Текст книги "Звонок на рассвете"
Автор книги: Леонид Медведовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Валет молча покуривает.
– Если вы не причастны к хищению шерсти, почему пытались скрыться? – спрашиваю я.
Валет лениво поворачивается в мою сторону.
– Сам не пойму, начальник. Вроде бы ни в чем не виноват, но раз бегут за тобой, надо делать ноги-ноги. Условный рефлекс! Согласно Павлову!..
Мне хочется хоть на минуту согнать с его лица выражение спокойного превосходства, кроме того, мне необходимо проследить за его реакцией.
– Не паясничайте, Дьяков! У вас была очень веская причина для бегства.
– Ну-ну, любопытно послушать. – Он снисходительно улыбается.
– В субботу, в двадцать три часа, вы нанесли тяжкое ножевое ранение таксисту Михаилу Носкову. Сейчас он в больнице, и неизвестно, выживет ли...
Мои слова производят совершенно потрясающий эффект. Валет рвет на себе рубашку, скатывается на пол и, судорожно суча ногами, заходится в надсадном пронзительном крике:
– А-а-а!.. Все, все на меня вали, начальник! И собаку, и шерсть, и таксиста! Вали на Серого, Серый все свезет! Беру, все беру на себя, что было, чего не было! Сидеть так сидеть!..
Вбежавшие конвоиры с трудом утихомиривают разбушевавшегося парня, о продолжении допроса не может быть и речи. Бурцев выходит распорядиться насчет отправки Дьякова в изолятор временного содержания, я иду за советом к Бундулису.
– Шатки и зыбки твои построения, Дим Димыч, – сказал Бундулис, выслушав мой рассказ. – Да и факты, которыми ты оперируешь, прямо скажем, скудны и недостоверны. Без доказательной базы все ваши обвинения против Валета рассыплются на суде как песочный замок. Я не только тебя имею в виду, это и к Бурцеву относится. Если он не найдет похищенную шерсть, Дьяков проскользнет у него меж пальцев – версия случайных прохожих придумана очень ловко... Но вернемся к ранению таксиста. В котором часу вышел Дьяков из дому?
– В пол-одиннадцатого. Хозяйка слышала, как дверь хлопнула. В это время она досматривала по телевизору «Шире круг».
. – А ты проверил?.. Вижу, что нет! Сколько раз, тебе повторять: ничего на веру, ни одной малости. А тут такая деталь!..
Бундулис развернул телепрограмму и стал ее просматривать.
– Вот, полюбуйся, – передача закончилась в двадцать два пятьдесят. Мог Валет за десять минут дойти до Гончарной?
– Сомнительно, – промямлил я, не зная, куда деть глаза.
– То-то! К бабке-свидетельнице у меня претензий нет, она могла добросовестно заблуждаться. Но с каких это пор мы стали на непроверенных показаниях бабок строить свои фантастические версии?..
– Ивар Янович, – попытался я оправдаться, – мы работали не впустую, задержали опасного преступника. Бундулис досадливо поморщился;
– Дьякова задержали бы и без вас, он фигура заметная. Меня сейчас больше беспокоит неизвестный преступник, ранивший таксиста. И отчитываю я тебя не за то, что пошел по ложному следу, это в нашей работе бывает. Беда в том, что ты слепо поверил одной версии в ущерб остальным. Валета ты поймал – хвала тебе и честь! А человек, совершивший тяжкое преступление против личности, не выявлен, следы остывают, все труднее найти свидетелей... Работать по принципу «тяп-ляп – и клеточка!» никто вам не позволит, лейтенант Агеев!..
9
После начальственной встрепки, которую задал мне Бундулис, я отправился к Сушко, коротко доложил о последних событиях, стараясь повыгодней осветить свою роль в задержании Дьякова.
В продолжение моего рассказа Сушко прилежно рисовала на чистом листе бумаги большие и малые треугольники. Нарисует, заштрихует, опять нарисует... Когда я кончил, она смяла листок и швырнула его в корзину.
– Все это прекрасно, Дмитрий Дмитриевич, но общий итог неутешителен: виновный не найден.
– Темно, Галина Васильевна! Случайная уличная стычка, очевидцев практически нет...
