Текст книги "Звонок на рассвете"
Автор книги: Леонид Медведовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
84(2)7
У11
У незримой границы: И. Ластовский. У незримой границы /Пер. с лат. В. Михайлова. Л. Медведовский. Звонок на рассвете: Повесть. М. Стейга. Шаги за спиной: Повесть /Пер. с лат. Ю. Каппе. – М.: Мол. гвардия, 1983. – 336 с., ил. – (Стрела).
В пер.: 1 р. 40 к. 150000 экз.
В сборник вошли две повести: «Звонок на рассвете» Л. Медведовского и «Шаги за спиной» М. Стейги – о деятельности сотрудников милиции и прокуратуры, борьбе с преступными элементами. Записки инспектора уголовного розыска И. Ластовского «У незримой границы» посвящены будням уголовного розыска. Произведения, вошедшие в книгу, отмечены премией МВД Латвийской ССР и СП Латвии.
© Издательство «Молодая гвардия», 1983 г.
ЛЕОНИД МЕДВЕДОВСКИЙ
ЗВОНОК НА РАССВЕТЕ
Повесть
1
Очнулся Михаил Носков в машине «Скорой помощи». Обхватив тонкими нервными пальцами кисть его левой руки, неотрывно смотрела на часы женщина в белом халате. У изголовья сидела Алла. Едва заметные при дневном свете коричневые пятна на ее лице сейчас проступали особенно отчетливо. Ни голоса, ни даже шепота Аллы не было слышно. Лишь по движению побелевших губ Михаил уловил: «Миша, Мишенька, как же это?.. Ведь у нас скоро маленький будет...»
Михаил устало прикрыл глаза, прислушиваясь к тупой скребущей боли. Она затаилась где-то внутри, изредка давая о себе знать короткими злыми укусами. Не ждал он того подлого удара, не заметил...
Носков подошел к придорожным кустам, где прятался незнакомый парень, крикнул:
– Эй, малый, ты что там затаился? А ну вылезай!
Молчание. Только тлеющий огонек сигареты выдавал присутствие человека.
– Кому говорят – выходи!.. – Михаил схватил парня за руку и легко выдернул его из кустов.
И сразу после этого удар – предательский, подлый... Нет, не сразу. Вышла мать, он что-то крикнул... Что же он крикнул?.. «Мама, зови скорей отца... пусть принесет воды...» Воды!.. Воды!! Воды!!! Михаил облизал шершавым языком сухие губы, умоляюще взглянул на медсестру. Та медленно покачала головой: нельзя.
...Словно огромное жало гигантской осы внезапно впилось в его живот. В первое мгновение Михаил даже не понял, что произошло. Он схватился за нож и попытался вырвать его из своего тела. Преступник с силой рванул рукоятку кверху, и только крепкий армейский ремень помешал ножу сделать рану еще шире...
Носков бежал к дому, согнувшись, неловко зажав живот руками, и чувствовал, как что-то горячее и липкое просачивается сквозь судорожно сжатые пальцы. Он боялся взглянуть, он знал – это кровь. У него еще хватило сил взобраться на крыльцо, невидящими пальцами нащупать дверь... Но подняться по лестнице Михаил уже не смог. Поплыли перед глазами огненные круги, ударил в уши тугой набатный звон – он рухнул на ступеньки лицом вниз, задыхаясь, жадно хватая помертвелыми губами ставший почему-то разреженным воздух...
– Считайте! Считайте дальше! – слышится над головой требовательный мужской голос.
– Шесть... семь... восемь...
Удушливо-сладкий запах эфира мягко обволакивает голову, невыносимо хочется спать.
– Считайте! Считайте! – твердит тот же голос.
– Одиннадцать... двадцать три... четырнадцать...
– Приготовить зажимы! Скальпель! – Это было последним, что услышал Михаил перед тем, как погрузиться в долгий операционный сон...
«Дзиньк!..» – звучит коротко и оборванно, будто случайно, мимоходом задели рукавом кнопку звонка. Но вслед за тем раскатывается такая длинная заливистая трель, что сомнений больше не остается – это за мной. Я вскакиваю с постели и начинаю быстро одеваться. Шаркают по коридору разношенные шлепанцы матери, тонко звякает дверная цепочка.
– Вы уж не сердитесь, Анна Викентьевна, – слышится деликатно приглушенный голос нашего шофера Геннадия Спирина, – срочно нужен, меня дежурный послал...
Мать впускает Спирина в квартиру, ворчливо предлагает раздеться.
– Как хотите, Гена, но без чашки кофе я вас обоих не отпущу. Никуда ваши преступники от вас не денутся!.. – Она отправляется на кухню, я приоткрываю дверь своей комнаты.
– Гена, заходи! Что там стряслось?
– Тяжкое, Дим Димыч! В вашей зоне таксиста порезали. Вчера, в двадцать три часа, на Гончарной.
– Грабеж?
– Не похоже. Пиджак с деньгами не тронут.
– Свидетели есть?
– Мать таксиста. Видела преступника издали...
– Значит, таксист заезжал домой?..
Тихонько вошла моя старушка, стараясь не греметь посудой, расставила на столе чашки с кофе, тарелки с бутербродами. Видимо, она слышала последние слова Гены – остановилась у дверей, заинтересованно ожидая продолжения.
Я оглядываюсь.
– Ты прости, мама, но у нас чисто служебный разговор. Обещаю: когда раскрутим это дело, доложу во всех подробностях.
Она обиженно поджимает губы и выходит, плотно прикрыв дверь. Сыплю сахар в чашку, придвигаю сахарницу Геннадию.
– Давай дальше! Кто осматривал место происшествия?
– Следователь и Волков. В его дежурство случилось...
– Приметы преступника?
– Очень слабенькие. Среднего роста, худощавый... был одет в светлый плащ...
М-да, приметы, как говорится, среднеевропейские, по таким можно заподозрить чуть не треть человечества. Начинать, видно, придется с нуля. Первым делом в больницу – к потерпевшему!..
На пороге мать сует Спирину пакет с провизией. Безусое мальчишеское лицо сержанта заливается помидорным румянцем: есть такая слабинка – любит поесть. Самое удивительное, что при всем своем богатырском аппетите Гена тощ, как кошелек перед зарплатой.
Реанимационное отделение я нашел быстро – оно расположено у самых больничных ворот. Все продумано: когда решают секунды, на пути к операционной не должно быть лишних метров. На двери лаконично-суровая табличка: «Посторонним вход воспрещен!» Посторонним я себя не считал и потому, не колеблясь, нажал на кнопку звонка. Щелкнул замок, в меня пальнул любопытствующий взгляд молоденькой медсестры.
– Я из угрозыска. Мне нужно срочно повидать раненого таксиста.
– Минуточку, я позову врача...
Медсестра ушла, не забыв захлопнуть дверь. Минут через десять, когда я уже собрался звонить второй раз, в дверях показался сухопарый мужчина примерно моего возраста. Солидней и старше его делала аккуратная шкиперская бородка, закрывающая верхнюю пуговицу серого, с голубоватым оттенком халата. Он ни о чем не спрашивал, только смотрел вопросительно-недоумевающе.
Я протянул свою книжечку. Он долго и, казалось, тщательно изучал мое удостоверение, но я по его нездешним, отсутствующим глазам видел, что мысли врача там, с больными, что мой визит не к месту, не ко времени, и вообще он с трудом понимает, кто я и зачем здесь.
– Агеев, из уголовного розыска, – повторил я дважды, пытаясь пробиться сквозь чащобу забот и тревог, обступивших врача.
Он встрепенулся.
– Сеглинь, лечащий врач. Чем могу быть полезен?
– Доктор, мне нужно поговорить с таксистом! Его губы непримиримо сомкнулись.
– Это невозможно! Носков в крайне тяжелом состоянии.
– Жить будет?
Он помедлил с ответом.
– Трудно сказать. Потеряно много крови...
Я корректно, но настойчиво оттеснял Сеглиня в коридор, пока входная дверь не захлопнулась за моей спиной.
– Доктор, вы должны понять, этот разговор нам очень важен. Носков единственный, кто видел преступника в лицо.
Сеглинь с сомнением покачал головой.
– Боюсь, ваше посещение взволнует больного. Может быть, завтра?
– Доктор, дорога каждая минута! Преступник на свободе, кто знает, каких еще бед он может натворить...
– Хорошо! – решился Сеглинь. – В порядке исключения даю вам две минуты. Наденьте халат, я вас провожу.
Раненый лежал в одиночной палате, окруженный сложной аппаратурой из стекла и никеля. Он дышал тяжело и прерывисто, на лбу серебрились мелкие бисеринки пота. Врач промокнул его лоб марлей, сказал негромко:
– Миша, к вам товарищ из милиции. Вы сможете говорить?
Носков с усилием открыл глаза, в них застыла неутолимая боль.
– Спрашивайте, – едва слышно прошептал он.
Я понял, какого труда стоит ему каждое слово, растерялся и забыл заготовленные вопросы. И тогда он начал рассказывать сам. Михаил шептал быстро, бессвязно, спотыкаясь на трудных буквосочетаниях. Ему, видимо, необходимо было выплеснуть наболевшее, освободиться от навязчивых образов, засевших в воспаленном мозгу.
– Я чинил машину... поломался рядом с домом... а этот... в плаще... приставал к девушке... замахивался... Пьяный такой, злобный... Я хотел помочь... пошел к ним... Они ссорились... он ее ругал... обвинял в измене... Потом... потом они убежали... Я хотел его... в милицию..: вытащил из кустов... И тогда он... тогда он...
Лицо раненого исказила мучительная гримаса, он застонал, заскрипел зубами, заново переживая случившееся. Сеглинь встревоженно приподнялся, движением бровей указал на часы.
Я заторопился.
– Скажите, Миша, вы этого парня встречали раньше?
– Нет... кажется, нет...
– Как он выглядел?
– Худой... невысокий... волосы русые, длинные...
– А лицо? Миша, вы шофер, у вас должен быть цепкий глаз. Что вам запомнилось в его лице?
Он ответил сразу, видно, лицо преступника навечно отпечаталось в его памяти.
– Баки на щеках... И глаза... Холодные, острые... как буравчики...
Михаил сцепил зубы, подавляя готовый вырваться стон. Сеглинь сердито поднялся.
– Все! На сегодня хватит!
– Последний вопрос, доктор! Может быть, в пылу ссоры было названо чье-то имя? Вспомните, Миша, вспомните!..
Носков закрыл глаза, и было не понять: то ли он снова впал в забытье, то ли обдумывал мой вопрос.
– Идемте, идемте, ему нужно отдохнуть, – тормошил Сеглинь.
Я медлил. Я все еще надеялся получить ответ на очень важный вопрос и клял себя за то, что задал его так поздно. Врач вежливо, но твердо взял меня за руку и повлек к выходу. У дверей я оглянулся: Михаил слабо шевелил пальцами, как бы подзывая к себе. Я вернулся почти бегом.
– Вспомнили?
– Пить, – шептал раненый бескровными губами. – Пи-ить...
Я обернулся к Сеглиню, он уже стоял рядом.
– Доктор!..
– Нельзя! Ему вчера весь кишечник перешили. Операция длилась три часа... – Врач говорил все это шепотом, опасливо косясь на Михаила, – не слышит ли.
– Пи-ить!.. – Носков лихорадочно облизывал запекшиеся губы, под болезненно трепещущими ресницами замерцали слезинки.
– Ну что мне с тобой делать! – Сеглинь смочил водой ватку, осторожно провел по губам раненого. Облегченно вздохнув, Михаил открыл глаза.
– Девчонка повторяла: «Не надо, не надо...» Имя называла... – Тонкая морщинка пролегла на гладком юношеском лбу. – Не помню, забыл...
Я легонько пожал вялую ладонь.
– Припомни, Миша, это очень важно. Вспомнишь – скажи доктору, я ему оставлю свой телефон, Счастливо, Миша, выздоравливай!
Он обхватил мою руку холодными негнущимися пальцами
– Увидите маму... передайте... пусть не волнуется... И Алле... ей нельзя... скоро маленький будет... А я... я... выбак... выкаб... выкарабкаюсь...
Наша работа не для слабонервных, но к подобным сценам иммунитета у меня еще не выработалось Да и вряд ли это когда-нибудь случится. Сострадание к страданию, злость против зла. Если нет в душе этих чувств, трудно, даже невозможно работать в милиции...
У самого выхода меня нагнал Сеглинь.
– Вы непременно должны найти этого подонка, слышите? Смерть всегда страшна, но когда она подступает к таким вот молодым... Как подумаешь, что он может не увидеть своего ребенка... еще не родившегося...
2
Я выхожу из отделения реанимации в преотвратнейшем настроении. Что толку хитрить с самим собой? Я могу играть роль многоопытного сыщика перед погруженным в больничные заботы Сеглинем. Но сам-то я в тихой панике, внутри у меня все дрожит и трепыхается. Потому что это мое первое серьезное дело. До сих пор попадались лишь мелкие кражонки да дружеские мордобития. А тут – тяжкое ранение и человек на грани смерти. И все тебе верят, все ждут и надеются. А я никакой не волшебник, я еще только учусь. Ну где, где мне искать этого подлого юнца?..
– Куда поедем, товарищ лейтенант? – спрашивает меня Спирин, открывая дверцу машины. – В райотдел?
– Что нам там делать? Рули на Гончарную!
– Есть на Гончарную! – четко повторяет сержант, круто забирая влево.
Мы мчимся, обгоняя троллейбусы, по безлюдным в этот ранний воскресный час улицам Задвинья и вскоре останавливаемся напротив деревянного двухэтажного дома с застекленной верандой.
– Мы сейчас стоим на том месте, где таксист ремонтировал свою «Волгу», – говорит Спирин, – а само происшествие произошло вон там. – И он указывает на кусты неподалеку от уличного светильника.
Я распахиваю дверцу, выпрыгиваю из машины.
– Сержант, я остаюсь здесь, а вам нужно доставить сюда участковых Волкова и Рябчуна. Срочно!
Машина срывается с места, я направляюсь к кустам на противоположной стороне улицы. Трава на газоне густо усеяна темными пятнами – действительно много крови потерял Носков. Круглые, звездчатые пятна переходят на асфальт, по ним можно четко проследить путь Михаила к дому. Вначале он еще шел, пошатываясь, дальше капли стали принимать форму эллипса – значит, побежал...
По узкой, завитой спиралью лестнице я поднялся на второй этаж. Дверь мне открыла хрупкая маленькая женщина с глубоко запавшими от изнурительной ночи глазами. Ошибиться немыслимо – это могла быть только мать Михаила Носкова. Те же, что у сына, волнистые, вразлет брови, тот же тонкий острый нос.
– Агеев, инспектор уголовного розыска, – представился я.
– Проходите, пожалуйста, – тихо сказала женщина и первая пошла по коридору.
В комнате я увидел низкорослого узкоплечего паренька. Он стоял у придвинутого к стене стола и выкладывал из авоськи бутылки с соками. Оглянувшись на звук шагов, вежливо со мной поздоровался, сказал:
– Ксения Борисовна, вот все, что было в нашем магазине. Взял каждого сорта по паре: две – сливы, две – абрикосы, две – персики, две – грушевый нектар. Виноградного, правда, не было, я поищу в другом...
Ксения Борисовна вынула из сумки кошелек.
– Пока хватит, Рома, спасибо тебе за хлопоты. Сколько ты потратил?
Юноша смущенно взлохматил старательно уложенную прическу.
– Четыре тридцать, но мне не к спеху. Виноградного достану, тогда и рассчитаемся... Я пойду, Ксения Борисовна, если что понадобится, передайте через Ивана Николаевича, ладно?..
Паренек попрощался и вышел из комнаты.
– Друг вашего сына? – кивнул я вслед.
– Нет, что вы, он даже незнаком с Мишей. Это Рома Фонарев, они с моим мужем в одном цеху работают. И куда столько соков накупил?..
С чего начать разговор? Как найти верный тон? Убитая горем мать единственного сына, и она же единственный пока свидетель... Сейчас все ее мысли заняты Михаилом, состоянием его здоровья. Она явно не ждала моего прихода, у нее были совсем другие планы. Вон и сумка с продуктами приготовлена, и сама она украдкой поглядывает на часы. Нет, нет, в таком тревожно-нетерпеливом состоянии нужного разговора не получится. Если сейчас сразу спросить ее об обстоятельствах происшествия, она в спешке может упустить многие важные детали. А мне нужны именно детали, общее представление о том, что здесь произошло, у меня есть.
– Ксения Борисовна, я только что из больницы. Ваш сын просил передать, чтобы вы не волновались...
Она рванулась ко мне, заговорила отрывисто, заглядывая в глаза, ища в них правду:
– Вы у него были?.. У Мишеньки?.. Как он?.. Умоляю вас, ничего не скрывайте!
– Врачи обещают поставить его на ноги... довольно скоро...
Что-то в моих словах ее встревожило, она засуетилась, засобиралась беспорядочно.
– Вы извините... я совсем готова была... думала, дождусь Аллу и мужа... они уже там, в больнице... Вы извините... я пойду... а вы подождите... или в другой раз...
Она была уже почти у дверей, я едва успел загородить ей дорогу.
– Ксения Борисовна, к нему никого не пускают.
– Мать обязаны пропустить!
– Ксения Борисовна, никого!
– Как же так? Я хотела отнести что-нибудь из еды...
– Ему пока ничего нельзя.
– Даже соков?
– Ничего!
Она бессильно опустилась на стул, выронив из рук продуктовую сумку. Глухо звякнули стеклянные банки, покатились по полу крупные румяные яблоки. Коротко всхлипнув, вытерла глаза платком, решительно повернулась ко мне.
– Вы хотели что-то узнать. Спрашивайте! Я помолчал, собираясь с мыслями.
– Вы кого-нибудь подозреваете? У Михаила могли быть враги, недоброжелатели?
Ксения Борисовна протестующе замахала руками.
– Какие враги, вы что! Миша – добрейший парень, очень честный и справедливый!..
Я слушал взволнованный, сбивчивый, многословный рассказ Ксении Борисовны и думал о своем. Конечно, кому, как не матери, знать родного сына и кому, как не ей, добросовестно заблуждаться в его достоинствах и недостатках?
– Помню, едем однажды в троллейбусе. Входят на остановке несколько подростков. Шумят, ругаются, ведут себя безобразно. Взрослые мужчины сидят, будто и не слышат ничего. Миша стоял у водительской кабины, а подростки ехали сзади. Верите – он к ним через весь салон протиснулся. Чем уж он их стреножил, не знаю, а только сразу посмирнели, притихли...
Мы спускаемся вниз, я прошу Ксению Борисовну подробно рассказать обо всем, что она видела. Жестокая все же у меня профессия! У человека горе, а я его растравляю, заставляю вновь и вновь переживать случившееся.
– ...Я вывела Альфу на прогулку, смотрю – Миша ремонтирует машину. Те двое стояли метрах в тридцати... о чем-то громко спорили... Собака почуяла чужих, стала рваться с поводка. Они загораживали весь тротуар... Я не решилась пройти мимо, боялась – Альфа бросится. Не доходя нескольких метров, повернула обратно...
– Парня в светлом плаще не разглядели?
– Фонарь едва-едва их освещал, да я особенно и не присматривалась... Сейчас, подождите... – Она провела рукой по глазам. – Подбородок его мне врезался в память. Длинный такой, увесистый... С таким подбородком только в колонии и сидеть...
– Вы считаете, он из ранее судимых?
– Даже не сомневаюсь! Кто другой бросится с ножом на человека?! И за что?..
– Ваш сын хотел защитить девушку... Кстати, что вам запомнилось в ее внешности? Фигура, прическа, одежда?
Ксения Борисовна задумалась. И снова характерный жест, будто сгоняет с глаз все лишнее, чтобы сосредоточить внутреннее зрение на самом важном.
– Худенькая, небольшого роста. Волосы черные, распущены по плечам... Одета в куртку из жатой кожи...
– Как думаете, они были знакомы?
– Они ссорились Он был очень взвинчен, кричал, размахивал руками, наскакивал на девушку с угрозами... Я отвела собаку домой, возвращаюсь с бутербродами для Мишеньки. Смотрю – девчонки уже нет, а тот мерзавец и Миша стоят друг против друга, и Миша крепко держит его за руку. Вот тогда он и крикнул: «Зови отца, надо этого типа сдать в милицию!» Я побежала за Ваней, а когда вернулась...
Ксения Борисовна вынула платок и стала вытирать появившиеся слезы.
– Как по-вашему, этот парень издалека?
– Скорей всего из местной шпаны. Уж очень быстро скрылся. Муж пробежал всю улицу из конца в конец – никого... Все произошло в одно мгновение. Я даже наверх не поднималась, только крикнула: «Ваня, спустись!» Вернулась, а сын бежит навстречу и живот руками зажал. У меня и в мыслях не было, что он ранен, думала – просто ударил тот негодяй... Муж выскочил, я ему кричу: «Ваня, беги скорей, задержи парня в светлом плаще!»
– Сколько это заняло времени?
– Минуту, от силы полторы... Потом я бросилась к Мишеньке, смотрю – он лежит весь в крови. Я крикнула невестке: «Останови машину! Любую!» На счастье, шла мимо «Скорая», она и увезла Мишеньку... Потом прибыла ваша машина. Участковый Волков попросил меня подъехать со следователем в райотдел, чтобы записать мои показания, а сам остался здесь. Они вместе с мужем искали следы преступника, нож. Потом к ним присоединился Фонарев, вы его сегодня видели...
Я понимаю, как трудно дается матери Михаила этот разговор, и спешу закончить его.
– Последний вопрос. Был ли в такси пассажир?
– Вроде нет. Я подходила к машине, разговаривала с Мишей... Нет, никого в салоне не было.
– Спасибо, вы нам очень помогли. Возможно, придется еще кое-что уточнить, так что...
– Ну конечно, в любое время... Лишь бы мой Мишенька...
Не договорила. Отвернула сразу увядшее, осунувшееся лицо и пошла усталой старческой походкой. А ведь ей, пожалуй, и сорока пяти нет...
В ожидании участковых я пытаюсь разрешить мудреную задачу – по какой дороге бежал парень с баками? Случайность ли, что скрылся так стремительно? Преступник, хорошо ориентирующийся на местности, выбирает, как правило, кратчайший путь для бегства. Если определить точное направление, это сузит круг поиска. Куда же он побежал?..
Вот наконец и наш «газик». Первым из машины выскакивает Леша Волков – худющий, длиннющий, но франт и щеголь потрясающий. Недавний выпускник школы милиции, он нежно холит свой новенький лейтенантский мундир, поминутно сдувает с него малейшие пушинки. Всем хорош Леша – исполнителен, аккуратист, а вот чувством юмора обделен: и другого вышутить не умеет, и над собой насмешек не терпит. А нашим ребяткам только попадись на зуб – обгложут до косточки.
Вслед за Волковым из машины показывается капитан Рябчун – плотно сбитый здоровяк, в годах весьма значительных. По крайней мере, по сравнению с моими. Особые приметы: роскошные усы под «песняров» и узкая рубленая полоска на щеке – след бандитского ножа. Первое время я никак не мог привыкнуть к непонятной милицейской иерархии. Мне казалось, что старший по званию обязательно должен быть выше и по должности. Ничего похожего! Звание можно выслужить, должность надо заслужить, показать, на что пригоден. Обидно, наверно, старому, заслуженному капитану Рябчуну подчиняться свежеиспеченному лейтенанту Агееву, но что поделаешь – с некоторых пор служба участковых инспекторов перешла в ведение угрозыска. Впрочем, Рябчун меня уважает за мое университетское образование. Хотя, если говорить откровенно, мне еще ни разу не удалось применить на практике свои глубокие познания в римском праве. Кощунство, конечно, но я охотно обменял бы их на кой-какие практические навыки, полученные Лешей Волковым в школе милиции...
«Газик» уезжает, участковые выжидательно смотрят на меня.
– Вот что, друзья, хоть сегодня и воскресенье, придется поработать. Есть основание предполагать, что преступник и девчонка, с которой он ссорился, живут где-то в этом районе...
Я ставлю перед участковыми задачу: надо немедленно начать поквартирный обход окрестных домов, поспрашивать у жильцов, кто что видел, кто что знает...
К концу дня мы снова собираемся вместе. Результаты неутешительны: никто не смог подсказать ничего существенного.
– По горячим следам не нашли, – бурчит Рябчун, – теперь побегаем.
3
У нас с Бурцевым один кабинет на двоих. Два стола впритык, два сейфа, стулья, вешалка – вот, пожалуй, и вся обстановка. Ну и телефон, конечно, который мы тягаем по столам то к себе, то от себя. Хотя мы с Бурцевым на «ты», дружбы между нами особой нет. Какая, к черту, дружба, когда он по всем статьям старший: я лейтенант, он старший лейтенант, мне двадцать пять, ему сорок. Кроме того, я холостяк, он отец семейства. Все это дает Бурцеву повод относиться ко мне с этакой ехидной снисходительностью.
В понедельник я пришел пораньше, однако у Бурцева уже сидел «клиент». По внешнему виду – солидному, респектабельному – его вполне можно было принять за крупного хозяйственника. И только шустро зыркающие из-под полуприкрытых век зрачки выдавали дельца – хитрого, ловкого, нахрапистого. Терять ему, видно, было нечего, и он распинался перед Бурцевым вовсю.
– ...Признаю, гражданин инспектор, ваша взяла. Да, брал какие-то суммы у перечисленных вами лиц, да, обещал достать дефицитные товары. Но я прошу учесть некоторые смягчающие обстоятельства. Вот у вас в протоколе эти граждане числятся потерпевшими. Спорная формулировка. А может, это я потерпевший? Может, именно эти тряпичники сбили меня с честного трудового пути! Ну, скажите, инспектор, как откажешься от денег, которые чуть не насильно суют тебе в руки?..
В разгар этого монолога селектор на столе неожиданно кашлянул и выдал из своего чрева голос начальника отделения уголовного розыска Бундулиса:
– Лейтенант Агеев! Зайдите с материалами по субботнему происшествию.
Я подхватил со стола жиденькую папочку с начатым делом и вышел.
Внешность моего непосредственного начальника никак не соответствует общепринятым представлениям об облике сыщика. Ни поджарости, ни острого, проницательного взора из-под насупленных бровей. Вид у Ивара Яновича сугубо штатский: небольшого роста, толстенький, кругленький. И характер под стать внешности: добродушный, уступчивый, незлобивый. В веселую минуту Бундулис объяснял это так: толстякам и догонять обидчика тяжело, и убегать непросто. Вот они сами про себя и сочинили легенду о кротости и всепрощенчестве. А на самом деле... А на самом деле за уютно-домашней внешностью Бундулиса скрывался умный, опытный оперативный работник, начавший свою деятельность в органах милиции еще в то время, когда меня и в проекте не было.
Я уже доложил все, что стало известно по делу, и теперь выжидательно посматривал на Бундулиса, торопливо мерившего кабинет коротенькими шажками.
– Ошибок в твоих действиях я пока не усмотрел, – сказал начальник, остановившись передо мной, – ты их еще просто не успел натворить. Но и достижений, прямо скажем, не густо...
– Откуда им быть, Ивар Янович? На второй-то день...
– Ты эту школьную арифметику забудь! В нашем деле счет не на сутки, а на часы, на минуты. Версия о личности преступника сложилась?
– Думаю, преступление совершил человек с уголовным прошлым.
Бундулис удивленно хмыкнул:
– И как ты это вычислил?
– Нож был применен после того, как таксист крикнул матери: «Зови отца, надо этого типа в милицию!» Преступник явно избегал встречи с нами.
Бундулис сел за стол, набил трубку табаком.
– Хм, логично... Что ж, примем это за рабочую гипотезу. Пока нет ничего лучшего, будем разрабатывать твою версию.
– Вы в нее не верите?
– Нет, почему же. Как одна из многих, она вполне... – Бундулис открыл папку, бегло просмотрел собранные мной материалы. – Мне кажется, Дима, мы упускаем из виду характер таксиста. Даже по тем немногим штрихам, которые ты сообщил, мне он видится человеком порывистым, импульсивным, непримиримым в борьбе со злом. Кто ему эта девчонка? А он, не раздумывая, бросился ей на помощь. Возможно, так же Носков поступал и в тех случаях, о которых мы пока не знаем. Носков – активный автодружинник, это деталь немаловажная. Надо тщательно проверить всех, с кем он когда-либо сталкивался.
– Есть проверить, товарищ майор! Разрешите идти?
– Постой, торопыга! Звонил прокурор района,справлялся об успехах. Дело это квалифицировано как покушение на убийство, и его поручено вести следователю Сушко. Слыхал такую фамилию?
Я молча пожал плечами.
– Ладно, иди! И держи меня в курсе.
Я уже был у двери, когда Бундулис меня окликнул:
– Кстати, какие волосы у предполагаемого преступника?
– Русые... длинные...
– Насколько я знаю, с такими из колонии не выпускают.
– Значит, успел отрастить, – упрямо гнул я свое. Бундулис устало махнул погасшей трубкой, сказал раздраженно:
– Оправдать можно любой абсурд, от этого он не станет аксиомой. На всякий случай проверь парикмахерские, возможно, кто-то подстригался вчера. Прическа сильно меняет внешность...
Когда я возвращаюсь к себе, Бурцева уже нет. Сажусь за стол и набрасываю план первоочередных оперативно-розыскных мероприятий. Надо срочно ориентировать по приметам дружинников, членов комсомольских оперативных отрядов, внештатных сотрудников милиции. Проверить по картотеке лиц, недавно освобожденных из мест лишения свободы. Посмотреть последние сводки-ориентировки. Составить список водителей, с которыми имел дело автодружинник Михаил Носков...
Внезапно дверь распахивается, в комнату врывается Рябчун. Бросает передо мной оперативно-учетную карточку. Усы победно закручены кверху – значит, надо ждать хороших вестей.
– Нашел я преступника, Дим Димыч! Валет это, его поганых рук дело!
Я рассматриваю фотографию Валерия Дьякова по кличке Валет. Массивный удлиненный подбородок, узкие, хищно приплюснутые, как у рыси, крылья носа, хмурые, озлобленные глаза. М-да, личность малосимпатичная. Но точно ли он?..
– Он, Дим Димыч, бессомненно, он. Час назад имел беседу со знакомой дворничихой. Обрисовал ситуацию, сообщил приметы. Ну, она долго не мозговала: «Валерка Дьяков – больше некому!» С Дьяковым я знаком не первый день: хорош, когда спит. К нему без промедления! Открывает Булкина Ольга Павловна – его квартирная хозяйка. Выясняется: как в субботу ушел, так с тех пор не появлялся...
– В котором часу ушел?
– В двадцать два тридцать. Как раз передача «Шире круг» кончилась. Бабка стала спать укладываться и слышала, как дверь стукнула... И ушел, заметь, в светлом плаще, другого у него и нет.
Неужели подтверждается моя стройная теория насчет ранее судимого? Я просматриваю карточку Дьякова. Год назад вернулся из колонии. Отбывал срок за квартирную кражу, за ношение холодного оружия. Что ж, кандидатура перспективная. Вполне мог Дьяков совершить такое преступление. Но совершил ли?..
Рябчун смотрит на меня с добродушной усмешечкой.
– Что, Дим Димыч, сомнения одолели?
– Да как вам сказать, Андрей Петрович? Уж очень кругленько все получается.
– Я ведь не все еще рассказал. Похаживала к Валету одна деваха. Волосы густые, черные и по плечам раскиданы. Волосы – смерть мужчинам! Это Ольга Павловна так расписывает. «Мне бы, говорит, такие во младости, уж я бы собой распорядилась...»
– По приметам похожа на ту, с которой ссорился преступник.
– Именно! – вскакивает Рябчун. – Именно так!
– Имя, где живет?
– Вот этого Булкина не знает. Один раз деваха записку Валерке оставила, подписалась «Черныш»... Между прочим, каждый раз уходила от Дьякова с какими-то пакетами...
– Когда она была в последний раз?
– Давненько, что-то у них вкось пошло. Сейчас к нему другая повадилась – рыженькая...
– Что ж, будем проверять, Андрей Петрович, – говорю я не очень уверенно.
Рябчун смотрит на меня с укоризной.
– Скептицизм, Дим Димыч, хорош в умеренных дозах. Когда его слишком много... Пойду насчет машины договариваться. Надо пройтись по связям Дьякова.
Едва закрылась дверь за Рябчуном, звонит телефон. В трубке женский голос:
– Говорит следователь Сушко...
Моя профессия требует не терять присутствия духа в самых рисковых переплетах. Но не в таком же!.. Откровенно говоря, я не самого высокого мнения о способности женщин к логическому мышлению, и мне вовсе не улыбается перспектива вести розыск под женским руководством.
Называю следователю свою фамилию, должность и звание. Тон уныл и безрадостен. На его фоне голос Сушко звучит особенно напористо и энергично:
