Текст книги "Воля богов! (СИ)"
Автор книги: Леонид Свердлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Исида вновь тяжело вздохнула и ответила:
– Радоваться, что нас это совершенно не касается.
Вскоре после того, как на корабль вернулась Афродита, пришёл Парис с Еленой и со всеми слугами кроме моряка, оказавшегося предателем. Взволнованный Эней бросился расспрашивать о том, что с ними произошло. Парис отвечал неохотно и кратко:
– Ничего особенного. Протей хотел отнять у меня Елену. Потом почему-то передумал.
– Протей?
– Да, фараон какой-то. Царь местный.
– Правда? А почему его имя звучит совсем не по-египетски?
– Не знаю. Мне его так называли, возможно, на своём языке они его зовут иначе.
– А я думал, что Протей это такой мудрый и прозорливый морской бог.
– Это точно не он. Тёзка, возможно. Очень умным и прозорливым он мне не показался. Нервный какой-то. Боги не такие – уж я-то их видал.
– Говорят, у египтян боги совсем другие, не как у нас.
– Всё может быть. Хорошо, что я не египтянин. Наши боги определённо более правильные.
Корабль вышел в море сразу, как только на него погрузили все закупленные Еленой товары. Путешественники спешили отплыть, пока фараон не передумал, и только когда берег скрылся из виду стали обсуждать, куда плыть дальше. Провианта теперь было достаточно, и Елене захотелось в Сидон. "Финикийцы продают там такие платья!" – говорила она. Никто не стал возражать, и корабль повернул на восток. Свадебное путешествие Париса и Елены продолжалось, и скорое его окончание не предвиделось.
Тем временем вершины Олимпа скрылись за густыми чёрными тучами. Зевс сидел на троне и сверлил суровым взглядом стоящих перед ним Афину и Афродиту. Афродита вела себя со свойственным ей нахальством: глядела уверенно и всем своим видом показывала: что бы сейчас ей ни сказали, у неё найдётся ответ. Афина напротив выглядела как школьница в кабинете директора: глаз не поднимала и с видимым усердием отковыривала какое-то пятнышко на своей эгиде.
– Ну? – сурово вопросил Зевс. – Рассказывайте уже, что вы натворили!
Афина невинно пожала плечами, не понимая вопроса, Афродита удивлённо вскинула брови. Раскат грома прогремел в облаках.
– Вот этого только не надо! – повысил голос громовержец. – Они, видите ли, ничего не знают! До меня уже из Египта новости доходят: боги жалуются.
Афродита непринуждённо, как ей самой бы хотелось, но на самом деле нервно расхохоталась.
– Боги! Видели бы вы того бога!
Новый раскат грома заставил её замолчать.
– Ржать в конюшне будешь! – прикрикнул Зевс. – До международного скандала дело дошло, а ей всё хахоньки! А ну, быстро говори, что там за история с Еленой Прекрасной?
– Никакой истории нет, – спокойно ответила Афродита. – Я её обещала в жёны Парису и обещание сдержала. Вот и вся история. Я богиня любви, если кто забыл. Разве я не могу обещать одному смертному любовь другой смертной?
– Можешь. Только почему для этого надо чужих жён-то похищать?
Афродита поджала губы и таким же суровым как у Зевса тоном ответила:
– Потому что я богиня, а слово богини закон! Или это уже не так?
– Так, – спокойно ответил Зевс. – Только что ж Елена за Менелая вышла, если ты её Парису обещала?
– Я запретила Тиндарею выдавать её замуж, но он ослушался, – тут Афродита слегка усмехнулась. – Ну, Тиндарей своё за это уже получил.
Зевс сердито побарабанил пальцами по подлокотнику трона.
– Тиндарей человек благочестивый и богобоязненный. Сам бы он никогда против воли богов не пошёл. Кто-то тут сбил его с толку. Афина! Не отворачивайся – я с тобой говорю! Твоя работа?
