Текст книги "Том 4. Наша Маша. Литературные портреты"

Автор книги: Леонид Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

. . . . .

Плакса порядочная Машка. И это меня тоже огорчает. Бывает, правда (как сегодня это несколько раз было), – скувырнется с крыльца, сделает сальто-мортале через три-четыре ступеньки, больно ударится и – хоть бы что. Не плачет, только испугается слегка. А другой раз скажут ей:

– Маша, иди руки мыть, пора обедать.

И – слезы на всю улицу.

21.6.58.

Многие слова она произносит четко, правильно, иногда даже комично, утрированно правильно, но говорить до сих пор не говорит, глаголами почти не пользуется…

Первое, что она усвоила, – это окончания ласкательной и уменьшительной формы.

Маму она называет:

– Мамсинька.

Меня – папсинька.

Слова эти придумала сама – чуть ли не полгода тому назад.

Лялю называет:

– Тетя Лялячка!

То есть «чка» прибавляет к «Ляля».

Мария Федоровна учила Машку петь:

 
Катя, Катя, Катерина,
Нарисована картина…
 

Машка пробует петь:

 
Катя, Катя, Катярина.
 

23.6.58.

Вечером, после позднего нашего обеда, ходили на озеро. Видели много лодочек, видели уток, видели белую собачку, видели, как дядя мыл в озере лицо – себе и мальчику своему.

На обратном пути Машка поразила нас своей художнической наблюдательностью. Увидела на заборе орнамент в виде ромба и говорит:

– Конфета!

В самом деле, похоже на завернутую в бумажку карамель. Мы похвалили Машку, после чего невозможно было оторвать ее от заборов, поскольку все заборы в Курортном районе украшены только этим стандартным орнаментом…

Перед сном сидела у меня, разглядывали книгу «Шаляпин». Увидела на групповом портрете Немировича-Данченко и говорит:

– Дядя Ленин!

Показал ей открытку: памятник Ленину у Финляндского вокзала.

Вглядевшись, Маша узнала Ленина.

…Мама укладывала Машку спать. Папа курил во дворе. Слышит, Машка барахлит за занавеской, не хочет спать.

– Это что такое?! – зарычал папа. – Спать сию же минуту!

И ушел.

Машка стала тихонько звать его:

– Папся! Папсиночка!

Мама ей говорит:

– Скажи «папа» громко.

И Машка стала кричать:

– Папа-громка, папа-громка!

Засыпает она по вечерам плохо. Сами виноваты: разгуливаем ее.

2 ГОДА

15.8.58.

Стыд и позор нерадивым родителям! Почти два месяца не заглядывали в эту тетрадку.

Оправдания есть? Есть.

Но оправдываться не будем.

Лучше запишем то, что запомнилось.

. . . . .

Лето стоит никудышное. Дожди, холодина, неделями без передышки дует норд-ост. Однажды ночью в саду у нас повалило яблоню.

26 июля приехали долгожданные гости с Кавказа: бабушка Люба и Машин двоюродный брат Павлик.

Маша спит вместе с мамой в маленькой комнатке. Бабушка и Павлик – в большой проходной комнате, столовой.

Теперь по утрам я никогда не вижу Машку, но со слов мамы знаю, что изо дня в день по утрам происходит одна и та же история. Машка просыпается, вскакивает на ноги, стоит в кроватке в долгополой своей ночной рубашонке, смотрит в сторону матери и басом гудит:

– Мммм-синька! Мамсик! Буди! Мамсик! Буди!

«Буди» – это значит «проснись».

Затем, перебравшись на постель матери, отодвигает занавеску и выглядывает за окно:

– Сонышко! Шляпка! Тап-тап.

Это значит: «На дворе солнце. Где моя шляпка и туфли? Гулять пора».

Одевшись (или, вернее, дав себя одеть), Машка бежит будить Павлика. Павлику десять лет, спит он крепко.

Маша подбегает к его раскладушке, трясет мальчика за бронзовое, загорелое плечо и басом кричит ему в ухо:

– Батишка, буди! Батишка, буди!..

. . . . .

Четвертого августа Машке исполнилось два года.

И среди прочего она получила в подарок деревянную куклу, длинноносого и длинноногого Буратино. Называет она его то Буратино, то – Петрушка. Вообще-то это, конечно, одно и то же, только национальности разные: Петрушка – русский, Буратино – итальянец.

Несколько дней спустя меня зовут на веранду. Там происходит что-то смешное.

В центре – Машка. Лицо у нее несколько растерянное.

