Текст книги "Воля богов! (СИ)"
Автор книги: Леонид Свердлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Эта речь была вершиной красноречия для не очень-то разговорчивого Агамемнона. Он готовил её всё время, пока ждал приезда дочери, и сейчас выступил совсем не плохо. Но Клитемнестра была вовсе не расположена оценивать мужнины ораторские способности и внимать его разумным доводам. Предстоящая смерть дочери затмила для неё величие уготовленного ей подвига. Не надеясь уже переубедить мужа, она бросилась в ноги Ахиллу и стала умолять его защитить Ифигению от обезумевшего отца. Ахилл растерянно крутил головой, глядя то на ненастоящую невесту, то на несостоявшуюся тёщу, то на командира, который явно не хотел быть его тестем. Он уже совсем собрался заступиться за Ифигению, как вдруг она сама заговорила.
Она уже пришла в себя после первого потрясения и осознала, что это не сон. Отец, которого она любила, хотел её смерти, мать, которую она любила, валялась в ногах у малознакомого воина и размазывала слёзы по его коленям, а этот воин, которого она могла бы полюбить, хлопал как дурак глазами и не знал, что сказать и что сделать. Зачем жить в таком мире? По пути в Авлиду она мечтала, что этот день станет самым счастливым в её жизни, но ему было суждено стать самым несчастным. Так пусть он будет последним. От волнения она не смогла всё это сказать так же хорошо, как только что говорил Агамемнон, но смысл её сбивчивых слов был понятен. Клитемнестра перестала рыдать, Ахилл удивился ещё больше, а Агамемнон поцеловал её и радостно сказал: "Вот и молодчина, доча! Я же знал, что ты всё правильно поймёшь. Это твоя мама из всего устраивает спектакль, а ты у меня настоящая дочь полководца. И дело-то пустяковое. Я же воин опытный – столько народу убил, что уж лучше меня никто это не сделает. Ты ничего и не почувствуешь".
Он чмокнул в щёку жену и сказал ей: "Ну ладно тебе на меня дуться. Вот вернусь с победой, и будут у нас ещё дети: и девочки, и мальчики". Клитемнестра отпрянула от него. Видимо, она не разделяла оптимизм своего супруга.
Ифигения пошла к алтарю как была в наряде невесты. Тысячи воинов приветствовали её, восхищаясь её мужеством и красотой. Пришли все – никто не хотел пропустить такое захватывающее зрелище. Авторитет Агамемнона, ничего не жалеющего ради общего дела, подскочил до небес. Все уже забыли его прежние оплошности: отплытие без карты, ссору с Артемидой, бесконечное торчание без дела в Авлиде. Агамемнон вновь стал всеобщим героем, отцом и любимым предводителем войска. Как не любить вождя, который у всех на глазах не щадит собственной семьи ради чего-нибудь важного?!
Жрецы провели необходимые обряды, подготовив жертву так, как это было прилично для дара богине, девушку положили на алтарь, благочестивый отец занёс нож, прицеливаясь так, чтобы убить её быстро, одним ударом, резко опустил его. Нож вонзился в тело лежащей на алтаре связанной лани, такой, какую Агамемнон подстрелил в артемидиной роще.
Когда Ифигения открыла глаза, она увидела, что летит по небу на быстром облаке. Перед ней сидела Артемида. Если бы не собственное волнение, Ифигения заметила бы, что и богиня очень взволнована, смущена и даже испугана.
– Я уже умерла? – спросила девушка.
– Не говори глупости! – буркнула Артемида.
Некоторое время обе молчали. Ветер высушил слёзы на щеках Ифигении, она почти успокоилась, и в ней снова стал появляться интерес к жизни и ко всему, что вокруг происходит.
– Это вам меня в жертву приносили? – спросила она.
Лицо богини вспыхнуло от возмущения.
