Текст книги "Маркус Вольф"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

Беседовал с ним за хорошо накрытым столом генерал Питовранов. На следующий день он доложил председателю КГБ Ивану Серову и начальнику Первого главного управления (внешняя разведка) Александру Панюшкину: «Вербовка Йона нецелесообразна и нереальна. Мы приняли решение склонить его не возвращаться в Западную Германию и открыто порвать с Аденауэром, а для этого сделать соответствующие политические заявления».

Питовранов позднее уверял, что Йон всё сделал совершенно добровольно. Один из его бывших подчиненных уверял, что Йон был мертвецки пьян. Его рвало. Пришлось вызвать врача, который дал немцу лекарство и помог прийти в себя.

Виталий Геннадьевич Чернявский рассказывал иначе: немца, конечно же, хотели завербовать. Когда стало ясно, что это невозможно, его всё равно не отпустили. Дали снотворное, чтобы выиграть время для размышлений. А он уже был сильно пьян. В результате Йон проспал больше суток. Когда он проснулся, разведка уже приняла решение: если нельзя сделать Йона агентом, пусть он станет пропагандистом.

С ним по очереди беседовали Питовранов, Чернявский и еще один разведчик, выпускник Московского института философии, литературы и истории, безукоризненно владевший немецким языком, – Вадим Витольдович Кучин.

Отто Йон понял, что в данной ситуации ему лучше сделать вид, будто он остался в ГДР по собственной воле. Он исполнил всё, что от него хотели. Попросил политического убежища, провел громкую пресс-конференцию, выступил против милитаризации ФРГ и старых нацистов, оказавшихся на высоких постах в боннском правительстве.

– Я отвез Отто Йона, смертельно уставшего от многочасового непрерывного нервного напряжения, в Карлсхорст, – вспоминал Чернявский. – Когда мы остались одни, он достал из бара бутылку любимого армянского коньяка, торопливо откупорил ее и осушил одним махом целый бокал. Я составил ему компанию, поскольку, как и он, был совершенно измотан.

Йона возили и в Советский Союз. С ним беседовал заместитель начальника разведки по европейским делам генерал Александр Коротков, специализировавшийся на немецких делах. Йон рассказал всё, что знал, о западногерманских спецслужбах. Первое главное управление КГБ интересовали и его контакты с британскими МИ-6 и МИ-5. Но он был политиком, а не профессионалом и едва ли знал детали, интересовавшие советскую разведку.

Отто Йон быстро разобрался, где он оказался. Это издалека можно было заблуждаться. Жизнь в Восточном Берлине ему совсем не понравилась. От тоски он пристрастился к армянскому коньяку, который поставляла ему советская разведка. Просился домой. Когда выяснилось, что Йон не представляет особого интереса, его решили не удерживать. Возвращение на Запад только укрепит уверенность западных немцев, что Йон раскрыл Москве все секреты, которые знал, поэтому его и отпустили…

Через полтора года – 12 декабря 1955 года – он вернулся в ФРГ.

Считается, что Йону помог датский журналист Хенрик Бонде-Хендриксен, который подозревался в связи с британской разведкой. Йон работал в здании Университета имени Гумбольдта. В здании шел ремонт. Йон спустился вниз вместе с охранниками, сказал им, что забыл важный документ, и попросил постеречь его портфель. Он вернулся в здание, вышел через другую дверь, сел в «форд» датского журналиста, и через несколько минут они пересекли межзональную границу.

Из Западного Берлина Йон под чужим именем улетел в Кёльн. Он надеялся, что ему, как жертве Москвы, будут сочувствовать, но получилось по-другому. Ему не простили побега и заявлений о политике Запада. Несколько часов его допрашивали, потом арестовали и отдали под суд.

Йон доказывал, что его заманил в ловушку берлинский врач-психиатр Вольгемут, который уговорил всего лишь встретиться с русскими. А они опоили его каким-то препаратом и в бессознательном состоянии вывезли в ГДР. Йон уверял, что в ГДР он был вынужден говорить то, что ему велели: у него были основания бояться за свою жизнь.