– Машенька, – говорит бабушка, – скажи папочке, что растет на огороде?

И Маша начинает перечислять:

– Юк (лук)… кайтошка… мойковка…

– А еще что?

– Огуйчики.

– А еще?

– Буятино.

Все хохочут. Только Машка остается серьезной, не понимая, в чем дело, что тут смешного.

А я сразу догадываюсь, в чем дело. Смешного тут и правда ничего нет. Бабушка сказала Маше, что на огороде растут лук, огурцы, морковка, петрушка… Девочка предпочитает называть Петрушку его итальянским именем, только и всего. А то, что длинноносые петрушки растут на огороде рядом с луком и сельдереем, – это ее нисколько не удивляет. Для нее это такая же сказка, такое же чудо и такая же обыденность, как и все, что ее окружает.

. . . . .

Маша давно уже очень любит разглядывать картинки. А теперь она еще и «читать» приохотилась. Берет книгу, или журнал, или газету, или письмо какое-нибудь, водит пальцем и «читает» какой-то вздор:

– Киля, нянька, биля, дядька. Калаком. Силя. Кашни, миля-фа…

Сочиняет «стихи», экикики. До сих пор это были чистой воды экикики – хорей и дактиль. Сегодня же она дважды поразила меня. Утром пришла ко мне и читает что-то размером «Гайаваты» и «Калевалы»:

 
Каля-паля диля каля
Мика вака салатака
Канька-Ванька салакайя…
 

и так далее.

А вечером взяла со стула телеграмму и минут десять, пока мама не увела ее, читала, импровизировала стихи размером (хоть убей, не вспомню, как он называется) «Вещего Олега»:

 
Макашка мокала талимба кала.
Калина, камилька, накая…
 

Я был поражен. Я не читал ей – ни здесь, ни в Ленинграде – ничего, написанного этим размером. И вообще никто, насколько я помню, не читал. Откуда же это? Впрочем, надо будет еще выяснить, – может быть, пели что-нибудь или читали (вроде «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“»).

А самые любимые Машины стихи это:

 
Тиля-миля босичком,
Талакиля миличком…
 

Очень захотелось перечитать «От двух до пяти». А под рукой нет.

2 ГОДА 1 МЕСЯЦ

10.9.58.

1 сентября уехали на Кавказ тетя Гетта и Павлик. Вскоре ушла от нас и «мадам Маня». Маша исчезновения этой особы и не заметила как будто; а о тете Маше, которая давно у нас не была, Машка вспоминает часто – и вспоминает сама, без всякого напоминания.

. . . . .

В изобретении ласкательных и уменьшительных она неутомима: мамсинька, папсинька, мамсик, папсик. Говорит еще:

– Мамсиночка.

. . . . .

Сейчас я проглядывал эту тетрадку и в записи от 20 июня наткнулся на такую фразу:

«Плакса порядочная Машка».

Даже удивился, настолько это неверно, настолько не подходит эта характеристика к нашей девочке. Нет, слава богу, плачет она теперь очень редко. И главным образом – перед сном, когда дома нет мамы.

. . . . .

На днях я ездил в город. Мама и Маша ходили меня провожать. Поезд ушел, увез папу. Машка была огорчена. Но не успели они дойти до конца платформы, как пришел встречный, ленинградский поезд. Мама рассказывала мне, как оживилась, как просияла Машка.

– Папся! Папся! – кричала она и во все глазенки смотрела, искала меня среди выходящих из вагонов. Она была уверена, что я уже прокатился немножко на поезде и вернулся.

11.9.58.

У меня Машка не была сегодня. А бывать в моем логове она любит и проникнуть сюда стремится при малейшей возможности. Увидев, что дверь, ведущая из кухни в сени, отворена, она юркает туда. Тычется в мою закрытую дверь и таким тоном, как будто случилось что-то страшное, и вместе с тем не в полный голос, слегка приглушенно, кричит:

– Папа!.. Папочка!.. Папся!..

Или:

– Папа! Можня?

Излишняя торопливость и приглушенный голос вызваны опасениями, что ее поймают и схватят.

А ловят и хватают ее на каждом шагу:

– Нельзя, Машенька! Папа работает. Нельзя!..

12.9.58.

Машенька! Дочка! Как видишь, задолженность свою я погашаю честно: пишу каждый день, каждый вечер, а еще точнее – каждую ночь.

Два дня я тебя почти не видел. Вчера весь день сидел в своем холодном чуланчике и работал. А сегодня бабушка и мама возили тебя в город делать какую-то прививку.

