Текст книги "Запас прочности"

Автор книги: Леонид Соболев

Соавторы: Константин Бадигин,Алексей Новиков-Прибой,Петр Северов,Сергей Диковский,Альберт Беляев,Александр Зорин,Михаил Глинка,Александр Штейн,Владимир Дубровский,Иван Гайдаенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

И вот теперь Виктор был офицером.

Он шел усталый, заморенный и злой и думал о Тане. Она, наверное, сейчас уже прикорнула рядом с Володькой, а он придет и разбудит ее. Она захочет его покормить, и, если он откажется, она подумает, что он на нее в обиде. А за что? Как ни странно, а он действительно был на нее зол. Зол потому, что устал, потому что она – свидетель его теперешней жизни. Его не ставят ни в грош, им понукают, а он все это покорно сносит… И сейчас придет домой и будет делать вид, что ничего не происходит. И такой же вид будет делать Таня.

– Нет, происходит! – заорал он вдруг.

Дорога была безлюдной, темной. Как это бывает в сыром воздухе или в тумане – крик съело, он оказался тихим, смехотворно слабым. Виктор остановился и с бешенством лягнул подвернувшийся под ноги камень. Камень был большим, Виктор ушиб ногу, разъярился и стал бить ногами все попадавшееся на пути… Перед ним лежала сползшая с сопки смерзшаяся льдина. Она весила раза в три больше самого Виктора. Виктор повернулся и пошел, почти побежал на плавбазу.

– Нет, погоди, – говорил он кому-то. – Нет, я тебе докажу, кто ты! Ты у меня еще узнаешь!..

На плавбазе Виктор жил в одной каюте с Петей. Когда Виктор пришел в каюту и зажег свет, старший лейтенант проснулся. Пока Виктор раздевался, он хмуро спросонья смотрел на него.

– Ты чего это, отец? – спросил он. – Заело?

Виктор не ответил.

– Это так, – сказал Петя. – Это нормально. В природе жанра. Лодка – не патефон, ее за день не выучишь… У меня, отец, все первые месяцы, как сюда попал, было ощущение такое, будто зябну. Все холодно как-то. А к холоду не привыкают. Терпеть надо. Я на самоуправство месяцев восемь сдать не мог, и все вот так ходил – познабливало вроде. А потом однажды руку поломал…

Виктор уже выключил свет и лег. Кто-то пробежал по палубе над головой. В каюте пахло пластмассовой облицовкой шкафчиков. Шипела тихонько в грелках вода.

– Да, – сказал Петя. – Руку я сломал. И лежу себе. А через неделю приходит ко мне наш движок, черный весь, до чего злой. «Что, – говорит, – ты тут разлегся? У нас автоматика барахлит, а ты тут кейфуешь…» А я ему отвечаю – если это те самые преобразователи, так сделайте то-то и то-то. А больше там барахлить нечему. «Вот-вот! – говорит он, а у самого аж зубы скрипят. – Я тебе и толкую, что поживей-ка ты тут со своими конечностями. Некогда нам». И вышел, а потом тголову обратно в дверь сунул и говорит: «Ты, – говорит, – не думай, что так отделался, я еще с тебя шкуру спущу за то, что без тебя никто там у вас в этом деле не сечет». Вот. С того дня я и оттаял. Ты спишь, что ли, отец?

Виктор лежал молча. Только еще нравоучений ему не хватало. Вот если бы Чарли здесь был. С ним бы потолковать… Когда Виктор заснул, его немного отпустило, а проснулся он опять злым. Утром на Поленова даже не посмотрел. У того свои дела, решил Виктор, а у него – свои. Но капитан третьего ранга подозвал Виктора сам.

– Ну как? – спросил он миролюбиво, даже чуть не ласково. – Как дела на трудовом фронте?

«И слова-то, – подумал Виктор, – затертые. Как и сам».

– Дела как дела, – сказал он.

– Хорошо учишь? Нос от кормы отличишь?

