Текст книги "Повесть о суровом друге"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Я вспомнил о щепке, которую дали мне барчуки вместо хлеба. Сейчас отомщу...

– Забирай его в плен, – прошептал я, и не успел барчонок подхватить штанишки, как мы оцепили его с двух сторон.

– Руки вверх! – приказал я.

Барчонок доверчиво поднял руки, не выказывая ни малейшего страха. Наверно, он подумал, что мы играем с ним.

– Ты буржуй? – спросил я грозно.

– Я эсел, – ответил барчонок.

– Жалко бить, маленький, – сказал я.

– А вы кто? – простодушно спросил барчонок.

– Мы большевики, – ответил я как можно строже.

– А я эсел, и мой папа эсел.

Клокоча от злости, я передразнил:

– «Эсел, эсел», на колу висел! Тикай отсюда, пока по шее не надавали!

Не успел я проговорить это, как Сашко стукнул барчука по затылку, барчонок не ожидал этого и так испугался, что не закричал, а молча, то и дело оглядываясь, побежал к своему дому.

Несолоно хлебавши, сердитые, мы с Сашко вернулись на дворик деда Карпо. А тут еще, когда пролезали под проволокой, я зацепился и порвал штаны.

А в барском доме гремело веселье. Я глядел туда с обидой и вспоминал слова рабочего в степи у костра: «Не царь враг, а буржуи». И правда: ишь задаются, хуже, чем при царе.

Ничего, припомню я вам щепку...

5

Ночевали мы у деда Карпо. Я спал на голых полатях, но мне было тепло и уютно, как дома.

Утром бабка Христя дала матери целый фартук пшеницы и ничего за это не взяла. А еще они с матерью пошли по соседям и там поменяли почти все вещи, кроме утюга. Мать наменяла пять стаканов проса, десять фунтов ячменя, связку цибули, ведро картошки и много семечек. Мешок наш приятно отяжелел.

Какое счастье привалило! И еду мы добыли, и домой не пешком пошли: дед Карпо запряг волов и повез нас в город.

Всю дорогу я лежал в гарбе и смотрел в небо, где, мерцая крылышками, пели жаворонки, плыли веселые облака.

Дед Карпо не спеша погонял волов и разговаривал с матерью:

– Був я вчера на базаре. Ходят слухи, шо главный большевик Ленин в Россию вертается. Кажуть, теперь селянам землю дадуть... Хотел я спытать у городового, чи як вони теперь называются – новая полиция, чи шо? Стоит австрияка с шаблей. Я кажу: «Гражданин!» – «Какой я тебе гражданин?» – «А як же! – говорю. – Теперь свобода». – «Вот я тебе дам в морду, и узнаешь свободу». Бачь, голубонька, опять паны, опять неволя. Ось послали мене селяне в город, есть тамочки один человек, он только и знает правду про Ленина.

– Дедушка, я могу рассказать про Ленина, – сказал я.

Дед Карпо усмехнулся:

– Хто тоби сказав?

– Рабочий...

– Лежи, сынок, не мешай нам разговаривать, – сказала мать.

Покачивалась гарба, проплывали курганы, сплошь запестревшие яркими весенними цветами, а я лежал в гарбе, как в люльке, и любовался степью. Скоро показалась вдали Богодуховская балка, а за нею открылся наш задымленный городок с заводскими трубами, с терриконами шахт. Сердце радостно зашлось: скоро увижу Ваську.

Мы въехали в город со стороны базара. Мать решила заглянуть туда, чтобы поменять зерно на муку, а семечки – на подсолнечное масло.

На базаре я столкнулся с колбасником Сенькой. Он был одет нарядно, как на пасху. За ним плелась целая орава гимназистов и кадетов.

Сенька долго глядел на меня в упор и вдруг рассмеялся.

– Председатель, – сказал он, – господа, поглядите, председатель приехал на своих рысаках!

Кадеты захохотали, глядя на понурых волов деда Карпо.

Сенька дернул меня за подол рубахи:

– Ну, как живем, председатель? Помнишь, спорил, что твой отец главный? Брехун, ваше благородие! В городе мой папаня главный! И я главный над тобой! Я могу весь город купить. Хочешь, тебя куплю? – спросил вдруг он, перемигиваясь с кадетами. – Говори, сколько ты стоишь вместе с этой рубахой и со штанами?

– Я не лошадь, не продаюсь, – сказал я хмуро.

– А я все равно куплю, – настаивал Сенька, не отпуская подола моей рубахи. – Говори, сколько за тебя дать, плачу все до копейки!

– Я тебя сам могу купить.

Опять кадеты засмеялись, а Сенька воскликнул:

– Купи, плати двадцать тыщ! Ну, плати! А-а, голопузик, денег нема. А у меня есть. Вот, смотри. – И Сенька достал сначала из одного кармана, потом из другого, потом из-за пазухи три пачки настоящих царских денег трехрублевок, десяток, пятерок, даже несколько сотенных бумажек с портретом царя. Он взял одну сотенную и сказал: – Хочешь, порву?

– Хочу.

Сенька разорвал сотенную, сложил половинки и еще разорвал их, потом сложил четвертушки и тоже разорвал. Клочки от денег он швырнул в небо, развеяв их по ветру.

– Видал?

– Видал.

– Хочешь, еще порву?

– Порви.

– Ишь ты, я лучше духов куплю! Эй, тетка!

К нему подошла женщина, крепко державшая обеими руками флакон духов, завернутый в белый платочек.

– Почем? – важно осведомился колбасник.

– Сто рублей.

– Получай! – Сенька плюнул на пальцы и стал отсчитывать деньги. Взяв духи, он открыл их и побрызгал себе на грудь.

Поплыл приятный аромат.

– Хочешь понюхать? – спросил он.

Шут меня дернул потянуться носом к флакону. Сенька сунул мне под нос дулю.

– Чем пахнет? – спросил он под громкий хохот кадетов.

Даже рыжий Илюха, оказавшийся неподалеку, засмеялся.

Сенька стал мне противен. Я отошел и наблюдал за ним издали.

Колбасник облил духами свою братию, побрызгал на курицу, потом сорвал у забора желтый цветок мать-и-мачехи, смочил его духами и, крякая от удовольствия, стал нюхать:

– Ух, как пахнет!

Пустой пузырек Сенька забросил через забор, и вся орава направилась к лотку покупать папиросы «Шуры-муры». Ко мне подошел Илюха:

– Ленька, ты разве ничего не знаешь?

– А что?

– Думаешь, почему они тебя председателем дразнят?

– Не знаю.

– Твой отец уже не председатель. Его вчера скинули. Сенькин отец стал председателем.

На душе стало тяжело и тревожно. Я решил, не скажу матери и не буду верить Илюхе, пока у Васьки не спрошу.

Мать выменяла на зерно и подсолнухи полпуда муки и бутылку подсолнечного масла.

Деду Карпо нужно было ехать туда же, куда и нам. Мы сели в гарбу и поехали.

Вот и окраина, а дед Карпо все ехал с нами.

– Значит, вам куда? – спросил он у матери.

– Нам вон на ту улицу, где лавка.

– Та и мени вроде туда, я точно не знаю.

– А кого вам нужно? – спросила мать.

– Та оце ж люди казали, председатель Устинов десь, тут живо, а в якой хате, не знаю.

Мать рассмеялась:

– Что ж вы раньше не сказали, дедушка!

– А шо?

– Устинов – мой муж.

Дед остановил волов и с недоверием уставился на мать, поглядел на меня.

– Ты жинка Устинова?

– Правду говорю, – повторила мать с улыбкой.

Дед покачал головой.

– Чого же ты раньше не обозналась? От вы, бабы, секретный народ! Гей, ледачи! – весело прикрикнул дед Карпо на волов и стукнул палкой одного из них. Ленивый вол только взмахнул хвостом. Гарба закачалась на ухабах.

Дед и моя мать смеялись. Они не знали, что отец наш уже не председатель...

Мы повернули за угол. Возле Абдулкиной землянки сидела на лавке Тонька. Увидев меня, Тонька сорвалась с места и помчалась сзывать ребят. Они высыпали тучей и закричали:

– Ленька приехал!

– Ленька, где ты был?

Дед Карпо остановил волов возле нашего домика. Мы слезли. Мать открыла ворота, и волы въехали во двор. «Где же Васька?» – подумал я и в эту минуту увидел, как он вышел из-за угла с двумя ведрами на длинном коромысле. Я побежал навстречу. Смеясь от радости, мы обнялись.

– Приехал?

– Ага.

– А кто это с вами?

– Дед Карпо, он добрый, пойдем к нам.

Как ни старался Васька казаться веселым, а по глазам я понял: Илюха правду говорил от отце.

– Расскажи, Вась...

– Чего рассказывать, – сердито ответил Васька, – бить их надо, а не рассказывать. – И Васька пнул ногой торчавший из земли обломок кирпича. Ты иди домой, а я воду мамке отнесу и приду к тебе.

6

Мы с матерью застали отца лежащим на кровати. Подложив руки под голову, он о чем-то глубоко задумался.

«Горюет», – мелькнуло у меня, но отец, как только увидел нас, вскочил, веселый, обнял мать и меня, а когда вошел в хату дед Карпо и мать рассказала о нем, отец протянул деду руку со словами:

– Это хорошо, гость из села кстати приехал, раздевайся.

Отец усадил деда Карпо на табуретку, сам сел напротив, близко, лицом к лицу.

– Ну, зачем пожаловал, как там беднота живет в селе? Допекают вас помещики? Рассказывай, дедушка!

– Дела, товарищ Устинов, як сажа бела. Революцию зробили, царя скинули, а получилось як в той сказке про мужика и медведя: панам вершки, а селянам корешки. Скажи, коли нам землю дадуть?

– А от кого ты ее ждешь, дедусь?

– Та не знаю. Временное ж правительство есть, хай ему сто чертив у печонки.

– Временное правительство, дед, те же самые паны. Они тебе ничего не дадут. Сами берите землю, делите между собой и засевайте.

– Мы рады взять, так не дают же!

– А вы силой.

– Та де там силой? Понагнали охраны. Там таки австрияки стоять з винтовками и шаблями, шо близко не подойдешь.

– А вы сабли о колено, винтовки об забор. А нет – жгите имения! сказал отец. – Пускайте им красного петуха, пусть горят, гады! Земля должна быть у тех, кто ее своими руками, как дите родное, нянчит.

– Палить, кажешь?.. Гм... це дило! – проговорил дед Карпо, задумчиво трогая белый ус...

Мать суетилась у плиты. Она уже замесила тесто на вареники. Я скоренько притащил из сарая ведро угля и начал растапливать плиту, прислушиваясь к разговору отца с дедом Карпо.

– А еще селяне просили спытать, – говорил дед, – правду кажуть, шо Ленин приедет до нас?

– Слух такой прошел, – сказал отец, – твердо мы не знаем. Но нам известны письма Ленина, и в этих письмах товарищ Ленин учит нас, что на той революции, которая была в феврале, мы не остановимся. Это только начало революции. Начало!

Мать поставила на стол вареники. Пришел Васька. Мы весело уселись за стол. Только дед Карпо не стал есть и скоро уехал.

Я так наелся, что у меня раздуло живот, как барабан. И все-таки я съел еще три вареника и два незаметно положил в карман.

Едва мы закончили обед, как в сенях послышался веселый топот ног. Дверь распахнулась, и в хату вошли сначала однорукий механик Сиротка с дорожным сундучком, потом, вытирая ноги о порог, Мося, а за ними грязный, всклокоченный и радостный шахтер Петя с Пастуховки. Они только что вернулись из Петрограда и прямо с поезда – к отцу.

Что тут поднялось! Отец кинулся обнимать друзей, а те его. Они хохотали, хлопали друг друга по плечам. Запыхавшись, отец сел на табуретку и сказал:

– Говорите сразу: правда, что Ленин в Россию приехал?

– Правда! – ответил Сиротка.

– Видели его?

– Не только видели, но и встречали! – горячась, вставил Петя. – Я его даже на руках вместе с питерцами нес.

– Ну рассказывайте!

Сиротка, хмурый, подсел к отцу:

– Нет, сначала ты расскажи, что тут у нас произошло?

Отец развел руками:

– Что произошло? В Советах засели буржуи. Меньшевики их поддерживают. Удалось им пока захватить большинство в Совете. Теперь благодетель Цыбуля – комиссар Временного правительства и председатель меньшевистского Совета. Об этом разговор у нас будет долгий, и борьба будет долгая. Поэтому рассказывайте вы, хлопцы.

Мать вывела Петю в сенцы и заставила его снять для стирки рубаху. Сама она стала поливать ему из кувшина. Пока Петя, брызгаясь и фыркая, умывался, я спросил его:

– Петь, а ты царя в Петрограде видал?

– Какого царя? А-а, ты про Николашку! Нема его, увезли в Сибирь.

– А саблю его золотую видал?

– Саблю? Чего не видал, того не видал. Наверное, с собой увез, гадюка, – отвечал мне Петя, входя в хату и вытираясь свежим рушником.

– Та-ак, – протянул в раздумье Сиротка. – Ну а с нами, что ж... Мы ведь не знали ничего о Ленине. Приехали в Питер третьего, в воскресенье. Спрашиваем у людей, где помещается редакция рабочей газеты «Правда». Буржуи косятся злобно: «Какая такая «Правда», не знаем»...

– Сиротка, дай я расскажу, – перебил Петя, у которого опять заблестели глаза, и радость его передалась всем.

– Погоди, не мешай, – хмуро остановил его Сиротка.

– Да говорите кто-нибудь, шут вас задери, – смеясь, сказал отец. Скажите, какой из себя Ленин?

– Простой! Ну как будто твой товарищ или родственник, – скороговоркой выпалил шахтер Петя.

Мы с Васькой протиснулись плечами друг к другу и напряженно слушали.

– Какой из себя Ленин, спрашиваешь? – степенно проговорил Сиротка, глядя в пол, словно обдумывая, как лучше сказать. – С первого взгляда будто строгий, а вглядишься – нет. По глазам видно – ласковый.

– Ходит быстро, не поспеешь за ним, – опять вставил Петя, – а кепка вот как у нашего Моси, даже проще...

Васька взглянул на меня. На лице у него светилось радостное удивление.

– Ну и вот, – продолжал Сиротка, – показали нам питерские рабочие редакцию «Правды». Помещалась она на Мойке, у самого Невского проспекта. Входим. Две комнатки: одна маленькая, другая побольше. Обе полны народу: собрались рабочие, солдаты из окопов, матросня-балтийцы. Протиснулись мы к столу секретаря, кое-как поясняем, что мы делегаты от Донбасса. А кругом люди суетятся, звонят телефоны, не поймем, что случилось. А потом слышим: Ленин сегодня приезжает. А было, как мы уже сказали, воскресенье, заводы не работали. Как известить рабочих о Ленине? Да где тут, уже пошел гулять слух, толпами бегут рабочие.

Наняли мы извозчика и помчались на Финляндский вокзал. Народу на улицах – пальца не просунешь. Со всех районов идут рабочие со знаменами, с музыкой, с песнями. На Литейном – есть такой мост в Петрограде – пришлось бросить извозчика. Народ хлынул тучей, ломятся вперед, а меньшевики и эсеры загородили дорогу и уговаривают не идти: мол, ничего хорошего не ждите от Ленина. Меньшевиков смяли. Там бы железную стену правительство поставило, и ее сломали бы. Досталось и нашим бокам, но мы все-таки пробрались на площадь вокзала. А там – боже ты мой! – народищу – глазом не окинуть. Что делать? Я тогда и спрашиваю у своих ребят: «Вы шахтеры или нет?» Поняли они меня, и пошли мы на приступ. Пролезли на вокзал, оттуда протиснулись на перрон. Присели на рельсы, закурили с питерскими рабочими. Ждем. Уже ночь, а поезда все нет. Говорят, на какой-то станции рабочие делегации задержали. Но вот наконец звонки – поезд прибывает. Все замерли. В этой тишине и подошел поезд.

Васька подался вперед, жадно вслушиваясь в слова Сиротки.

– ...Вышел он на ступеньки вагона, решительный, в простом пальто.

– Заштопанное! – выкрикнул шахтер Петя. – И пуговицы одной нема вот здесь, слева.

– Погоди, Петька, – сказал Сиротка. – Одним словом, Егор, не будем мы тебе рассказывать про то, как его несли на руках рабочие, как народ кричал: «Да здравствует Ленин!» Скажу только вот что: на площади стояли броневики. Взошел он на один из них, поднял руку вверх и ждет, когда затихнут. На всю жизнь я его так и запомню теперь – в распахнутом простеньком пальто, кепка из кармана торчит. Сказал он речь с броневика и закончил словами... Знаешь, какими словами он закончил? – спросил Сиротка и твердо, с расстановкой произнес: – «Да здравствует социалистическая революция!»

– Социалистическая революция, – повторил отец задумчиво. – Так оно и должно быть. К этому идем. Ну а теперь говорите, что привезли. – Отец строго взглянул на нас с Васькой и сказал: – Хлопцы, ступайте-ка на улицу.

7

Мы с Васькой отправились на речку. Сколько я приберег для него новостей, сколько собирался рассказать, и вот все как-то потерялось. Ни о чем не хотелось говорить. Когда мы уселись молча на берегу речки, я разжег из камыша небольшой костерчик, собираясь рассказать Ваське хотя бы про ночной костер и про Бедняка-бандуриста, но и это не вышло. Васька сидел у огня задумавшись и глядел на пламя, невидимое при свете солнца. А я думал: «Вот есть где-то на свете большой город Питер, Петроград. Там на броневике стоит Ленин. Может быть, и дядя Митяй вернулся из Сибири и теперь стоит на броневике рядом с Лениным».

– Вась, а где Петроград?

Васька поглядел на меня безучастно, думая о чем-то своем, потом ответил:

– Далеко. Во-он там, – и он неопределенно махнул рукой в степь.

– За Пастуховкой?

– Дальше.

– За Богодуховкой?

– Что ты!.. В сто раз дальше.

Васька подбросил в огонь охапку сухого камыша. Голубоватое пламя потянулось кверху, постепенно накаляясь до ярко-желтого, потом закачалось, потрескивая и рассыпая искры.

– Лень!

– Чего?

– Ты богатых любишь?

– Нет.

– А я их так ненавижу, что и сказать не могу...

Мне вспомнились ночной костер в степи и слова рабочего о буржуях.

– Знаешь, Вась, мы с тобой ошибку дали, – сказал я.

– Какую?

– Не на того злились, на кого надо... зря время теряли.

– Ты про что?

– Мы с тобой злились на царя, а получается, что не царь враг.

– Как не царь, а кто?

– Рабочий говорил – буржуи.

– Буржуи это сейчас, а раньше царь-паук сидел, – объяснил Васька, теперь мы царя по шапке, а богачи захватили все и смеются над нами.

– Смеются, Вась, это верно. Сенька выхвалялся на базаре, сорил деньгами, курицу духами облил. – И я, волнуясь, рассказал Ваське, как Цыбуля порвал у меня на глазах сто рублей. – Лучше бы он Алеше Пупку дал, правда?

Васька слушал, и лицо его менялось. Я знал: если Васька вспоминает про богатых, глаза у него делаются холодными. Когда я рассказывал, Васька даже на месте не мог усидеть и встал – так задело его Сенькино хвастовство.

– Богачи проклятые денег нахапали...

Васька долго молчал, глядя в степную даль, потом вздохнул и сказал мечтательно:

– Если бы у меня было много-премного денег, целый сарай, например, и еще полный погреб, я бы эти деньги бедным роздал. Одному тыщу, другому тыщу, третьему – всем, сколько есть на свете бедных, каждому бы дал: подходи, бери, если ты человек бедный. Алеше Пупку я бы целую шапку денег дал. Нехай купил бы себе рубаху, поел досыта...

– А себе оставил бы, Вась?

– Чего?

– Деньжат.

– Зачем? Лучше бедным раздать – твоему отцу, дяде Ван Ли, Алешкиной матери. Уче бы дал тыщу.

– А Илюхе?

– Рубля два дал бы...

– Не надо, он жадный.

– Это правда, жадный. Ну рубля два можно, нехай бы порадовался.

– Только больше не давай.

– Больше не дам...

Мы так хорошо говорили с Васькой, что я не удержался и рассказал ему про кулака в селе – как тот прогнал нас с матерью, и про щепку, которую дали мне барчуки вместо хлеба.

Выслушав меня, Васька помрачнел. Наверно, ему не понравилось, что я позволял барчукам издеваться над собой. Да и как не обидеться: конечно же, я держал себя как трус и в селе Шатохинском, и на базаре, чего уж скрывать. Если бы на Ваську такое, колбаснику пришлось бы скверно. Вот бы попросить Ваську научить меня смелости! А он будто сам догадался и начал говорить:

– Ты никогда ничего не бойся. Вот, к примеру, подошел к тебе бандюга с кинжалом или буржуй с наганом, подошел и говорит: «Стой, ни с места, стрелять буду!» Что ты должен делать? Бежать? Или, может, стать перед ним на колени и просить – не убивай, пожалей! Запомни: никогда нельзя становиться на колени! Ты должен размахнуться и дать в зубы! Тогда этот бандюга бросит кинжал, а буржуй забудет про свой наган и убежит. Почему? Да потому, что он испугается тебя больше, чем ты его. Надо пересилить врага своей смелостью. И тогда выйдет, что никакого страха не было. Ты понял или нет?

– Понял.

Васька помолчал, потом снова горячо заговорил:

– Знаешь что? Давай с тобой дружить так, чтобы никогда и ничего на свете не бояться, чтобы драться за рабочих, как... Ленин!

– Давай, – согласился я.

– ...Чтобы драться до смерти! Знаешь, как? Вот!..

Неожиданно Васька сунул руку в костер и стал держать ее на огне. Он крепко, до скрипа, стиснул зубы, но руки из пламени не убирал.

– Зачем ты, Вася? Не надо! – вскрикнул я. Но Васька продолжал держать руку в огне. Лицо у него сделалось багровым от напряжения.

Я не знал, что делать. И тогда Васька не спеша, словно нехотя, вынул из костра руку и сказал хрипло:

– Вот так, чтобы драться...

– Что ты наделал, Вась? Покажи руку.

– Незачем на нее глядеть.

– Болеть же будет.

– Ну и нехай болит. – Васька спрятал руку за спину.

– Хочешь, я свою сожгу, – сказал я, пугаясь своей горячности. – Нехай совсем сгорит, хочешь?

– Не надо.

– А я сожгу. – Не в силах остановиться, я тоже сунул руку в огонь.

– Брось, – Васька схватил меня за руку. – Незачем это. Ты просто так будь смелым и никогда не позволяй смеяться над собой. На свете никакого страха нема. Вот ты и не бойся. Если, например, тебе хочется испугаться, а ты назло не бойся! Тогда Сенька-колбасник и все буржуи будут дрожать перед тобой, как царь Николашка дрожал перед Лениным.

Помолчав, Васька добавил:

– Я это говорю к тому, что скоро мы пойдем войной на кадетов. Они опять захватили ставок, а твоего отца с председателей скинули. Скоро соберем войско. Ты будешь моим главным подполковником. Вот и подумай сам: как ты будешь подполковником, если хоть на каплю испугаешься? Значит, должен быть смелым, как... Ленин!

На этом разговор оборвался, и мы оба умолкли. Вспомнился Ленин, рассказы о нем.

Ни о чем больше не хотелось говорить. Всю дорогу, пока шли домой, мы не проронили ни слова.

Глава шестая.

БИТВА НА РЕКЕ КАЛЬМИУС

Час битвы близок. Сегодня грозно

Враги сойдутся померить силы.

Пусть трус уходит, пока не поздно,

Сегодня многих снесут в могилы.

1

Город стоял по правую сторону речки. По другую шла степь – море полыни, кашки и молочая.

От речки поднималась крутая каменистая гора, на ней расположились нестройными рядами землянки, косоглазые, с длинными печными трубами, с крышами набекрень. Извилистые улицы ручьями сбегали с горы к речке.

Между этими улицами тянулись кривыми линиями тесные переулки. Они служили для свалки нечистот и назывались Грязными. По этим улочкам никто не ходил, и летом они густо зарастали лебедой, лопухом и колючками. Кое-где среди бурьяна желтели подсолнухи, выросшие сами собой на мусоре.

Грязные улицы были излюбленным местом наших собраний. Здесь решались все неотложные дела. Так было и в то памятное июльское воскресенье семнадцатого года.

Мы собрались на Грязной с утра. Причина была важная: предстояла битва с кадетами, битва не на жизнь, а на смерть.

Наш главнокомандующий Васька держал перед нами речь. Он стоял на опрокинутой тачке голый по пояс (рубашку стирала мать) и, потрясая кулаками, выкрикивал:

– Товарищи пацаны! До каких пор будем терпеть! Царя скинули? Скинули. Значит, должна быть свобода. А чего кадеты всю власть себе заграбастали и задаются?

Концы веревки, которой были подвязаны Васькины штаны, яростно болтались и подпрыгивали.

– Почему богачи учатся читать и писать, а нас в школы не принимают?

Золотистые, как пшеничная солома, волосы на Васькиной голове росли буйно и неудержимо. Они сползали клиньями на виски, на высокий лоб, а на затылке даже закручивались в косичку. Брови у Васьки были грозно сомкнуты, а голубые глаза метали молнии.

– Кадеты на ставок нас не пускают, купаться не дают, – продолжал он. – Вчера колбасник Сенька нашему Алеше Пупку голову проломил. Поглядите, вон у Алеши голова перевязана. За что сироту мучить? Мы с вами кто?.. Я спрашиваю, кто мы?

Ребята не знали, как отвечать, и помалкивали.

Мне захотелось поддержать Ваську, и я выкрикнул:

– Пролетарии всех стран!

– Правильно! – одобрил Уча.

А Васька, ободренный нашими возгласами, продолжал:

– ...И если мы пролетарии всех стран, что мы, ставок у кадетов не отвоюем?

– Отвоюем! – поддержали ребята.

– Что мы, кадетам по шеям не дадим?

– Дадим! – загудели голоса.

– Царя кто скинул?

– Я! – выкрикнул Уча.

– Правильно! – подтвердил Васька. – Я сам видел, как Уча и Абдулка за веревку тянули. Значит, ставок теперь наш. Верно я говорю?

– Верно, верно! – одобрительно кричали отовсюду.

– Тут кадеты письмо прислали, – сказал Васька, – сейчас Ленька прочитает.

Я взобрался на тачку. Абдулка Цыган, у которого под глазом красовался лиловый синяк – «подарок» кадетов, порылся за пазухой и вместе с обрывками веревок, гвоздями и цветными стекляшками извлек черный конверт. Посредине конверта зловеще белели череп и две скрещенные кости.

При виде страшного письма все подались вперед.

– Смерть! – прошептал кто-то.

– Тише, может, там бомба, – сказал Илюха.

Я вскрыл конверт. К моим ногам упала желтая двадцатирублевая керенка.

Стукаясь лбами, ребята бросились поднимать.

– Глянь, деньги! Зачем это?

Васька взял из рук Илюхи керенку, повертел и кивнул мне:

– Читай, Лёнь, потом узнаем.

Я вынул из конверта тетрадный листок в три косых. На нем синими чернилами крупным красивым почерком было написано:

– «Я вчера приехал из Петербурга, и мне пожаловались, что вы, оборванцы, не хотите повиноваться нам и даже деретесь...»

Прочитав это, я запнулся.

– Читай, чего остановился? – загалдели ребята.

– Тут руганье, – сказал я.

– Читай, – зашумели вокруг, – читай все подряд!

– «Кухаркины сыны, рабы презренные! Как вы смеете поднимать руки на своих господ? Свободы захотели? Я вам покажу свободу!..»

Я взглянул на ребят. Задрав головы, они в недоумении глядели на меня. Я продолжал читать:

– «А в общем, а ла гер, ком а ла гер^[3], как говорят французы, сегодня я приеду к вам с моим войском, и скажите там вашему сапожнику Ваське, чтобы он поклонился мне в ноги, когда приеду, а то я не люблю ослушания!..»

На этот раз поняли все и обиделись.

– А вот этого он не пробовал? – вскричал Уча, грозя костылем.

– Тише, не мешайте слушать.

Напрягая голос, я читал дальше:

– «Приказываю собрать к моему приезду и сдать оружие. Кадет 4-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса, 5-го класса Геннадий Шатохин».

Дальше шла приписка карандашом большими кривыми буквами:

– «Выходите сегодня на пустыр, мы вам набем морды. А на 20 рублей нехай Васька закаже себе гроб. Гроза и молния – силач Семен Муромец (у которого кулаки смертью пахнут)».

Когда я кончил читать, поднялся невообразимый свист, крики, топот ног.

Васька вскочил на тачку и поднял письмо:

– Что будем делать?

– Ответ писать!

– Не надо ответа!

– Бить кадетов!

– Голосуй!

– Кто за то, чтобы кадетов бить, подымай руки кверху. Вот так...

Мы дружно исполнили команду. Васька сурово оглядел нас и сказал:

– Против нема никого? Значит, объявляем кадетам бой... – Васька помедлил и добавил: – Не на живот, а на смерть!

На тачку взобрался Абдулка, которому кадеты передали письмо, и рассказал, как его поймали враги, как били, а потом приказали передать письмо. Абдулка сказал, что сочинил письмо настоящий кадет, приехавший из Петербурга на побывку, а приписку сделал сын колбасника Цыбули Сенька. Кроме того, мы узнали, что вражеским войском будет командовать сам кадет, верхом на лошади и с настоящей шашкой.

– Кадета Генькой зовут, а отец у него генерал, – рассказывал Абдулка. – Этого Геньку слуги укачивают, когда он спать ложится.

– Не ври.

– Ей-богу, правда: кладут в люльку и качают.

– Выдумываешь...

– Да нет же. И это еще не все. Слуги ему штаны по утрам надевают.

– А сам?

– Не умеет.

– Вот гад...

– Ничего удивительного нет, – заключил Уча, – богачи что хотят, то и делают, с жиру бесятся. У них только птичьего молока нету.

– Есть, – выкрикнул Илюха, глядя на нас бесстыжими глазами, – я сам видел, как Генька птичье молоко пил!

Ребята рассмеялись, а Васька вскочил на тачку и яростно взмахнул кулаком:

– Долой десять министров-капиталистов!

– Долой! – поддержали мы, хотя никто из нас не понял, о каких министрах шла речь. Но если Васька сказал – значит, долой!

– Я ихнему Геньке пропишу письмо вот этим карандашом! – И Уча воинственно потряс костылем.

– Вась, а правда, что кадеты хотят обратно царя поставить? – спросил я.

– Уже поставили, – хмуро отозвался Васька, – только называется он не Николай, а... как-то... забыл.

– Керенский, – подсказал Абдулка.

– Верно. Этот кадетский царь Керенский только называется царем, а сам с виду мокрица: глянешь, и плюнуть охота.

– Какой же он?

– Поганый: волосы как сапожная щетка, нос толстый, а правая рука за пазухой.

– Почему?

– Камень там держит... камень за пазухой, понятно?

– Правитель нашелся, – передразнил Уча. – Деньги свои выпустил.

Ребята стали разглядывать керенку, присланную колбасником. Она была похожа на обертку от дешевой конфеты. На ней, как и на царских деньгах, значился двуглавый орел, но какой-то ощипанный и без короны.

Васька продолжал:

– Я вам про войско Керенского рассказал бы, да боюсь, кишки со смеху порвете.

– Не порвем, Вась, расскажи.

– У него армия – одни тетки в юбках.

– Как тетки? – удивились ребята.

– А так. Набрал теток и разных женщин, одел их солдатами, дал винтовки и приказал: «Стреляйте!»

Ребята рассмеялись – кто недоверчиво, кто весело.

– Не может быть, чтобы тетки стреляли.

– Ей-богу, не вру.

– А командир тоже в юбке?

– И командир в юбке. Зовут Мадам, шапка солдатская, на ногах сапоги, а ружье кривое, вроде кочерги: целишь прямо, а пуля летит вбок.

Ребята покатывались со смеху.

– Это войско называется «Батальон смерти», – продолжал Васька под хохот ребят.

Уча спросил:

– Почему называется «Батальон смерти»?

– Потому, что с этого батальона можно обсмеяться до смерти.

Васька взял керенскую двадцатирублевку и наколол ее на пику.

– Не признаем кадетов! Мы большевики!

– Вась, расскажи про Ленина, – попросил Абдулка.

– После боя, сейчас некогда.

Васька сложил два кулака трубками и приставил к глазам. Как в бинокль, он долго оглядывал окрестности, откуда должен был появиться неприятель. Кадетский фронт проходил по бугру, а наш понизу, вдоль речки Кальмиус.

– Еще рано воевать, расскажи про Ленина, – просили ребята.

Наконец Васька сел в густую лебеду. Мы расположились вокруг и затихли.

– Ленин добрый, потому что сам бедный, – начал Васька. – Если, к примеру, ты, Уча, придешь к нему и скажешь: «Здравствуйте», – он перво-наперво спросит: «Ел сегодня?» Ты, конечно, застесняешься, скажешь: «Благодарствую, сыт». Так он, думаешь, поверит? Нет. «Садись, – скажет, ешь, а после разговаривать будем». Он тебе последнее отдаст. Вот какой Ленин...

Ребята молчали, пораженные и очарованные рассказом.

– А верно, что его царь в цепи заковал?

– Верно. И в Сибирь угнал. А Сибирь знаете где? На самом краю света! За тыщу дней оттуда не дойдешь, не доедешь. А Ленин дошел. Тяжело было идти в цепях. Снег вот до сих пор, по самую грудь, а еще вьюги, мороз. Но Ленин не сдался: где пешком шел, где на паровозе. Приехал в Петроград (царь тогда в Питере жил). Пришел Ленин к рабочим на завод и говорит им: «Смотрите, братья, в какие цепи заковал нас царь», – и ка-ак рванет кандалы, они и рассыпались. Взяли рабочие красный флаг и пошли ко дворцу. А царь сидел на троне и водку пил. Ленин подошел и говорит: «Отдавай власть народу!» Царь отставил бутылку и отвечает: «Не отдам, а тебя еще дальше в Сибирь загоню». Тогда Ленин сказал: «Эх ты!» – и свергнул царя.

– Зачем же опять буржуям власть отдали? – спросил Уча.

– Они сами хитростью взяли, – объяснил Васька. – Переоделись в рабочую одежду, взяли в руки кто молоток, кто гаечный ключ, кто пилу, пришли в Совет и говорят: «Примите нас, мы тоже рабочие». Их приняли, а они ночью власть захватили и своего Керенского поставили.