– Какая чушь! – она на секунду перевела дыхание и продолжила уже спокойнее: Я, правда, сказала твоему отцу, что прощу ему смерть моей лани только если он убьёт свою дочь. То есть никогда. Это же такая фигура речи! Мне и в голову не могло прийти, что он действительно решит тебя зарезать! Я думала, что он только солдафон, браконьер, дурак, грубиян и хвастун, а он, оказывается, ещё и опаснейший маньяк! Таких надо как минимум лишать родительских прав. Подумать только, он вообразил, что я принимаю человеческие жертвы, будто я какой-нибудь людоедский идол, а не цивилизованная богиня! Что обо мне теперь думать будут?! Я только хотела предотвратить войну, но уже сама вижу, что это бесполезно. Прав был мой отец, когда говорил, что если мужчинам приспичило друг друга убивать, то никакой бог им в этом не помешает. Всё, больше не вмешиваюсь. Пусть только убираются подальше от моей священной рощи. А ты, по крайней мере, теперь будешь знать, как тебя любит твой папашка. Но сама-то ты какова! Пошла как овца на заклание, будто так и надо! Я едва успела выдернуть тебя с жертвенника. Куда это годится?!
– Речь шла о чести родины и нашей семьи, – ответила Ифигения.
– Это он тебе рассказал? Что ты об этом знаешь? Ни о семье, ни о родине речь не идёт. Хочешь, скажу, о чём идёт речь на самом деле? А идёт она о том, что одной дамочке постоянно изменяет муж, она комплексует, бесится и злится на весь мир, ещё одна девица уже тысячу лет не может обзавестись парнем и тоже страшно из-за этого комплексует. И они обе завидуют третьей дамочке, у которой как раз нет никаких комплексов, которая сама с кем попало изменяет мужу. В эту свою свару они готовы втянуть весь мир, а люди вроде твоего чокнутого папаши охотно втягиваются, произносят пламенные речи и толкают людей на смерть.
– Я не понимаю, при чём тут моя семья, – пробормотала Ифигения.
– Совершенно не при чём. Я об этом и говорю. Но твоему дяде привалило счастье взять себе в жёны одну помешанную на сексе мазохистку...
– Кого?
– Мазохистку. Ты не знаешь этого слова? Конечно, откуда тебе его знать! Не важно. Так вот, эта зараза от него сбежала. Ему бы порадоваться, что такое добро с рук сбыл, а он, дурак, нажаловался твоему папе, а уж тот вцепился в это дело как клещ в собаку, и теперь его ничто не остановит.
Ифигения из этого рассказа почти ничего не поняла, но уточнять не стала, только спросила:
– Куда мы сейчас летим?
– Подальше отсюда, – ответила богиня. – К этому изуверу я тебя больше не отпущу. Неизвестно, что в следующий раз взбредёт в его безумную башку. Есть на Чёрном море один полуостров, где никто искать не догадается. Там я тебя и спрячу.
Дальше они летели молча, предаваясь своим невесёлым мыслям. О чём думала Ифигения – понятно, а Артемида задумалась, как бы поступил на месте Агамемнона её собственный отец. Поразмышляв над этим, она пришла к печальному выводу, что Зевс при подобных обстоятельствах, не задумываясь, поступил бы с ней точно так же. От этого ей стало совсем грустно, и она в очередной раз решила, что нет в мире ничего стоящего кроме зверей и охоты.
Филоктет
Наконец, после долгих сборов, умилостивив всех богов, греческое войско отправилось в поход. Море было к ним благосклонно, путь известен, корабли сами неслись к заветной цели. Паламед научил воинов новой, только что им придуманной игре в шашки, и за этим занятием путешествие им показалось не долгим.
Фетида, обернувшись дельфином, всю дорогу следовала за кораблём, на котором плыл её сын, выскакивала из воды всякий раз, как он появлялся на палубе, и, приняв человеческий образ, начинала изводить Ахилла бесценными советами и указаниями: не стоять на сквозняке, проверять доспехи перед боем, не забывать прикрываться щитом, не лезть вперёд, а лучше стрелять из лука, стоя позади, а главное: никогда не гневить богов – совет, которым Фетида сама никогда не умела пользоваться. Ахилл не знал, куда от неё деться – его и так уже дразнили маменькиным сынком. Он был единственным во всём греческом войске, кого сопровождала в дороге мать.