– Как считаю нужным, так и учу, – сказал Виктор.

Этого капитан третьего ранга раньше от Виктора не слышал.

– Так, так… – сказал он, – так, так… – и вдруг заорал: – Вы кому отвечаете, лейтенант?

Он стоял перед Виктором крепкий, злой и на кителе его Виктор отчетливо увидел пятна масла. «Подворотнички при матросах заставляет перешивать, – подумал Виктор, – а сам ходит, как трюмный», – и тогда его тоже сорвало, и он тоже заорал:

– Вам отвечаю! Вам! Думаете, меня можно, как фишку, двигать, раз я еще экзамена не сдал? Глупости спрашиваете, а я должен вам с умным видом отвечать? Так, что ли?

Стоял здесь и БЧ-5, их механик, технический бог лодки. С ними, лейтенантами, он говорил мало и ласково. Он и сейчас посмотрел на Виктора, как на елочную игрушку, и хохотнул прямо в лицо капитану третьего ранга.

– Поленов, – сказал он ему. – До чего это ты лейтенантов доводишь? Они у тебя истерики стали закатывать.

– А ну-ка замолчи! – сказал капитан третьего ранга Виктору тихо, но будто и не сказал, а скрипнул. – Истерику устроил… Ишь!

Виктор не знал, что у того есть еще и такой голос. Видно, здорово он подсадил Поленова при механике.

Офицеры стояли кругом. Ждали, что будет дальше. Минута, наверно, прошла. А может, больше.

– Везет тебе, парень, – сказал помощник, он тоже был здесь. – Смотрю я на тебя и думаю: отчего тебе так везет? Гауптвахта у нас только в Североморске, а мне как раз надо человека в патруль вертануть… Ну, добровольцем?..

И тут все посмотрели на механика, на командира БЧ-5.

– Ладно, – сказал механик и опять улыбнулся, – будем считать, что у лейтенанта был солнечный удар. А знаешь, Макаров, чем злость от истерики отличается? Злость не сразу проходит. Понял? А ты, Поленов, проследи, чтобы он злым оставался подольше.

И злость Виктора не проходила всю ту зиму.

Приехал он на базу в середине декабря. Теперь шел уже март. Солнце неделями стояло над бухтой, только иногда прямо понизу, между сопок, ползла снежная туча, заваливала снегом до щиколоток дорогу, причалы, палубы и через полчаса уже уходила дальше, снова освобождая место солнцу. По свежему снегу утром на пути из городка можно было увидеть цепочки заячьих следов. Однажды, когда лодка, стоя у пирса, проверяла выдвижные устройства, Виктор попросил у штурмана посмотреть в перископ. Перископ был повернут к противоположному берегу бухты. Виктор взял его за ручки, вертанул, и вдруг на снегу сопки увидел красноватое движущееся пятнышко – это была лисица…

В конце марта он сдал зачеты на командира группы.

– Теперь ты рад? – спросила его в тот день Таня.

– А ты разве не рада за меня?

Он сидел за столом и ел. Таня стояла около него, опершись на его плечо. Лица ее он не видел.

– Я все еще не знала… думала – вдруг ты не сдашь. И мы бы тогда уехали…

Так поступил один из лейтенантов, который окончил училище курсом раньше Виктора. Он пробыл на базе чуть не год, а зачеты сдавать так и не стал. Он не хотел служить на лодке, хотя вслух этого не говорил – боялся, наверно, за свою характеристику. Но репутация – это ведь не то, что написано в служебной бумаге…

Виктор с Таней уже не застали его на этой базе, но Таня о нем слышала.

– А ты сама как стала бы ко мне относиться, если бы я тоже так сделал?

– Не знаю, – сказала она и прижала голову Виктора к себе. – Я, наверно, поняла бы все… Постаралась бы понять. Ты даже не знаешь, как я за тебя волнуюсь…

– Танька, – сказал он с отчаянием. – Ну раз в жизни послушай ты, что я пытаюсь тебе рассказать вот уже в который раз.