Вернулись вы из города в восьмом, кажется, часу вечера. И не успела ты поесть, как тебя стали укладывать спать.

А спать тебе не хотелось. Ты была возбуждена, вела себя за столом шумно и неприлично, настолько шумно и неприлично, что отцу пришлось даже прибегнуть к строгости. Тебя это не успокоило. Едва кончив ужинать, ты стала носиться по комнатам с теми дикими выкриками, которые свидетельствуют о том, что нервы у ребенка возбуждены свыше меры.

Без конца ты кричала:

– Пописала! Пописала!

Этим ты вводила в заблуждение твоих родителей и бабушку. Родители щупали твои штанишки, бабушка заглядывала под стул – нет ли там лужи? Предлагали тебе сесть на горшок…

А дело небось объяснялось просто: ты сегодня, только что, научилась произносить такое трудное слово, как «пописала» – и радовалась этому, без конца упражнялась и наслаждалась.

14.9.58.

Сегодня, дочка, ты много была на воздухе. Погода стоит никудышная: пасмурно, ветрено, но все-таки дождя не было. Перед ужином мы играли с тобой недолго в саду: собирали камушки и сажали их в «клетки», нарисованные папой на песчаной дорожке. Камушки – это звери. Мы наперебой придумывали, какой камушек – какой зверь.

– Это будет слон! – говорю я.

Ты тащишь осколок кирпича и кричишь:

– Живаф!

В соседних клетках размещаются олень, павлин, попугай, лев, тигр, лисичка, бегемот, крокодил, зайчик. Ты уже многих зверей знаешь – и не только по названиям. А вот простой лягушки никогда не видела…

И еще одного «зверя» ты ни разу не видела, хотя второе лето живешь за городом: свинью.

Коров, лошадей, козочек, уток, гусей – этих сколько угодно, а вот простой хрюшки нигде в окрестностях нет. Дело дошло до того, что я уж объявление хотел вешать у вокзала:

«Требуется за небольшую плату свинья с поросятами. Ненадолго. Только посмотреть».

15.9.58.

Все-таки ты, Маша, плохо и мало разговариваешь. Слов знаешь много, а связывать их даже в коротенькие фразы ленишься. Или ты у нас неспособная?

На каждом шагу надо тебе подсказывать, надо тормошить тебя, тянуть за язык.

Схватишь меня, бывает, за руку:

– Пойдем!

Я отлично знаю, куда ты стремишься, но все-таки спрашиваю:

– Куда это пойдем?

Кивок в сторону моей комнаты:

– Туда!

– Ко мне?

Киваешь головой: дескать, да.

– Скажи: «к тебе».

– К тебе.

Вот так и тянешь тебя за язык и вытягиваешь, как фокусник вытягивает изо рта ленту, каждое местоимение и каждое существительное.

. . . . .

Перед сном ты опять играла у меня в комнате. Кормила кукол. На этот раз обед появлялся не из воздуха, а мы его варили. Толстая книга превратилась в плиту, на ней стоял керогаз и так далее.

Между прочим, сегодня я впервые заметил, что ты «играешь», то есть актерствуешь, входишь в роль.

На «керогазе» (роль этого предмета играла у нас нижняя половина матрешки) стояла кастрюля с супом (крышка от витаминной коробки). Я спросил:

– Не погас?

И ты, не отвечая, деловито поколдовала пальчиками, «подвернула фитиль» – тем движением, которое много раз наблюдала на кухне – у мамы и бабушки.

22.9.58.

Ох, Маша, Маша! Опять виноват перед тобой. Оглянуться не успели неделя прошла. Впрочем, у папки есть оправдание – работал с утра до вечера (или – точнее – с вечера до утра). Кое-что он записывал, но не в дневник, а так, куда попало, на клочках разных. Перепишу эти записи сюда.

Но раньше расскажу, хотя бы вкратце, о событиях этой недели.

Вчера мы ходили с тобой в лес. И не в тот паршивый лесок, куда ходим обычно, а подальше, в сторону моря. Там хорошо, тихо, темно, растут елки, каких ты в Разливе не видела. Попав в этот дремучий лес, ты даже немножко испугалась, стала хватать меня за штанину и хныкать:

– Боисся! Боисся!

Опасения твои не были напрасными. Волки и медведи на нас не напали, но зато налетели комары, от которых ты уже столько натерпелась в июне и в августе… Тебя здорово искусали. На обратном пути ты не переставая чесалась и жаловалась:

– Бойно!..

Какой-то подлец комар умудрился укусить тебя в правый глаз. Верхнее веко опухло. Мы заспешили домой.