– Неправда! – Сушко пристукнула по столу маленькой крепкой ладошкой. – Есть свидетель, и главный притом, но его надо отыскать. Я говорю о девушке, за которую вступился таксист. Она не могла уйти далеко от места происшествия, все произошло в считанные мгновения. Должна же эта особа если не знать, то хотя бы догадываться о несомненной связи между ссорой и последовавшим за ней преступлением!..
– Пост хок – эрго проптор хок? – блеснул я эрудицией.
Сушко вскинула на меня длинные пушистые ресницы.
– Ого! Вы знакомы с латынью?
Я оскорбленно промолчал.
– Да, Дмитрий Дмитриевич, «после этого – значит поэтому». Хрестоматийный пример логической ошибки! Но в данном случае все было именно так: преступление последовало за ссорой... Ищите девчонку – она выведет вас на преступника!
– Ищем, Галина Васильевна, одновременно с преступником ищем девчонку. Но приметы слабоваты...
– Разве? Я беседовала с Ольгой Павловной, она ее описала очень выразительно.
– У Валета алиби, значит, отпадает и Черныш.
Сушко задумалась. Потом, видимо, окончательно утвердившись в какой-то мысли, тряхнула каштановой гривкой.
– А вы заметили, как совпадают приметы этой девицы, названные матерью потерпевшего и хозяйкой Дьякова?
– Думаете, именно она была в тот вечер на Гончарной?
– Вполне вероятно. Допустим, Дьякова в тот вечер на Гончарной не было – он в это время готовился к приему мешков от Лямина. Но девчонка могла прогуливаться по этой улице с другим. Именно это и вызвало взрыв ревности у преступника. Нож предназначался не таксисту, он стал случайной жертвой. Преступник взял нож для расправы с коварной изменницей или с удачливым соперником, который провожал в тот вечер его бывшую возлюбленную...
– Третьего никто не видел.
– Он мог уйти раньше, сбежать, испугавшись буйного ревнивца.
Я напряженно обдумываю версию следователя. Выходит, эта черноволосая красотка была сначала любовницей Валета, потом перекинулась на парня, который ранил таксиста, от него ушла тоже к кому-то... В принципе ничего невозможного тут нет – жизнь порой подбрасывает самое невероятное сцепление случайностей...
Третий час обхожу я парикмахерские нашего района. Одну за другой, по намеченному плану. В каждой отзываю в подсобное помещение заведующего или старшего мастера, коротко обрисовываю суть дела. Нет, таких дураков, которые добровольно захотели бы расстаться со своими гривами и баками, им не попадалось.
В каком-то переулке неожиданно натыкаюсь на салон красоты, не отмеченный в моем плане. В маленькой уютной парикмахерской никого, пустынно и тихо. Седовласый мастер, позевывая, читал газету и страшно обрадовался нежданному клиенту.
– Вас постричь, побрить? – спрашивает он, доставая из тумбочки белоснежную простынку. Я секунду колеблюсь и решительно усаживаюсь в кресло. А что, в самом деле, пусть пострижет, заодно и поговорим.
– Постригите меня так, чтобы этого никто не заметил.
– Пожалуйста, – улыбается мастер. – Причешу и отпущу. Устраивает? – И, не дожидаясь ответа, защелкал ножницами, разрежая загустелую мою шевелюру.
Парикмахер оказался очень словоохотливым, настоящим мастером разговорного жанра. Ни на секунду не прекращая трудиться над изысканной линией моего затылка, он произнес пылкий монолог о крайностях моды.
– ...Считайте меня консерватором, ретроградом, кем угодно, но вам никогда не убедить меня, что лохмы – это красиво. Вы скажете, что во мне говорит парикмахер, по милости новой моды сидящий без работы, и будете почти правы. Но то же самое я слышал от здравомыслящих людей других профессий. А ваше мнение на этот счет?..
Я вижу в зеркале веночек седых волос, окружающих блестящую лысину, лукавый взгляд глубоких глаз. Симпатичный старикан и эрудирован весьма, с таким и поспорить приятно.
– Кое в чем, маэстро, вы правы, но, думаю, не стоит так драматизировать положение. Важно, не какие волосы, а что под ними. Длинные волосы были и у Гоголя и у Белинского...
– Им я прощаю, особенно Гоголю. Но назовите мне хоть одного гривастого, который сделал бы для человечества столько же!
