Текст книги "Брежнев"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Приказ начальнику личной охраны

В октябре председатель КГБ Семичастный приказал Управлению военной контрразведки, и в первую очередь особистам Московского военного округа, немедленно сообщать ему даже о незначительных передвижениях войск.

Три дня, пока снимали Хрущева, личный состав некоторых подразделений КГБ, в первую очередь хорошо подготовленных офицеров Девятого управления, держали на казарменном положении в полной боевой готовности...

Шелест позвонил Хрущеву в Пицунду и пришел к выводу, что Никита Сергеевич ни о чем не догадывается, настроение у него хорошее. Шелест поговорил с помощниками первого секретаря – Григорием Трофимовичем Шуйским и Андреем Степановичем Шевченко (он ведал сельским хозяйством, был членом-корреспондентом ВАСХНИЛ), убедился в том, что и у них нет признаков тревоги.

Шелест позвонил Брежневу. Ему показалось, что Леонид Ильич говорил как-то неуверенно. Тогда соединился с Подгорным. Николай Викторович его успокоил:

– Все идет нормально. Отступлений нет.

Подготовка к снятию Хрущева вступила в решающую фазу.

12 октября утром Шелест вылетел в Москву. Второму секретарю ЦК компартии Украины Николаю Александровичу Соболю дал указание, ничего не объясняя, собрать в Киеве всех членов ЦК, кандидатов в члены ЦК и членов Центральной ревизионной комиссии, работающих на Украине, и под каким-нибудь предлогом их не отпускать. Такие же приготовления были проведены и в других республиках и областях.

Председателю Совета министров Казахстана Динмухамеду Ахмедовичу Кунаеву позвонил Дмитрий Полянский и предупредил:

– Ожидаются важные перемены. Если понадобишься, пригласим на заседание президиума. Если нет – узнаешь результат. Жди звонка.

Кунаева собирались использовать, если бы Хрущев стал упорствовать.

13 октября 1964 года Хрущев прилетел в Москву на заседание президиума. В правительственном аэропорту «Внуково-2» первого секретаря ЦК и председателя Совета министров встречал лишь один человек – председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный.

Дело было не только в том, что Семичастный должен был сменить охрану Хрущева и вообще проследить, чтобы темпераментный Никита Сергеевич не предпринял каких-то неожиданных действий. Не всякий решился бы в тот момент оказаться один на один с Хрущевым. Никита Сергеевич все еще оставался первым человеком в стране, и его боялись.

Семичастный много лет спустя рассказывал, что Брежнев даже предлагал физически устранить Хрущева – не верил, что им удастся заставить его уйти в отставку. Не хочется подвергать сомнению слова Владимира Ефимовича, но люди, знавшие Брежнева, сильно сомневались, что он мог такое предложить – не в его характере.

По другим рассказам, в какой-то момент у Брежнева сдали нервы, он расплакался и с ужасом повторял:

– Никита нас всех убьет.

А вот Семичастный Хрущева не боялся. Чего-чего, а воли, решительности и властности у Владимира Ефимовича было хоть отбавляй.

Генерал-лейтенант Николай Александрович Брусницын, в те годы заместитель начальника Управления правительственной связи КГБ, вспоминал, как накануне этих событий его вызвал Семичастный. Хрущев еще отдыхал в Пицунде. Семичастный властно сказал, что ему нужно знать, кто и зачем звонит Никите Сергеевичу.

– Владимир Ефимович, – твердо ответил Брусницын, – этого не только я, но и вы не имеете права знать.

Семичастный тут же набрал номер Брежнева:

– Леонид Ильич, начальник правительственной связи говорит, что это невозможно.

Выслушав Брежнева, Семичастный задал другой вопрос заместителю начальника Управления правительственной связи:

– А что можно?

– Что конкретно надо? – уточнил Брусницын.

– Надо знать, кто названивает Хрущеву.

– Это можно, – кивнул Брусницын, – положено иметь такую информацию на спецкоммутаторе.