Западногерманский суд ему не поверил. Йона компрометировало то обстоятельство, что ему удалось так легко покинуть ГДР. То, что его не держали под стражей и он имел возможность свободно передвигаться, означало только одно: его вовсе не арестовывали, он по своей воле сотрудничал с агентами КГБ.

Суд пришел к выводу, что Отто Йон перешел в Восточную Германию добровольно, без принуждения. И приговорил к четырем годам тюремного заключения – за измену. 22 августа 1956 года Йон начал отбывать свой срок. Отсидел он два года. В 1958 году его помиловал президент ФРГ.

Все последующие годы Отто Йон продолжал уверять журналистов, что он отказался от сотрудничества с Москвой, родине не изменял и государственных секретов не выдавал. В 1965 году Йон опубликовал автобиографическую книгу «Дважды через границу». Никто, кроме ближайших друзей, не принимал его слова всерьез.

А вот после распада Советского Союза у него появился важный свидетель. В его пользу высказался Валентин Михайлович Фалин, недавний секретарь ЦК по международным вопросам и бывший советский посол в ФРГ.

Фалин подтвердил: ему достоверно известно, что Йон стал жертвой операции советской разведки. Йона одурманили агенты Москвы и тайно вывезли в восточный сектор Берлина, где он участвовал в пропагандистских спектаклях ради спасения собственной жизни, но тайн не выдавал.

Откуда об этом стало известно Фалину? Фалин в начале 1950-х работал в Комитете информации при Министерстве иностранных дел. Его начальник, заместитель председателя комитета Иван Иванович Тугаринов, по поручению Молотова ездил в Берлин и, вернувшись, сказал Фалину, что Йона усыпили в Западном Берлине, а проснулся он в Восточном.

Свой рассказ Фалин оформил в виде нотариально заверенных свидетельских показаний и передал в суд, который должен был рассматривать просьбу Отто Йона о реабилитации. Но его показания не помогли. В 1995 году последняя апелляция Йона была отклонена берлинским судом. Он умер 26 марта 1997 года в Инсбруке в возрасте восьмидесяти восьми лет.

Доктор Отто Йон, который так и не дождался реабилитации, был, как я понимаю, человеком порядочным и наивным, хотя и служил некоторое время по ведомству контрразведки. Он стал жертвой политических и шпионских игр, от которых людям наивным следует держаться подальше…

В 1955 году тяжелый сердечный недуг свалил Виталия Геннадьевича Чернявского. Он долго болел, оставил оперативные дела. Работал по линии службы «А» – активные мероприятия, то есть дезинформация. В агентстве печати «Новости» создали для этого целую структуру – главную редакцию политических публикаций.

Мне кажется, разведка совершила большую ошибку, слишком рано отправив Виталия Чернявского в отставку. Волевой, хорошо образованный, преданный делу, он многого бы достиг. Это было делом его жизни, он тосковал по разведке. Виталий Геннадьевич Чернявский восхищал меня мужеством и стойкостью. Он никогда ни на что не жаловался. О недугах рассказывал иронически.

Он умер, отметив 85-летний юбилей. На похоронах отдельной группой стояли молодые люди в темных костюмах, чья одинаковость выдавала их принадлежность к спецслужбам. Для них он был, наверное, очередным ветераном, которого положено проводить в последний путь, – рутинная обязанность. Хотя мне говорили, что в ведомственном музее в Ясеневе, в Службе внешней разведки, есть фотография подполковника Чернявского, еще молодого, полного идей и надежд.

Операция с Отто Йоном была бесспорным профессиональным успехом. Но главного политического результата добиться не удалось. Ни Маркусу Вольфу, ни генералу Питовранову с подполковником Чернявским не удалось помешать вступлению ФРГ в Североатлантический блок и созданию ее вооруженных сил.