– Уж не считаете ли вы, что длина волос обратно пропорциональна уму? – смеюсь я.
– Безусловно! – подтверждает парикмахер. – Львиную гриву отращивают для чего? Чтобы прикрыть ослиные уши! Вот вы, сразу видно, человек неглупый, потому и носите короткую прическу.
– Спасибо, маэстро, вы очень добры, – церемонно кланяюсь я. – И все-таки мне почему-то не верится, что вы целыми днями сидите без работы.
– Слезы, а не клиентура, – безнадежно машет рукой мастер. – По сравнению с прежним временем...
– Ну, вот в воскресенье, например, неужели никого не было? – приступаю я наконец к делу.
Мастер щедрой кистью намыливает мне щеки.
– В воскресенье, я отлично помню, было всего пять клиентов. Как вы думаете, могу я выполнить план с таким мизером?
– И среди пяти ни одного молодого? Парикмахер помолчал, вспоминая.
– А вы знаете – был один. Он мне запомнился тем, что единственный из всех захотел расстаться со своей гривой...
– Он что, попросил постричь его наголо? – спрашиваю я как можно равнодушней.
– Ну, до такой крайности не дошло. Я просто сделал ему нормальную человеческую прическу. Но чем он совсем уж меня потряс, так это просьбой сбрить ему баки...
– Бывают же чудаки, – поддакиваю я. – При нынешней-то повальной моде... И что, красивые были баки?
– В том-то и дело, что да. Я уговаривал его изо всех сил, но он упорно стоял на своем. Представляете, он говорил, что баки его заставляет сбрить любимая девушка.
– Даже так? Интересно...
– Да я тоже удивился. Какие все же изуверские способы придумывает женщина, чтобы проверить силу любви! «Если любишь – сбрей баки!» Вот и сбрил. Чего не сделаешь ради любимого существа? – И он лукаво подмигнул моему зеркальному отражению.
– Вы не могли бы поподробней описать его внешность? – спрашиваю я как бы между прочим. Однако парикмахер сразу становится предельно серьезным.
– Простите, с кем имею честь?
Я вынимаю удостоверение, раскрываю. Мастер делает таинственное лицо, зачем-то прикрывает дверь.
– Не в обиду будь вам сказано, я сразу догадался, что сели вы в мое кресло неспроста. Почему? Поживите с мое – не будете спрашивать. Зачем деловому человеку стричься, если неделю назад он уже был в парикмахерской! Две?.. Ну, так я на немного ошибся... Значит, вас интересует тот юноша? Скажу вам сразу – на преступника он непохож. Если он что-нибудь и сотворил, то, по всей вероятности, случайно...
– Однако скрывается от правосудия этот юнец довольно умело.
– Вы полагаете, он сбрил баки, чтобы изменить внешность? А вы знаете – очень может быть. Мне это как-то не приходило в голову.
– Что вам еще запомнилось?
– Знаете – очень заурядная внешность, не за что уцепиться глазу. Баки были единственной примечательностью. Теперь вам будет трудней его искать.
– Зато появилась косвенная улика. Без основательной причины с баками не расстаются. Сколько я вам должен?
– По прейскуранту – семьдесят копеек. А дальше – что ваша совесть подскажет. Я протягиваю рубль.
– Достаточно?
– О, молодой человек, у вас очень красноречивая совесть...
Неуловимым движением старый мастер опускает рубль в карман халата, нежно очищает щеточкой воротник моей куртки. Сервис на уровне мировых стандартов! И всего за тридцать копеек...
Освященный материальной заинтересованностью обряд очищения закончен. Попрощавшись, я иду к выходу.
– Постойте! – останавливает меня неуверенный голос. – Не знаю, пригодится ли это вам... От него пахло бензином... Странно – воскресный день, и костюм на нем был выходной, и галстук по последней моде. И все же я уловил запах бензина, очень слабый, едва заметный... Понимаете, он резко контрастировал с привычными парфюмерными ароматами.
– Вы думаете, это имеет отношение к его профессии?
Мастер озадаченно трет подбородок.
– Вот только сейчас я почувствовал, как тяжело произнести решающее слово. Я сегодня был не в меру болтлив и наверняка наговорил много лишнего... Но когда от твоего слова зависит чья-то судьба, я не могу... я не знаю...