Карта, нарисованная Телефом, оказалась на удивление точной, и согласно этой карте меньше чем в дне пути до Трои лежал островок, на котором Агамемнон велел устроить привал и в последний раз мирно переночевать.
Высаживаясь на остров, часть бойцов собралась, чтобы соорудить походный алтарь для торжественного жертвоприношения накануне войны, а остальные расходились осматривать местность, искать воду и собирать дрова для костров. Фетида по-прежнему ни на шаг не отходила от сына.
– Сынок, – говорила она, – ты, главное, на острове веди себя тихо, не заходи один в незнакомые места, ни с кем не ссорься.
– Мама! – взвыл Ахилл. – Ну с кем я могу поссориться на необитаемом острове?! Одиссей! Погоди, я с тобой!
Он догнал царя Итаки, и они быстро пошли через кусты и овраги вглубь острова. Фетида, которая ходила по пересечённой местности не так быстро как плавала или летала, вскоре поотстала от них.
Они быстро шли через лес, время от времени перебрасываясь короткими фразами. Одиссей говорил и ступал тихо и постоянно оглядывался, не доверяя спокойствию необитаемого острова. Он первый заметил небольшую пещеру, у входа в которую над костровищем ещё поднимался дымок.
Одиссей резко остановился, схватив за локоть своего спутника, трещавшего ногами как слон, чтобы дать ему знак быть потише, но было уже поздно – их заметили. Одиссей едва успел увернуться от летевшего в него камня, и в следующий миг из кустов выскочил обросший волосами человек в звериной шкуре. Замахнувшись камнем, он накинулся на Ахилла и с размаху накололся на выставленное навстречу ему копьё. Взмахнув руками, он выронил своё оружие и рухнул к ногам победителя, даже не успев вскрикнуть.
Вместо него завопила Фетида. Подпрыгивая и на ходу потирая ушибленное колено, он бросилась к дёргавшемуся в последних судорогах дикарю.
– Мама! – закричал Ахилл. – Ну теперь-то я что не так сделал?! Я с ним не ссорился – он первый полез!
– Сынок, – простонала Фетида, – я же просила вести себя тихо и не гневить богов.
– Это что, бог что ли?
– Хуже! Это был Тенес, сын Аполлона. Ты знаешь, как Аполлон мстит за своих детей? Он на Зевса, на родного отца руку поднял из-за Асклепия. Он тебе не простит Тенеса.
– Да что ж он мне сделает? Ты сама всегда говорила, что я неуязвимый.
– Не знаю, сынок. Но у меня предчувствие.
– О, боги! Предчувствие! – простонал Ахилл. – Что же мне теперь, у каждого свидетельство о рождении спрашивать, прежде чем убить? Откуда я знаю, кто чей сын? Да, может, это и не сын Аполлона вовсе? Откуда ты знаешь? Чего бы это сын Аполлона оказался тут, в таком виде?
– Его отец в ящике в море бросил, вот его сюда и прибило.
– Какой отец? Аполлон?
– Да нет, другой. Это долгая история.
– Мама! Ну, ты сама думай, что говоришь! Откуда у одного человека может быть два отца?
Фетида в ответ только расплакалась. Ахилл же подумал, что если когда-нибудь его спросят, что бы он прежде всего посоветовал новобранцу, то он ответит: "Не брать маму с собой на войну".
Между тем на берегу всё было подготовлено к жертвоприношению, и военно-полевой жрец Калхант отслужил торжественный молебен. Во время этого в сущности довольно скучного дела внимание всех присутствовавших привлекла небольшая природная сценка, разыгравшаяся на дереве у алтаря. Змея забралась в птичье гнездо и, несмотря на протесты его хозяйки, хладнокровно сожрала восемь птенцов, а потом и их мать. Насытившись, она довольная разлеглась на ветке и так и застыла, будто превратившись в камень.
После молебна Калханта, конечно, спросили, как понимать это знамение, на что тот, важно насупившись, тут же ответил:
– Это означает, что мы победим.