Хорошо. Каждый час докладывайте мне, кто звонит Никите Сергеевичу.

На государственную дачу в Пицунде линия правительственной междугородной ВЧ-связи шла через Тбилиси. Ее отключили, сославшись на повреждение аппаратуры. Хрущева соединяли через спецкоммутатор Москвы, так что председателю КГБ немедленно докладывали о всех телефонных переговорах Никиты Сергеевича...

Спустившись по трапу, Хрущев спросил Семичастного:

– Где остальные?

– В Кремле.

– Они уже обедали?

– Нет, кажется. Вас ждут.

Хрущев из аэропорта сразу приехал в Кремль и прошел в свой кабинет. В три часа дня началось заседание президиума. Вошел Хрущев, поздоровался и спросил:

– Ну, что случилось?

Он занял председательское кресло и повторил:

– Кто же будет говорить? В чем суть вопроса?

На заседание 13 октября вызвали также члена президиума ЦК Микояна, который прилетел вместе с Никитой Сергеевичем из Пицунды, и кандидатов в члены президиума – первого секретаря ЦК компартии Грузии Василия Павловича Мжаванадзе, первого секретаря ЦК компартии Белоруссии Кирилла Трофимовича Мазурова, первого секретаря ЦК компартии Узбекистана Шарафа Рашидовича Рашидова и первого секретаря ЦК компартии Украины Петра Ефимовича Шелеста.

Из них сторону Хрущева занял только – да и то условно – Анастас Микоян. Остальные яростно атаковали Хрущева. Никогда в жизни он не слышал таких обвинений.

Первым слово взял Брежнев. Хрущев совершенно не предполагал, что заседание президиума ЦК примет такой оборот. Леонид Ильич заявил, что в президиуме нет коллегиальности. Насаждается культ личности Хрущева, который неуважительно относится к товарищам. В результате принимаются непродуманные решения. Разделение обкомов на промышленные и сельские – ошибка, народ это не поддержал.

Хрущев возразил:

– Все сказанное здесь Брежневым, к моему огорчению, я, возможно, и не замечал. Но мне никто и никогда об этом не говорил. Если это так, то я ведь просто человек. Кроме того, вы все меня во всем поддерживали, говорили, что все правильно делается. Вас я воспринимал как единомышленников, а не как противников. Что касается поставленных здесь вопросов, в том числе и о разделении обкомов, так ведь это не один я решал. На президиуме, затем на пленуме мы все это обсуждали вместе. Я предан партии и народу. Я, как все, мог иметь какие-то недостатки. Спрашивается, почему о них мне раньше никто не сказал? Разве это честно? Что касается допущенных грубостей по отношению к некоторым товарищам, то я приношу извинения. Вы же знаете, я предан партии.

Никита Сергеевич еще не осознал, что его намерены отправить в отставку, и выражал готовность работать «насколько хватит моих сил». Слово, как и договаривались, взял Шелест. Во время его выступления Хрущев подавал реплики. Петр Ефимович несколько раз довольно резко ему отвечал. От его былой почтительности не осталось и следа, а под конец невежливо оборвал первого секретаря:

– Никита Сергеевич, мы слушали вас много раз – послушайте один раз нас.

По очереди высказались все члены высшего партийного руководства.

Разговор шел на повышенных тонах. Члены президиума требовали, чтобы Хрущев добровольно ушел в отставку, а он сопротивлялся. Его заявление об уходе необходимо было для того, чтобы избежать прений на пленуме ЦК. Если бы Хрущев настаивал на своей правоте, он теоретически имел бы право получить слово на пленуме.

Разумеется, это ничего бы не изменило. Члены ЦК, видя, на чьей стороне преимущество, проголосовали бы за его смещение. Но, возможно, нашлись бы двое-трое из старых друзей Никиты Сергеевича, кто выступил бы в его защиту. А задача состояла в том, чтобы избежать полемики на пленуме, добиться единодушного одобрения отставки Хрущева, показать, что это воля всей партии.

