Текст книги "Воля богов! (СИ)"
Автор книги: Леонид Свердлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Нескончаемый поток ругательств послужил ему ответом. Если бы можно было кратко выразить общий смысл этих слов, то он был бы таким: "Нет, я не троянец. Нет, это не Троя".
Агамемнон покраснел, закусил губы, дождался, когда богатырь замолчал, чтобы перевести дыхание, и сказал:
– Я Агамемнон Атреевич, царь Микен. С кем, простите, имею честь?
– Телеф Гераклович, царь Мизии.
– Вы сын Геракла?! – воскликнул Агамемнон.
В ответ ему снова понёсся поток брани. Телеф ругался мастерски: лихо, заковыристо, изобретательно, изящно, беззастенчиво, многоэтажно, художественно, обоснованно.
Так волны бушующего моря, сливаясь с потоками грозового дождя, разбиваются об утёсы прибрежных скал, не оставляя на них следа, так могучие скалы несокрушимо стоят под грозными потоками, не сдвигаясь, не устрашаясь и не поддаваясь ни ветрам, ни волнам, ни ударам молний – так стоял несокрушимый Агамемнон, обтекая под потоками оскорблений, не содрогаясь и не меняясь в лице, и только всё повторял: "Извините", "Нелепейшее недоразумение", "Простите", "Ни в коем случае не повторится".
Паламед извлёк из раны Телефа копьё и перевязал её. Телеф стонал, время от времени кратко поругиваясь. Когда первая помощь была оказана, ни на шаг не отходивший Агамемнон, осторожно спросил: "Вы, как сын Геракла, не хотели бы присоединиться к нашему походу против Трои? Честь Эллады..."
Телеф опять разразился ругательствами, общий смысл которых был такой: "Нет, не хочу: я ранен, и вы мне не нравитесь". Агамемнон не стал ни возражать, ни выяснять, чем именно греческое войско не понравилось мизийскому царю.
Когда мизийцы ушли в крепость, унося с собой раненых, Агамемнон построил греков на берегу и спросил: "Кто первый закричал: "Троя!"?"
Все смущённо молчали. Конечно, все кричали "Троя!", сам Агамемнон так кричал. Но кто же был первым?
Одиссей покосился на кучку металлолома, перепачканного ошмётками человеческого организма, оставшегося от фиванского царя, и предположил: "Кажется, это был Терсандр". Войско одобрительно загомонило: "Конечно, Терсандр!", "Точно, он!", "Я тоже слышал!" Причина ошибки разъяснилась.
Оказав первую помощь раненым и отдав последние почести погибшим, греки вернулись на корабли и снова отправились в путь. Одиссей пытался уговорить Агамемнона остаться в Мизии ещё немного, поскольку по законам гостеприимства Телеф должен был дать гостям подарки, но Агамемнон предпочёл от этого воздержаться. Не то чтобы ему было очень стыдно, что из-за его бойцов пострадали ни в чём не повинные люди – на войне невозможно обойтись без невинных жертв, но мысль о том, что он обидел сына самого Геракла – великого героя и гордости Эллады, не давала ему покоя.
Настрой войска был уже не такой боевой, как в начале пути, и когда на горизонте снова показался берег, никто ничего не кричал. Только когда очертания домов стали ясными и всякие сомнения исчезли, Агамемнон первым тихо сказал: "Авлида".
Флот пришёл туда же, откуда начал свой путь.
В полном порядке, спокойно, без шума и криков воины сошли на берег и построились. Агамемнон несколько раз молча прошёлся вдоль строя, собираясь с мыслями, и, остановившись посередине, громко спросил: "У кого была карта?"
Никто не ответил. Тогда Агамемнон, ещё немного подумав, сказал: "Спрошу по-другому: кто знает путь в Трою?"
Молчание стало ужасным ответом.
В греческом флоте было больше тысячи кораблей. Каждый думал, что кто-нибудь да знает, куда плыть...
Так оно всегда бывает когда начинаешь большое дело: всякую мелочь учтёшь, а что-нибудь важное обязательно забудешь. Греки отправились в путь, не узнав перед этим дороги.