Но зато мы нашли три гриба: две сыроежки и горькушку.

А главное, нам посчастливилось – увидели наконец живую лягушку!

Ее поймали в канаве какие-то мальчики. Услышав, как они кричат «лягуха! лягуха!», я прибавил шагу и еще издали стал просить их:

– Ребята, не отпускайте ее! Покажите девочке!..

Лягушка была, правда, совсем маленькая, полудохлая, но все-таки еще успела попрыгать, прежде чем эти маленькие разбойники унесли ее.

. . . . .

До сих пор большую часть ночи ты спишь на маминой постели. К этому тебя приучили зимой, когда ты хворала и дома у нас было очень холодно.

Решили, что сразу же по возвращении в город каждый будет спать в своей кровати. И мама тебя к этому уже подготавливает. Но и ты, как я понимаю, тоже готовишься к бою.

На днях между тобой и мамой произошел такой разговор.

Мама, укладывая тебя спать, говорит тебе:

– Маленькие дети должны спать в маленьких кроватках.

– Маша большая, – отвечаешь ты.

– Большая? А разве большие дети когда-нибудь пи-пи в штанишки делают?

– Маша маленькая, – говоришь ты, и выясняется, что наша дочь за словом в карман не лезет.

3.10.58. Ленинград.

26-го мы перебрались в наше ленинградское гнездо. И ты очень быстро вошла в городскую колею.

Ты ходишь по квартире, останавливаешься перед закрытым на ключ шкафом, показываешь пальчиком и говоришь:

– Бурятина!

Совершенно верно: в этом шкафу, за этой дверкой, лежит в полусогнутом состоянии, правда, не Буратино, а Петрушка… Ты его не видела пять месяцев, ты забыла его имя, но образ его в твоей памяти хранится. И ты смотришь на меня снизу вверх и очень мило спрашиваешь:

– Помнишь?

Впрочем, это, пожалуй, не вопрос. «Помнишь» – это значит «помню», как «боисся» значит – «боюсь».

Это «помнишь» слышится теперь довольно часто.

Увидела простынку, приколотую кнопками к стене над папиной постелью:

– О! Кино! Кино! Помнишь?!!

Совершенно верно, простынка эта заменяла экран, когда я показывал тебе диафильмы.

В овладении фразовой речью ты делаешь успехи.

На днях пришла с прогулки и сообщила мне:

– Маша кушала кефир в садике.

В садик тебе принесла кефир бабушка. Я знаю это и все-таки спрашиваю:

– А кто тебе принес в садик кефир?

Задумалась. Глазенки забегали. Наконец «сообразила» и говоришь:

– Койовка?!

…А на днях ты нас насмешила и огорчила. Чем? Написал я сейчас: «своей хитростью», – и зачеркнул. Какая же это хитрость? Это не хитрость, это называется по-другому.

Воспользовавшись тем, что никого не было в столовой, ты открыла буфет и стибрила конфету-тянучку. После чего сразу же села за свой маленький обеденный столик, ручки положила, как благонравная девочка, на край стола, и – лопаешь себе краденую тянучку. Бабушка входит и – ах! А ты с безмятежным видом жуешь конфетину: дескать, что вам от меня надо? Ем как полагается: сижу за столом, локтей на столе не держу…

Все-таки тебе влетело, голубчик!..

. . . . .

Все чаще и чаще слышится твое требовательное и настойчивое:

– Сама! Сама!

Все тебе хочется делать самой: и с лестницы спуститься, и кнопку в лифте нажать, и котлетку съесть, и лицо полотенцем вытереть…

1.11.58.

Мама сегодня занималась чем-то на кухне. Прибегает Маша:

– Мамочка! Мамочка! Лёлечка повесилась!

У мамы сердце захолонуло. Что такое? Какая Лёлечка?

Бежит в столовую и видит: с больших медицинских весов сдернуто покрывало, на чашке весов сидит Машкина кукла Леля, а Машка стоит тут же и передвигает на рычаге разновес.

Я хвораю, не видел этого. Позже мама – в присутствии Машки – рассказывала мне эту историю. Из педагогических соображений я Машку побранил, потом спрашиваю:

– Сколько же весит твоя Лёлечка?

Сдвинула бровки, подумала:

– Семь градусов.

. . . . .

А на днях Машка расшалилась с мамой и говорит:

– Маша маму съест… бабушку съест… папсиньку съест.

– Да? А сама что будешь делать?

После очень короткой паузы:

– Пьякать.

5.11.58.