КАНЦЛЕР АДЕНАУЭР В МОСКВЕ

Канцлер Конрад Аденауэр без колебаний избрал союз с Западом. В одной из информационных сводок Маркус Вольф прочитал, что в бундестаге лидер социал-демократов Курт Шумахер крикнул Аденауэру:

– Вы – канцлер союзников!

Это прозвучало оскорбительно, но несправедливо. Аденауэр не без оснований считал, что могучая, но одинокая Германия не только представляла угрозу для всех соседей, но и была опасной для самой себя.

Австрия тоже была разделена на оккупационные зоны. Но почему же советские руководители довольно легко согласились вывести войска из Австрии и позволили ей стать единым государством?

Одиннадцатого апреля 1955 года в Москву прилетела австрийская делегация во главе с канцлером Юлиусом Раабом. Она обещала не присоединяться к военным союзам, не иметь иностранных военных баз на своей территории и сохранять нейтралитет. Это вполне устраивало Советский Союз.

Для подписания государственного договора в Вену приехали министры иностранных дел стран-победительниц. Советский Союз представлял Вячеслав Михайлович Молотов, Соединенные Штаты – государственный секретарь Джон Фостер Даллес. Когда государственный договор был подписан и страна обрела полный суверенитет, австрийский канцлер торжественно произнес:

– Австрия свободна!

Австрийский вариант для Германии, считают историки, был бы возможен, если бы немцы были нечестолюбивым, неэнергичным и беззаботным народом. Но немцы выносливы, энергичны, работают с большим мастерством и до фанатичности трудолюбивы… Если бы Германия была отсталой страной, ни у кого не появилось бы желания создавать базы на ее территории и добиваться расположения немцев.

Во время Второй мировой войны американцы, дабы навсегда обезопасить мир от германского милитаризма, предлагали разрушить промышленность и превратить Германию в аграрную страну. Но каким образом продолжали бы работать станки и машины в Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии, если бы Рур превратился в долину мирных пастбищ? Разрушение немецкой промышленности вырвало бы у Европы ее экономическое сердце.

К началу 1950-х годов ФРГ стала необходимой Западу. В октябре 1954 года агенты Маркуса Вольфа доложили руководству ГДР, что в Париже министры иностранных дел западных держав подписали соглашение, которое разрешало ФРГ создавать свои вооруженные силы и состоять в Североатлантическом блоке. Западная Германия получила из рук союзников право самостоятельно определять свою внешнюю политику. Канцлер Аденауэр занял место в едином строю западных лидеров.

– Федеральное правительство, – провозгласил Конрад Аденауэр в бундестаге, – с уверенностью заявляет: мы – свободное и независимое государство.

Пятого мая 1955 года ФРГ обрела полный суверенитет. Союзники только оставили за собой право управлять Западным Берлином, держать войска на территории ФРГ и добиваться восстановления единой Германии.

Восточногерманские разведчики доложили о том, что 12 ноября 1955 года первое подразделение бундесвера в составе ста одного добровольца получило воинские документы из рук министра обороны Теодора Бланка. Этот день стал днем создания вооруженных сил ФРГ. Бланк напутствовал своих офицеров:

– Повышение боеготовности, чтобы обеспечить безопасность страны, – вот в чем заключается смысл военной службы.

Создание бундесвера воспринималось в ГДР как первый шаг к агрессии, хотя в Бонне доказывали, что бундесвер строится на иных принципах, что это вооруженные силы демократического государства. Более того, руководители ФРГ хотели сразу же поставить немецкую национальную армию под натовское командование, что они считали гарантией невозможности возрождения германского милитаризма. Западные немцы помнили печальный опыт третьего рейха. Первый министр обороны Теодор Бланк самым необычным образом сформулировал принципы военного строительства в ФРГ:

– Уважать основы правового государства, серьезно относиться к основополагающим правам и обязанностям граждан, уважать человеческое достоинство.

По закону солдаты и офицеры бундесвера обязаны отказаться исполнять преступный приказ…

– Среди немецкой молодежи, – говорил министр Бланк, – ощущается отвращение к жестким прусским формам военной службы. Дух казарменной муштры развеян в ужасах тотальной войны.

В ГДР Национальная народная армия появилась 1 марта 1956 года. Первым министром национальной обороны стал Вилли Штоф. Ему присвоили звание генерал-полковника.

Четырнадцатого мая 1955 года Албания, Болгария, Венгрия, ГДР, Польша, Румыния, СССР и Чехословакия подписали в Варшаве договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. В соответствии с договором образовали объединенное командование, в распоряжение которого страны-участницы выделяли свои вооруженные силы.

В том же 1955-м Москва установила отношения с Бонном – невозможно было игнорировать существование столь важного европейского государства, как ФРГ.

В Восточном Берлине настороженно следили за сближением СССР с ФРГ. Подозрительность Ульбрихта и его соратников заставляла предполагать худшее. Им недостаточно было информации, поступавшей из Москвы. От Маркуса Вольфа требовали выяснить, что скрывают советские друзья. Он пустил в ход всю свою агентуру в ФРГ, чтобы узнать, о чем же договорился Аденауэр с Хрущевым. Впредь его разведчики будут пристально наблюдать за любыми контактами советских представителей с западногерманскими политиками.

Двадцать пятого января 1955 года Советский Союз объявил об окончании состояния войны с Германией. Прекратил действие советский оккупационный режим, упразднили и институт верховного комиссара.

А 7 июня советское посольство в Париже передало западногерманскому посольству приглашение канцлеру Конраду Аденауэру приехать в Москву «для обсуждения вопроса об установлении дипломатических и торговых отношений между Советским Союзом и Германской Федеративной Республикой».

Восьмого сентября в Москву прибыла делегация Западной Германии – через десять лет после окончания войны. Полторы сотни немецких чиновников прилетели на двух самолетах. Технический персонал со средствами связи и запасом еды доставили на поезде. Дипломаты и разведчики из ГДР внимательно наблюдали за ходом переговоров, стараясь не упустить ни одной детали. В Восточном Берлине всегда опасались, что советские товарищи могут сговориться с западниками за спиной ГДР.

Конрада Аденауэра в Москве часто обвиняли в реваншизме. Аденауэр знал, как ответить. Пристально глядя на министра иностранных дел Молотова, сказал, что он по крайней мере – в отличие от некоторых – не пожимал руку Гитлеру.

Переговоры с западными немцами вели глава советского правительства Николай Александрович Булганин и первый секретарь ЦК Никита Сергеевич Хрущев.

«В противоположность Булганину с его клиновидной бородкой, седыми, причесанными на пробор волосами и добродушным выражением лица, – вспоминал Аденауэр, – Хрущев вовсе не изображал доброго дядюшку…

Булганин и Хрущев пытались продемонстрировать мне, что их мнения и цели абсолютно совпадают. Булганин сказал мне, что Хрущев и он едины, что они уже 30 лет работают в тесном контакте и доверяют друг другу беспредельно. Он призвал Хрущева в свидетели, и Хрущев подтвердил. У меня сложилось впечатление, что они оба тщательно следят за тем, чтобы всегда высказывать одно мнение. Была ли это действительно дружба до гроба, никто из нас сказать не мог».

Советские руководители не сочли за труд выяснить привычки немецкого канцлера, и в первый же день Булганин предложил ему закурить. Некурящий канцлер отказался и едко заметил:

– У вас есть преимущество, господин Булганин. В отличие от меня вы можете пускать дым в глаза.

Переговоры шли трудно. Аденауэр требовал сначала отпустить военнопленных, а потом уже договариваться об остальном. Он утверждал, что в советских лагерях всё еще держат сто с лишним тысяч немцев. Булганин уверял, что военнопленных давно отпустили, а остались около десяти тысяч военных преступников, которые отбывают наказание в соответствии с приговорами, вынесенными судом.

Во время переговоров Хрущев взорвался:

– Я прежде увижу вас в аду, чем соглашусь с вами по этому вопросу!

Аденауэр за словом в карман не полез:

– Если вы увидите меня в аду, то лишь потому, что первым туда попадете.

«Хрущев очень разволновался, и всего даже нельзя было перевести, так как он говорил слишком быстро, – вспоминал канцлер. – Время от времени он грозил мне кулаками. Тогда я встал и тоже поднял на него кулаки».

Переговоры едва не сорвались. Участвовавший в переговорах дипломат Ростислав Александрович Сергеев рассказывал, что Хрущев вел себя очень жестко:

– Если наши уважаемые партнеры не подготовлены сейчас вести переговоры и достигнуть соглашения по вопросу установления дипломатических, торговых, а также культурных отношений, если они хотят подождать, я считаю, что можно подождать. Нам не дует.

Никита Сергеевич привстал и выразительно похлопал себя по нижней части спины. Возникла немая сцена. Жест перевода не требовал. В официальный текст вместо слов «Нам не дует» записали: «Нам ветер в лицо не дует».

Конрад Аденауэр собрался уезжать. Но демонстративный разрыв и скандал никому не был нужен. Напротив, желали как-то поладить и договориться. Но проверяли друг друга на прочность. В конце концов устраивающая всех формула нашлась. Решили за это выпить.

«Я заметил, что мне наливает один официант, а Булганину – другой, – рассказывал Аденауэр. – Когда же официант Булганина взял и бокал Хрущева, я его остановил, взял у него бутылку и сказал: „А ну-ка, покажите мне ее!“ Бокалы были зеленого цвета, бутылки тоже зеленые, и нельзя было разглядеть, что они содержат. Я исследовал содержимое и обнаружил, что в бутылке вода.

– Уважаемые господа! – воскликнул я. – Это нечестная игра! Вы пьете воду, а мне даете вино. Либо мы все трое пьем воду, либо все пьем вино.

Мы тогда много пили, не опасаясь последствий. Отправляясь на встречу с русскими, каждый член делегации глотал оливковое масло из консервных банок с сардинами».

Вечером 10 сентября немецкую делегацию повезли в Большой театр на балет «Ромео и Джульетта». Во время антракта пригласили к столу, накрытому в Бетховенском зале. Аденауэр предложил поздравить статс-секретаря ведомства федерального канцлера Ганса Глобке (он был настолько влиятелен, что его именовали серым кардиналом) с днем рождения.

Хрущев присоединился к поздравлениям. Никиту Сергеевича не предупредили, что Глобке – военный преступник, в третьем рейхе он участвовал в разработке расового законодательства. Со временем это станет известно, и тогда советская пропаганда обвинит Аденауэра, что он собрал вокруг себя бывших нацистов. Конрад Аденауэр сделал это не потому, что ощущал с ними душевное или идеологическое родство. Канцлер, сам свободный от связей с гитлеровским режимом, решил, что придется строить новый государственный аппарат с помощью бывших нацистов, потому что других специалистов в стране нет.

Когда по ходу спектакля Монтекки и Капулетти молились вместе, Конрад Аденауэр встал и протянул обе руки Николаю Александровичу Булганину. Они пожали друг другу руки. В зале раздались аплодисменты.

Советский Союз и Западная Германия установили дипломатические и торговые отношения. Зная, что в Восточном Берлине обеспокоены этими переговорами, Москва подробно информировала членов политбюро ЦК СЕПГ о разговорах с западными немцами. Вальтер Ульбрихт не одобрял установления дипломатических отношений с Западной Германией, но это был очень прагматический шаг Хрущева.

Немецкие пленные вернулись домой. Выглядели они неважно. Прямо на вокзале им раздавали от имени правительства ФРГ новую одежду и часы. Встречать пленных приехал канцлер.

– Мы не успокоимся, пока последний заключенный не вернется! – обещал Конрад Аденауэр. – И еще раз: добро пожаловать на немецкую родину!

Западногерманская кинохроника показывала, как президент ФРГ вручает большой крест за заслуги врачу, попавшему в плен под Сталинградом.

– Доктор Оттмар Коллар, – говорил диктор, – был выпущен на свободу еще в 1949 году, но по своей воле остался в Советском Союзе, чтобы самоотверженно помогать своим товарищам и заботиться о них.

Отношения между Бонном и Москвой оставались крайне неприязненными. 27 августа 1959 года Аденауэр ответил Хрущеву на довольно жесткое письмо:

«Вы пишете, что в немецком народе господствует реваншизм, что даже в моем правительстве есть реваншисты, Вы заходите так далеко, господин премьер-министр, что намекаете на то, что и я, возможно, также реваншист.

Нет, господин премьер-министр, здесь Вы глубоко заблуждаетесь, и здесь я не узнаю Вашего реализма и способности видеть то, что есть на самом деле, качеств, которыми Вы обычно обладаете в высшей степени.

Я не реваншист и никогда им не был. В моем правительстве нет ни одного реваншиста, и я бы никогда не потерпел министра, являющегося реваншистом. Что касается немецкого народа… Может быть, и надеется кто-то, кто мечтает о Гитлере и реванше. Но это очень немногие люди, которые не обладают никакой властью».

Первым послом в ФРГ в январе 1956 года отправили заместителя иностранных дел и недавнего представителя в ООН Валериана Александровича Зорина. Через полгода он попросился в Москву. Ему пошли навстречу и отозвали. Вместо него осенью 1956 года в Бонн назначили бывшего посла в Австрии Андрея Андреевича Смирнова. Ему принадлежит знаменитая фраза:

– В чем разница между двумя столицами? Штраус в Вене – это вальс, Штраус в Бонне означает марш.

Советский посол имел в виду известного баварского политика Франца Йозефа Штрауса, придерживавшегося правоконсервативных взглядов и назначенного министром обороны ФРГ. Обладатель бочкообразной фигуры и прически ежиком, он был любимым персонажем карикатуристов – и советских, и немецких.

Канцлер Аденауэр не без юмора описывал, как к нему явился советский посол, чтобы выразить очередную порцию недовольства в связи с милитаризацией Федеративной Республики. Андрей Смирнов сообщил, что Москва обеспокоена разговорами западногерманских генералов о продолжении традиций немецкой армии. Аденауэр ответил, что ему такие высказывания немецких генералов неизвестны. Но он помнит свой визит в Москву и выстроенный при встрече почетный караул.

– Выправка советских солдат и их подчеркнуто чеканный строевой шаг, по-моему, были вполне в духе прусской и царской традиций, – ехидно заметил канцлер. – Вот такого рода традиции как раз и не культивируются в бундесвере.

Конрад Аденауэр был прозападным политиком, и Хрущеву было трудно пожимать ему руку, когда они встретились. Да и Аденауэру не очень нравилось иметь дело с московскими руководителями.

– Хрущев действительно уверен, что капитализм изжил себя и что коммунизм покорит весь мир, – говорил Аденауэр французскому президенту Шарлю де Голлю. – Он фанатичный коммунист и одновременно фанатичный русский, одержимый всей той жаждой империалистической экспансии, которая определяла политику России в царское время. Но Хрущев не начнет войну, пока он убежден, что свободные народы достаточно сильны, чтобы в ходе такой войны уничтожить Советский Союз или, во всяком случае, нанести самый тяжелый ущерб. Я глубоко убежден в том, что оборона от Советского Союза на национальной основе больше невозможна, как и оборона одних европейских стран без Соединенных Штатов. Мы не смогли бы даже найти финансовых средств, чтобы догнать Советский Союз в ядерном вооружении…

После смерти Аденауэр кажется более масштабной фигурой, чем при жизни. Сейчас многие немцы называют первого канцлера самым выдающимся политическим деятелем Германии, хотя при жизни его многие критиковали. Маркус Вольф позднее признавал: «Я недооценил Конрада Аденауэра».