Агамемнон помолчал, осмотрел своё войско и, вздохнув, скомандовал: "Разойдись!"
Путь в Трою
Фетида пришла во дворец Посейдона. Изо всех сил стараясь ни о чём не думать, как советовал Гермес, она весело улыбалась, но забота, лежавшая на её сердце, делала эту улыбку приторной и неискренней. Посейдон же, напротив, улыбался ей совершенно естественно и радостно.
– Здравствуй, красавица! Здравствуй, дорогая! Что же ты меня, старика совсем забыла – не зайдёшь, не навестишь? Прости, угостить тебя сегодня нечем.
– Я ненадолго совсем, – мялась в дверях Фетида. – Простите, что беспокою вас, Посейдон Кронович. Я тоже рада вас видеть.
– Да что ж случилось, крошка? Говори уж. Никак с сынком беда какая?
Фетида вздрогнула. Она не могла понять, как Посейдон прочитал её мысли, если она ни о чём не думала. Поняв, что скрывать что-то бесполезно, она как есть рассказала всё старому богу морей. Тот слушал внимательно, склонив голову набок и глядя на Фетиду туманным нежным взором.
– А что, – сказал он, – сынок твой уже призывного возраста достиг? Как время-то бежит! Ведь совсем же недавно на твоей с Пелеем свадьбе гуляли.
– Ребёнок он ещё! – воскликнула Фетида, утирая слёзы. – Ему пятнадцать лет всего!
– Ну, пятнадцать лет это не ребёнок, – возразил Посейдон. – Самый тот возраст. Мальчики в это время ещё в войну играют и мечтают о подвигах. Героями в этом возрасте обычно и становятся. А пару лет спустя у них появляются совсем другие интересы, так что, если воевать, так в пятнадцать лет.
Фетида в ответ разразилась такими рыданиями, что Посейдон сам испугался своих слов, обнял её и, нежно гладя по спине, сказал:
– Ну, ты, это, не переживай. Может, всё и обойдётся.
– Не обойдётся, – всхлипнула Фетида. – Я знаю, я чувствую: убьют его там.
– Но ты представь себе, Фетидонька, что будет, если все пойдут на войну, а он нет. Это ж какой стыд ему будет! Знаешь, как для смертных важно славы добиться. Им ведь смерть не страшна – её всё равно никто из них не избежит, для них главное, чтоб люди потом об их подвигах вспоминали. А ты хочешь, чтоб он на войну не ходил.
– Тогда сделайте так, чтобы никто на войну не пошёл, чтобы её совсем не было, чтобы не поплыли греки в эту проклятую Трою. Отсрочьте их отъезд хотя бы на пару лет. А там Ахилл повзрослеет. Может быть, у него действительно появятся другие интересы, и он сам на войну уже не захочет. Они же не могут его заставить: он ведь к Елене не сватался и клятв никаких не давал. Сделайте что-нибудь, Посейдон Кронович, вы же самый могущественный, самый справедливый, самый сильный.
Лесть, как и обещал Гермес, действовала. Посейдон размякал. Фетида сжала ладонями его жилистую руку и прижала её к своему материнскому сердцу. Старый бог сдался.
– Хорошо, деточка, – сказал он. – Сделаю как ты сказала. Не будет им пути в Трою. Я уж об этом позабочусь. Война – дело не благочестивое. Не смертные, а боги должны решать, кто когда умрёт.
То, что ветры переменились, и плыть в Трою стало невозможно, Агамемнон поначалу и не заметил. Не до того было. Пытаясь выяснить путь в Трою, он допросил всех местных купцов, кого смог найти. Но они божились и клялись Гермесом, что никогда в Трое не были и даже не собирались туда, и дороги не знают, и знать не хотят, и не нужно им это вовсе. Весть о том, как Агамемнон поступает с купцами, которые торгуют в военное время, распространилась быстро, и теперь не только местные купцы стали его избегать, но и иноземные корабли стали обходить Авлиду далеко стороной, так что расспросить иностранцев тоже было невозможно.
Бесясь от собственного бессилия, Агамемнон бродил по берегу, всматривался в горизонт, то ли пытаясь разглядеть там ненавистную Трою, то ли надеясь увидеть проходящий корабль с мореходами, знающими путь к ней.