Греки радостными возгласами приветствовали это пророчество, а довольный Агамемнон, выплатив премию предсказателю, заметил:
– Вот что значит настоящий специалист. Другой бы голову ломал, рылся в книгах и какие-нибудь камни раскидывал. А наш Калхант с ходу всё объяснил. Кстати, то, что птенцов было восемь, тоже что-то значит?
– Конечно, – ответил Калхант. – Это значит, что мы победим за восемь дней.
Новое пророчество произвело такой же эффект как и первое. Греки были в восторге.
Установив палатки, бойцы собрались у костров. Они пили вино и слушали рассказы бывалых воинов. Больше всего народу собралось там, где бывший оруженосец Геракла рассказывал о подвигах своего командира и друга. Рассказчика звали Филоктет. Его истории были настолько невероятны даже для тех насыщенных чудесами времён, что не все слушатели верили. Но Филоктет клялся, что всё это правда, и в качестве доказательства предъявлял лук, унаследованный, по его словам, у самого Геракла.
– Лук значения не имеет, – скептически заметил Одиссей. – Главное – кто из него стреляет. Я, например, оставил свой лучший лук дома, но и с самым обычным луком дам фору любому из вас.
– Разве что в хвастовстве, – возразил Филоктет. – Со мной в стрельбе из лука даже сам Геракл не тягался. Попробуй ты, если хочешь осрамиться.
Одиссей принёс двенадцать небольших колец, повесил их на ветке дерева, убедился, что все они висят в один ряд, отошёл на порядочное расстояние, натянул лук, и через мгновение все кольца оказались насаженными на воткнувшуюся в ствол дерева стрелу.
Под восторженные крики зрителей, Филоктет отвязал кольца, подбросил их высоко в воздух и выстрелил. На упавшей стреле зрители насчитали все двенадцать колец. Одиссей был посрамлён, а Филоктет тут же оказался в списке его врагов на втором месте, сразу после Паламеда.
В двух делах Одиссей не хотел знать себе равных: в хитрости и в стрельбе из лука, так что всякий, кто его в этом превзошёл, становился на очень опасный путь. Впрочем, царь Итаки не подал виду, что взбешён. Он радушно поздравил Филоктета с победой, а вечером, когда все стали расходиться ко сну, зашёл к нему в палатку, протянул хозяину кубок вина, наговорил комплиментов и стал расспрашивать про чудесный лук. Филоктет охотно разговорился, рассказал, что не только лук, но и стрелы перешли к нему по наследству от великого героя, показал он и колчан с этими стрелами. Наконечник каждой был аккуратно завёрнут в тряпочку. Одиссей продолжал разговор, рассеянно разматывая один из них.
– Осторожно! – сказал Филоктет. – Стрелы отравлены ядом лернейской гидры. Он, хоть и поослаб от времени, какую-то часть своей силы ещё сохраняет. К нему даже прикоснуться смертельно опасно.
– Яд лернейской гидры, – задумчиво пробормотал Одиссей. – Да, яд лернейской гидры это, конечно, очень серьёзно.
Он посмотрел на тряпочку в руке. Там, где она соприкасалась с отравленным наконечником стрелы, были видны следы тёмной маслянистой жидкости. Если эту тряпочку незаметно обмокнуть в бокал Филоктета, то у Одиссея, пожалуй, стало бы одним врагом меньше. Но все бы сразу поняли, кто это сделал. Да и неизвестно, как яд лернейской гидры действует при приёме вовнутрь. Геракл, кажется, охотился этими стрелами и не отравился подстреленной дичью. Взгляд Одиссея упал на стоящие у входа в палатку сандалии Филоктета. Выждав момент, он незаметно потёр отравленной тряпкой внутри одной из них.
Побеседовав ещё немного, допив вино и пожелав собеседнику спокойной ночи, царь Итаки удалился.
Ночью весь лагерь разбудил вопль Филоктета. Оруженосец Геракла лежал у входа в свою палатку, дико выл и дрыгал ногами, одна из которых распухала на глазах. Среди ночи он задумал выйти на улицу, стал надевать сандалии и вдруг такое вот случилось.