– Успокойтесь, маэстро, от вашей догадки до судебного приговора вполне приличное расстояние. Выйдя от вас, он не сел в машину?
– Нет, я услышал бы звук мотора...
Итак, одна зацепка уже появилась. Правда, эта ниточка никуда пока не ведет, но она предвестница успеха. Ну и нюх у старика! Бензин ведь очень летуч и мгновенно испаряется. И все же парикмахер уловил его запах. Или это был водитель грузовой автомашины, причем не совсем исправной, или... Да, так тоже может быть... Он приехал на собственной легковушке или на мотоцикле, оставил неподалеку, а сам пошел в парикмахерскую. Потому-то мастер и не слышал шума мотора... Что ж, кто бы ни был этот парень, в осторожности и предусмотрительности ему не откажешь...
По дороге в райотдел заворачиваю в одно место. На почтительном отдалении от жилых домов посреди небольшого пустыря расположилась цистерна с пивом, прозванная местными остряками «магниткой» за неотразимую притягательность. Сюда в надежде «пообщаться» собирается самый разнокалиберный люд. Большинство, конечно, составляют рядовые пивохлебы. Однако попадаются среди них и тунеядцы, и алкоголики, и даже лица, объявленные во всесоюзный розыск. И хоть я не великий любитель пива, решаю пристроиться к длинному хвосту очереди. Долго ждать? Тем лучше. Будет время присмотреться к публике – не исключено, что здесь могут оказаться интересующие нас люди.
Очередь продвигается довольно резво, и вот я у цели. Толстушка продавщица с хитрющими карими глазами обслуживает меня по первому разряду – с отстоем и доливом. Уверен – видит меня впервые, где работаю – не знает. И все же выхватила наметанным глазом из массы рядовых потребителей...
Беру свою кружку, отхожу в сторону и вдруг вижу старого знакомого. Гриша Прибылов по кличке Кирпич (это прозвище ему дали за багрово-красный цвет лица), окруженный группой собутыльников, рассказывает очередной эпизод из своей бурной жизни. Я особенно не вслушиваюсь, но улавливаю, что речь идет о субботнем «балдеже» в строительном общежитии.
Вдруг Прибылов вгляделся и, раскинув руки, пошел на меня.
– Здравствуйте, товарищ начальник! Каким ветром занесло к нашей «магнитке»?
Собутыльники, с хмурой опаской поглядывая на меня, начинают понемногу рассасываться. А Прибылов уже рядом со своей хмельной ухмылкой.
– Товарищ Агеев, хоть пивом и не положено, хочу с тобой чокнуться. Потому что правильный ты человек и вовремя предостерег от пагубного шага...
Действительно, был такой эпизод в жизни Гриши Прибылова. Стало нам известно о готовящейся краже из продовольственного магазина. Вызвал я Прибылова в отдел и дал понять, что милиция все знает, посоветовал отговорить своих дружков. Те не послушались и подзалетели. На Гришу этот случай подействовал отрезвляюще: стал меньше пить, устроился на работу...
– Дим Димыч, ты меня ув-важаешь? – тянет Прибылов ко мне мокрые обвислые губы.
Я деликатно отодвигаюсь.
– Да пока, Гриша, вроде бы не за что...
– Правильно, Дим Димыч, пока не за что, – легко соглашается Прибылов. – Но будет, это я тебе ответственно заявляю. А я тебя, Дим Димыч, все равно уважаю. Ты меня – нет, а я тебя – да...
Я отвожу Прибылова подальше от чутких ушей его недавних слушателей.
– Меня, Гриша, вот что интересует. В котором часу ты в субботу вышел из общежития?
Прибылов собирает лоб в гармошку.
– Значит, так, дай припомнить. Жинке я обещал в одиннадцать быть дома, следственно, в половине уже засобирался, а без четверти вышел. С посошком, естественно...
– Какой дорогой добирался?
– Как всегда, кратчайшей. Сам знаешь – от Ключевой до Литейной короче, чем по Садовой, не пройти.
Я ощущаю легкую дрожь в коленках: Садовая проходит параллельно Гончарной. Но голос мой по-прежнему спокоен, даже ленив:
– По дороге никто не встретился?