Наконец боги услышали его молитвы, и в порт Авлиды, впервые за много месяцев, вошёл иностранный корабль. Навстречу Агамемнону, тяжело ступая, подпираясь костылём, сошёл Телеф. На приветствие он ответил нецензурной бранью, из которой можно было заключить, что гость вовсе не рад встрече с Агамемноном. На вопрос о причине его приезда, Телеф ответил длинным потоком ругани, который в кратком изложении содержал следующее: "Как вы, возможно, ещё помните, уважаемый Агамемнон Атреевич, в памятном бою, в котором я имел честь познакомиться с вами и вашим непобедимым войском, одним из ваших доблестных воинов мне была нанесена рана, и она до сих пор приносит мне несказанные страдания. Перепробовав множество различных лекарств, я обратился за советом к оракулу Аполлона, и он заверил меня, что рана будет излечена только нанёсшим её. Поэтому я взял на себя смелость явиться к вам с дружеским визитом в надежде на то, что тот славный юноша, который нанёс мне рану, не сочтёт за труд исцелить её".
Агамемнон выдержал нескончаемый поток оскорблений только потому, что всё ещё чувствовал свою вину в случившемся и надеялся, что Телеф, живущий, видимо, где-то недалеко от Трои, знает туда дорогу. Как только Телеф закончил свой рассказ и остановился, чтобы перевести дух, Агамемнон спросил его об этом, и из множества слов, услышанных им в ответ, приличным было только одно: "Знаю".
"Так вы знаете путь в Трою! – в восторге воскликнул Агамемнон. – Расскажите нам, как туда добраться! Нам это совершенно необходимо для той священной войны, которую мы сейчас начинаем ради спасения чести Эллады!"
Ответ Телефа вкратце был таким: "То, что вы отправились на войну, не узнав предварительно дороги, лишний раз подтверждает моё предположение, возникшее ещё при нашем первом знакомстве, о крайней нестандартности вашего мышления, унаследованной, по всей видимости, от родителей, которые определённо были не простыми смертными, а самыми яркими представителями животного и растительного мира вашей прекрасной страны".
Агамемнон покраснел, подумав, что теперь его, наверное, всю жизнь будут попрекать из-за этой нелепой оплошности и, дождавшись конца нецензурного словоизвержения, смиренно повторил свой вопрос. Телеф во многих грубых и непристойных словах ответил, что расскажет, как добраться до Трои не раньше, чем будет исцелена его рана.
Хирон, учитель Ахилла, кроме прочего, был довольно известным врачом. Кое-что Ахилл у него перенял, но вообще он учился не на медика, а на воина, так что уроки траволечения он слушал невнимательно и знал разве что на троечку. Но когда он попытался растолковать это Агамемнону, тот вспыхнул и чуть было не заговорил как Телеф. "Как царей копьём тыкать, так это ты мастер, а как исправлять, что натворил, так этому тебя не учили! Сам Аполлон сказал, что ты рану излечишь! Аполлон, по-твоему, ерунду говорить станет? Знаешь, какие ему жертвы за эти предсказания приносят?"
Паламед между тем осматривал наконечник копья Ахилла. "Рана будет исцелена нанёсшим её, – сказал он, – но нанёс рану не Ахилл, а его копьё. Им её и надо лечить".
Он соскрёб окисел с наконечника копья, приготовил из него какое-то снадобье и намазал им ногу Телефа.
Уже на следующий день рана почти зажила. Телеф, хоть ещё хромал, мог уже ходить без костыля, и в его речи стало появляться всё больше приличных слов. А когда через пару дней рана вовсе исчезла, он рассказал грекам, как плыть в Трою, и даже набросал по памяти карту.
Обрадованный Агамемнон снова предложил ему поучаствовать в войне, но Телеф в немногих почти цензурных словах ответил ему твёрдым отказом.
Тут-то все и заметили, что ветер уже который день дует в противоположную Трое сторону. Стало ясно, что кто-то из богов хочет помешать затеянному предприятию.
