщей мобилизации не было. Ночью спали вчетвером в одной кровати. По вечерам смотрели в спальне телевизор, иногда с одетыми противогазами, если обстреливали. Я очень любил моих маленьких девочек, и это было замечательным временем для общения. На работе производственные совещания тоже проводили с противогазами, но это практически не мешало функционированию. Однажды, во время совещания один из наших деятелей демонстративно снял противогаз, пока зывая, что он лично ничего не боится. Я популярно постарался объяснить ему, что это не храбрость, а глупость, и затем попросил его освободить нас от его присутствия. Такие решения принимаются совместно, иначе он просто ставит других людей в неловкое положение.
Мне предложили съездить в срочную командировку. Требовался грамотный инженер и хороший фотограф. Я согласился. Нужно было подъехать в одну из европейских столиц. Сотрудники нашего посольства приняли меня очень хорошо и сняли номер люкс из трёх комнат. Ближе к вечеру мы поехали к самолёту, где надо было фотографировать.
Ещё в Тель-Авиве предупредили, что у меня будет пропуск французской авиакомпании. На что я ответил, что французского не знаю. В ответ объяснили, что в этом государстве по-французски не говорят, говорить надо только по-английски.
Я работал часов восемь, иногда снимая в полной темноте. Было отснято около полутора тысяч фотоснимков. От предложенного мне фотоаппарата я отказался и снимал своим собственным. Приехав обратно в гостиницу, позвонил домой. Рахель сказала мне, что они в данный момент сидят в противогазах.
Я же, в свою очередь, рассказал ей про свои шикарные апартаменты. До сих пор Рахель иногда напоминает мне, как я во время войны отдыхал в хорошей гостинице, а она и девочки сидели в противогазах.
После списания из боевых частей по возрасту (42 года), я подписывал еще несколько лет добровольное согласие на продолжение резервистской военной службы. За кончил свою армейскую карьеру в качестве командира, отвечающего за мобилизацию Центрального военного округа. И в 50 лет окончательно завершил свою активную службу в Армии Обороны Израиля.
Подводя итог, могу сказать, что моя военная карьера проходила в двух враждебных друг другу и противоположных идеологически армиях и в двух крайних климатических зонах с колебанием температур от -45 градусов до +45 градусов.
Глава 34
НОВЫЙ ПУТЬ
Вскоре после распада Советского Союза, меня вызвали в отдел кадров и предложили пройти тест на должность, связанную с маркетингом в странах бывшего СССР. Я удивился, но принял предложение.
Пришлось решать всякие психологические задачки, делать упражнения в группе и отдельно, несколько раз беседовать с психологами.
Через две недели пригласил к себе директор завода «Шахам» (Самолётный завод) Шапиро. До этого я с ним общался, только по инженерным вопросам переоборудования самолётов «Боинг». Шапиро открыл какую-то папку на столе, странно посмотрел и сказал: «Леонид, у нас тут получается неувязка. По результатам теста получается, что ты прирождённый бизнесмен. У тебя результаты в полтора раза выше обычных. Сдавай свои обязанности заместителю и начинай делать бизнес в России». Я спросил: «А что делать?» Шапиро ответил: «Откуда я знаю, это же у тебя выявились способности, а не у меня. Вот ты и думай!» Так я вступил в новую жизненную фазу и стал государственным бизнесменом.
Прежде всего, стал расспрашивать опытных в бизнесе людей, что они знают и могут посоветовать: с чего начать. Никто ничего не знал. Все только скептически пожимали плечами. Тогда я пошёл в библиотеку, нашёл международный телефонный справочник и стал искать знакомые имена: Туполев, Ильюшин, Антонов, Яковлев. На каждое КБ было указано по одному телефону. Стал названивать по имевшимся там номерам и знакомиться с людьми по телефону. Меня воспринимали с осторожностью и с интересом. Стали налаживаться первые контакты.
Через несколько недель я сделал свои первые шаги в Киеве – у Антонова. И в Москве – у Ильюшина. Так начался мой путь назад, на свою бывшую родину.
То, что увидел, повергло в состояние шока. Страна растерзана. Граждане этой страны, мои бывшие соотечественники, брошены на произвол судьбы и медленно погибали. Моральные ценности, которые всегда были у этого народа, растаяли и исчезли. Больно всё это видеть. Они не были моими противниками, не отвечали за советскую власть. Максимум, в чём я мог их обвинить, это в безразличии или в инерции. Но ни то, ни другое не оправдывало их теперешнего унижения и уничтожения в них людей.
В одну из моих поездок, я взял с собой жену Рахель – посмотреть Ленинград. Мы зашли перекусить в кафе «Север». Рядом с нами стояла пожилая интеллигентная женщина, как выяснилось потом, учительница средней школы. Она внимательно наблюдала за тем, как мы едим, и чего-то ждала. Я сначала подумал, что она просто хочет пообщаться. Когда мы закончили трапезу, она спросила, закончили ли мы есть. Получив утвердительный ответ, потянула тарелку к себе, затем очень быстро, но интеллигентно, с ножом и вилкой, доела остатки в тарелке. Я растерялся и не успел её остановить. У меня кровь прилила к лицу от стыда. Мы разговорились, и я заказал ей еду. Оказалось, что пенсия учительницы исчезла в «дымке перемен». Её привычный мир рухнул. Она осталась без всего. Я ненавязчиво предложил ей немного денег. Сначала она не хотела брать, но потом быстро согласилась и взяла. У меня промелькнула мысль, что, может быть, та политическая система, с которой я когда-то боролся, была всё же лучше для народа
Я стал много ездить по странам бывшего СССР, чтобы понять, как и в каких направлениях можно работать в стране нашего исхода. В то время там крутилось много разного рода мошенников и авантюристов, слетевшихся туда, как мухи на мёд. Большинство – люди, когда-то жившие в СССР и говорящие по-русски. Они все обладали западной ментальностью в худшем смысле этого слова. Походили они на чёрных воронов, вьющихся над мертвечиной. Это был период разгара цинизма, безысходности и человеческого несчастья. Вчерашний день уже ушёл, а завтрашнего ещё не было видно на горизонте. То, что называли бизнесом; на самом деле больше напоминало грабёж. Поскольку Ельцин разогнал КГБ, появилась другая сила на улицах России.
У меня нет особых положительных эмоций к КГБ, но, как известно, у него, кроме политических репрессий и борьбы с инакомыслящими гражданами, была ещё одна функция – это борьба с организованной преступностью. В тот момент, когда в России прекратилась борьба с организованной преступностью, и уголовные тюрьмы и лагеря открылись, власть захватили две новые силы. Во главе встали уголовники «первого стола», то есть заключённые, которые сидели в лагерной столовой за первым столом. Это были преступники, сидевшие за экономические преступления, хорошо разбиравшиеся в валютных операциях и знавшие, что такое доллар. Поскольку им нужны были «солдаты», они объединились с уголовниками, которых хорошо знали по лагерям. Бандиты стали второй силой —исполнительной. Вся эта страшная и беспощадная братия выплеснулась на улицы России и начала грабить. Я видел всё это глазами бывшего россиянина, но с правами и возможностями государственного человека, иностранца.
Власти не было. Границ государства не было! На границах творилось что-то невероятное. Я как раз в это время переезжал на поезде границу Латвии. Была зима. Очень холодно. Поезд остановился на новой, только что объявленной границе. Это была снежная пустыня. Я ехал в одном купе с двумя девушками «мешочницами». Перед тем, как появилась пограничная проверка, мы разговорились. Девушки меня предупредили, что сейчас начнётся грабёж, и не следует ни в коем случае показывать, что я иностранец. Паспорта пограничники не проверяли, а вот чемодан мог меня выдать. Девушки обещали помочь. Они объяснили, в чём состояла настоящая опасность. Узнав, что я иностранный гражданин и еду один, солдаты могли вытащить меня из поезда и прикончить где-нибудь в ближайшем леске. Это решило бы их проблему. С их точки зрения существовала реальная опасность, что по приезде на первую же станцию, я пожалуюсь в посольство, и через него властям о пограничном грабеже. Мы положили мой чемодан под нижнюю полку, которая являлась нижней кроватью и сели на неё. В купе ворвались два солдата-латыша – красные с мороза и пьяные вдрызг. У девушек было много мешков с товаром, которые они везли на продажу.