Но справедливости ради заметим, что формирование ФРГ как демократического государства было прежде всего следствием духовных перемен в жизни западногерманского общества, значение которых не сразу было осознано. Освобождение от фашизма – только половина дела. Немцам предстояло освободиться от самих себя. Потому что они сами избрали Гитлера и поклонялись ему, воевали и убивали людей, грабили Европу и пользовались награбленным. Немцам предстояло начинать новую жизнь не просто на развалинах, а на развалинах духовных и моральных.

Семнадцатого октября 1945 года главнокомандующий американскими войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр, будущий президент Соединенных Штатов, обратился к немцам:

«Немецкий народ должен понять, что для того, чтобы пережить трудную зиму, он должен избавиться от стадного духа, которым был охвачен 12 лет при Гитлере. Германия должна стать страной мирного труда, в которой отдельный человек способен реализовать свою инициативу, – или у Германии нет будущего…

Денацификация и демилитаризация уже проводятся. Но милитаризм должен быть выкорчеван из немецкого образа мыслей. Немецкий народ должен сам уничтожить опасные зародыши своей философии».

Неизвестно, как развивалась бы Западная Германия, если бы оккупационные власти не запретили нацистскую идеологию и буквально не заставили немцев встать на путь осознания собственной вины.

«Державы-победительницы, – писал выдающийся немецкий философ Карл Ясперс, – сказали нам: немецкий народ не должен быть уничтожен. Это значит, что нам дан шанс. Немецкий народ следует перевоспитывать. Задача заключается в том, чтобы строить нашу немецкую жизнь на основе правды».

Многим не хотелось это признавать. Но им пришлось услышать, что немецкий народ несет ответственность за то, что подчинился Гитлеру, за все преступления нацистского режима. Каждый, кто, видя несправедливость, издевательства, мучения, которым подвергали других людей, ничего не сделал, чтобы их спасти, – виновен.

Именно такая постановка вопроса о вине определила духовный климат Федеративной Республики. Неприятие нацистского прошлого стало темой обязательного школьного обучения. Именно поэтому Западная Германия, мучительно рассчитываясь с фашистским прошлым, стала в послевоенные годы подлинно демократическим государством. Это было совсем непросто – преодолеть не только груз двенадцати лет нацистского режима, но и отказаться от более глубоких традиций, например от прусского милитаризма, презрения и неуважения к либеральным идеям. Западные немцы воспитали в себе терпимость и уважение к чужому мнению, освоили то, что им так трудно давалось, – культуру спора, общественной дискуссии.

В ФРГ началась долгая и тяжелая очистительная работа, избавление от расовых и национальных мифов. В немецкой жизни появилось такое понятие, как гражданское неповиновение, что прежде было невозможно.

Пока политики создавали демократическое правовое государство, писатели, публицисты и философы занимались моральным и духовным перевоспитанием общества. Они помогали немцам понять, какую страшную ошибку те совершили, доверив свою судьбу авантюристу и демагогу с его простыми рецептами создания великой державы.

Расцвет Федеративной Республики – это результат долгих лет тяжелой работы ответственных политиков и деятелей культуры. Они не пошли на поводу у тех, кто предлагал забыть о неприятном прошлом или твердил, что лагеря и убийства – измышления врагов. Забыть хотелось и тем, кто в этом участвовал, и тем, кто желал видеть историю родной страны безупречной.

Депутат бундестага (и будущий канцлер ФРГ) Гельмут Шмидт говорил коллегам-законодателям 22 марта 1958 года, что офицеры бундесвера впадают в отчаяние, участвуя в военных маневрах НАТО:

– Немецкие офицеры, которым пришлось участвовать в подготовке штабных учений с атомными бомбами, плакали. Ведь им приходилось готовиться к тому, что в ходе штабных учений справиться с сотнями тысяч беженцев на дорогах можно будет лишь с помощью танков, которые будут сметать этих людей на обочину.

Поразительные слова! Когда это прежде немецкие политики и немецкие офицеры испытывали подобные душевные страдания?