– Я слушаю тебя.

– Нет, ты действительно слушай, иначе опять ничего не выйдет. Ты слушай и старайся понять! Ведь ты же институт кончила. Нельзя позволять себе нести вздор…

– Институт-то я кончила. Только для чего? Ну ладно, я слушаю.

– На современной подводной лодке, – сказал Виктор, – запас энергии, сжатого воздуха, средств регенерации кислорода такой, что и не снилось иметь раньше… Ведь когда читаешь о подводниках на войне, то все время как бы слышишь: «Береги воздух, береги энергию». Ну возьми карандаш, и мы сейчас все с тобой рассчитаем… Вместе рассчитаем, чтобы ты поняла…

– Не надо мне никаких расчетов, – сказала Таня. – А я вот недавно переводной роман читала. Страшный. Помнишь, я тебе говорила?

– Да, – сказал Виктор. – Ну и что из того? Это же, во-первых, роман, а во-вторых, герои такую ерунду делают, что смех берет… Да что там ссылаться на романы. Ведь подводные лодки больше пятидесяти лет уже существуют, и опыт-то ведь копится. Что же, проектировщики ушами, по-твоему, хлопают? Как ты думаешь?

– А о нас ты подумал? – спросила Таня и в ее вопросе какой-то невидимый забор встал между Виктором и ею с Володькой.

«Ну как ей объяснить? – думал он. – Как вообще можно объяснить человеку сложную техническую ситуацию, когда он к тому не подготовлен? Это для инженера расчеты и формулы – аргумент, а для Татьяны они пустой звук».

– Ладно, Тань, – сказал он. – Ведь мы-то там тоже для чего-нибудь сидим. И хватит, хватит этих разговоров, если ты не можешь меня понять! И не хочешь!..

– Не кричи на меня, – тихо сказала Таня. – Ты даже не знаешь, как ты переменился… Ты совсем не слушаешь того, что я говорю.

А ему казалось, что это Таня не слышит, о чем говорит он. Он встал, оделся и вышел из дома. Да, господи, и не в опасности, конечно, было дело, хотя Татьяна и волновалась. Виктор чувствовал, как в нем эти месяцы рождался другой, новый человек, которого раньше совсем не было. А старый – уходил. Татьяна этому сопротивлялась.

Через неделю к Виктору в отсек зашел заместитель по политчасти. Он и раньше приходил: постоит несколько минут в стороне, или отзовет мичмана Клюева, или к трюмным залезет. А потом вылезет и, вытирая руки ветошью, скажет:

– Ты знаешь, Виктор Палыч, что у Щеглова мать второй месяц в больнице? Не знаешь? Вот то-то. Надо бы отпустить его суток на десять. Как у него с дисциплиной?

На этот раз заместитель позвал всех, кто был в отсеке.

– Поздравьте своего лейтенанта, – сказал он. – Он получил отдельную однокомнатную квартиру, и даже, кажется, на солнечной стороне. Поздравляю тебя, Виктор Палыч… Дом восемнадцать, квартира восемь… Заслужил. И твоя Татьяна Ивановна заслужила…

И пора. Четыре месяца после приезда Тани они жили по комнатам уезжавших в отпуск офицеров. Переезжали раз пять.

В апреле лодка ушла в море.

Такого снегопада, как в день отхода, Виктор не видел ни разу. Швартовая команда дважды счищала снег с надстройки, но через пять минут лодка снова становилась белой. Ветра не было. Под моторами лодка отползла от пирса. Вода кругом была черной и матовой.

Снег шел, наверно, надо всем Северным флотом.

Они прошли сетевые заграждения, брандвахтенный корабль отбил им морзянкой «Счастливого плавания», они миновали скалы, у которых понизу тянулась черная отливная полоса, вышли из фиорда и дали ход турбиной. По бокам от форштевня в воде образовались глубокие ямы, и гладкий горбыль воды встал с обеих сторон около рубки. Через час они задраили верхний рубочный люк, а отдраивали его через два месяца, когда снова входили в фиорд.

Смысл того, что Виктор является командиром турбинного отсека, доходил до него медленно. Все же они крутились сами по себе, эти турбины. Виктор их не чувствовал. Он отдавал приказания старшине команды, он приказывал матросам, его приказания были верными, они мгновенно выполнялись, но он не ощущал турбину нутром. Иногда ему казалось, что под кожухом, под рубашкой турбины и нет никакого ротора. Эта умозрительная чушь была столь сильной, что он ловил себя на мысли: пойти и посмотреть – вращается ли линия вала… А отсек жил, не замечая его заботы или не желая ее замечать. Виктор стоял вахты, сменялся, снова стоял. И опять ощущение, что тут могли бы обойтись и без него, подкралось и схватило. Слишком гладко и хорошо все шло в отсеке…

Мичман Клюев, старшина команды, носился по отсеку именно как белка. Он перелезал через корпуса турбин, совал всюду свой полутораметровый стетоскоп, замирал на мгновенье, прислушиваясь к работе подшипников, исчезал в трюме, появлялся; без всякой видимой для Виктора причины вдруг подкручивал что-то или отдавал, и при этом улыбка у парня была все время не от уха до уха, а прямо от плеча до плеча. Виктор завидовал мичману черной завистью.

Почувствовал он свой отсек на пятой неделе похода. Произошло это так.

В соседнем отсеке лопнула трубка в системе забортной воды. Под перископ командир всплыть не мог из соображений скрытности. Ремонт стали делать на глубине. Соседний отсек «надули», то есть дали им избыточное давление – иначе снимать лопнувший патрубок было нельзя. Турбинный отсек поддули тоже: у отсеков была общая масляная система, и если в одном будет «икс» атмосфер, а в другом четверть «икса», так масло сползет к тем, у кого четверть, а на валах станет сухо… А это перегрев. Турбинному было приказано задраиться, и в отсек дали давление.

Бутерброд всегда падает маслом книзу. Когда патрубок в соседнем отсеке был снят, вышла из строя холодильная машина, которая делала турбинный отсек обитаемым. Температура в турбинном подскочила рывком. Виктор закричал по телефону в центральный, но там уже и сами знали. Приказали держаться и ни в коем случае дверей не отдраивать, а холодильную машину, сказали, сейчас наладят… Через десять минут в отсеке уже было трудно дышать, через пятнадцать – очень трудно. В отсеке висел туман, матросы сбрасывали одежду. Виктор разделся тоже. Воздух обжигал плечи и сушил горло.

Мичман пустил аварийный душ, который хлестал прямо на железный настил – на пайолы, и теперь они один за другим залезали на несколько секунд под холодную воду.

Потом в отсеке стало уже как в парной. Поручни, кожухи, маховики клапанов – все нагрелось. Сквозь подошву сандалий Виктор чувствовал раскаленный настил. Мокрые спины матросов постепенно краснели. Все стояли непрерывной очередью к душу. Руководство лейтенанта Макарова сводилось к тому, что он смотрел на термометр не сам, а поставил около него двух матросов, которые менялись через десять минут. Через каждые пять градусов Виктор докладывал в центральный. Центральный приказывал держаться и ни в коем случае не отдраиваться. Предупреждали, что это может привести к общей аварии…

Бутерброд всегда ведет себя одинаково. Душ в это время заглох. Температура росла. Виктор чувствовал, как сердце колотится где-то в шее. Пот тек из-под волос, он был горячим. Виктор заорал в центральный, чтобы дали воду в душ, и выругался прямо в мембрану. Ответил ему сам командир БЧ-5.

– Знаем, – сказал он. – Делают. Командиру отсека находиться у переборки в шестой.

Он знал, наверно, что будет дальше.

А дальше было вот что. Находился у Виктора в отсеке огромный матрос – он банку сгущенки накрывал ладонью, и было незаметно – есть у него что-нибудь под рукой или нет. А сейчас между ним и дверью стоял Виктор.

Виктор крикнул ему, чтобы шел обратно, но турбины ревели, и он едва слышал собственный голос.

– Что же нам подыхать тут… – Виктор понял его слова по движению губ. Язык у матроса еле ворочался, рот был полуоткрыт.

– Обратно! – крикнул Виктор. – Отойди от двери!

Матрос смотрел на Виктора сквозь туман и, видно было, уже плохо соображал от жары. Лицо у него подергивалось, рот открывался.

– Пустите, – сказал матрос. – Я, товарищ лейтенант, упаду сейчас… Меня не поднимете…

– Корнеев! – закричал ему прямо в лицо. – Возьми себя в руки!

Корнеев надвигался. Он не отталкивал Виктора, он просто подвигался к двери и, как слепой, через плечо лейтенанта тянулся к рукоятке дверной кремальеры. Виктор оттолкнул его руку, и от этого резкого движения у него самого все завертелось в глазах. Он понял, что сейчас упадет. Спиной он прислонился к рукоятке кремальеры, и она его обожгла.

Корнеев лез на Виктора животом и что-то бормотал – за грохотом Виктор не слышал.

И вдруг кто-то рванул моряка назад. Виктор поднял голову, поднял ее с трудом. Это был мичман. В руках у мичмана был ломик с аварийного щита.

– Ну-ка давай отсюда! – заорал он на Корнеева. – Приказов не слушаешь! Товарищ лейтенант, возьмите-ка…

Ломик был горячий.

Воду не подавали еще с полчаса. К тому времени температура стабилизировалась и больше не поднималась. Но дальше уже было и некуда. Плитка шоколада, которую мичман оставил на потолочном бимсе, струйкой стекла вниз. Видя, что Корнеев сейчас свалится на горячие пайолы, мичман притащил матрац и положил его под неработающим душем. Корнеев встал на четвереньки, а потом неловко упал на бок. Виктор старался не смотреть на него – сейчас они должны были попадать все.

Когда из душа брызнула вода, Корнеев вздрогнул и приподнялся – наверно, сначала там был почти кипяток. Потом он упал снова. Матросы, качаясь, ползли из углов и трюмов отсека. Напор в душ дали очень сильный, и вода прямо секла.

Запищал «фрегат»:

– Открыть клинкеты вентиляции по снятию давления в лодке.

Только тут Виктор понял, что все останутся живы…

И шли дальше дни похода. Они были будто бы такие же, и все же они были уже совсем другими. Командир БЧ-5 говорил теперь Виктору не «как там в турбинном», а «как там у тебя» – и была в этом громадная разница.

– Ну, как моряки держались? – спросил БЧ-5 у Виктора, когда тот сменился со смены. – Паники не было?

Виктор ответил, что все нормально. Корнеева уже отпоили, он отдышался и лежал в кормовом отсеке в обнимку с очень холодной торпедой. Виктор вдруг понял, что жизнь впервые испытала его. И что он, кажется, выдержал. Ощущение это было замечательное, но о нем никому не хотелось рассказывать. Даже Тане.

– Послушай, – сказал БЧ-5. – У тебя голос изменился. Ты это знаешь?

Виктор не стал спрашивать, что имеет в виду БЧ, хотя ему казалось, что сейчас он услышит что-то такое, чего не забудет всю жизнь. И капитан третьего ранга Поленов стоял рядом и улыбался. С ним все же можно было служить, и не такие уж они были сухари, как Виктору казалось сначала, – просто они не давали ему раньше права на монологи. Это как в фильме: ты покажи, как ты стреляешь, как бросаешь лассо, что у тебя за девушка, а потом уже произноси слова – иначе от твоих слов зрителю станет скучно. Виктор не понимал этого и, появившись на лодке, сразу пытался говорить. А слова его еще ничего не весили.