Девушки начали торговаться с солдатами. Затем стороны договорились о компромиссе. Солдаты не трогают товар, но девушки отдают себя солдатам. Это было достигнуто к полному обоюдному согласию. Пограничники тут же «оприходовали» девушек на двух нижних полках. Я стоял у двери. Выходить из купе было запрещено. Потом солдаты встали и ушли.
Мы с девушками всю оставшуюся дорогу пили водку. Они нисколько не сожалели о происшедшем, объясняя, что предпочитают платить телом, а не деньгами. Девушки посвятили меня во все нюансы и опасности путешествия на поезде в те времена. Потом научили закрывать купе изнутри кочергой, выдаваемой вполне официально проводницей вагона. Оказалось, что поезда частенько останавливали и грабили бандиты, а кочерга была единственной реальной мерой предосторожности. Ею запирали двери купе изнутри. Я ведь поначалу и не понял, зачем проводница выдаёт пассажирам кочергу. Вообще девушки посоветовали не ездить на поезде, а летать на самолёте.
В следующий раз я был уже умнее. Купил всё необходимое для поездок в российских магазинах и приобрёл билет по тому же маршруту, но уже на самолёт. Самолёт был АН32. Рейс считался международным. В полёте – очень холодно, отопление не работало. На обед дали старый чёрствый кекс и кока-колу в чёрном пластмассовом стакане. Всё это выдавалось в руки и ставилось на колени. Выдвижных столов не было. После приземления стало тихо. Машина с трапом не появлялась. Два лётчика и стюардесса вылезли через аварийный трап в кабине пилотов и исчезли в снежном тумане. Мы одни сидели более шести часов в холодном самолёте и ждали пока нас вызволят.
...Один из самых неприятных моментов деловых перемещений – казахская таможня. Таможенники считали иностранцев добавочным и легальным источником доходов. При въезде требовалось декларировать валюту, а это значит, что было точно известно, сколько денег ты выносишь из аэровокзала. Таможенники сообщали приметы своим друзьям-бандитам, а те грабили иностранцев на выходе. Это было первой проблемой. Мне пришлось организовать эскорт и охрану для себя. Вторая проблема – постоянное прямое домогательство таможенников. Они говорили прямо: «Не дашь денег – не дадим выйти». Тут нужна была своя «охранная версия». Я объявлял во всеуслышание: «Как государственный служащий, я не имею права давать взятки. Кроме того, мы осуществляем ремонт самолёта вашего Президента. Не советую вам меня зря задерживать». Такие «рубленные» фразы «срабатывали» всегда.
Это лишь несколько примеров из моего первого опыта перемещения в пределах бывших республик СССР.
Перед моей первой сделкой, заместитель директора завода по финансам долго объяснял, как договариваться об оплате контрактов. Утверждалось, что надо обязательно получить аванс, хотя бы 10 процентов, и «letter of Credit» – аккредитив. Усвоив уроки, поехал на место и начал вести переговоры с моим первым «олигархом», желающим переделать себе самолёт. Им оказался молодой парень. Он был одиозной фигурой с толстой золотой цепью на шее. На коленях постоянно держал молодую девицу, которую непрерывно щупал везде, где было можно и где нельзя. Когда дошло дело до денег, я попросил его дать нам аванс и аккредитив.
Он странно посмотрел на меня и спросил: «А что такое аккредитив?» Я стушевался. Он подвинул мне ногой чемоданчик и сказал: «Там вся сумма». Через минуту, опомнившись, я ответил, что боюсь везти наличные, пусть даст чек. На заводе меня встретил заместитель директора по финансам и попросил дать ему аккредитив для проверки. Я ответил, что аккредитива у меня нет, и протянул ему чек на всю сумму. Произошла немая сцена по «Ревизору» Гоголя. Как выяснилось, это был первый раз, когда заказчик выплачивал всю сумму до начала работ по его проекту.
Так началась моя маркетинговая карьера.
Заместитель директора завода «Шахам» Эли Хатем поспорил со мной, что если когда-нибудь на наш завод придёт «русский» самолёт, то он съест свою шапку. Я пригнал уже через полгода сразу два самолёта Ту 134 на переоборудование. Шапку я ему простил.
Моя первая сложная сделка состоялась в Эфиопии. Однажды пригласили к заместителю Генерального директора Концерна по маркетингу. Состоялся очень странный разговор. Вместе с ним находился в кабинете руководитель африканского направления в Концерне Амрам Бен Давид. Заместитель по маркетингу объяснил, что я должен срочно выехать в Эфиопию. Оказалось, что Концерн хотел получить заказ на переоборудование эфиопских «МИГов», и требовалась моя помощь в получении этого заказа. Я не мог понять из неразборчивых объяснений нашего «африканца», чего он от меня хотел. Но мы вылетели в Аддис-Абебу.
В городе была только одна гостиница для европейцев. Она выглядела как крепость за высокой стеной. Вокруг каждого дерева за пределами гостиницы были слеплены глиняные избушки. В них жили люди. От гостиницы в Министерство обороны нас везли по улицам города. Город этот был очень грязным, напоминавшим лагерь беженцев в Газе. На улицах стоял невыносимый смрад от сточных канав, проложенных посреди улицы. С двух сторон тянулись бесконечные крохотные лачуги, сделанные из старого ржавого железа. Каждая лачуга была размером в 4-5 квадратных метров. Внутри виднелись чернокожие женщины, дети, мужчины. Почти перед каждой лачугой стоял небольшой шест, на большинстве из которых висели старые пустые консервные банки. Я долго допытывался у нашего проводника, что означают шесты и банки. Он отнекивался, но потом всё же объяснил. Оказалось, что все замужние женщины подрабатывают проституцией. Шест означает, что такая женщина в доме имеется. Если банки на шесте нет, это означает, что женщина в данный момент занята или не может принять гостя. Проводник просил меня не фотографировать эти шесты.
Министерство обороны оказалось старым облупленным двухэтажным зданием. Вокруг него сновало много мужчин, разношёрстно одетых и без знаков различия. Замминистра обороны оказался молодым красивым чернокожим парнем. Шкафы, стоящие в его кабинете, были набиты трудами Ленина и Сталина на русском языке. Начались переговоры. Замминистра обороны настаивал на том, что до того, как начать с нами переговоры о «МИГах», он должен продлить ресурсы своих грузовых самолётов «АН-12». Их у него было двенадцать штук, а ресурс у каждого остался всего на 20 часов полёта. Для объяснения происходящего следует пояснить, что означает термин «ресурс самолёта». В мире существуют две принципиальные концепции системы поддержания лётной годности. Западная система считает, что самолёт не стареет и может летать неограниченное количество часов. Это при условии, что на нём выполняется цикл ремонтов и технических проверок (регламентные работы). Если самолёт прошёл весь цикл текущих и капитальных ремонтов, то он становится опять новым и может повторить весь ремонтный цикл сначала. В принципе, по этой концепции, на машине можно заменить абсолютно всё, оставив только бортовой номер. По этой теории самолёт стареет только «морально», то есть, становится со временем неудобным для пассажиров с точки зрения его внутренней архитектуры, комфортности и обслуживающих пассажиров систем. Тогда подходит время превратить его в грузовой. По такой системе работают «Боинг» и «Аэробус».
В Советском Союзе система была другой. Советские авиаконструкторы считали, что нельзя предсказать, сколько часов самолёт пролетает, поэтому ресурс определялся по первым 30-ти выпущенным машинам. По этой концепции, конструкторские бюро продлевали ресурсы лётному парку авиакомпаний в соответствии с состоянием головной партии и накопленным на ней опытом (если головная серия отлетала 15000 часов, значит, обычный самолёт мог получить продление с 5000 часов до 10000 часов). Антоновское КБ держало папку на каждый выпущенный ими самолёт, и только оно имело право продлить лётный ресурс по его окончании. Это предоставляло возможность конструкторским бюро «доить» авиакомпанию. Давало монополию, которой не было на Западе.
Система малых, средних и капитальных ремонтов работала своим чередом и к самолётным ресурсам отношения не имела. Проблема эфиопских самолётов, по определению замминистра обороны, состояла в том, что все его двенадцать «АН-12» закончили разрешённые ресурсы и им оставалось летать всего 20 часов. Все эти вопросы не касались нашего Концерна. Нам нужно было получить большой контракт по модернизации «МИГов», и для этого мои начальники готовы были пойти на всё. Эфиопы поставили категорическое условие, что будут разговаривать только после продления ресурсов самолётов «АН-12». Как объяснил замминистра обороны, у него была проблема с Эритреей, и надо перебрасывать туда грузы.
Положение у меня сложилось идиотское, так как наш ремонтный завод не имел права даже касаться антоновских самолётов. Начальство продолжало требовать от меня какого-нибудь реального решения этой задачи. Главная проблема эфиопов состояла в том, что с разрушением СССР все старые связи были разорваны. Раньше сервис такого типа предоставлялся через советский «Авиаэкспорт», который уже больше не существовал. Украина уже стала независимым государством, но не знала, как это применить на практике и что делать со своей неожиданной свободой. У Антоновского бюро ещё не было налажено своих собственных коммерческих связей с заграницей.
Я начал переговоры с того, что вышел в коридор и позвонил Луговому, Главному конструктору самолётов «АН-12», с которым познакомился незадолго до этого. Прежде всего, стал выяснять, что такое ресурс, о котором слышал в первый раз, и как вся эта система работала при Советской власти. Честно и прямо я объяснил ему, что нахожусь в Эфиопии, и вопрос стоит о продлении ресурса 12-ти самолётам. Луговой поблагодарил меня за откровенность и сообщил, что знает эти машины и что им можно продлить ресурс с 3000 часов до 5000 часов. В коммерческих делах он не мог мне помочь, так как был не в курсе, это была монополия «Авиаэкспорта». Вернувшись в кабинет, я согласился продлить ресурс на 2000 часов. Замминистра обрадовался и спросил, сколько это будет стоить. Я поразмыслил. «АН-12» – это самолёт, творчески скопированный с американского «С-130», цены на обслуживание которого я знал. Я предложил 550 тысяч долларов на самолёт (цифры – условные!). Он сказал, что это многовато и 50 тысяч надо снять.
Я согласился. Выйдя в коридор, я опять связался с Луговым и получил его принципиальное согласие приехать в Эфиопию. Он с воодушевлением воспринял эту идею. Я спросил, сколько это мне будет стоить. Он ответил, что за все самолёты КБ Антонова возьмёт всего 30 тысяч долларов. Сколько брал «Авиаэкспорт» с заказчика, он не знал. На одном дыхании он сказал мне: «Леонид Натанович, но ведь нам же тоже надо заплатить!» Я спросил, какая у них зарплата в месяц. Он ответил, что 15 долларов, да и то платят с задержкой. Мы стали вместе искать способы легальной оплаты. Оказалось, что командировочные при Советской власти им платили в размере 65 долларов в день. Я сказал, что возьму его команду и буду возить её по миру, в том числе и в Израиль, в течение двух месяцев. Платить буду по 65 долларов в день. От радости Луговой поведал мне секрет о том, что на самом деле разрешение на 2000 часов можно было дать и факсом, так как «Авиаэкспорт» давал иностранным самолётам вместо 5000 разрешённых часов, только 3000 часов. Советские самолёты получали 5000 часов, а с иностранцев хотели «содрать» ещё немного денег. Вернувшись опять в кабинет, стал искать причину привести украинцев в Эфиопию. Всё это потому, что наша израильская подпись на самом деле не имела никакой юридической силы. Я специально затеял с замминистра длинный разговор о техническом обслуживании самолётов, пока он хитро улыбаясь, не подставил мне «капкан». «Как я могу быть уверен, что Вы – израильтяне – действительно умеете продлевать ресурсы?» У меня внутри всё ёкнуло от радости, и я ответил: «Чтобы развеять Ваши сомнения, мы вам привезём сюда за наш счёт украинцев-антоновцев. Они проверят и поставят свои подписи рядом с нашими. Давайте так и запишем в договоре». Документ был подписан. У этой сделки были последствия: меня выругали, но тут же простили за огромную прибыль. Оказалось, что максимальный процент прибыли государственных компаний регламентируется израильским законом.
Генеральным Директором Авиационной Промышленности была получена благодарность на моё имя от Украинского Правительства за первую международную сделку между Украиной и Израилем.
Через пару недель позвонил заместитель Генерального Конструктора КБ Антонова и сказал: «Ты что же это, Леонид Натанович, друзей забываешь! Не только Луговой умеет продлевать ресурсы, но и я ещё не забыл, как это делается».
Я понял, что дела на «Антонове» с зарплатой – совсем плохи.
Через несколько лет после этого мне позвонил Шрага Бар Нисан, получивший должность Генерального Директора завода военных самолётов. Я хорошо его знал ещё со времени совместной работы на «Лави». Шрага объяснил, что ему предстоят сложнейшие переговоры в Эфиопии, он туда улетает с несколькими украинскими генералами.
С ним летел также мой старый знакомый по Эфиопии Амрам Бен Давид. Шрага очень попросил меня, как старого приятеля, присоединиться и помочь с переговорами. Он объяснил, что в нашем Концерне нет человека, имеющего опыт переговоров с украинцами и эфиопами. Кроме того, нужен был человек, владеющий английским и русским языками одновременно. Шрага также сообщил, что все формальности уже согласованы с Президентом Концерна. Честно говоря, у меня не было никаких причин отказаться, кроме какого-то необъяснимого внутреннего отрицательного чувства. Я пришёл домой, поговорил с женой, пытаясь отделаться от этого ощущения, а наутро – категорически отказался.
Шрага звонил мне несколько раз, пытаясь убедить, обещая разные материальные привилегии. Я не смог «наступить» на себя. Самолёт, на котором летели все наши сотрудники, был захвачен террористами. Они вынудили лётчиков кружить в воздухе, пока не закончился керосин. Пилоты пытались совершить посадку самолёта «Ditching» на воду – но не смогли. Самолёт разбился. Все погибли.
Вернувшись вечером домой после сообщения, я налил себе стакан коньяка. По старому матросскому обычаю налил ещё два стакана и покрыл ломтиками хлеба.
Потом выпил и помянул Шрагу и Амрама добрым словом.
А я почему-то был уверен, что эпоха моего «выживания» уже закончилась, и это звериное чутье мне уже не пригодится.
Глава 35
НАЧАЛО КАРЬЕРЫ В БИЗНЕСЕ
С началом новой карьеры в бизнесе мне опять потребовались знания. Пришлось пройти годовой курс маркетинга. Обучали нас серьёзно и профессионально: как одеваться, как вести переговоры, как вести себя за столом. Проводились особые тренировки ведения переговоров перед кинокамерами. Затем обсуждались все нюансы поведения. Потом пошли дополнительные курсы, такие, как работа с прессой, особенности культуры разных народов, язык тела, нормы поведения, искусство убеждения и представления предмета.
Много времени уделялось правильному составлению контрактов, международному и юридическому праву. В продолжение своей карьеры бизнесмена от государства, я получил персональное право подписи контрактов стоимостью до 10 миллионов долларов. Мне приходилось подписывать контракты и на большие суммы, но уже по телефонному разрешению или по доверенности. Время было очень интересное и сложное. Моя задача состояла в том, чтобы принести работу трём заводам, тысячам людей. Такую работу может получить человек, который либо родился в семье «ротшильдов», либо работает на государственном предприятии на моей должности. Говорят, инженер не может стать хорошим бизнесменом. Я считаю, что это не так, всё зависит от характера человека. Мне инженерное образование и опыт всегда помогали. Один из недостатков, который очень мешал, – это неумение торговаться. У меня существовал психологический барьер. Таков был результат воспитания. Родители считали, что те, кто торгуются, – недостойные спекулянты. Эта психология передалась и мне. Надо было учиться торговаться.