– Странная болезнь, – сказал Паламед, пытаясь при свете факела разглядеть мелькавшую в воздухе ногу.
– Дело ясное, – ответил Одиссей. – Змея укусила. Здесь, на острове водятся змеи – мы все сами видели. Ночью в темноте на такую наступить – плёвое дело.
– Не похоже на укус змеи, – возразил Паламед.
– Это особенная водяная змея. Я знаю: у нас на Итаке тоже такие водятся.
– Имеешь в виду себя?
Одиссей не отреагировал на ехидное замечание Паламеда. Сейчас его больше беспокоил Филоктет. Убить его не удалось, и он наверняка догадался, кто ему нагадил. Сейчас, пока он от боли всё равно не может говорить, это не страшно, но если боль пройдёт, то Одиссею придётся ответить за бесчеловечную пакость.
Он отвёл Агамемнона в сторону и сказал: "На Итаке мы стараемся избавиться от тех, кого покусала водяная змея. Мало того, что они орут так, что ничего делать невозможно, так ведь на укушенном месте образуется язва такая вонючая, что на сто шагов не подойти. Если взять его на корабль, то мы до Трои не доплывём – он нам весь флот завоняет".
Агамемнону было жаль расставаться с легендарным помощником великого Геракла, но перспектива завонять весь флот ему была совсем не по нраву.
Неизвестно, как долго мучился Филоктет. Но через какое-то время боль спала, или он просто привык к ней. Придя в себя, он огляделся и увидел, что лежит на пустом берегу. Греки уплыли, оставив его одного на необитаемом острове.
Возвращение Париса
Если бы это зависело только от Париса, его свадебное путешествие никогда бы не закончилось. Он вовсе не хотел показываться на глаза родным и не знал, как он объяснит им свой, как ни крути, неблаговидный поступок. Он уж подумывал о том, чтобы не говорить, что Елена была женой Менелая, сказать, что она только тёзка спартанской царевны, но он понимал, что в это никто не поверит. Все знали, что Менелай женат на самой красивой женщине в мире, а женщины красивее Елены в мире быть не могло.
Они объехали все известные Елене порты юго-восточного Средиземноморья, вдоль и поперёк обошли все крупные рынки и накупили столько экзотического добра, что на корабле его уже негде было складывать.
Но счастье незадачливого принца не могло продолжаться вечно. Весть о похищении Елены через купцов дошла до Трои, когда Приам и без того уже начал беспокоиться, что его сын так долго не возвращается из своей дипломатической миссии.
Троянские вестники были посланы по всему миру с заданием отыскать и доставить домой беглого похитителя чужих жён. А найти Париса было не так уж сложно: он, хоть и менял постоянно место пребывания, везде его сразу замечали, поскольку он вёл широкий образ жизни, а его красавица жена регулярно появлялась с толпой слуг на рынке и скупала там всё, что могло заинтересовать богатую путешествующую дамочку.
Посланцы Приама, наконец, настигли беглецов, и вот настал день, когда красивый корабль с Афродитой на носу вернулся в Трою.
Сразу было видно, что приехал не простой принц, а проштрафившийся. Никто из царской семьи не вышел его встречать. Только советник Приама, знатный горожанин Антимах поднялся на борт, чтобы поприветствовать заблудшего царевича и предупредить о том, что его ждёт в ближайшее время.
– Что же ты натворил, Приамович! – возмущался он. – Весь мир уже о твоих "подвигах" знает. Пришёл в гости, хозяина обидел, жену увёл, деньги украл. Ну, любовь, понимаю, дело молодое, но золото зачем воровать? Это уж вообще никуда не годится. Приам осерчал, Гектор тоже, Гекуба плачет, Кассандра в истерике. А ты ещё и пропал. Так что жди завтра суда. Будет царь со всем своим советом решать, как с тобой быть. Готовься к тому, что придётся вернуть Менелаю и жену, и золото.
– Золото, – грустно повторил Парис. – Не так уж много у меня того золота.
Он показал Антимаху последний нетронутый сундук из тех, что взяла с собой из Спарты Елена. Всё остальное она уже потратила на всякие экзотические заморские товары.