Когда жрецы, проведя своё расследование, доложили Агамемнону, что этот недовольный бог – Посейдон, тот был немало удивлён, поскольку до сих пор Посейдон никаких претензий к нему не предъявлял. Впрочем, он уже свыкся с мыслью, что легко не будет, и, готовый любой ценой преодолеть все препятствия на пути к победе, отдал приказ готовить богу морей гекатомбу.
Основным источником существования богов считались жертвы, приносимые благочестивыми смертным. Но в счастливые времена, когда людям не о чем просить богов, одними лишь жертвами могли прожить разве что Зевс с Герой. Мелкие земные божки вели простую деревенскую жизнь и кормились в основном собственным хозяйством, не рассчитывая на подачки людей, а олимпийцев положение обязывало жить на широкую ногу: содержать богатые дворцы, давать званые обеды и разъезжать на шикарных колесницах. Чтобы обеспечить такой образ жизни им волей-неволей приходилось как-то подрабатывать. Гефест приторговывал медными изделиями своего производства и порой подряжался построить дворец какому-нибудь царю. Посейдон иногда реализовывал через подставных лиц товары с потонувших кораблей, что было не так просто, как могло показаться: товары обычно оказывались подпорченными морской водой, а уникальные изделия из золота и серебра могли быть кем-то опознаны, и бог попал бы в неловкое положение, потому приходилось быть очень осторожным. Гермес помогал торговцам в не очень честных предприятиях и, имея связи среди преступников, оказывал услуги в их тёмных делах – многие об этом знали, но за руку его поймать ещё никогда не удавалось. Арес имел какой-то доход от междоусобиц и криминальных разборок. Самым выгодным был частный бизнес Аполлона, предсказывавшего в своём дельфийском святилище будущее за порой довольно нескромную плату. Раньше это популярное прорицалище принадлежало богине Гее, но, когда та попала в немилость к Зевсу, Феб сумел отжать у неё эту доходную точку – не помог Гее и посаженный сторожить прорицалище дракон. Афина давала уроки рукоделия. Дионис контролировал торговлю алкоголем. Говорят, Афродита тоже как-то подрабатывала, но это только сплетни.
Редкий бог отказывался от хорошей жертвы, и мечтой каждого из них была гекатомба. Так называлась жертва сотни быков – фантастическая щедрость. Рассчитывать на такой подвиг благочестия не приходилось – редко кто и в самом деле жертвовал сто быков, так что иной раз и десяток баранов вполне мог сойти за гекатомбу. Но Агамемнон, начиная святое дело, мелочиться не желал – он принёс настоящую гекатомбу, без обмана: согнал со всей округи лучших быков, велел вызолотить им рога, разжёг столько жертвенников, что богам на Олимпе стало жарко, и устроил такое торжественное жертвоприношение, что уже к вечеру подул тот ветер, какой был нужен. Если бы боги не были бессмертными, они бы умерли в этот день от зависти Посейдону.
Фетида застала бога морей за накрытым столом. "Заходи, красавица! – закричал он ей. – Угощайся, не чинись – у меня сегодня праздник!"
– Греческий флот завтра выходит в поход на Трою, – дрожащими губами сказала мать Ахилла.
– Правда? – смущённо ответил Посейдон, отводя взгляд.
– Но вы же мне обещали, что им не будет туда пути.
– Конечно, – пробормотал Посейдон. – Что ж ты ничего не берёшь? Угощайся, всё очень свежее. Ну, ты понимаешь, ветер не может всегда дуть в одну и ту же сторону, это же противоречит законам природы – ветру тоже надо отдыхать.
Фетида, сражённая ужасной мыслью, мутным взглядом осмотрела стол, ломящийся от яств.
– Откуда всё это? – спросила она.
– Добрые люди гекатомбу принесли. Хорошие люди, благочестивые – они хотят делать своё дело и не забывают при этом богов. Никакой бог от гекатомбы не откажется. И ты, крошка, не отказывайся – угощайся.
Всё вспыхнуло в душе Фетиды.
– Я тебе не крошка! – закричала она. – Мерзкий, продажный старик! Жизнь моего сына, свои обещания, мир на земле ты обменял на гекатомбу!