Заседание президиума ЦК закончилось поздно вечером. Решили продолжить на следующий день.

Никита Сергеевич отправился к себе на Ленинские (Воробьевы[1]1
  Воробьевы горы – в 1935–1991 годах Ленинские горы.


[Закрыть] ) горы. Он еще был первым секретарем и главой правительства. Но фактически его отрезали от внешнего мира. Об этом позаботился Семичастный. Никита Сергеевич не смог позвонить ни своей жене, которая лечилась на чехословацком курорте Карловы Вары, ни дочери Юле в Киев.

Личную охрану первого секретаря Семичастный сменил. Начальник Девятого управления КГБ полковник Владимир Яковлевич Чекалов без колебаний подчинился Семичастному.

Никита Сергеевич не выдержал давления со стороны недавних товарищей. Ему было слишком много лет, и он устал. Промаявшись всю ночь, утром 14 октября Хрущев появился на заседании президиума уже сломленным.

Первым выступил Полянский, который буквально набросился на Никиту Сергеевича. Затем говорили Косыгин, Микоян, Подгорный. Только Анастас Иванович Микоян предложил оставить Хрущеву какую-нибудь должность, использовать его опыт в общей работе. И ему досталось за это предложение.

Брежнев вновь взял слово. Текст этого выступления он после заседания отдал своему помощнику Андрею Михайловичу Александрову-Агентову.

– Вы, Никита Сергеевич, – говорил Брежнев, – знаете мое к вам отношение. В трудную для вас минуту я честно, смело и уверенно боролся за вас, за ленинскую линию. У меня тогда был инфаркт миокарда, но, будучи тяжело больным, я нашел силы для борьбы за вас. Сегодня я не могу вступать в сделку со своей совестью и хочу по-партийному высказать свои замечания... Если бы вы, Никита Сергеевич, не страдали такими пороками, как властолюбие, самообольщение своей личностью, верой в свою непогрешимость, если бы обладали хотя бы небольшой скромностью, вы бы не допустили создания культа своей личности. Вы поставили радио, кино, телевидение на службу своей личности. Вам понравилось давать указания всем и по всем вопросам, а известно, что ни один человек не может справиться с такой задачей – в этом лежит основа всех ошибок...

Из всех речей, произнесенных Брежневым, эта, пожалуй, лучшая. И самая искренняя. Хотя написал он ее лично, без помощи перьев, которые потом будут готовить его выступления. Речь хороша тем, что она разумна. Но как быстро сам Леонид Ильич, заняв хрущевский кабинет, забыл то, в чем укорял своего предшественника!

Спросили секретарей ЦК – Леонида Федоровича Ильичева (идеология), Александра Петровича Рудакова (промышленность), Виталия Николаевича Титова (партийные кадры), Петра Ниловича Демичева (химизация народного хозяйства), Юрия Владимировича Андропова (соцстраны) и председателя Комитета партийного контроля Николая Михайловича Шверника, согласны ли они с предложением созвать пленум и рекомендовать освободить Хрущева от его обязанностей. Все согласились.

После этого предоставили слово Хрущеву. Он был подавлен.

– Я рад за президиум, что он такой зрелый, – сказал Никита Сергеевич. – Все, что сейчас делается, это победа нашей партии. Я уйду и драться с вами не стану – идеология и основа у нас с вами одна. Я понимаю, что это моя последняя политическая речь – лебединая песня. На пленуме я выступать не буду, но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой.

Ему отказали. На глазах у Хрущева появились слезы:

– Напишите заявление о моем уходе, о моей отставке, я его подпишу. Я полагаюсь на вас в этом вопросе. Скажите, где мне жить. Если нужно, я уеду из Москвы.

Кто-то откликнулся:

– Зачем это делать? Не нужно.

– Если у вас пойдут дела хорошо, – сказал Хрущев, – я буду только радоваться и следить за сообщениями газет. Спасибо за совместную работу, за критику.

От имени Хрущева Гришин и Ильичев составили заявление:

«ЦК КПСС

Товарищи члены ЦК КПСС, кандидаты в члены ЦК КПСС, члены Центральной ревизионной комиссии КПСС!

В связи с преклонным возрастом и учитывая состояние моего здоровья, прошу ЦК КПСС удовлетворить мою просьбу об освобождении меня от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, члена президиума ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР.

По изложенным выше причинам я не могу исполнять ныне возложенные на меня обязанности.

Обещаю Центральному комитету КПСС посвятить остаток своей жизни и сил работе на благо партии, советского народа, на благо построения коммунизма».

Никита Сергеевич поставил свою подпись.

Сразу же приняли постановление президиума ЦК:

«Признать, что в результате ошибок и неправильных действий т. Хрущева, нарушающих ленинские принципы коллективного руководства, в президиуме ЦК за последнее время создалась совершенно ненормальная обстановка, затрудняющая выполнение членами президиума ЦК ответственных обязанностей по руководству партией и страной.

Тов. Хрущев, занимая посты первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР и сосредоточив в своих руках большую власть, в ряде случаев стал выходить из-под контроля ЦК КПСС, перестал считаться с мнением членов президиума ЦК и членов ЦК КПСС, решая важнейшие вопросы без должного коллективного обсуждения.

Проявляя нетерпимость и грубость к товарищам по президиуму и ЦК, пренебрежительно относясь к их мнению, т. Хрущев допустил ряд крупных ошибок в практическом осуществлении линии, намеченной решениями XX, XX1 и XX11 съездов КПСС.

Президиум ЦК КПСС считает, что при сложившихся отрицательных личных качествах как работника, преклонном возрасте и ухудшении здоровья т. Хрущев не способен исправить допущенные им ошибки и непартийные методы в работе.

Учитывая также поданное т. Хрущевым заявление, президиум ЦК КПСС постановляет:

1. Удовлетворить просьбу т. Хрущева об освобождении его от обязанностей первого секретаря, члена президиума ЦК и председателя Совета министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья.

2. Признать нецелесообразным в дальнейшем объединять в одном лице обязанности первого секретаря ЦК и председателя Совета министров СССР.

3. Считать необходимым созвать 14 октября 1964 года пленум ЦК КПСС.

Поручить открытие пленума тов. Брежневу Л. И.

Поручить выступить с сообщением от имени президиума ЦК и секретариата ЦК тов. Суслову М. А.».

Решили двумя выступлениями на пленуме и ограничиться. Прений не открывать, в частности, чтобы не давать слова Хрущеву. А через какое-то время собрать другой пленум и тогда уже обсудить накопившиеся организационные вопросы.

На пост первого секретаря ЦК предложили кандидатуру Брежнева. Председателем Совета министров рекомендовали назначить Алексея Николаевича Косыгина, который был одним из двух первых заместителей Хрущева в правительстве.

Во время заседания озабоченный Шелепин показал Шелесту перехваченную записку Ольги Иващенко, секретаря ЦК Украины. В записке говорилось:

«Заседает президиум, что-то происходит. Я согласна, что нужно говорить о недостатках, но нельзя прибегать к крайним мерам. В Америке надвигается фашизм. Это ему на руку.

Брежнев честолюбив, властолюбив. Шелест держит развязный тон, они вместе. Можно критиковать, но это не значит, что нужно убирать. Русским и украинцам нужен вожак, к нему все тянутся...»

Записку показали Подгорному и Брежневу. Члены президиума насторожились. Вдруг у Хрущева появятся и другие союзники? Решили принять дополнительные меры предосторожности: то есть не дать высказаться на пленуме никому из тех, кто против ухода Хрущева. Шелест вышел из зала заседаний, позвонил своему второму секретарю Соболю и велел установить контроль за Иващенко.

После заседания президиума приехавших в Москву членов ЦК собрали по группам, чтобы сообщить об отставке Хрущева и подготовить их к пленуму.

Петр Шелест рассказывал, как он выполнил свою часть задачи. В четыре часа дня в постоянном представительстве Украины при Совете министров СССР собрали всех участников пленума, прилетевших из Киева. Шелест проинформировал их о принятых решениях. Первый заместитель председателя Совмина республики Иван Сенин попросил уточнить:

– Никита Сергеевич сам подал заявление, или его вынудили к этому?

Пришлось Шелесту «разъяснять». Он сам потом признавал, что говорил недостаточно убедительно. Иващенко поинтересовалась:

– Почему не оставить Никиту Сергеевича на одной из должностей? И как освобождение Хрущева может отразиться на международных отношениях?

Шелест ответил, что Хрущев подал заявление и уходит на заслуженный отдых. Что касается реакции братских компартий, то нечего беспокоиться: генеральная линия партии остается неизменной.

Сохранившие верность Хрущеву Ольга Иващенко и Иван Сенин вскоре были отправлены на пенсию. В семье Сенина произошла трагедия, о которой много говорили в Киеве. Его сын Михаил, архитектор, вроде бы находился в особых отношениях с выдающимся кинорежиссером Сергеем Иосифовичем Параджановым, известным своей нетрадиционной ориентацией. Параджанова травили, хотели посадить. Михаила Сенина вызвали в КГБ. Вернувшись домой, он написал предсмертную записку, лег в ванну и вскрыл себе вены. Это самоубийство стало поводом для ареста Параджанова, которого судили и приговорили к пяти годам тюремного заключения...

Никита Сергеевич позвонил дочере Раде домой, сказал:

– Сегодня состоится пленум и меня освободят от должности. Ты предупреди Алешу.

Рада Никитична была замужем за Алексеем Ивановичем Аджубеем, главным редактором газеты «Известия».

В Москву утром 14 октября прилетел президент Кубы Освальдо Дортикос. В тот момент никому не было до него дела.

Во Внукове, где еще висел огромный портрет Хрущева, кубинского гостя встречали руководители страны. В аэропорт приехал и приглашенный заранее зять Хрущева Аджубей, который еще оставался членом ЦК и редактором «Известий». Но чиновники, которые еще вчера искали расположения Аджубея, делали вид, что его не замечают. Он стоял растерянный. Только Анастас Микоян пожал ему руку.

В тот день впервые не вышел в свет вечерний выпуск «Известий». На следующее утро газета, как и все остальные, опубликовала сообщение о пленуме ЦК и портреты новых руководителей страны. Ночью в редакциях дежурные бригады с особым тщанием читали газетные полосы, вычеркивая имя Хрущева.

Пленум ЦК состоялся в шесть вечера в Свердловском зале Кремля. Места в зале не были закрепленными, но все знали, кому где полагается сидеть.

Место в президиуме первым занял Брежнев. Стало ясно – он и будет руководителем партии. Хрущев сидел в президиуме, понурив голову.

Леонид Ильич открыл пленум. Он рассказал, что 12 октября члены президиума ЦК обсудили вопросы принципиального характера. В ходе обсуждения неизбежно зашел разговор и о ненормальной обстановке в президиуме ЦК. Приняли решение обсудить эти вопросы в присутствии Хрущева.

– Все выступившие, – сказал Брежнев, – были едины во мнении, что в работе президиума ЦК нет здоровой обстановки, что обстановка сложилась ненормальная и повинен в этом в первую очередь товарищ Хрущев, вставший на путь нарушения ленинских принципов коллективного руководства жизнью партии и страны, выпячивающий культ своей личности. Президиум ЦК с полным единодушием пришел к выводу, что вследствие скоропалительных установок товарища Хрущева, его непродуманных волюнтаристских действий в руководстве народным хозяйством страны допускается большая неразбериха, имеют место серьезные просчеты, прикрываемые бесконечными перестройками и реорганизациями. Президиум ЦК, считая нетерпимым создавшееся положение, единодушно признал необходимым созвать безотлагательно пленум Центрального комитета партии и вынести этот вопрос на обсуждение и решение пленума...

Эти слова Брежнева в стенограмму пленума, разосланную на места, не включили. Если верить правленой стенограмме, то Брежнев почти сразу передал слово секретарю ЦК Михаилу Андреевичу Суслову, который зачитал заранее подготовленное обвинительное заключение по делу Хрущева.

Почему доклад доверили Суслову? Подгорный выступать отказался, Брежнев не рвался на трибуну. Суслов как официальный партийный идеолог оказался подходящей фигурой, хотя его привлекли к заговору в последнюю очередь.

Когда с ним завели разговор о снятии Хрущева, он занял осторожно-выжидательную позицию, хотя не мог не чувствовать, что Никита Сергеевич относится к нему пренебрежительно. Начетчик по натуре, Суслов искал прецедент в истории партии, но не находил: еще никогда руководителя компартии не свергали. Михаил Андреевич озабоченно рассуждал:

– Не вызовет ли это раскола в партии или даже гражданской войны?

Но, оценив расстановку сил, быстро сориентировался.

– В смещении Хрущева Суслов никакой роли не сыграл, – говорил мне тогдашний первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев. – Ему просто не доверяли.

Суслов и Егорычев вместе ездили в Париж на похороны генерального секретаря французской компартии Мориса Тореза, скончавшегося 11 июля 1964 года.

Егорычева попросили во время поездки аккуратно прощупать Суслова: как он отнесется к смещению Хрущева? В Париже перед зданием советского посольства был садик. Они вдвоем вышли погулять. И, воспользовавшись случаем – чужих ушей нет, – Николай Григорьевич попытался заговорить с Сусловым:

– Михаил Андреевич, вот Хрущев заявил, что надо разогнать Академию наук. Это что же, мнение президиума ЦК? Но это же безумие! Хрущев это сказал, а все молчат. Значит, можно сделать вывод, что таково общее мнение?

Тут стал накрапывать дождичек.

– Товарищ Егорычев, дождь пошел, давайте вернемся, – предложил Суслов.

Осторожный Суслов не рискнул беседовать на скользкую тему даже один на один.

После окончания октябрьского пленума, на котором Хрущева отправили на пенсию, Суслов, глядя в зал, где сидели члены ЦК, спросил:

– Товарищ Егорычев есть?

Он плохо видел.

Егорычев откликнулся:

– Я здесь!

Суслов довольно кивнул ему:

– Помните нашу беседу в Париже?

Было заметно, что с членами ЦК хорошо поработали – когда на пленуме выступал Суслов, в нужных местах они кричали «правильно!». Еще недавно они так же поддакивали Хрущеву.

Суслов говорил о мании величия Хрущева, его самовольстве, о высокомерном отношении к товарищам, о том, что поездки первого секретаря носили парадный характер:

– При этом каждая поездка всегда сопровождалась огромными отчетами, публикуемыми во всех органах печати и передаваемыми по радио и телевидению. В этих отчетах фиксировался буквально каждый чих и каждый поворот Хрущева. Эти отчеты, наверное, набили всем нашим людям оскомину...

Пройдет совсем немного времени, и Суслов будет следить за тем, чтобы газеты и телевидение как можно пышнее освещали «исторические визиты товарища Леонида Ильича Брежнева».

Суслов перечислил «серьезные ошибки» Хрущева, особенно в сельском хозяйстве, поставил ему в вину постоянные реорганизации и перестройки, «поспешность и несерьезность» в решении международных проблем. Михаил Андреевич зачитывал доклад около двух часов. Закончил по-иезуитски:

– Признавая правильной критику в его адрес, товарищ Хрущев просил разрешить ему не выступать на пленуме.

Никто из членов Центрального комитета не попросил слова. Единодушно освободили Хрущева от его высоких должностей. Кто-то предложил вывести его и из состава ЦК. Но это требовало тайного голосования. А чем оно обернется? Организаторов устроило бы только единодушное голосование, а его могло и не быть. Никита Сергеевич, оставшись до очередного съезда партии членом ЦК, уехал домой.

Постановили также «признать нецелесообразным в дальнейшем объединять в одном лице обязанности первого секретаря ЦК и председателя Совета министров».

Доклад, прочитанный Сусловым, историки считают «мягким». Поскольку существовал еще один, зубодробительный вариант, подготовленный Дмитрием Степановичем Полянским. Ему в последние годы больше всех доставалось от Хрущева, и злости накопилось порядочно. Он рассчитывал произнести главную речь. Но старшие товарищи не дали ему такой возможности. Полянский был молод и амбициозен. Зачем укреплять его позиции?

Окончательный вариант его семидесятистраничного доклада был отпечатан в четырех экземплярах. Один экземпляр Дмитрий Степанович вернул в общий отдел ЦК с просьбой приложить к материалам октябрьского пленума. Остальные три собственноручно разорвал и отдал на уничтожение в 1-й сектор (подготовка материалов к заседаниям президиума) общего отдела ЦК, где бумаги по установленному порядку сожгли.

Брежнев сам определил уровень жизни пенсионера Хрущева. Сохранилась написанная рукой Леонида Ильича не слишком грамотная записка:

«1. Пенсия 5000 (500 р. по новому курсу).

2. Кремлевская столовая.

3. Поликлиника 4-го Гл. упр.

4. Дача – на Перового-Дальней (Истра).

5. Квартиру в городе подобрать.

5. Машину легковую».

Относительно машины сказал помощникам: «...не новую». Никите Сергеевичу выделили небольшую дачу и попросили в город не приезжать.

Хрущев, ссылаясь на большую семью, просил оставить ему дотацию для столовой лечебного питания в сто рублей (как министрам), ему оставили семьдесят – как чиновникам средней руки.

Спустя много лет «Вечерняя Москва» опубликовала интервью с личной поварихой Хрущева. Она хорошо запомнила день, когда его сняли:

– 14 октября 1964 года мой муж, который работал в охране у Хрущева, пошел, как обычно, поутру на службу и тут же вернулся: «Что-то случилось! Только я приехал, как нас всех посадили в автобус и развезли по домам!» Я испугалась, быстрее в особняк! Приезжаю. Дверь открывает незнакомый человек и говорит: «Вашего хозяина сняли». Председатель Комитета госбезопасности Семичастный ласково так мне говорит: «Иди и спокойно работай, потому что все это тебя не касается...» А как работать? Нины Петровны нет, она в Карловых Варах отдыхает...

Никита Сергеевич вернулся в особняк на Ленинских горах поздно вечером. Его ждали дочь Рада, сын Сергей. Пришел Серго Микоян, один из сыновей Анастаса Ивановича, занимавшего соседний особняк. Хрущев вышел из машины и, ни слова не говоря, поднялся к себе. Приехавший одновременно Анастас Микоян наставительно сказал молодежи:

– Хрущев забыл, что и при социализме бывает такая вещь, как борьба за власть.

Рада Никитична Аджубей рассказывала мне, что в тот момент даже не очень-то сожалела о выходе отца на пенсию:

– Это было к лучшему. Программа Хрущева исчерпала себя, потом придет молодая команда и пойдет дальше...

А по всей стране избавлялись от портретов Хрущева. Его вычеркивали из истории страны, словно и не было такого руководителя Советского государства.

В два часа ночи заместителю председателя Фрунзенского райисполкома Москвы Дмитрию Квоку позвонил первый секретарь райкома и велел немедленно приехать.

– Что случилось?

– Это не телефонный разговор. Сказано – выполняй. Когда Квок приехал, секретарь райкома доверительно сказал:

– Только что закончился пленум ЦК – Хрущева сняли. Понял?

– Понял.

– Тогда поехали по району.

– Район спит, никто ничего не знает. Что мы сейчас увидим?

– До тебя, видно, не доходит. Поехали!

Объехали весь район – тишина. Остановились возле станции метро «Фрунзенская».

На работу Хрущев ехал по Комсомольскому проспекту. У станции метро «Фрунзенская» стояла двадцатипятиметровой высоты конструкция – на панно был изображен улыбающийся Никита Сергеевич со всеми своими наградами.

– Портрет надо немедленно снять, но чтобы об этом никто не знал, – распорядился секретарь райкома.

– Как же снять, чтобы никто не знал? Кран нужен, рабочие нужны.

Секретарь райкома сообразил:

– Вызывай художника. Скажи, что портрет нужно подправить в связи с успешным полетом космического экипажа во главе с Владимиром Комаровым.

Дмитрий Квок вернулся в исполком около четырех часов утра и позвонил начальнику ремонтно-строительного управления Мирону Петровичу Ткачуку, бывшему фронтовику:

– Мирон Петрович, нужно срочно прибыть в райисполком.

Тот, не задавая вопросов, ответил:

– Слушаюсь.

Добирался он до райисполкома пешком. За это время Квоку еще раз позвонил первый секретарь райкома:

– Знаешь, я тут проконсультировался с горкомом. Рекомендовали до опубликования решения пленума портрет не снимать. То, что я тебе сказал, держи пока в тайне.

Тут появился Ткачук в военной форме и отрапортовал:

– По вашему приказанию подполковник запаса Ткачук прибыл.

Что было делать? Квок сказал правду:

– Понимаешь, Мирон, сегодня ночью освободили от должности Хрущева, и я тебя вызвал, чтобы организовать работу по замене его портрета у метро «Фрунзенская». Но пока ты шел, команду отменили.

– А я подумал – опять война, – с облегчением произнес Ткачук...

После того как Хрущев лишился своих должностей, Брежнев, председательствовавший на пленуме, поставил вопрос об избрании первого секретаря ЦК.

Как свидетельствует стенограмма, в зале сразу же раздались голоса:

– Предлагаем избрать первым секретарем ЦК нашей партии товарища Брежнева!

Все зааплодировали.

В председательское кресло пересел Подгорный, чтобы провести голосование:

– Внесено предложение избрать первым секретарем ЦК товарища Брежнева. Других предложений нет? Нет. Будем голосовать. Кто за то, чтобы избрать товарища Брежнева первым секретарем ЦК нашей партии? Членов ЦК прошу поднять руки. Прошу опустить; кто против, воздержался? Предложение принято единогласно.

В зале опять раздались аплодисменты.

Решающий голос имели только члены Центрального комитета. Но Подгорный решил показать полное единодушие всего партийного руководства.

– Давайте, товарищи, проголосуем вместе с кандидатами и членами ревизионной комиссии, – предложил он. – Кто за то, чтобы избрать товарища Брежнева первым секретарем ЦК КПСС, прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Кто воздержался? Товарищ Брежнев избран единогласно.

Опять аплодисменты. Все встали.

Леонид Ильич Брежнев был избран не только первым секретарем ЦК КПСС, но и председателем бюро ЦК по РСФСР (через полтора года на партийном съезде созданное Хрущевым бюро упразднили).

Брежнев вернулся на председательское место.

Он сказал несколько положенных в таких случаях слов, которые в стенограмме облагородили и довели до совершенства:

– Я благодарю членов ЦК и кандидатов в члены ЦК, членов ревизионной комиссии, всех вас, товарищи, за высокое доверие, которое вы мне оказали. Я понимаю всю тяжесть и ответственность порученного мне сегодня дела и постараюсь отдать все свои силы, опыт и знания для того, чтобы – безусловно при вашей поддержке – оправдать то высокое доверие и честь, которые вы мне оказали.

И он вновь услышал аплодисменты, которые отныне станут сопровождать каждое его появление на публике.