Теперь ему все больше нравился на лодке народ. Чего, казалось бы, веселиться, когда второй месяц под водой, но вот он шел в кают-компанию, а помощник, который в это время нес вахту в центральном, обязательно хватал его своей ручищей за пуговицу:

– Ты чего, турбина, молчишь, когда мимо идешь? От же человечишка сердитый! А я знаю, почему ты не говоришь, – у тебя лист лавровый во рту. Накурился, а теперь запах давишь? Скажешь, нет?

И помощник хохотал, а Виктор невольно раскрывал рот.

С ними вместе смеялся и командир. Он всегда с ними вместе смеялся и как-то, смеясь же, вдруг шагнул к боцману, взял ручку горизонтальных рулей и дал лодке двенадцать градусов дифферента на нос. То, что при этом стала делать лодка, называется «проваливаться».

– Боевая тревога, – сказал командир, продолжая смеяться.

Виктор метнулся к себе в корму. Бежал куда-то вверх, хвост был задран. По лодке стонали ревуны, грохотали под ногами настилы, мелькали спецовки матросов. Лодка проваливалась. У их командира это называлось «легкой импровизацией».

В конце автономки командир приказал Виктору готовиться к сдаче экзаменов на следующую должность. Виктор думал возразить – до повышения, он знал, было в лучшем случае года три.

– Маршальский жезл должен быть в ранце, а не дома, – сказал командир.

– Но я…

– Разговоры! Сдадите эти экзамены – будете сдавать на командира БЧ-5. И так – всю жизнь. Поняли?

Виктор не стал обещать командиру, что сдаст зачеты через месяц…

И опять, когда пришли на плавбазу, уже с другими инструкциями Виктор лазил по лодке. Он уставал, опять мало бывал дома, но настроение уже было не тем. Лодка стала его кораблем. Турбинный отсек работал, авралил и засыпал по команде лейтенанта Макарова. Командовать стало его дыханием. Не кричать, не приказывать, а внутренне руководить. Иногда он ощущал, что нужны не только слова, но даже молчаливое присутствие. Нужно, чтобы моряки знали, что у них есть командир. И защитник.

Виктор не доложил тогда никому о том, что Корнеев струсил. Несколько раз после этого он ловил полуиспуганный, полувопросительный взгляд матроса, а малоподвижное лицо Корнеева неуверенно улыбалось.

На второй или на третий день после прихода на базу Корнеев попросился в городок. Когда через час или через два Виктор шел по шоссе, Корнеев ждал его у одного из поворотов.

– Товарищ лейтенант, – сказал он и покраснел, как тогда в отсеке. – Вот я набрал тут… Возьмите.

Это были цветы, желтые, пахучие цветы тундры.

– Это не вам. Это жене вашей, – сказал Корнеев. – Сейчас их мало еще… Она обрадуется…

И, огромный, неуклюжий, он пошел обратно на плавбазу.

Виктор принес Тане цветы – сейчас они были очень кстати. В их отношениях близился тогда какой-то перевал. Они оба тянули вверх, тянули изо всех сил, но оба задыхались. Это действительно был «перевал», потому что потом стало легче… Но этого они еще не знали.

По извилистому шоссе троллейбус спускался к Ялте. Дорога была голубоватой от люминесцентных ламп.

– Татьяныч, – сказал Виктор. – Море. Смотри.

Она подняла голову с его плеча и улыбнулась в стекло.

– Да нет, – сказал Виктор. – С другой стороны. Вон там.

Курортное море лежало за огнями Ялты. У мола стояли теплоходы, и среди них один огромный, с многоэтажьем светящихся палуб, с приземистыми наклонными трубами, и хотя отсюда, с подъездного шоссе, не было слышно, но, наверно, по палубам теплохода гремела музыка, танцевали, что-то праздновали, иначе зачем бы тогда по палубам, мачтам и трубам блуждали лучи прожекторов и почему время от времени с палуб взлетали, отражаясь от притаившегося теплого моря, яркие, рассыпчатые огни ракет?