И она, наплевав на предостережения Гермеса, вопреки собственному здравому смыслу, забыв, что перед ней брат самого Зевса, выложила Посейдону всё, что о нём думала в этот несчастный момент и, заливаясь слезами, бросилась бежать прочь из дворца, не замечая сбивчивых извинений и объяснений смущённого старого бога.
Она бежала в Авлиду через священную рощу богини Артемиды, в отчаянии пытаясь придумать, как отвратить от сына неизбежную беду.
Затрубил рог. Это Агамемнон со своими товарищами вышел на охоту. Он решил таким образом отметить последний вечер перед отплытием на войну. Фетида пробежала мимо них, не останавливаясь, и через пару минут вдруг оказалась на лужайке, где собирались девушки в одежде охотниц. Они были вооружены луками и вели рвущихся в бой собак. Все они были молодые красавицы, но и среди них выделялась одна – самая высокая, самая стройная и подтянутая. Такой могла быть только богиня, только дочь Зевса.
Новая идея появилась в голове у Фетиды, и нимфа кинулась к прекрасной охотнице, как к своей последней надежде.
Гнев Артемиды
Агамемнону повезло. Первой же стрелой он наповал убил лань. Тут было чем погордиться, и Агамемнон этим немедленно занялся. Картинно поставив ногу на убитое животное, он гордо показал, на торчащую стрелу и произнёс: "Видали, как попал! Она даже удивиться не успела. Вот это я называю настоящим мастерством. Лучше бы и сама Артемида не выстрелила". Он посмотрел на стоящих перед ним охотников, рассчитывая на восторги и поздравления. Но те напряжённо глядели мимо него и признаков радости не проявляли.
Агамемнон обернулся. За его спиной стояла высокая, стройная охотница. Её божественную красоту нарушали только цвет лица, пожалуй, слишком красный, тонкие губы, пожалуй, слишком плотно сжатые, и взгляд, пожалуй, слишком злобный. Но, несмотря эти на незначительные изъяны внешности, всякий, даже если он никогда не видел богиню охоты Артемиду, сейчас узнал бы её.
Узнал Артемиду и Агамемнон. Он сразу понял, что раздражение богини как-то связано с ним, и попытался разрядить обстановку. "Вы меня не так поняли, – сказал он. – Я говорил, что Артемида выстрелила бы лучше. Вы просто не расслышали. Может быть, это вы и стреляли? Да? Можете забрать. Я просто мимо проходил, вижу: кто-то выстрелил хорошо. Я не знал, что это вы были?"
Артемида ничего не ответила, только гневно фыркнула, отвернулась и решительным шагом ушла в чащу, оставив охотникам подстреленную лань и отвратительное настроение.
Между тем на Олимпе начиналось собрание богов. На этот раз оно напоминало военный совет. Боги были при оружии, богини нарядились в военном стиле. С докладом выступал Арес. В первый раз за многие годы ему дали слово, и все внимательно слушали бога войны, который просто раздувался от самодовольства и осознания собственной значимости. Но его счастье было недолгим. Звёздный час Ареса закончился через несколько минут после начала. Послышался шум и всем знакомый звонкий голос неожиданно прервал его выступление.
В собрание ворвалась Артемида. На Олимпе её видели редко, поскольку большую часть времени она проводила в лесах за охотой – единственно любимым занятиям, приносившим, кстати, достаточно пропитания не только ей самой, но и паре десятков нимф, составлявших её постоянную свиту. Каждое её появление среди олимпийских богов становилось долго вспоминаемым событием, ведь кто столкнулся с ней раз, запоминал эту встречу навсегда и, как правило, не хотел повторения. Богиня охоты своей красотой соперничала с Афродитой, умом – с Афиной, а характером – со всеми сказочными чудовищами вместе взятыми. Она любила животных, потому, что их можно было убивать на охоте, она любила своих подруг, поскольку они помогали ей убивать животных на охоте, она ненавидела всё остальное, потому, что оно мешало ей убивать животных на охоте.
– Сидите тут! – заорала она на собравшихся богов. – А рядом с моей священной рощей в Авлиде собрался целый военный лагерь. Тысячи мерзких, вонючих, волосатых человеческих самцов шляются по моим заповедным угодьям, убивают моих животных, отнимают сыновей у матерей, пристают к моим нимфам и говорят такие слова, что мне и повторять тошно. И кто только додумался размещать это гнусное стадо на моих землях? Кто тут затеял эту отвратительную войну? Это ты, Арес? Признавайся, твоя работа?!
– Ты что, сестрица, побойся бога! – пробормотал Арес, прикрывая локтем правой руки лицо, а ладонью левой – детородный орган.
Этими словами он только ещё больше обозлил богиню.
– Что?! – взвизгнула она. – Это какого ещё бога я тут должна бояться? Уж не тебя ли?! Думаешь, жестянками обвешался, так на тебя уже и управы нет? Я птице в небе в глаз попадаю – и тебе попаду, не промажу. Отстрелю сейчас самую твою гордость...
– Ну, ты, полегче! – встрепенулась Афродита.
– Что, испугалась? Или это ты вместе с ним войну затеяла? Учтите, я выясню, кто это устроил, и тогда никому мало не покажется. Война им, видите ли! Не будет никакой войны! Я вам это говорю!
– А теперь послушай, что я тебе скажу, – неожиданно вмешалась Гера. – Зевсу, я вижу, воспитание не позволяет тебя осадить, а мне-то хватит духу отстегать тебя при всех по тощей заднице, как ты заслуживаешь. Войны, она говорит, не будет! Будто она единственный бог на Олимпе! Раз война начинается, значит она нужна. Это уж не тебе решать.
Раскат грома прервал речь Геры и не дал Артемиде ничего возразить.
– А ну, замолчали обе! – вмешался Зевс. – Кому эта война нужна и зачем – сейчас выяснять не будем. Но если Артемида решила её предотвратить, то почему бы ей не попробовать? Даже интересно, как она собирается это делать. По своему опыту знаю, что если смертные решили передраться, то никакой бог им в этом помешать не сможет. Но, если тебе, Артемида, моего опыта не достаточно, то попробуй. Даю тебе одну попытку. Мне сейчас главное – чтоб боги не передрались. Вот этого я точно не допущу. Потому мешать Артемиде запрещаю. Собрание закончено. Все свободны.
Арес с досады тихо ругнулся. Артемида удалилась с высоко поднятой головой. Трудно сказать, что больше её разозлило: поведение бойцов в авлидском лагере, жалобы Фетиды, смерть любимой лани, хвастовство Агамемнона, или всё вместе, но Артемида твёрдо решила сорвать войну, разогнать лагерь и унизить Агамемнона, а заодно и противного выскочку Ареса, который ей никогда не нравился.
Утром греческий флот никуда не отправился. На этот раз ветер вообще перестал дуть. А добраться до Трои на вёслах было нереально.
Агамемнон даже не стал спрашивать жрецов, какой бог ему на этот раз мешает, а собрал всех участников вчерашней охоты и, прихватив с собой богатые дары, отправился с ними в храм Артемиды.
Охотники встали на колени перед статуей богини, и Агамемнон обратился к ней с такой речью:
– Высокопочтеннейшая Артемида Зевсовна, произошло чудовищное недоразумение. Мы случайно забрели в вашу священную рощу. Мы не знали – там было не обозначено. Мы признаём свою ошибку. Ведь признаём же? – все спутники Агамемнона с готовностью закивали. – Примите наши извинения и эти дары и позвольте дуть попутному ветру. Я не для себя прошу – мы в Трою со святой целью идём, хотим сложить головы, защищая честь нашей родины.
Последние слова он сказал с таким трогательным вздохом, какой не мог не вызвать тошноты или умиления. Но только не у мраморной богини. Она не изменилась в лице и очень холодно ответила:
– Не будет тебе ни войны, ни чести, гнусный браконьер! Ты хоть сам понимаешь, что натворил? Я эту лань сама вырастила, она у меня с рук ела. Потому ты и подстрелил её так легко, что она не убегала – она людей не боялась, доверяла им. А ты расхвастался, будто льва голыми руками задушил. Какая тебе война – ты только с беззащитными детьми воевать можешь и по чужим рощам шакалить. Убирайся вон и подачки свои забирай – я не нищая и собой не торгую. Проваливай из Авлиды со всей своей шпаной и не мечтай ни о какой Трое. Не будет тебе туда попутного ветра. Никогда.
Агамемнон перешёл на хриплый шёпот:
– Я об этой лани тоже очень сожалею. Но тут был не умысел, а несчастный случай. Я понимаю, конечно, что эти дары недостаточны, но, может всё-таки договоримся, а? Как насчёт гекатомбы? Хорошей гекатомбы, настоящей, от какой и батюшка ваш, Зевс Кронович не отказался бы? Воскурим, помолимся, тризну по безвременно погибшей зверушке справим? А?
Богиня возмущённо фыркнула.
– Ты ещё торговаться со мной будешь! Ты понимаешь, что эта лань как дочь мне была?
– Я вас понимаю, Артемида Зевсовна! – с пафосом воскликнул Агамемнон, всплеснув руками. – Я ведь сам отец.
– Ничего ты не понимаешь! Свою дочь убей – тогда и разговор будет.
– Простите, Артемида Зевсовна, я, видимо, не вполне уловил смысл ваших последних слов.
– С ушами плохо? Я, кажется, древнегреческим языком сказала: жизнь твоей дочери в обмен на жизнь моей лани.
Агамемнон беспомощно обернулся на своих товарищей, ища среди них поддержки, но они тоже ничего не могли поделать и только мысленно радовались, что требование богини распространяется на дочь одного лишь Агамемнона.
– Вы просите невозможного! – взмолился он. – Мне для вас ничего не жалко, но то, о чём вы говорите, очень трудно осуществить. Да и что вам толку от смерти моей дочери? Вот гекатомба – другое дело. Давайте рассмотрим альтернативные варианты.
– Альтернатива одна, – каменным голосом ответила богиня, – ты убираешься отсюда и никогда не будешь пытаться идти войной на Трою.
Разговор был окончен, жертвы не приняты.
Когда Агамемнон вышел из храма, на нём лица не было от потрясения.
– Как я объясню это жене?! – пробормотал он, обращаясь к Одиссею.
– Жена-то как раз поймёт – войску объяснить будет труднее, – ответил тот.
– Нет, ты её не знаешь. Она так любит детей, что даже ради чести нашей семьи и всей Эллады не позволит их убивать.
Одиссей опешил.
– Ты что, действительно собрался принести свою дочь в жертву Артемиде?
– Ну, ты же сам слышал, что она сказала. Иначе никак – это ж понятно.
Конечно, Одиссей это понимал, насколько человек, который пошёл на войну чтобы сохранить жизнь своему ребёнку, может понять человека, который готов пожертвовать жизнью своего ребёнка чтобы пойти на войну.
Ифигения
Агамемнон оказался в сложном положении, ведь его дочери остались в Микенах под присмотром матери, а она ни за что не согласилась бы прислать дочь для того, чтобы её принесли в жертву Артемиде.
Выход из положения подсказал Одиссей. Ифигении – старшей дочери Агамемнона уже исполнилось шестнадцать, и Одиссей предложил вызвать её в Авлиду якобы для того, чтобы выдать замуж. Такой повод никак не мог вызвать подозрения, ведь в Авлиде собралось множество завидных женихов. Агамемнон написал жене письмо, в котором сватал Ифигении Ахилла. На такое она должна была клюнуть, поскольку холостой полубог действительно был идеальным женихом, от которого не смогла бы отказаться ни одна царевна.
Чтобы слух о готовящемся обмане не добрался до Микен раньше гонца, Агамемнон и Одиссей решили держать план в тайне даже от Ахилла. Всех только предупредили, что готовится большое жертвоприношение, которое позволит флоту наконец отплыть в Трою.
Одиссей взялся отвезти письмо и своим общеизвестным красноречием развеять у жены Агамемнона все сомнения, если они у неё вдруг возникнут. Но никаких сомнений не возникло. Слухи об Ахилле уже дошли до Микен, Клитемнестра – жена Агамемнона несказанно обрадовалась такой партии для дочки и сразу же стала собирать её в дорогу.
Когда Клитемнестра с Ифигенией, полные радужных надежд, появились в Авлиде, Агамемнон устроил им самый пышный приём, какой только возможно. Войско радовалось их приезду совершенно искренне, ведь все уже знали, что их вынужденное бездействие закончится, как только дочку командира принесут в жертву. Клитемнестра причины общей радости не знала и радовалась вместе со всеми.
Поприветствовав жену и дочь, сказав пару комплиментов обеим, Агамемнон пошёл организовывать жертвоприношение и оповещать войско о готовящемся зрелище, а Клитемнестра, горя от нетерпения, велела позвать ничего не подозревавшего Ахилла.
Агамемнон понимал, что его жена, узнав правду, непременно устроит сцену, попытается сорвать его благочестивые планы и как минимум испортит ему настроение. А это было бы совсем некстати, ведь зарезать собственную дочку даже для такого опытного воина, как он, задача необычная и психологически непростая, тут надо подойти к делу спокойно и хладнокровно, ведь он вовсе не хотел причинять любимой дочке ненужные мучения.
Но Ахилл по незнанию всё испортил. Он явился в палатку Агамемнона и, когда Клитемнестра сказала, что хочет познакомить его с Ифигенией, так прямо и ляпнул: "Это с той, которую сегодня в жертву Артемиде принесут?"
В результате, когда Агамемнон вернулся в палатку, он застал там дочку в слезах, жену в истерике и Ахилла в недоумении.
Провернуть дело быстро и в секрете от жены не получилось. В первый момент Агамемнон даже растерялся. Он набросился было сперва на Ахилла, но быстро сообразил, что тот ни в чём не виноват, да и не в нём было дело.
Пришлось взять на себя совсем нелёгкое и непривычное дело: объяснить матери, почему её дочь вместо свадьбы должна пойти под нож – задача, которая и Одиссею не показалась бы простой.
– Ну, извини, дорогая, – сказал он Клитемнестре. – Тебе действительно сказали неправду. У нас тут случился небольшой инцидент с Артемидой, так что Ифигению придётся принести ей в жертву. Прости, что не написал об этом – не хотел огорчать, но я собирался сказать сразу как вы приедете. Просто не успел – столько суеты, столько дел в лагере!
– При чём тут неправда?! – закричала Клитемнестра. – Ты собираешься убить нашу дочь! Дочь, которую мы вместе растили, которую ты любил, которую хвалил только что!
– Что ж в этом такого? Ты видела, как крестьяне заботятся о своих козах, овцах, коровах? Как они их любят, растят, кормят, защищают от волков? А потом, когда приходит надобность, режут и едят. Я ж не просто так её зарежу, не для себя, а для общего дела – ради чести Эллады. Не скрою, мне это будет нелегко. Это действительно моя дочь, и я её действительно люблю. Мне нужно было сделать трудный выбор, и я его сделал, а ты вместо того, чтобы поддержать мужа, посочувствовать в моём трудном положении, устраиваешь эти нелепые сцены при моих подчинённых. Ты думаешь только о себе, даже не понимая, как это глупо смотрится со стороны. Чего ты боишься? Что Ифигения умрёт? А ты считала её бессмертной? Тебя пугает, что ты её больше никогда не увидишь, но ты ведь не думаешь о том, что если бы она сейчас вышла замуж, как ты хотела, то уехала бы с мужем на какой-нибудь отдалённый остров, и ты её точно так же никогда не увидела бы. Жила бы она на том острове, постарела бы, и после долгих и мучительных болезней всё равно бы умерла, и никто о ней даже и не вспомнил бы, поскольку смерть эта была бы самая обычная, ничем не выдающаяся и бессмысленная. Пусть уж лучше она умрёт быстро, легко, красиво и достойно – она падёт за родину как герой, и о ней веками будут вспоминать благодарные потомки. Посмотри на этот лагерь. В нём тысячи молодых бойцов. Между прочим, у них тоже есть матери. Все они готовы умереть за правое дело. И я, если будет необходимость, без колебания пошлю на смерть любого из них, даже если бы он был моим сыном. Так почему же для дочери я должен делать исключение?