– Ну, моя.
– Ты знала, что Афродита обещала Елену Прекрасную Парису?
– Ну, знала.
Очередной раскат грома.
– Так что же ты, дурёха, устроила?!
– Папа! – взвизгнула Афина и расплакалась – таким обидным словом её ещё никогда не обзывали.
– А ну цыц! Только сцен мне тут не хватало! Я тебя богиней мудрости назначил – я же тебе быстро фронт работ поменяю. Будешь у меня средиземноморских креветок грамоте учить, раз такая умная! А ну быстро отвечай, зачем Тиндарея подбила Елену замуж выдать!
– А что ж ей теперь из-за Фроськи век в девках оставаться?!
Афродита расхохоталась в лицо Афине. Это выглядело очень грубо, но заявление вечной девы прозвучало действительно так смешно, что улыбнулась даже Гера, которая сейчас была на стороне Афины. Да и сам Зевс, несмотря на всю свою сдержанность, слегка скривил губы. Афина же покраснела так, что от её ушей можно было бы зажечь лучину.
– Ну, какое-то время можно посидеть в девках, – заметил Зевс. – Большой беды в этом нет, это же не навсегда. Все ждут, и Елена бы подождала. Разве она какая-то особенная?
– Она особенная, – неожиданно вступила в разговор Гера, которая до сих пор молчала и делала вид, что происходящее не имеет к ней отношения. – Она вся в родителей.
Зевс вопросительно посмотрел на жену.
– Ты это к чему?
– Я это к тому, – медленно, с расстановкой ответила Гера, – что мать её шалава подзаборная, отец кобель бесстыжий, а она вся в них пошла. Не смотри так – я знаю, что говорю. И ты знаешь.
Зевс отвёл взгляд.
– Что, это обязательно надо сейчас при всех обсуждать? – пробормотал он.
Гера не ответила и величественно села, гордая тем, что ей удалось смутить мужа.
– Издержки политеизма, – мрачно подытожил громовержец, – сколько богов, столько и мнений.
К нему опять вернулось то неприятное чувство, какое он испытал на свадьбе Фетиды: ситуация снова вышла из-под контроля, но теперь дело было посерьёзнее, чем простая драка трёх подвыпивших богинь. Беды было не миновать.
Предстояли великие события, никто даже и не обратил внимания на замечание Афродиты о наказании Тиндарея, поскольку судьба одного человека или одной семьи теперь значила слишком мало. Возможно, Тиндарею самому стоило бы понять, что его проблемы – сущий пустяк в масштабах мировой истории, и ему бы полегчало, но он, к сожалению, не умел глобально мыслить и воображал себя очень несчастным.
Очаровательный мальчик Эрот по своему характеру мог бы работать наёмным убийцей. Впрочем, когда надо, он им и был. За это Афродита прощала сынку все его мелкие пакости. Вот и сейчас он успешно расправился с семьёй Тиндарея, выполняя заказ матери и на радость ненавидевшей эту семью ревнивой Гере.
"В чём я провинился? Чем я разгневал богов? – стонал Тиндарей. – Сколько горя и позора в один день: Елена, Кастор, Полидевк!"
Рядом плакала его жена Леда. Годы и горе лишили её былой красоты. Сейчас никто бы не поверил, что когда-то, не так уж давно, ей восхищались боги, и даже сам громовержец Зевс готов был пуститься с ней в любовную интрижку.
"А ты-то! – вдруг закричал на неё муж. – Как ты смогла... Почему ты тогда не свернула шею этому дрянному лебедю?!"
Он вскочил и с воем закусил кулак, испугавшись своих святотатственных слов.
Безумный Одиссей
"Неужели Леда повесилась?!" – поразился Одиссей.
Некоторое время он и его гость помолчали, мысленно помянув мать Елены Прекрасной.