Время идет, Машка растет. Болтает она с каждым днем все бойчее и бойчее.

Вот еще примеры.

Пришла ко мне. Я лежу, читаю.

– Папсинька, поцелуемся немножко?

. . . . .

Играла у меня в комнате. И не хотела оттуда уходить. А ей пора было идти обедать.

Я говорю:

– Вот что, Машенька, ты сходи вымой ручки, переоденься, пообедай с бабушкой, а потом я покажу тебе разные штучки.

Все быстро сделала – не успел оглянуться, она уже опять у меня:

– Покажи штучку!

. . . . .

Были в Зоопарке. Притомившись, уселись на скамейку перед большим круглым загоном, где живут олени и их родственники. Сквозь кустики акаций мы видели большую голову оленьей самки. Вдруг раздался громовой голос:

– Граждане! В четырнадцать часов ноль-ноль минут в лектории Зоосада состоится лекция «Обезьяны».

Машка побледнела, съежилась, вытаращила глазенки.

Я говорю:

– Кто это?

И она – хриплым шепотом:

– Корова!

Думала, что это олениха закричала: рупор громкоговорителя как раз над самой головой этой безрогой особы.

7.11.58. Ленинград.

Праздник. А папа весь день дома. Прихварывает и хандрит. Поздно встал. А Машка утром гуляла с бабушкой. Была на Неве, видела разукрашенные флагами корабли, была в парке. Домой пришла тоже с флагом. Гостей у нас не было, но вечером устроили «бал»: мама поставила на проигрыватель «Славянский танец» Дворжака, нарядилась сама, нарядила Машку – танцевали.

После ужина я вышел в ванную покурить. Уселся на бортик ванны, вытянул по бортику ноги.

Машка посмотрела и говорит:

– Ваня, Ваня – простота…

Это песенка такая – про Ваню, который «купил лошадь без хвоста». А там картинка – похожая.

2 ГОДА 4 МЕСЯЦА

4.12.58.

Сегодня вечером мама и папа уезжают в Москву. Папа едет на писательский съезд. Впервые оба родителя на такой большой срок, то есть на несколько дней, покидают Машку, оставляют ее на попечение бабушки и тети Ляли.

Машка не понимает, конечно, что значит «Москва» и что такое «несколько дней».

Последние три-четыре дня папа не работал, у него болел глаз, врач запретил ему читать и писать. И все эти дни с утра до отбоя папа был с Машей.

Играем или смотрим картинки в книгах или что-нибудь еще придумаем… Потом я начинаю забивать в мундштук сигарету. Машка видит это, вскакивает:

– Идем курить?

И мы направляемся в ванную, где я устроил себе курилку и где Машка с удовольствием (и без вреда для себя, так как там хорошая вентиляция) проводит время.

. . . . .

По-прежнему много и с удовольствием вспоминает, наслаждается этим новым даром жизни. Увидела в книге теленка. Повернула ко мне голову (это непременно – чтобы увидеть мои глаза):

– Помнишь – в Разливе теленочек?

Или – чищу ей ваткой нос.

– Помнишь, Тамарочке нос чистили? (Тамарочка – это кукла.)

Как-то днем я укладывал ее спать (вернее, лежать, так как днем она не спит уже больше двух месяцев). Пытаясь усыпить Машку, я стал слегка покачивать ее кроватку. Это вызвало, по-видимому, приятные ассоциации, напомнило лето, Разлив, где ее возили в коляске, укачивали и убаюкивали. Машка встрепенулась, села в кроватке:

– Помнишь… комаики кусали?

– Ну как же, помню комариков.

– Машу кусали. Вот.

И поднимает ногу, показывает, где именно ее искусали злодеи комары.

. . . . .

Радуется, когда я шучу, – например, разглядывая картинки в книге, называю собаку лошадью, слона – лягушкой и тому подобное. Иногда верит, что я такой бестолковый, но чаще понимает, что я шучу.

Спрашиваю:

– Это что – слон?

– Лягушка!!!

– Лягу-ушка??!

– Правда, лягушка!

Это «правда» я услышал на днях. И почему-то обрадовался.

23.12.58.

Мама и папа 12 дней были в отлучке – ездили в Москву. Машка осталась на попечении бабушки и тети Ляли. Мы боялись, что она будет тосковать… Ничего подобного. В этом возрасте горевать не умеют.