– Да нет, пустынная была улица. Вот уже когда я на Литейную вышел, хлопец один мимо пробежал. Я еще подумал: куда в такую поздноту спешить? На работу – рано, в магазин – закрыто...
– Как он был одет?
– Плащ на нем был... светлый такой. На голове ничего.
– Куда направлялся?
– Как раз троллейбус трогал в сторону города, он почти что на ходу сел.
10
Чуть ли не бегом возвращаюсь я в райотдел. Еще бы – после длинной полосы невезенья наконец-то забрезжило вдали нечто конкретное. Конечно, сообщение Прибылова нуждается в проверке, и все же первая ниточка есть. А это вселяет надежду, что будет со временем размотан и весь клубок.
Перепрыгивая через три ступеньки, я взлетаю на второй этаж, врываюсь в свой кабинет, бросаюсь к телефону.
– Леша, ты? Найди Рябчуна, и мигом поднимайтесь ко мне. Есть отличные новости, Леша! У тебя тоже? Добро, посоревнуемся, кто кого удивит.
Не прошло и пяти минут, как оба помощника сидели напротив меня.
– Андрей Петрович, как успехи?
– Сижу в домоуправлении, просматриваю списки, жильцов, кое-кого проверяю. Пока ничего обнадеживающего...
Чувствую – чем-то озабочен старый участковый, чего-то недоговаривает.
– Что еще, Андрей Петрович?
Рябчун отмахнулся:
– А, ерундистика! Как-нибудь после...
Я поворачиваюсь к Волкову:
– Леша, ты собирался нас чем-то удивить? Волков, скорбно разглядывавший на рукаве крохотное пятнышко, резко выпрямился.
– Не знаю, Дим Димыч, может, то, что я выяснил, никаким боком к нашему розыску не относится, но сообщить я обязан. Опрашивая жильцов, я наткнулся на студента Вольдемара Риекстиня. В минувшую субботу он провожал девушку, шли они по Октябрьскому мосту. Мимо них на большой скорости проехал мотоцикл. Возле политехнического института мотоциклист развернулся и помчался обратно...
– И что ты здесь нашел подозрительного?
– Время, Дим Димыч. Студент утверждает, что это случилось между одиннадцатью и полночью.
– Как был одет мотоциклист?
– Коричневая кожаная куртка, на голове шлем... Непонятно, почему он тут же повернул обратно.
– Ну, мало ли причин? Может, просто захотел проветриться, прокатиться.
– Так поздно?
– Именно в эти часы движение минимальное. Показания студента, Леша, запомним, возможно, они нам пригодятся, но у меня есть сведения поважнее. – Я сделал эффектную паузу, торжествующе оглядел своих подчиненных. – Так вот, други, преступник для бегства использовал не мотоцикл, а троллейбус девятого маршрута. И был он не в коричневой куртке, а в светлом плаще, что, кстати, соответствует показаниям потерпевшего и его матери. Предстоит срочно выяснить, кто из водителей работал в субботу поздно вечером. Учитывая, что троллейбусный контингент преимущественно женский, дело это поручается Леше, как мастеру устанавливать контакты с прекрасной половиной рода человеческого...
Волков отправился выполнять задание. Рябчун сидел, вздыхал, мялся, покашливал, пока я напрямик не спросил:
– В чем дело, Андрей Петрович?
– Такая ситуация, Дим Димыч, что неловко и говорить при всех. – Рябчун был смущен и расстроен. – Но и молчать не имею права...
– Давай, Петрович, без предисловий, самую суть.
– Суть, Дим Димыч, в том, что ошибся наш начальник.
– Бундулис?!
– Он самый. Понимаешь, Дим Димыч, никак я не мог успокоиться, что подставил тебя под разнос. Пошел к бабке, хозяйке Валета: «Ты что, старая, меня обморочила, время ухода квартиранта неправильно назвала?» Клянется всеми святыми – передача, мол, кончилась в пол-одиннадцатого. У нее, оказывается, часы старинные с боем, как раз и пробили один раз. Сую программу под нос, показываю – передача кончилась в двадцать два пятьдесят. Уперлась и ни шагу назад: «Мало ли что напишут, я своим часам больше верю». Не поленился я, сходил на телестудию. И что ты думаешь – права бабка: по техническим причинам трансляция из Москвы была прервана. Вот официальная справка. На студии мне объяснили: редко, но такое случается. Так что, Дим Димыч, рано нам выключать Валерку Дьякова из списка подозреваемых. Вполне мог он за это время добраться до Гончарной...
Рябчун заглядывает мне в глаза, пытаясь отгадать, какое впечатление произвело на меня его сообщение. Но не зря я тренирую лицевую мускулатуру – ничего он там не прочел. И к лучшему, потому что мысленно я обрушиваю на его честную седую голову шквал и бурю. Ну что за наваждение – только успел освоиться с потерей Валета, только переключил мозги на парня, сбрившего баки, и снова все летит «вверх кармашками», как метко выразился один знакомый подросток. Конечно, по всем параметрам Валет предпочтительней для предъявления обвинения: ранее судимый, в том числе за ношение холодного оружия, был интимно связан с девчонкой, которую видели на Гончарной... А куда тогда деть парня с баками? Чтобы их сбрить при нынешней повальной моде, надо иметь ой какую серьезную причину. Явная маскировка! Он сбросил эти баки, как ящерица хвост, чтобы улизнуть от преследователя. Ящерице, как правило, это удается, удастся ли ему?..
Такая наша работа: выстраиваешь аргументы, как кубики, один к одному, кажется, вот оно, стройное здание истины, готово. Но приходит некто и вытаскивает из фундамента один кубик, всего один. И покачнулось с таким трудом воздвигнутое, и рухнуло, и все надо начинать сначала... Что ж, наверно, это и есть самое интересное в нашей работе. И напрасно милейший Рябчун так переживает за ошибку начальника. В уголовном розыске не может, не должно быть уязвленных самолюбий: версий всегда много, но истина неизменно одна. И права на ошибку не лишен никто, в том числе и начальник. Лишь бы не упорствовать в ошибке, лишь бы вовремя ее исправить...
Значит, на старую колею? Назад, к Валету?.. А не сходить ли мне снова в больницу? Покажу таксисту снимок Валета, опознает ли его среди трех? С этой версией надо разобраться до конца, чтобы сосредоточить все силы на сбрившем баки...
И вот я снова в отделении реанимации. За прошедшие дни я несколько раз справлялся о состоянии здоровья Носкова. Иногда отвечал Сеглинь, иногда – медсестра: «Без изменений... положение тяжелое... надежды не теряем...» В каком состоянии таксист сейчас? Смогу ли я с ним разговаривать? Нужно тщательно продумать вопросы, на которые я хочу получить ответ.
Сеглинь встречает меня как доброго знакомого и потому особенно не церемонится: кивком головы предлагает обождать и тут же убегает. Видимо, в отделении произошло нечто чрезвычайное: в кабинет то и дело заходят врачи и медсестры, тихо о чем-то совещаются, куда-то звонят. До меня доносятся отрывистые фразы: «Пульс не прощупывается... давление упало... срочно требуется переливание...»
Сеглинь возвращается через десять минут, усаживается рядом. Он радостно возбужден, даже мурлычет что-то вполголоса – видимо, опасность, грозившая больному, миновала не без его участия.
– Ну, инспектор, рассказывайте! Как успехи? Поймали того негодяя?
– Доктор, мне нужно еще раз поговорить с таксистом.
– Ис-клю-че-но! Ка-те-го-ри-чес-ки!
– Неужели ему так плохо?
– Напротив, ему гораздо лучше. Но именно поэтому я вас не пущу! Сегодня ему лучше, а что будет завтра, мы не знаем. Он все еще на грани. И я не хочу, чтобы ваше посещение нарушило достигнутое с таким трудом равновесие. Спрашивайте меня, я готов ответить на все ваши вопросы.
Странно, ведь он не намного старше меня, а я безропотно принимаю от него горькие пилюли. Тяжкий груз ответственности за жизнь человеческую... Он взрослит, он на многое дает право.
– Позавчера, когда я вам звонил, вы ответили, что Носков без сознания, бредит. Я хотел бы знать, о чем говорил потерпевший в бреду. Знаете – поток подсознания, расторможенная подкорка... Меня, в частности, интересует, повторял ли он имя преступника, или называл другое?
Сеглинь задумчиво потирает переносицу.
– В бреду он все время звал мать... жену... Алла, кажется... совершенно четко называл имя Валера... Кроме того, были бессвязные выкрики: плащ, кровь, якорь, милиция...
– Постойте, он говорил – «якорь»?
– Да. Вам это что-нибудь дает?
– Пока не знаю, нам дорога каждая дополнительная деталь. Кто-либо, кроме родных, справлялся о его здоровье?
– Звонков очень много, звонят каждый день. Учителя из школы, где он учился, товарищи из таксопарка... Правда, один звонок мне показался несколько странным...
– Ну, ну, доктор!
В звучном баритоне врача появляются недоуменные нотки.
– Понимаете, все спрашивают: как состояние Михаила Носкова, Миши?.. И вдруг: «Будет ли жить таксист Еремин?» Разве у него есть еще одна фамилия?
– Кто звонил?
– Голос женский, с такой, знаете, жеманцей: «Скажите, пожалуйста, будет ли жить таксист Еремин?» Я даже сразу не понял, о ком речь. Переспросил: «Вы имеете в виду Мишу?» – «Да, да, – обрадованно так подхватила, – Мишу Еремина». Ну, ответил, что положено отвечать в таких случаях.
– Еще были вопросы?
– Спросила, пускают ли к нему? Я ответил, что нет.
– Вы не поинтересовались, кто звонит?
– Как же, спросил. «Очень хорошая знакомая», – хохотнула игриво и повесила трубку. Я, признаться, даже расстроился немного. Хотя если вдуматься...
Я поднимаюсь, протягиваю Сеглиню руку.
– Доктор, не будем делать скоропалительных выводов. Кое-какие догадки у меня есть, но они нуждаются в проверке. Благодарю вас, доктор, вы нам дали очень ценные сведения.
Я ухожу из отделения с таинственно-непроницаемым видом человека, посвященного во все мыслимые тайны бытия, но это не более чем очередной приступ пижонства. Какие там догадки! Известие о звонке – ошеломляющая неожиданность, тут есть над чем поломать голову. Кто она – игривая жеманница? Знакомая времен холостяцкой вольницы? Тогда почему назвала его по фамилии, а не по имени? А главное – откуда у Михаила Носкова вторая фамилия?..
На выходе из ворот больницы ко мне бросилась мать Носкова. Признаться, я не сразу ее узнал. Обтянутые кожей, исхудавшие скулы, горячечный блеск изможденных глаз...
– Товарищ инспектор, скажите хоть вы правду, он будет жить? Врачи утешают, на то они и врачи... Но вы-то можете ответить?
Стараясь не встречаться с ней взглядом, бормочу что-то успокоительно-обнадеживающее: «Врачи обещают, будем надеяться».
– Я каждый день варю ему свежий куриный бульон и каждый раз слышу: «Пока нельзя...» Ну чем, чем я могу ему помочь?
– Ксения Борисовна, поверьте, врачи делают все возможное. Организм у Михаила молодой, сильный...
– Он у меня спортсмен, борьбой занимается. Сколько у него грамот за выступления!
– Ксения Борисовна, хочу задать вам деликатный вопрос... Не было ли у Михаила увлечений, о которых не знала бы его жена? Вы понимаете, о чем я говорю?
– Что вы, он у меня застенчив, как барышня. И потом очень уж он Аллу любит. До знакомства с ней, не знаю, все может быть, но после... Нет, нет! А почему вы спрашиваете?
– О нем кто-то справлялся. Женский голос. И вот что странно – назвали фамилию Еремин. Ксения Борисовна пожимает плечами.
– Что ж тут странного? Это фамилия моего второго мужа, Мишиного отчима. Удивительно другое – никто никогда Мишу так не называл. И в школе, и в армии, и в таксопарке по всем документам он Носков. Кто ж это мог звонить?
– Ваш муж работает мастером на камвольном комбинате, не так ли? Знают ли там, что он неродной отец Михаила?
Ксения Борисовна задумывается.
– Точно не могу сказать. Ваня ему как родной, никогда и не скажешь, что отчим...
Я торопливо прощаюсь. Сейчас мне нужно побыть одному и как следует все обдумать. Версия любовницы скорей всего отпадает, как-то она не смыкается со сложившимся в моем представлении нравственным обликом таксиста. Тогда кто же?.. Тогда – знакомая преступника. Он боится, что единственный человек, который видел его в лицо, выживет... он один желает Михаилу смерти... Преступник психует, он места себе не находит... В одну из таких отчаянных минут он просит знакомую девушку позвонить в больницу и узнать о состоянии своей жертвы. Девушка может ничего не знать, придуман какой-то невинный предлог. Итак, его знакомая звонит в отделение и называет фамилию Еремин. Из этого следует, что или она, или сам преступник работает на том же комбинате, что и отчим Михаила. Никто ведь там не знает, что фамилия таксиста Носков, все думают, что ранен родной сын мастера Еремина... Так, с этим, кажется, разобрались, надо будет побывать на комбинате... Остается «якорь»... Как это я не спросил?..
Я поворачиваю назад. Ксении Борисовны нигде не видно. Неужели уехала? И вдруг вижу ее в окне троллейбуса. Она сидит скорбная, бесконечно усталая. Стучу в окно, прошу выйти на минутку. Она еле успевает выскочить из трогающейся машины.
– Ксения Борисовна, ваш Миша служил на флоте?
– Нет, он у меня ракетчик!
Ракетчик? А при чем тогда якорь? Первое лежащее на поверхности объяснение отпадает. Что ж, поищем поглубже...
11
Преступник каким-то образом связан с комбинатом, точнее, с цехом, где работает мастером Еремин. Эту версию необходимо было проверить – и немедленно.
Начальник отдела кадров Полынин, выслушав мой рассказ, сразу ухватил главную мысль.
– Короче, вам нужно узнать, сколько Валериев работает в прядильном цехе?
– Совершенно верно. И по возможности – несколько слов о каждом.
Полынин порылся в картотеке, выложил на стол несколько карточек.
– А вы знаете – не так уж много. Там вообще мужчин по пальцам перечтешь. Ну вот, пожалуйста. – Он просмотрел первую карточку. – Орлов Валерий Артемьевич. Коммунист, ветеран труда, скоро на пенсию будем провожать. Отпадает! Далее... Валерий Мясников – комсомолец, учится заочно в политехническом. За этого тоже ручаюсь. Кто еще?.. А, вот этот может вас заинтересовать. Валериан Дюндин! Выпивоха, рвачишка, алиментщик... Был задержан на проходной за попытку вынести шерстяную пряжу. В тот раз ограничились разбором на товарищеском суде. Больше вроде бы не попадался. Подчеркиваю – не попадался, – поднял палец кадровик. – Выносил ли, нет ли – неизвестно...
Я сообщил приметы подозреваемого.
– Подходят в общих чертах, – кивнул Полынин. – Подробней вам его охарактеризует начальник цеха.
Пройдя через комбинатский двор, я поднялся на второй этаж. Начальника цеха я в кабинете не увидел, зато был там... Бурцев. Ничуть не удивившись моему появлению, он кивнул мне на стул:
– Посиди, Дим Димыч, начальник обещал скоро вернуться.
– А ты что тут делаешь?
– Парень один должен подойти. Да ты его знаешь – Сергей Курсиш. Вы с Рябчуном были у него.
Курсиш, Курсиш... А, Длинный.
– Хочешь с ним потолковать насчет шерсти?
– Думаешь, не выйдет?
– Нет, почему же, парень он неплохой, только обидчив очень. Ты уж с ним потоньше...
– Будешь ты меня учить с уголовниками беседовать, – самоуверенно усмехнулся Бурцев.
Постучав, вошел Сергей Курсиш. Видимо, ему не сказали, кто его ждет, потому что, увидев меня, он сразу насупился и замкнулся.
Бурцев радушным жестом пригласил его сесть.
– Ну, Сергей, давай знакомиться. Я из угрозыска, разбираюсь с кражей шерсти...
– Ну и разбирайтесь! – вскинулся Сергей. – А я-то тут при чем?
Бурцев был несокрушимо спокоен.
– Вы, Курсиш, тоже имеете к этой краже отношение, правда, косвенное. Арестован ваш приятель Виктор Лямин, с которым вы отбывали срок в колонии. Это ведь вы его рекомендовали в цех? Или Роман Фонарев сказал нам неправду?