В гостях у царя Итаки Одиссея был царь Аргоса Диомед. Они познакомились, когда сватались к Елене. За прошедший с того времени год они оба поженились, а у Одиссея уже родился сын Телемах.
– Леду жалко, – задумчиво сказал Одиссей. – Кастор и Полидевк – они погибли как герои. К тому же они сами виноваты. А Леда-то за что?
– Столько несчастий сразу, – ответил Диомед. – Никакая женщина не выдержит. Видать, сильно они чем-то богов прогневали. А Менелай-то как переживает!
– А он-то чего? Ему как раз повезло. Не тогда повезло, когда он на Елене женился, а сейчас, когда он от неё избавился. Она, конечно, красавица, но он её прелестями уже насладился, Тиндарей после смерти своих наследников сделал его царём Спарты, и теперь Менелай может жениться на нормальной девушке. Парис этот гадёныш, конечно, но он себя сам наказал. А я, вот, рад, что эта история меня миновала. С женой мне повезло, вот уже и сын родился. И, хвала богам, меня всё это больше не касается.
– Думаешь, не касается? А как же клятва, что все женихи пойдут войной на любого, кто помешает семейному счастью Менелая и Елены?
– Но ведь речь шла только о женихах Елены. Париса там не было, значит клятва к нему не относится.
– Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.
Одиссей усмехнулся.
– Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. Я думал, что эта клятва сможет предотвратить войну, а теперь, значит, выходит, что из-за неё война и начнётся. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Элладу против Трои?
– Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило упорства. А вот его старший брат Агамемнон – он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.
– Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.
Диомед рассмеялся.
– Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло. Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более, что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.
– За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Элладе героев – молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.
– Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед говорил Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный – без тебя как воевать? Копьём махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.
При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.
– Вот ведь как, – печально произнёс Одиссей, – стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком.
Несколько секунд он помолчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал:
– Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего – буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!
– А я тебе желаю мирной жизни, – сказал Диомед, вставая. – Пойду, пожалуй.
– Уже пойдёшь? Скоро стемнеет. Не переночуешь у нас?
– Агамемнон может тут появиться в любой момент. Нехорошо, если он меня тут встретит или мой корабль в море увидит. Сразу догадается, зачем я сюда приезжал.
– Верно. Я что-то не подумал об этом. Видишь, я уже начал вживаться в роль дурака.
На следующее утро на Итаку действительно прибыли Агамемнон и Паламед. Их встретила жена Одиссея Пенелопа – несчастная, заплаканная, с растрёпанными волосами.
– В недобрый час вы приехали, гости дорогие! – воскликнула она, вскинув руки, и зарыдала.
– Что случилось? – озабоченно спросил Агамемнон. – Надеюсь, не беда какая-нибудь с Одиссеем.
– Беда! Беда случилась с Одиссеем, кормильцем нашим! Горе великое!
– Да в чём дело-то?
Пенелопа снова вскинула руки к небу и громко проревела:
– Умом тронулся муж мой возлюбленный!
Агамемнон огорчённо посмотрел на Паламеда.
– Действительно беда, – сказал он. – Если Одиссей ума лишился, то толку от него будет мало.
– Ничего, – ответил Паламед, – я доктор – авось вылечу. А можно ли нам посмотреть на больного?
– Можно! Смотрите! Сейчас к завтраку сойдёт! – провыла Пенелопа и пошла ко дворцу, на каждом шагу взмахивая руками и громко причитая.
– Переигрывает, – тихо сказал Паламед.
– В каком смысле?
– Смотри, как руками машет – будто на сцене в театре. И слова какие говорит – того и гляди, на стихи перейдёт. Видно, что в самодеятельности выступала.
– Думаешь, врёт?
– Люди на что только не идут, чтобы от войны отмазаться.
Агамемнон призадумался.
– Нет, – сказал он, – от Одиссея можно, конечно, чего угодно ожидать, но не от Пенелопы. Ты заметил, какие у неё красные глаза?