Впрочем, кто знает…

Внешне девчонка ничем не проявляла своей «тоски по родителям», была весела, оживлена, жила заботами текущей минуты… Звонили мы в Ленинград ежедневно, иногда по два раза, а Машка не всегда и к телефону бежала, когда ей говорили: «Иди скорей, мамсинька из Москвы говорит». Даже, пожалуй, забыла нас немножко. Несколько минут дичилась, исподлобья разглядывала нас, когда мы рано утром 18-го явились перед ее светлые очи. Но где-то в глубине души она тосковала, конечно. И вот доказательство.

Третьего дня, то есть на пятый день нашего возвращения, Машка, уже лежа в постели, зовет маму:

– Мамсинька… ложись!.. (То есть ложись рядом.)

Когда мама, устроив постель, ложится, Машка испытующе смотрит на нее и тихо-тихо спрашивает:

– В Москву не уедешь?

. . . . .

Ночью Машка проснулась, плакала, кричала, звала маму.

Элико прибежала:

– Машенька, детка, что с тобой? В чем дело?

Машка (с выражением ужаса на лице). Мыло потерял а!..

Во сне увидела.

А днем она много возилась в ванной с обмылками – и один из них потерялся, упал в раковину, и она долго не могла его достать. Позже камушком, который играл роль мыла, долго мылила у меня в комнате крохотного голыша, «дитю». Так что у мыла были основания втереться в ее сновидение.

2.1.59. Ленинград.

…О елке говорили ей давно. Когда папа с мамой уезжали в Москву, ей было объявлено, что едут они за Дедом Морозом, а Дед привезет елку и подарки.

Вообще этого Деда Мороза эксплуатировали сверх всякой меры. Пугали: «Дед Мороз рассердится, если кушать не будешь», «Если спать не пойдешь – Дед Мороз подарков не принесет»…

Эта дешевая домашняя мифология мне, по правде сказать, не нравилась.

Извлекать «педагогическую пользу» из такой легенды – и делать это на каждом шагу – хорошо ли? Легкий способ. И чем он лучше других способов, когда запугивают волком, трубочистом, милиционером, Бармалеем и так далее?

К счастью, Машу до конца не запугали. Деда Мороза она ждала с почтением, с излишним, быть может, волнением, но без страха.

Елки она не видела до утра 1 января. Принесли ее вечером 31-го, когда Маша уже спала, разукрасили, уложили под ее сенью подарки и тут же поставили полуметрового Деда…

Я оставил Машке послание, в котором раешником сообщалось, что, кажется, елка уже стоит в столовой и что, если не ошибаюсь, Дед Мороз прибыл и находится там же – с подарками.

К сожалению, я не видел, как Машка появилась в столовой. Но мама, прочитав Машке мое письмо, одев ее и разрешив ей войти в столовую, вышла в коридор и через другую дверь наблюдала за девочкой.

Машка ахнула, застыла, глазенки ее забегали по разукрашенным веткам дерева и наконец остановились на фигуре белобородого старика.

– Здравствуй, Дед Мороз, – сказала Маша. – С Новым годом!

. . . . .

Несколько анекдотов из Машкиной жизни.

– Мама, спей немножко!

– Что значит «спей»? «Спой» ты хочешь сказать? Спеть тебе?

– Да… спей.

И жмурится. Клубочком свертывается под одеялом.

– Что же тебе спеть?

– «Колотушек надавай».

Это фраза из какой-то народной колыбельной.

. . . . .

Маша уже такая большая, что поправляет других, когда они говорят неправильно.

Мы втроем в ванной: Маша, мамся и я.

– Папсинька, скажи, ты любишь Машу? – спрашивает мама.

– Лублу, – отвечаю я (точно так, как еще месяц назад говорила Маша).

Маша – на руках у мамы – иронически смеется:

– «Лублу»!

– Папа неправильно сказал: лублу! А как надо сказать?

Отчетливо, четко, изысканно, как-то даже по-французски:

– Лю-блю.

…А вот уже совсем невеселый анекдот.

Перед праздником работала у нас Аня – несчастная женщина, муж которой в тюрьме. На руках трое детей, работает поденно. Дети – мал мала меньше – остаются дома одни, то и дело хворают.

Под Новый год Аня мыла у нас в столовой пол. Машка разговорилась с ней:

– Скоро к Машеньке Дед Мороз придет, подарки принесет, куклу принесет. Мячик принесет.

– А мне он что принесет?

– А тебе… тебе – камушки.

Мама и бабушка, которые работали в соседней комнате и слышали этот разговор, чуть не заплакали от огорчения.

– Правильно, Машенька, – усмехнулась Аня. – Мне только камушки и достаются в жизни.