– Золото мне вовсе не жалко, – сказал Парис, открывая сундук. – Не веришь? Можешь себе забрать.
Антимах посмотрел на него с недоумением.
– Как это себе забрать? Ты что, Приамыч, взятку мне предлагаешь?
– Ах, ну что ты! – отмахнулся Парис. – Я же за это ничего не прошу. Поступай как совесть велит, а я тебе это золото в любом случае подарю, если только мне не придётся вернуть его Менелаю.
Антимах на мгновение задумался.
– Тогда, пожалуй, это действительно не взятка, – сказал он. – Батюшка твой, правда, очень сердится, но он же не зверь – поругается да и простит сынка-то родного. Постараюсь его убедить, может, и добьюсь чего. Только вот, – тут Антимах помолчал, задумчиво глядя на Париса, – золота-то не много совсем.
– Я ещё заморскими товарами добавлю, – ответил Парис.
Семейный совет собрался в тронном зале. Парис предстал перед своим отцом царём Приамом, его сыновьями и советниками.
– Ну что, явился, потаскун! – с ходу начал рассерженный Приам. – Мало того, что на весь мир нас опозорил, так ещё и сбежать пытался!
– Я волю богов исполнял, – промямлил было Парис.
– Во нахал! – перебил его Деифоб. – Папа, ты слышал, он ещё и богов припутывает! Убить его нахрен, как Кассандра предлагала!
– Это всегда успеется, – возразил Гектор. – Сейчас надо решить, что делать с тем, что Парис украл.
– Верно, – согласился Приам. – Я думаю, Елену надо вернуть мужу, всё золото, что они с Парисом украли, тоже вернуть, да ещё и от себя добавить и извиниться. Но, прежде чем принять решение, послушаем жену Менелая, которую Парис с собой привёз. Пусть она тоже расскажет, как было дело.
Когда в тронный зал вошла Елена, невольный вздох восхищения вырвался у всех присутствовавших. Даже старый Приам привстал от волнения с трона.
– Как ни возмутителен поступок Париса, – произнёс царь, – понять его можно. Скажи нам, Елена, как же вы до такого докатились. Понимаешь ли, какое преступление вы совершили?
Елена опустилась на колени перед троном Приама и ответила:
– Если любовь это преступление, то мы его действительно совершили и достойны твоего гнева. Если ты считаешь, что мы заслужили наказание, то накажи нас как непослушных детей. Я приму любое наказание от своего отца – ведь ты позволишь мне так тебя называть?
Она подняла глаза, ее взгляд встретился с взглядом Приама, и тот понял, что не может отказать этим прекрасным, умным, зелёным глазам. Но и согласиться принять краденную спартанскую царевну в свой дом он тоже не мог. Приам не знал, что ему делать. Он искал глазами Антенора – самого разумного из своих советников, но его не было в зале. Пауза затянулась.
Антенор опоздал к началу совета. Он быстро вошёл в зал и, подойдя к трону, что-то прошептал на ухо царю.
Лицо Приама, и без того не весёлое, стало совсем мрачным. Он помолчал, пару раз стукнул кулаком по подлокотнику трона от раздражения и проговорил: "Дождались! Греческий флот встал на якорь у наших берегов. Антенор привёл послов от греков. Думаю, все уже понимают, о чём они будут говорить. Уведите Елену. Пусть послы войдут".
В тронный зал вошли Менелай и Одиссей. На этот раз Агамемнон, памятуя об истории, приключившейся у Телефа в Мизии, решил не бросаться опрометью в бой, а сперва послать кого-нибудь разобраться в ситуации и как минимум выяснить, туда ли они на этот раз приплыли. Послами он, естественно, назначил своего брата Менелая, из-за которого вся эта история, собственно, и началась, и Одиссея – самого хитроумного из своих подчинённых.
Приам дружелюбно поприветствовал греков и сказал:
– Нам уже известно, с чем вы к нам прибыли. Уверяю вас, что нам это происшествие так же крайне неприятно, и мы готовы принять любые меры, чтобы разрешить это отвратительное недоразумение.
– Если так, то верните мне мою жену, выдайте этого подонка Париса, отдайте украденное золото и компенсируйте наши расходы. Поход нашего войска в Трою обошёлся нам недёшево, – ответил Менелай.
Приам вопросительно посмотрел на собравшихся в зале троянцев.
– Я думаю, что требования Менелая справедливы, – сказал Антенор.
– Дело ясное, – сказал Гектор. – Вернуть в Спарту Елену и золото. Любовь никому не даёт права забывать о долге, чести и порядочности. Париса мы сами судить будем – он троянец, и выдавать мы его никому не должны. А расходы греков мы оплачивать не будем – никто их не заставлял слать сюда целую армию. Не надо нам угрожать. Прислали бы послов – мы бы и так договорились.
– Я тоже думаю, что золото надо вернуть, – сказал Деифоб. – Воровство покрывать мы не будем. А Елена пусть здесь останется, раз у них с Парисом такая любовь. Сердцу не прикажешь. Менелаю заплатим сколько он скажет – не обеднеем. Согласись, Менелай, лучше иметь золото, чем жену, которая не любит. Деньги-то сами ни с кем не сбегут.
– А я считаю, что золото возвращать не надо, – возразил Антимах. – Парис, конечно, нехорошо поступил, когда забрал его у Менелая, но ведь и мы поступим не лучше, если заберём его у Париса. Ведь это теперь его собственность, а собственность отнимать ни у кого нельзя.
– Да вы, я вижу, не понимаете, с кем говорите! – заявил Одиссей. – Мы не об одолжении просить сюда пришли, а требовать того, что нам принадлежит по закону. И если вас не убеждают наши слова, то войско, прибывшее из Эллады на тысяче кораблей, уж поверьте, сможет очень быстро вас убедить.
Троянцы возмущённо зашептались. Менелай тоже подумал, что Одиссей высказался слишком резко, и хотел было что-то сказать, чтобы сгладить впечатление от речи коллеги, но его перебил бодрый девичий голосок:
– И мы потерпим наглость этих греков?!
– Кто привёл сюда женщину? – сердито спросил Приам.
Все посмотрели туда, откуда донёсся голос, и увидели солидного мужчину с длинной окладистой бородой. Тот прокашлялся в кулак и басом продолжил:
– Наглость греческих послов переходит всякие границы. Они не только выдвигают непомерные, ни с чем не сравнимые требования, но ещё и смеют угрожать нам, троянцам, которые никогда ни перед кем не склоняли головы. Вспомните, как мы отказали самому Посейдону, когда тот решился требовать оплату за построенную им стену города, мы не побоялись чудовища, которое наслал на нас в наказание надменный бог, мы отказали самому Гераклу, который убил это чудовище и набрался наглости требовать вознаграждение. Неужели те, кто не боялся брата Зевса – властелина морей и сына Зевса – величайшего героя, испугаются угроз этих жалких смертных? Нет, никогда! Согласись мы сейчас на их требования – кто знает, чего они захотят в следующий раз, почувствовав нашу слабость! Сегодня они требуют одну женщину, а завтра потребуют себе всех троянских женщин. Сегодня они хотят золото Менелая, а завтра захотят наше золото. Но этого никогда не будет! Не видать им ни золота, ни Елены! Мы отрубим их безмозглые головы и отправим грекам как назидание и предупреждение о том, что будет с теми, кто говорит с троянцами на языке силы.
Патриотическое возбуждение охватило троянцев.
– Правильно! – закричал Деифоб. – Убить их и точка! Фига с хреном им будет, а не Елена!
– И золото не отдавать, – поддержал его Антимах. – Своё добро беречь надо. Они не уберегли, а нам оно ещё пригодится.
– Да вы совсем разум потеряли! – воскликнул Антенор, с трудом пытаясь перекричать обезумевших троянцев. – Как можно убивать послов! Мы же не дикари какие-нибудь. Приам! Гектор! Успокойте же их!
Но даже благоразумного Гектора охватил воинственный пыл.
– Не запугают! – кричал он. – Пусть только попытаются победить Трою – будут иметь дело со мной!
К счастью, ни у троянцев, собравшихся на совет, ни у греческих послов не было при себе оружия, а то не обошлось бы без кровопролития. Шум утих только когда все посрывали голоса и устали орать. Когда, наконец, Приам смог говорить, не пытаясь никого перекричать, он сказал:
– Мы хотели договориться, но ваша наглость лишила нас этой возможности. Нам ничего не жаль для друзей, но те, кто пришёл угрожать нам, ничего не получат. Мы не хотим войны, но мы её и не боимся. Так и передайте пославшим вас. Теперь благодарите Антенора за то, что уходите отсюда живыми. Совет окончен.
– Спасибо, Антенор, – сказал Одиссей.
– С нас причитается, – грустным голосом добавил Менелай.
Когда послы вышли из города, Менелай спросил у Одиссея:
– Зачем ты стал им угрожать? Мы же почти договорились.
Одиссей сочувственно посмотрел на него.
– Неужели ты и правда думаешь, что Агамемнон послал нас сюда, чтобы мы о чём-то договорились? После того, как он собрал всех греческих героев, снарядил флот в тысячу кораблей, принёс в жертву Артемиде собственную дочь, после того, как мы потеряли Терсандра и Филоктета ты хочешь сказать нашему войску: "Идите-ка вы по домам, я уже обо всём договорился"? Да над нами же в лучшем случае смеяться станут. Мы своё дело сделали: теперь все скажут, что мы хотели мира, а троянцы не только отказались вернуть Елену, но даже хотели убить послов, а значит война наша справедливая. Тысячи воинов пришли сюда сражаться – они бы на нас как на предателей посмотрели, если бы мы договорились с врагами. Думаешь, они здесь ради твоей жены и твоего золота? Про это все уже давно забыли. Перед ними целый город, полный золота и жён – здесь каждый получит то, что захочет, причём скоро – ты слышал, что обещал Калхант: Троя падёт за восемь дней, а ты думаешь только о себе.
– Считаешь, мы действительно справимся за восемь дней? – с сомнением спросил Менелай.
Одиссей оглянулся на городскую стену и ответил:
– Вряд ли. Но другие-то в это поверили. Война их разубедит, а мы нет.
Между тем Приам и Антенор остались одни в опустевшем тронном зале.
– Не могу понять, что случилось, – сказал Приам. – Ведь вроде бы собирались договориться. И кто этот бородатый выскочка, который всех так завёл?
– Я его в первый раз сегодня вижу. Я думал, что это ваш новый советник.
Когда Одиссей вернулся на корабль, из светящегося и переливающегося всеми цветами облака, видимая только Одиссею, выскочила Афина и с радостным визгом бросилась ему на шею.
– У нас всё получилось! – кричала она. – Я знала! Я знала! Теперь будет война! Мы покажем этим троянцам, где раки зимуют! Этот Парис у меня землю есть будет! А как тебе мой образ? Скажи, никто не догадался, что это была я!
– Конечно получилось, – с улыбкой ответил богине войны Одиссей. – Не могло не получиться, ведь тем, кто хочет войны, всегда проще между собой договориться, чем тем, кто хочет мира. Тем, кто хочет мира, нужно юлить, лицемерить, уступать, согласовывать разные мнения, а тем, кто хочет войны, нужно только лишь проявить непреклонность. Кто хочет мира – выглядит трусом, кто хочет войны – выглядит героем.
Протесилай и Лаодамия
Новость о том, что троянцы отказались вернуть Менелаю жену и похищенное добро, хотели убить послов и сорвали переговоры, воодушевила греков. Гнев охватил даже самых робких. Даже у самых здравомыслящих вспыхнула святая ненависть к троянцам, не сделавшим им ничего плохого. Греческий флот двинулся к берегу. Полные нетерпения бойцы готовились высадиться, каждый рвался вперёд – к славе и к победе. И Ахилл, конечно же, был в первых рядах. Сжимая в руке копьё, он стоял на носу своего корабля и с напряжением смотрел на приближающийся берег, готовясь спрыгнуть на него, как только это станет возможно.