– Да. А ты заметил, как от неё луком разит?
Пенелопа проводила гостей к столу, и вскоре появился Одиссей. Одет он был крайне небрежно, сутулился, смотрел исподлобья тупым, рассеянным взглядом, из полуоткрытого рта текли слюни. Жена поставила перед ним миску, и Одиссей стал из неё по-собачьи лакать, громко чавкая и похрюкивая. На гостей он не обращал внимания и не узнавал их. Агамемнон смотрел на него с печалью и сочувствием, время от времени поглядывал на Паламеда, взгляд которого при этом ничего не выражал.
Завтрак прошёл в молчании. Доев, Одиссей встал и, ничего не сказав, вышел на улицу.
– Куда это он? – спросил Агамемнон.
– Сейчас безумствовать будет! – воскликнула Пенелопа и зарыдала.
Выйдя во двор, Одиссей подошёл к стоявшим там ослу и быку и стал запрягать их в плуг. "Какое планомерное безумие, – заметил Паламед, – всё уже заранее подготовлено".
Одиссей вышел в поле и стал пахать его своей странной упряжкой. Время от времени он доставал из сумы на поясе крупные зёрна соли и разбрасывал их как сеятель семена.
Пенелопа с маленьким Телемахом на руках стояла поодаль и, время от времени громко всхлипывая, смотрела на безумства Одиссея. Лицо Паламеда между тем выражало всё больше уверенности. Неожиданно он подошёл к Пенелопе, со словами "дай малыша подержать" забрал у неё Телемаха и, подойдя к Одиссею, бросил ребёнка под лезвие плуга. Одиссей резко остановился, могучим усилием затормозив упряжку. Он поднял с земли Телемаха и посмотрел на Паламеда полным бешенства взглядом. Тот не отвёл глаз и спокойно спросил:
– В чём дело, Одиссей? Просветление в голове наступило?
– Наступило, – сухо ответил Одиссей.
Он отдал Телемаха подбежавшей жене, распрямился, оправил одежду, вытер локтём губы и сказал:
– Молодец, Паламед – самого Одиссея перехитрил. Самое большое достижение в твоей короткой жизни. Надеюсь, у тебя хватит ума понять, что жить тебе осталось не долго! Понимаешь, что такими вещами не шутят?!
Агамемнон быстро подошёл к Одиссею и положил ему руку на плечо.
– Не сердись. Ты пошутил – он пошутил. Все мы любим пошутить, не всякие шутки удачные, но всё равно никто ни на кого не обижается.
Одиссей повернулся к нему и усталым голосом сказал:
– Хорошо, Агамемнон. Что ты хочешь мне сказать? Зачем приехал?
– Ну, судя по тому, как ты нас встретил, ты уже и так знаешь, зачем мы приехали. Сколько времени тебе нужно на сборы?
– Только с женой попрощаться.
Агамемнон кивнул.
Одиссей подошёл к Пенелопе. Теперь уже она плакала по-настоящему.
– Не знаю, даст ли Зевс вернуться, – сказал он, беря её за руку. – Троянцы очень хорошо умеют воевать, так что обратно из наших далеко не все приплывут. А пока меня нет, всё тебе остаётся. Заботься о моих родителях. О них теперь придётся больше заботиться, ведь меня здесь не будет. А когда Телемах вырастет, если меня всё ещё не будет, выйди, пожалуй, замуж за другого.
Сказав это, он вернулся к Агамемнону.
– Уже? – спросил тот.
Одиссей кивнул. Он был готов в путь и уже не думал ни о жене, ни о родном доме, ни о сыне. Все его мысли были об одном: как отомстить Паламеду. И он был даже рад, что идёт на войну: война это самое лучшее время для мести.
Дочери Ликомеда
Путь от Итаки до сборного пункта греческого войска в Авлиде был скучным и неприятным. Агамемнон всю дорогу ворчал на своих современников, осуждая их за изнеженность, отсутствие доблести, национальной гордости и нежелание постоять за честь родины: "Кинир – царь Кипра обещал прислать пятьдесят кораблей, а прислал один корабль и сорок девять игрушечных. Война ему – шуточки! Каждого уговаривать приходится, чуть не в ногах валяться, будто я их не на войну, не на подвиги, а в свинарник на работу отправляю. Или мне одному честь родины дорога? Или мне больше всех надо? Раньше любой мужчина за счастье почитал на войну пойти, а в наше время закосить, отмазаться – чуть ли не подвигом стало. "Это, – говорят, – не наше дело". А когда понаедут троянцы и увезут всех их жён, тогда это сразу их дело станет, вот тогда побегут ко мне, станут плакать и жаловаться. А что? Правильно: раз у одного грека можно жену увезти, то и у всех других можно и даже нужно. Вот чего добьются!"
Одиссей, который пару дней назад сам пытался откосить, слушал эти речи всё с большим раздражением.
Разглагольствования Агамемнона его злили, нарастала ненависть к Паламеду, который как раз оставался спокоен и всё время стоял на носу корабля, глядя вперёд. Что он при этом думал, понять было невозможно.
Как назло, ветра почти не было, и корабль двигался только благодаря гребцам, а они оказались не очень работящие.
Медленное озверение постепенно охватывало путешественников, и они бы, пожалуй, передрались, если бы случайно им не встретился иностранный торговый корабль. Тут они и выпустили накопившуюся злость. Торговцы, правда, оказались не троянцами, а финикийцами, но Агамемнона это только ещё больше разозлило. "Тут вся страна в едином порыве готовится в бою отстоять свою честь и отдать все силы на защиту отечества, а эти сволочи только и думают, как бы мошну себе набить – везут к нам свои шмотки бабские!" Корабль с купцами потопили "по закону военного времени", – как сказал Агамемнон, Одиссею только удалось его уговорить, чтобы часть товара перегрузили на их корабль – чего добру-то пропадать!
Успокоив нервы этим небольшим приключением, они продолжили путь, но, когда Авлида была уже совсем рядом, налетела буря. Корабль весь день носило по морю, а к вечеру, когда ветер утих, он оказался у острова Скирос. Путешественники, решив, что это произошло не без воли богов, решили тут заночевать.
Для Агамемнона Скирос интереса не представлял, ведь у престарелого местного царя Ликомеда не было сыновей – только дочери, а значит призвать на войну тут было некого, а когда он заикнулся царю о цели своего путешествия, тот довольно резко ответил: "Нет у меня тут воинов. Можете поискать: кого найдёте – ваши".
За ужином Агамемнон снова вернулся к своей любимой теме, но царь оборвал его словами:
– Видишь гору за окном? Пару лет назад приезжал ко мне Тезей, мы с ним там гуляли, и он тоже всякие речи произносил про честь и про долг.
– Тезей? – заинтересовался Агамемнон. – Он ещё жив?
– Нет, – ответил царь. – Как раз когда он выступать начал, поскользнулся на апельсиновой корке и полетел с горы головой вниз. Так что сейчас он Аида с Персефоной агитирует. А если бы тогда поменьше болтал и получше под ноги себе смотрел, то до сих пор бы жил.
Агамемнон не понял, была это угроза или просто история к случаю, взгляд царя Ликомеда, по крайней мере, был очень серьёзным, так что разговор о предстоящей войне и обо всём, что с ней было связано, на этом прекратился. Да и не был этот разговор уместен в присутствии девушек – царских дочерей. Паламед затеял беседу о свойствах целебных трав, и этот разговор Ликомед охотно поддержал.
Перед сном Агамемнон решил прогуляться по дворцовому саду и, забредя в укромный тёмный уголок, вдруг увидел там двух девушек. В темноте он не разобрал их лиц, но по одежде узнал дочек Ликомеда, которых видел сегодня за ужином. Некоторое время девушки страстно обнимались, а потом донёсся шёпот: "Ты знаешь, я тебе со вчерашнего дня хотела это сказать, только... знаешь, у нас, мне кажется, ребёночек будет". Та девушка, которой это было сказано, вырвалась из объятий и оторопело уставилась на другую.
На секунду оторопел и Агамемнон. Придя в себя, он с отвращением сплюнул и удалился во дворец, где его спутники уже готовились ко сну.
– До чего же люди докатились! – возмущался он, рассказав о том, что только что видел в саду. – Конечно, бабы – они и раньше друг с дружкой всяким срамом, бывало, занимались, но чтоб детей от этого заводить – до такого разврата ещё никогда не доходило!
– Не нравится мне этот Ликомед, – задумчиво ответил Паламед. – Как он сразу полыхнул: некого у меня, дескать, призывать – ищите! Хотя мы ж его ни в чём и не подозревали. Кажется, ему есть что скрывать.
– Меня другое удивило, – подал голос Одиссей. – Дочек у Ликомеда пять, а девушек за столом шесть сидело. Считать-то я умею. Откуда шестая?
Агамемнон недоуменно оглядел своих спутников.
– Вы что хотите сказать?
– Идея одна есть, – отозвался Одиссей. – Как раз и финикийские шмотки пригодятся.
Следующим утром во дворец Ликомеда постучались длиннобородые купцы в разноцветных восточных одеждах.
"Открывай, красавица! – бодро сказал один из них выглянувшей на стук служанке. – Издалёка идём, товар везём, задёшево отдаём!" С этими словами он ловко накинул ей на плечи расписной платок.
Разомлев от такой щедрости, служанка тут же впустила гостей во дворец. Они разложили перед собой привезённые товары, и тут же к ним как пчёлы на цветы слетелись все жившие во дворце женщины. Они толкались, гомонили, перебирали, рассматривали, щупали и примеряли платья, ткани, украшения, нюхали духи и приценивались, а купцы называли такие низкие цены, что приценившиеся почти всегда покупали.
Только одна из дочерей Ликомеда явно не проявляла интереса к разложенным перед ней женским радостям, а внимательно рассматривала меч, непонятно как оказавшийся среди тканей и бижутерии.
Вдруг на улице затрубили тревогу. Девушки с визгом разбежались кроме одной – той, что рассматривала меч. Схватив оружие, она резво бросилась из дворца навстречу опасности. У дверей стоял Агамемнон. Это он трубил. Купцы сняли с себя накладные бороды и тоже вышли из дворца.
– Что же ты, парень, – срого сказал Агамемнон, – среди девиц прячешься, когда вся Эллада собирается на войну?
– Мне мама велела, – ответила девушка, опуская меч. – Она сказала, что меня кто-то ищет, чтобы убить. А про войну я ничего не знал.
– Стыдно тебе от смерти прятаться. Настоящий мужчина сам должен смерть искать и другим её нести. Зовут-то тебя как?
– Я Ахилл, сын мирмидонского царя Пелея. А вы возьмёте меня на войну?
– Конечно возьмём, – ласково ответил Агамемнон, и они пошли к кораблю, оставив во дворце все финикийские товары.
Деидамия – старшая дочка Ликомеда, увидев из окна, как они уходят, бросилась было им вслед, окликнула Ахилла, но тот только махнул ей рукой и, как был в женском платье, поднялся на корабль, а она остановилась у дверей дворца, глядела вслед уходящему кораблю, и слёзы текли по её щекам.
Не только она плакала, глядя на мелькавший над волнами парус. Мать Ахилла стояла на берегу и беспомощно протягивала руки вслед кораблю, будто пытаясь до него дотянуться. Она не успела предотвратить случившееся, опоздав всего на несколько минут.
– Не лезла бы ты в олимпийские дела, морская нимфа Фетида, послышалось у неё за спиной.
Обернувшись, Фетида увидела сидящего на камне Гермеса.
– Это ты всё подстроил? – всхлипнув, спросила она.
– Вообрази себе, нет. Я тут по личному делу. Присматриваю за моим внучком Одиссеем. Он, мне показалось, решил торговлей заняться, а это ведь по моей части, я думал, что помогу чем, посоветую, но он, как вижу, и без моих советов прекрасно обошёлся. А тебе, Фетида, я не враг. Ты сама себе враг отменный, и врагов себе наживать славно умеешь. И что ты на Олимп ходить повадилась? Там ведь даже бывалые боги, как я, и подумать о своих мыслях не решаются, а ты думаешь так явно, что все на тебя оборачиваются. Твои мысли даже читать не надо: они у тебя и на лице, и на языке. Про твои планы и помыслы на Олимпе, небось, даже Ганимед знает. Только и говорят, как твой Ахилл Зевса свергнет. И ты хочешь, чтоб тебе не пакостили? Конечно, сейчас без вмешательства какого-нибудь олимпийца не обошлось. Не случайно же этот корабль сюда приплыл. Не знаю уж, чья это работа. Может, Геры. Это ж из-за тебя её Кроныч между небом и землёй подвесил. Хотя, это кто угодно мог быть. Думаешь, никто не знает, где ты сына спрятала? И надо ж было додуматься так спрятать – парня среди девок! Хорошо ещё если он только с одной из них тебя бабушкой сделал.
– Я знаю, – смиренно ответила Фетида, – на Олимпе меня и моего Ахилла ненавидят. Они и войну эту затеяли специально, чтобы убить его.
– Вряд ли. Кто и из-за чего эту войну затеял – я сам уже запутался. А убьют там Ахилла или нет – это не ко мне, а к Аполлону. Он у нас большой специалист по предсказаниям.
– Мне не нужен для этого Аполлон. Я чувствую. Я мать.
Она закрыла лицо руками и зарыдала. Гермес подошёл к ней, положил руку на плечо и как сумел ласково сказал:
– Не хнычь, Нереевна. Мне и самому эта война не нравится. Она торговле повредит, а значит, мне меньше жертв от купцов приходить будет, так что я постараюсь этому делу помешать. Но, если кто посильнее меня вмешается, то, боюсь, ничего сделать не смогу. А ты пока вспомни, кого из олимпийцев ты ещё не обидела, кто тебе помочь не откажется, иди к нему и проси. Только следи за своими мыслями и словами. Нет умных мыслей – лучше не думай вообще, нет умных слов – говори комплименты. Олимпийцы падки на лесть – по себе знаю. А лучше не трать время и силы – что боги решили, то уж и сами боги не изменят – добудь для сына хорошие доспехи, на войне это самое важное.
Фетида стряхнула его руку и медленно пошла в волны прибоя. Гермес смотрел ей вслед, пока море не скрыло её совсем, а потом взмахнул крыльями на сандалиях и полетел в сторону Олимпа.
Телеф
Гонимый попутным ветром, греческий флот вышел на войну с Троей.
Полные веры в победу, воодушевлённые пламенными речами Агамемнона греки рвались в бой и мечтали поскорей проявить доблесть и отвагу.
Агамемнон был счастлив. Всё сложилось даже лучше, чем он предполагал: он собрал самый большой флот всех времён, вся Эллада прислала ему корабли и отважных воинов, в его войске были герои, не уступавшие ни в чём самым славным витязям древности.
Особенно он был доволен своим последним приобретением: Ахиллом. Этот юноша, который совсем недавно прятался от войны среди девушек, оказался отважным и честолюбивым бойцом. Агамемнон сперва не поверил, что его мать богиня, но, когда перед отплытием Фетида принесла Ахиллу оружие и доспехи, которым позавидовал даже сам Агамемнон – шедевры олимпийских оружейников, подаренные богами Пелею на его свадьбе, всякие сомнения пропали: Ахилл был полубог. Впрочем, он и без доспехов был великолепен: хвастался, что мать в детстве купала его в водах священной реки Стикс, и он после этого стал неуязвим. На спор он давал рубить себя мечом и метать в себя дротики, и ничто не могло нанести ему даже царапины.
Пелей прислал сыну не только доспехи. Из его царства пришли пятьдесят кораблей, на которых под командование Ахилла прибыл целый полк отборных бойцов.
В давние времена в народе, которым правил дед Ахилла Эак, случилась эпидемия, и подданные Эака умерли. Пожалев его, Зевс превратил в людей муравьёв, назвал их мирмидонцами и населил ими страну Эака. Этих многочисленных и дисциплинированных воинов Ахилл вёл с собой на троянскую землю.
Каждый день пути добавлял нетерпения, и наконец, когда кто-то закричал: "Троя!", этот крик подхватили тысячи голосов, воины бросились к оружию, гребцы вдвое быстрее заработали вёслами. Корабли один за другим подплывали к незнакомому берегу. Воины, не дожидаясь сходней, выскакивали, кто на берег, кто в воду. С кораблей, которым не хватило места у берега, бойцы бежали, перескакивая с борта на борт. Крики и давка ещё больше бодрили истосковавшихся по делу воинов, и они мчались на берег с такой страстью, будто рассчитывали сегодня же разгромить троянцев и захватить их город.
Агамемнон смотрел на крестьянские домики, поля, виноградники, город на высоком берегу и думал, что правильнее, пожалуй, было бы отправить туда послов и объявить войну по всем правилам, но он всё равно не смог бы сдержать своих людей, которые в благородном порыве уже бросились грабить местное население, и, радуясь их боевому духу, рассуждал, что незачем разводить этикет с варварами, не знающими законов гостеприимства и похищающими чужих жён.
Наконец, к боевым кличам греков, женскому визгу и лязгу мечей присоединился вой боевого рога. Ворота города открылись, и оттуда навстречу наступающим вышло войско, возглавляемое богатырём огромного роста, поражающим мощью мышц, страшным в своём гневе. Осыпая греков ужаснейшими проклятиями, он размахивал над головами огромной дубиной, разя каждым взмахом множество врагов. Всякий, кто не знал, что великий Геракл умер несколько лет назад, подумал бы, что это он.
"Гектор", – сразу понял Агамемнон.
Терсандр – фиванский царь, один из самых славных греческих героев, бросился навстречу опасности и не успел замахнуться копьём, как вражеская дубина оставила от него мокрое место. Но смерть его не должна была остаться неотомщённой – на смену Терсандру уже спешил Ахилл. Он ловко увернулся от удара, и дубина только скользнула по его панцирю, не нанеся герою никакого урона и даже не поцарапав божественные доспехи. Сын Фетиды рванулся вперёд, замахиваясь копьём, но враг отскочил, не дав себя поразить, и снова ударил дубиной. Этот удар был более удачным – доспехи Ахилла зазвенели, но выдержали, выдержал удар и сам Ахилл. Он устоял на ногах и снова замахнулся копьём. Его противник опять увернулся, отбежал на несколько шагов, но запутался в побегах виноградной лозы и не успел ни снова нанести удар, ни уклониться от копья Ахилла. Оно вонзилось ему в бедро, и богатырь повалился на землю с таким грохотом, что все вокруг прекратили бой и обернулись. Ахилл оставил копьё в теле врага, вскочил ему на грудь и, занеся над его головой меч, закричал: "Проси пощады, проклятый троянец!"
"Какой я тебе троянец!!!" – заорал в ответ поверженный богатырь.
Страшная догадка поразила Агамемнона. Расталкивая людей, он бросился к Ахиллу, удержал его руку и спросил вражеского вождя: "Так вы не троянец? Это не Троя?"