Уверен, что Машка не только не хотела, но и не смогла бы так зло пошутить. Думаю, что она хотела сказать тете Ане приятное. Ведь камушки в ее обиходе – очень ценная валюта. Самый дорогой подарок, который она получила минувшим летом, – это красивые камушки, привезенные ей в подарок с Черного моря ее двоюродным братишкой Павликом.

2 ГОДА 5 МЕСЯЦЕВ

16.1.59.

По-прежнему любит книги, любит слушать чтение или «читать» сама. Импровизирует и стихи и прозу со скоростью пулемета.

Сегодня болтала минут пять: сочиняла заумные стихи – слова на одну рифму. Перебрала, кажется, все согласные:

 
Сосиська,
Баласиська,
Маласиська,
Малакиська,
Колосиська,
Тиська,
Валиська,
Палиська –
 

и так далее.

. . . . .

Капаем в нос витамин «А». Я – Машке, Машка – своим куклам.

Для кукол у нас другая, сухая, чистая, пипетка и пустая бутылочка из-под лекарства.

Буквально и пунктуально повторяет все манипуляции, какие только что проделывал я: набирает в пипетку лекарство, капает по очереди в обе ноздри, вытирает у кукол под носиками и даже плачет за них и кричит противным «капризульным» голосом:

– Не хачччу! Не хачччу!..

Причем за каждую куклу на свой особый голос.

. . . . .

На ужин принесли ей глубокую тарелку манной каши.

– Не хаччу! Большая каша! Большая каша!

Понял: хотела сказать – слишком много каши!..

17.1.59.

Сегодня Маша рассказала маме сказку собственного сочинения.

«Мама пошла в ес собиять гьибы. Пьишол ежик и галавит маме:

– Мама, не собияй гьибы, они – гойкие».

. . . . .

Любит рисовать и делает в этой области некоторые успехи. Успехи, конечно, самые микроскопические. Еще недавно она просто чиркала карандашом по бумаге (а еще раньше рвала и царапала карандашом бумагу), а теперь пробует выводить кружочки, ломаную линию. «Нарисует» что-нибудь и кричит:

– Ой, зайчик, зайчик!

Или:

– Папа, смотри! Синдбад!

Иногда что-то угадываешь в этих ломаных и округлых линиях: уши, хвостик, собачью морду.

Очень хочет научиться правильно держать карандаш.

Поминутно спрашивает:

– Так? Пьявильно?

Держит карандаш очень, казалось бы, неудобно – между средним и указательным пальцами. Но ей, по-видимому, так сподручнее.

. . . . .

Разглядывала альбом карикатур Н. Радлова со стихами Гернет и Дилакторской. Там – звери. Многих она уже хорошо знает, но всегда кого-нибудь путает. Жирафа часто называет оленем, собак путает с лисицами.

На картинке изображена кошка, провожающая кого-то и машущая лапкой.

– Киска! Киска! – кричит Маша. – Киска «до свиданья» лапками галявит!..

30.1.59.

Завтра папа уезжает на месяц в Комарово, в писательский Дом творчества, работать. И вот накануне отъезда решил погасить задолженность перед Машкой.

. . . . .

У нас новая домработница – 48-летняя татарка Минзамал. По-русски говорит так скверно и так невнятно, что и я с трудом понимаю. А для Машки это и вовсе не хорошо. И без того много вокруг нее иноязычного. Но, как это ни странно, трудное имя Минзамал первая у нас в доме усвоила Машка.

Минзамал – маленькая, худенькая, как девочка. А лицо – сморщенное, как у старушки. Но коса у нее великолепная, длинная, буквально до пят. И Машка, обладательница двух крысиных хвостиков, смотрит с восторгом на эту толстую, длинную косу.

. . . . .

Машка пришла ко мне и канючит:

– Поиграй, папа, с Машей.

– Не могу. Папе надо работать.

Не отстает:

– Поиграй! Пожалуйста!

Я бросил перо.

– Ну что, – говорю, – мне с тобой делать?

– Играть!

– А работать кто будет?

– Мама.

. . . . .

Итак, до свиданья, Машенька! Завтра уезжаю. Оставляю эту тетрадку нашей дорогой мамсиньке.

Записи Элико

2.2.59.

…Нашла рубль и положила в кармашек. Ее спрашивают:

– Маша, для чего тебе рубль?

– Хочу купить много-много денег. – Потом добавила: – Килограмм денег.

…Маша «читает» из «Катауси и Мауси»:

 
Дженни туфлю потеряла,
Долго пьякила, искала,
Мейник туфельку нашел
И на мельнице смолол.
 

Дальше сочиняет сама:

 
И чулочки нашел
И на мельнице смолол,
И штанишки нашел
И на мельнице смолол.
Тетю Вазу нашел
И на мельнице смолол…[1]1
  Примечание папы. Вот что делает возраст! Давно ли она в ужас приходила от мысли, что мельник смолол на мельнице Дженнину туфельку. А теперь без зазрения совести сама бросает под эти безжалостные жернова и чулки, и штанишки, и даже тетю Вазу. Что это – жестокость? Нет, это просто взросление. Уже понимает игру, условность искусства.


[Закрыть]
 

– Нет, нет, – смеется она, – тетю не смолол!..

Или же читает:

 
Дети, в школу собирайтесь,
Человек пропел давно…
 

Смотрит на меня лукаво:

– Пьявильно, мама?

…Папа перед отъездом в Комарово читал ей чарушинский «Теремок»: мышка-норушка, лягушка-квакушка…

А Маша читает на свой лад:

 
Мышка-норушка,
Матрешка-картошка…
 

Выдумала каких-то героев: тетя Ваза и дядя Усик.

…Провели день в Комарове. Машка не отставала от папы. Только и слышно было:

– Папу хочу! Папу хочу!

…Дважды была с нею в Зоопарке. Один раз была с нами ее подруга Каринэ. К моему удивлению, Машка очень хорошо ориентируется в зоопарке, показала нам, где какие звери находятся. Маша говорила Каринэ:

– Смотри, у павлина хвост красивый. Сова глазки закрыла. Зайчик морковку кусает. Волк бабушку и Красную Шапочку съел. Слон кушает сакир (сахар).

А Каринэ смотрела равнодушно, морщилась и говорила:

– Маса, тут воняет.

Маше слово «воняет» очень понравилось, она его не знала и стала повторять. Как только заходим в «бегемотник» или «обезьянник», она нюхает воздух и говорит:

– И тут воняет.

Пришлось поправлять ее: плохо пахнет, а не воняет.

– Нет, воняет, – твердила она.

Пишет папа

2 ГОДА 10 МЕСЯЦЕВ

29.6.59. Разлив

Двухмесячный пропуск в Машкином дневнике!

Три недели живем на даче. Живем вчетвером: мама, папа, Маша и тетя Минзамал.

На днях переехала – к себе на набережную реки Гагарки – тетя Ляля.

Лето неважное.

Машка растет, вытянулась.

Что можно сказать о ней еще? Хорошая она? Плохая? Умная? Глупая? Не знаю. Одно могу сказать: трудная, не простая.

За последнее время (на даче, главным образом) развитие ее пошло как будто быстрее. Чаще и чаще задает вопросы. «Почему» еще не появилось, а главным образом – «что это?» и «кто там?» и «кто это?»

Любит слушать сказки и вообще все, что ей рассказывают. Рассказываю ей русские народные сказки, Андерсена, Перро, Одоевского, рассказы Житкова, Чарушина, Бианки, Тайца, Носова… Иногда упрощаю рассказ, а бывает – шпарю по книжному тексту. Машка (особенно в кроватке, перед сном) слушает вытаращив глазенки, и временами кажется, что она все понимает. А бывает, ляпнет что-нибудь такое наивное, что ясно: ничегошеньки-то она не поняла. Половины, во всяком случае.

Сегодня (полчаса назад) рассказывал ей «своими словами» «Кошкин дом». Она знает несколько вариантов этой истории: Маршак по-русски, Маршак по-немецки («Катценфаус», как говорит Маша) и мой – вольный прозаический пересказ.

Сегодня сделал попытку довести до сознания Маши мораль этой сказки. Подчеркиваю, что кошка была богатая, но недобрая, а котята – сиротки, бедные, но добрые. Дошел в рассказе до того места, где тетя Кошка и Кот Василий приходят просить ночлега у котят. Маша слушает внимательно, затаив дыхание.

Я говорю:

– Котята были добрые, они не стали вспоминать, что тетя их выгнала. «Пожалуйста, – говорят, – заходите, тетя Кошка». А тете Кошке стыдно стало…

Машка встрепенулась:

– Пипи сделала?

– Что? Какие пипи?!

– В штанишки пипи?

Слово «стыдно» Машка слышит главным образом (если не исключительно) в тех редких случаях, когда у нее оказываются мокрыми штаны.

Вот тебе и мораль!

30.6.59.

Умеет быть трогательно ласковой. Вечером, перед сном, у меня в комнате обнимает нас с Элико, ласкается, по очереди целует и приговаривает: