Текст книги "Только демон ночью (Часть 1)"

Автор книги: Леонид Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Дядя Валя открыл дверь и поманил за собой. Мы оказались в небольшом чистом коридорчике с полом, покрытым красным линолиумом, с вмонтированными в стены корабельными дверями. Совсем как на боевом корабле.

– Вот, сами сделали, – Похвалился. – Не даром полжизни боцманами на флоте прослужили.

Он помолчал. Постоял несколько секунд перед дверью, открыл задрайку и шагнул через камингс. – Прошу в каюту, сынок.

Это действительно оказалась каюта. Видимо на ее обустройство пошли детали капитанской каюты старого корабля из бухты. Может и не одного. Единственное отличие состояло в отсутствии иллюминатора. Вместо него имелось обычное с покрашенной "под броню" рамой окошко, зашторенное, корабельными на растяжках, шторками вместо занавесок.

– Располагайся. Желаешь на койке, или в кресле.

Я предпочел вращающеея кожанное кресло, стоявшее подле письменного стола.

– Ты посиди, погляди телевизор, полистай журнальчики, газетки. – Он показал на тумбочку с довольно новым "Электроном", на книжные полки.

– Детей, жены нет, тратить деньги не на кого... Читаем как другие жили, живут или жить собираются. Ты посиди, не скучай, я сейчас соображу на камбузе такое – пальчики оближешь.

Валентин переоделся в старенький синий китель без погон, служивший ему домашней курткой и вышел в коридор.

Оставшись один, раздвинул шторки на окне и понял почему даже днем старый боцман предпочитал жить при электрическом свете. Домик стоял прямо на берегу бухты и полоска земли между чертой прибоя и стеной не просматривалась из окошка. Раньше, когда дом был молодым, в бухте кипела жизнь флота и окно показывало другую картину, но сегодня сквозь стекло виднелась только стоячая вода затона и гниющие в ней корабли. Казалось, что и сама каюта расположена на палубе одного из этих позабытых во времени кораблей. Пейзаж наводил тоску даже на случайного зрителя вроде меня. Что уж говорить об обитателе каюты, день за днем вынужденного наблюдать один и тот же безрадостный вид.

Пока осматривался вернулся дядя Валя, застелил стол чистой льняной скатертью, поверх положил прозрачную тонкую клееночку, расправил складочки, пригладил ровненько тяжелой ладонью. Из стенного шкафчика достал и расставил тарелки, чашки. Солидные, тяжелого фаянса, белые с синим, под цвет флага. Стаканы в подстаканниках изукрашенных якорями и звездами. Исчез снова и вернулся с пузатой бутылкой. – Ром. У мариманов разжился, что в загранку ходят.

Выставил нарезанный толстыми ломтями белый пышный хлеб. Объяснил, Из морской пекарни. Пайковый. На гражданке такой не пекут.

Вышел и вернулся уже окончательно, осторожно неся перед собой за ручку обернутую полотенцем черную сковороду, шипящую и брызгающую чем-то горячим, истекающую ароматом жаренной картошки, колбасы, лука. Водрузив шваркающую сковороду на подставленную тарелку, гордо провозгласил, – Фирменное блюдо. " Яишня по-боцмански." Понравится – изложу секретный рецепт.

Разлил по стаканам ром. Точно на высоту трех пальцев от донца. – Сто грамм. Фронтовая норма. Помянем.

Стоя выпили, помянули отца, мать, погибших и умерших хороших людей. Затем выпили за живых ветеранов.

Ели знатную яишню, состоящую из резанной вареной картошки, ломтиков сала, кусочков колбасы, колец лука залитых и перемешанных с яйцами, прожаренных и политых сверху томатным кетчупом.

– За тебя, дядя Валя. – Поднял я стакан с ромом.

– Нет. За меня не надо. Не заслужил я, чтоб за меня пили. Кушай лучше яишню.

– Ну нет. Я за тебя выпью. За то, что воевал и служил достойно, что сберег память об отце, что могилку его обустроил, не покинул в тяжелые годы. Когда другие отвернулись, оболгали. – Встал и выпил.

Боцман отодвинул свой стакан, отложил вилку, откинулся как от удара на спинку стула.

– Эх, сынок. Надеялся, старый дурак, думал ничего ты не знаешь. Не хотел на эту тему говорить, да прийдется. Что тебе известно?

Я достал из портфеля папку с документами, вырезками газет.

– Когда прочитал эти вырезки, решил приехать, разобраться, добиться справедливости, опровержения. Искал тебя через архив. Помогли, дали номер в.ч. Собирался после кладбища пойти в гарнизонную комендатуру узнать координаты. Да случай помог. Встретил на кладбище Василия Петровича. Он тебя знает. Рассказал, что могилку обустроил, ухаживаешь, объяснил как найти.

Валентин улыбнулся. – Хороший он мужик, Василий. Сверхсрочную служили вместе. Я потом остался, а он на гражданку ушел, поближе к жене, детям. Работу, правда, нашел в не очень веселом месте, но вроде бригадира.... Ну, ладно, как не крути а надо начинать разговор.

Он задумался, минуту молча крутил в руке стакан с невыпитым ромом...

– Когда завертелась эта петрушка я служил в бригаде ракетных катеров. Там и прочитал в газете этот пасквиль. Тот, что в пятидесятом – проскочил как-то мимо, может газета вышла когда мы в плавании были, может еще что. Не читал. Из старослужащих, тех что в войну с отцом воевали, к тому времени мало кто в наших краях остался. Многие погибли, другие демобилизовались, оставшиеся ушли учиться или на повышение. Пожалуй только я один и остался на катерах. Бобыль, одним словом. Прирос к палубе. Считай, исключая госпиталя да эту базу, всю жизнь на них прослужил. Юнгой начал, мичманом закончил. Карьера... Да, во время войны, здесь действительно распологалась наша база .... Отсюда уходили, сюда возвращались.... Вот я вернулся ... Насовсем.

Закурил было, но после первой затяжки ткнул сигаретой в пепельницу.

– Так... Прочитал я эту статью и побежал с ней в политодел. Нет, вру, сначала дозвонился до Левы. Объясниться хотел. Думал может не он это написал. Не с ума же совсем сошел.

– Стой, стой дядя Валя. Какой еще Лева? Смотри, – Я показал вырезки, Здесь совсем другие инициалы. Ты не ошибаешься?

– Да нет, он это. Писатель, наш, местный. Он эти все статьи и писал. Псевдоним у него, литературное имя. Считает, что так красивее. Вроде Максима Горького. Объяснял еще во время войны. Кажется нормальный человек был, служил корреспондентом во флотской газете всю войну, да и после захватил. Выходил с нами пару раз на задания в океан. Хорошо держался. Достойно. Водку вместе пили. Поросенка ели. За каждого потопленного фрица поросенка экипажу жарили. А вот так испаскудился.

– Писатель? В берете ходит? На кладбище речи толкает?

– В берете, он самый. Василий, смотрю, тебя просветил.

– Так он же на могилку приходит, цветы приносит... Не понимаю... Или вы не встречались там?

– Приходит грех свой замаливать. – Он вздохнул тяжело.

– Не больно ему хочется со мной встречаться. Слушай дальше, сам поймешь почему. Дозвонился до редакции. Представился не вдаваясь в подробности. Мол ветеран, читал заметку, уточнить у автора кое-что желаю. Дали мне его домашний телефон. Позвонил ему. Он меня вспомнил, засуетился, завилял, на вопрос мой прямой не пожелал отвечать, мол не телефонный это разговор. Решил я к нему подъехать и все выяснить лично. Надеялся ошибка какая произошла. Взял отпускной билет, одел парадку, награды, сел на автобус и сюда. Нашел его адрес через адресный стол. Знал его настоящее имя. Пришел вечером. Как положено, бутылочку, закуску взял. Думал посидим, все вспомним – он и перепишет, что мол память подвела, извиняюсь. Ничего плохого у меня и в мыслях поначалу не было. Он ведь твоего батю хорошо знал, в рубке с ним стоял в бою. Не в последнем, конечно. Вот я и думал, что ему не то пересказали какие злыдни. Злых языков всегда достаточно.

Дядя Валя захлопал себя по карманам в поисках курева. Размял сигарету. Мы закурили. Он продолжил рассказ.

– Сели, выпили. Я ему про Кузьму, он – про Ерему. Я же свидетель, участник того боя, говорю. Он – Вы, мол, молоды были, ранены, многого не понимали и не знаете всей обстановки. Люди ведь погибли, катер потерян. Какая такая победа? А тот, другой, мол катера спас и до базы довел. В адмиралы теперь вышел. Ему по праву и слава.

– Да, если бы командир не прикрыл отход, – Отвечаю, – все три катера с экипажами потеряли. Вот это и было бы поражение. Ведь шанс у нас оставался! Сначала мы здорово отбивались. Только если бы все три катера остались, пришлось бы нам и те два прикрывать. Экипажи там новые, еще не спаянные.

Мы-то друг друга с одного взгляда понимали, быстро, точно работали. Да и командиры на тех катерах только из училища, зеленые. Мы бы может и выскочили, шанс точно имелся, а им, бесприменно, каюк. Я ему все по хорошему, подробно объясняю. Он сидит вроде как и не слушает. А потом, вдруг говорит, – Все я это прекрасно знаю и без вас, мичман. Но сверху. – Пальцем в потолок тычет, пришел такой заказ. Так написать велено. Приказы, мол не обсуждаются.

– Я ему, да вы же теперь гражданский человек. Какой приказ? Вы бы объяснили. Наконец, отказались писать ложь .

– Он как взорвется. Какая ложь! Так значит и было! Сверху виднее! Мертвым, – кричит, – Все равно. А меня могли за лишнюю болтовню с работы уволить. Мол ты, мичман, ни черта в политике не понимаешь, живешь на своих катерах и живи. Будешь рыпаться, попрут тебя по старости лет на берег, бутылки собирать.

– Не сдержался я, врезал ему, очки слетели, разбились. Плюнул ему в разбитую рожу и ушел. Приехал в бригаду. На утро, в политотдел с газеткой. Там уже видать в курсе дела. Взяли меня в такой оборот... Под суд отдать грозились за хулиганство, из кадров выгнать без пенсии, из партии – паршивой метлой гнать. Мол не понимаю момента. Что за момент, так я и не разобрался. Уже потом офицеры наши, с катеров, намекнули, мол тот, кого в герои произвели в заметке один из тех двоих командиров катеров, в большие люди после войны вышел. Адмиралом стал. Да беда, с боевыми наградами у него не густо, ничего такого не совершил. Плавали, ломались, чинились. Особой удалью ни он, ни его экипаж не отличались, но до Победы дожили благополучно. Вот. А после этой заметочки, ему в честь юбилея орденок боевой. Мол – справедливость восторжествовала. Чуть, чуть, люди расказывают, Героя не дали. А тут я, со своей правдой.

– День проходит, опять вызывают в политотдел. Уже поспокойнее разговор ведут. Говорят, мол скажи спасибо товарищу писателю, не подал на тебя заявление в милицию. Простил. Так, что радуйся, под требунал не пойдешь. Но к увольнению – готовься. Вышел я, ноги дрожат. Куда я пойду? Ни семьи, ни родных, ни крыши над головой. Комнатка в ДОСе, так я в ней почти и не жил, все на базе, в бригаде, на катере. Да и ту приказали освободить. Точно прийдется у бухариков бутылки собирать. Лучше уж в воду с пирса. – Валя затянулся дымом. Пальцы, с желтыми следами никотина, держащие сигарету задрожали.

– На следующий день опять посыльный из политотдела. Срочно мол, давай... Еле дошел. Сердце никогда раньше не болело, а тут прихватило. Поднялся на второй этаж, к инструктору. Тот подбежал, оглядел, с кителя какие-то пылинки стряхнул. Их на мне отродясь не было. Повел к самому начальнику.

– Тот сидит, на стуле не вмещается. Смех тоже. Перевели его к нам из политотдела армейской дивизии. Морской службы он понятно не нюхал и не знает. Все дело в том, что сапоги ему на ноги не налазили – больно толстый. А, что за армеец без сапог? Вот его в морской политотдел и перевели. У нас ведь сапог нет – ботинки. Ну, да ладно. Докладываю ему, кто я и что. Он мне на ты сразу, оборвал. – Документы на увольнение уже готовы, но звонил адмирал, просил придержать, разобраться, не торопиться.

– Какой адмирал? – спрашиваю.

– А тот кого ты оболгать хотел. Спасибо скажи, вовремя остановили. Благородные люди попались – писатель да адмирал. Просили за тебя. Мол воевал отлично, ранен, обморожен в бою... Объяснили – командир весь экипаж и катер потерял, потому, боясь ответственности, тебя спасать бросился. Как человека, они тебя понимают и прощают. Ударил и оскорбил писателя ты в большом волнении и подпитии. Никто с тобой не спорит – жизнью обязан и благодарен бывшему командиру.

– Служба твоя, – он полистал личное дело на столе, – тоже сама за себя говорит, одни награды да поощрения. Ветеран войны...

– Ладно, – подвел итог, – По партийной линии мы тебя так и быть простим, уважим просьбу товарищей. Но, где же тебе после всего служить? Сегодня ты сорвался – на пожилого, заслуженного человека руку поднял, а завтра молодым матросам зубы дробить начнешь?

– Меня аж в жар кинуло. Да я за всю службу, за всю жизнь только одного этого писателя и ударил. Стою как оплеванный, молчу.

Подождал начальник, промокнул платком жирную лысину. – Хорошо, говорит, мы тут посовещались и решили тебя из бригады убрать, от греха подальше. Чтоб даже по пьянке не сболтнул чего лишнего. Пойдешь на берег служить, в базу хранения. И запомни, ты на Флоте – пока язык за зубами держишь. Как рот откроешь – вылетишь в отставку, и никто тебе не поможет. Предписание в строевой части. Сдавай дела, собирай вещички и чтоб духу твоего здесь не пахло. Да, кстати, твое первое задание на базе состоит в том, чтобы найти и подготовить подходящий катер для постановки на монумент героям катерникам.

– Какой монумент?– Спрашиваю.

– Будем строить над бухтой, на месте могилы командира, – Отвечает. Есть такое решение.

– А могила, памятник?

– Ну, памятник... Пирамидка. Да и та ветхая. Переносить будем на городское кладбище. На старом месте теперь коллективный мемориал будет и индивидуальному захоронению делать нечего. Тем более, что и не герой, как выяснилось, там лежит. Вот сможешь его и отблагодарить заодно, подкрасишь, подправишь. Родных у него не осталось, ты не знаешь?

– Нет, – Отвечаю, – Не знаю. Писем он не получал, говорил, что все под немцами остались в Крыму.

– Ну если под немцами, да в Крыму, значит – нет. – Подытожил начальник.

– Как стукнуло меня, молчи мол, о жене да сыне. – Продолжил боцман.

– Собрался, уехал. Живу здесь. Доживаю свой век с тяжестью на душе. Ты уж прости. – Боцман остановился, посмотрел на меня.

Что мне осталось сказать? Как мог его в чем-то винить... Промолчал.

– Перенесли они могилу отца. Василий Петрович присмотрел, чтобы все было сделанно хорошо, по-людски. Ему одному сказал, что это мой командир. В детали не вдавался, да он и не спрашивал. Собрал, катерные якоря, цепи. Почистил, покрасил. Новую пирамидку установили. Старого только фотография, да рамка остались. Но они еще вполне хорошие.

– Катер подобрал тогда же. Из тех, правда, что самый конец войны застали, отечественной сборки, стальной. Других уже не осталось. Вооружения с него приказали все снять, оборудование. Покрасили на скорую руку... Поставили и забыли. Может к какому юбилею опять вспомнят. – Он посмотрел мне в лицо. Что делать решил, сынок?

– Пойду, завтра, найду писателя. Поговорю. Если ходит на могилу, может осталась в нем совесть. Если тебя так в оборот взяли, то о нашей встрече ему лучше не знать. Так?

– Выходит, что так. Ты уж прости. Приперли они меня. Заморочили. Запугали. Деться мне некуда. Никого нет... – Он одним махом выпил ром.

– Тогда, в бою, меня где опалило, где заморозило. А где и то и другое. Но молодой был. Вылечили. Одним словом, выписался из госпиталя вроде как здоровым. А, на деле... – Махнул рукой, тоскливо взглянул на меня, Оказалось... Парень я был рослый, здоровый, говорили – красивый. Остался на сверхсрочную, решил семьей обзаводиться. Начал встречаться с девушкой. Полюбили друг друга крепко. Красивая она была. Добрая. Поженились.

До свадьбы мы ни о чем таком не помышляли, строго оказались воспитаны, блюли себя. А как пришло время, выяснилось, что тот день даром мне не прошел. Ничего не смог. Ну, она утешила, успокоила. Пошел к врачу. Лечили в госпитале. В Москву посылали. Вроде наладилось. Началась у нас семейная жизнь. Детишек хотели. Да не получалось. А через год опять... прежняя слабость вернулась. Промучалась она со мной год, другой. Вижу – сама не своя, нервная стала, места не находит. Ругаться начали, ссориться. Я ей и говорю как-то, мол ищи себе кого полюбишь, я возражать не стану, только не уходи. А она плачет. – Я, – Отвечает, – Больше не могу терпеть. Счастье мое женское коротко. Но обманывать тебя тоже не смогу. Если полюблю – уйду.

– Простая история. Встретила матросика. Он демобилизовался и увез ее к себе. Вот и все. С тех пор живу один. И представить себе жизни без флота, даже без этой базы инвалидной – не могу. Так что, прости меня, сынок, но помощи от меня не будет. Пробовал уже, а боле сил нет. Начинать жизнь заново не могу. Да и ты... Можешь здорово обжечься. Опалить крылья, сломать карьеру. Семья у тебя есть? Нет. Это с одной стороны легче. Как посмотреть. Сам решай. Я тебе здесь не советчик.

Мы проговорили с ним до полуночи. Я рассказывал о Забайкалье, Дальнем Востоке. Немного о своей новой службе. Боцман вспоминал об отце, службе на катерах, боях, о послевоенной своей жизни, вздыхал, качал головой, то решался идти со мной, то давал отбой. Наконец договорились окончательно, что нет смысла идти вместе, писатель может испугаться мордобоя, или озлобиться. Еще хуже получится.

Придумали легенду каким образом я раздобыл настоящую фамилию и адрес писателя. По ней выходило, будто нашел его имя в записной книжке отца, в памятке, сделанной после боевого выхода в море с военкором на борту. Приехал в город искать автора пасквиля, надеясь на помощь корреспондента, фамилия которого осталась записана. Адрес и телефон узнал уже в адресном бюро. Вроде получалось складно. На том и порешили.

Глава 16. Предатель.

Утром вернулся в гостиницу и из холла позвонил по телефону писателю. Трубку долго не брали и мне казалось, что на другом конце провода никого нет. Наконец решил подождать ещё три долгих гудка прежде чем дать отбой. Но уже после второго прошло соединение, послышался щелчок и заспанный недовольный голос поинтересовался, кто это беспокоит в такую рань.

– Извините, можно Льва Михайловича?

– Вас слушают.

Я представился, объяснил, придерживаясь нашей с боцманом легенды, ситуацию. Трубка напряженно молчала. Отбоя не было. Слышался только шорох электических помех да хриплое дыхание человека.

– Алло, Вы слушаете? – напомнил я о себе.

– Да, Да... – И снова молчание.

– Гм, – Прочистил вдруг горло писатель, – Понимаете... все так ... неожиданно... Вы надолго в наш город?

– По обстоятельствам. Как решу эту проблему, сразу обратно.

– Где остановились?

– Устроился в гостинице. Как бы нам встретиться, поговорить?

– Встретиться? Конечно, конечно. Обязательно встретимся. Повторите как Вас звать – величать... Помниться батюшку вашего по другому звали...

В который уже раз за последние дни внес ясность в проблему своего отчества и фамилии.

– Ну раз надо – поговорим. Приходите... да лучше прямо ко мне. Адрес знаете? ... Хорошо. ... Правильно. Все верно... Жду Вас в пятнадцать ноль-ноль.

В три часа стоял у его дома, сталинской серой пятэтажки. Поднялся по лестнице, нажал кнопку звонка на обитой коричневым дермантином двери, окаймленной гвоздиками с блестящими, "под золото", шляпками. Раздались шаги, кто-то глянул в смотровой глазок. Звякнула откинутая цепочка и дверь отворилась. Вытер ноги о половичок, вошел.

Передо мной стоял среднего роста, хорошо сохранившийся для своего возраста, пожилой мужчина с открытым располагающим лицом, красивым особой, мужской, появляющейся с годами красотой. На его пиджаке теснились три ряда орденских планок, в основном боевых, частью – юбилейных, значок ветерана и флотский флажок, выдаваемый за участие в дальних океанских походах.

– Лев Михайлович, – Представился. Подал руку.

Пришлось пожать и представиться самому.

– Здравствуйте. Снимайте плащ. Вот вешалка. Проходите в комнату.

По коридору, вдоль стен, уставленных стеллажами с книгами и канцелярскими папками, распухшими от вложенных бумаг, прошли в довольно большую, светлую комнату, служившую, судя по обстановке, кабинетом. Дубовые панели, массивный письменный стол с пишущей машинкой, книжные, тяжеловесные шкафы, три кресла на раскинутом по полу шерстяном туркменском ковре.

– Садитесь, – Писатель указал на кресло, стоящее особняком от двух остальных. Сам сел напротив.

– Почему, товарищ майор, Вы решили заняться этим делом?

– Это мой отец.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Узнал, к сожалению поздно, только после смерти матери.

– К сожалению? Вам, что плохо жилось?

– Живу нормально, не жалуюсь. Но дело не во мне. В добром имени отца.

– Что Вам известно об.... отце. О том, ... последнем бое...

– У меня есть вырезка из газеты с очерком, написанным этим же автором в сорок пятом, его же очерк написанный в пятидесятом году. Отчим -именно тот летчик, который спас отца и юнгу. Он расспрашивал о бое офицеров и матросов с уцелевших катеров. Они смогут подтвердить...

– Ну, где и кто станет их сегодня искать, да и память ... дело в старости весьма ненадежное.

– Вы знаете автора статей? – В лоб спросил Льва Михайловича, решив посмотреть реакцию.

Ожидал чего угодно, испуга, гнева, даже раскаяния. Но ошибся. Лицо осталось невозмутимым. Красивое, честное лицо, интеллегентного, пожилого, много повидавшего на своем веку человека. Ни каких эмоций не отразилось на этом лице. Мне очень захотелось повторить с "честным" лицом процедуру, проведенную боцманом дядей Валей. Будь что будет. Начал привставать в кресле, но дверь распахнулась и в комнату быстрым шагом вошел ещё один человек.

– Без рук майор, без рук.... Не будем в очередной раз портить писательскую физиономию. Она – народное достояние. – Вошедший сочно рассмеялся, протягивая руку. Не дождавшись ответа подошел ближе, обхватил мои плечи сильными жесткими ладонями, чуть придавил, нажал и усадил обратно в кресло. Продолжая смеяться и распростроняя по комнате приятный аромат крепкого мужского одеколона, придвинул ногой кресло, по хозяйски устроился, поддернув, чтобы не морщились, выглаженные складки брюк.

Отличного покроя, дорогой костюм-тройка, прекрасно сидящий на спортивной фигуре, белоснежная нейлоновая рубашка, плотно, без морщин и складок, огибающая сильную шею, шелковый галстук с золотой булавкой, короткая стрижка, лицо... Простое, незапаминающееся лицо с голубыми, несмеющимися, контрастирующими с добродушной улыбкой и сочным смешком, холодными, прозрачными глазами.

– Это, ... – Начал было писатель.

– Это, старый друг и советчик – Иван Иванович, – Перебил вошедший. Так сказать – референт,... на общественных началах. Разговор-то у нас надеюсь, дружеский, конфиденциальный? Или я не прав? Вы ведь пришли только за тем, чтобы установить истину? Голую истину, только истину и ничего кроме истины.

Я вспомнил. Такие глаза, такие взгляды, смотрящие вроде на тебя и вместе с тем куда-то поверх головы, наблюдались у контриков-особистов с которыми приходилось сталкиваться. Учат их этому, что-ли, так смотреть на людей. Не перехватить этакий взгляд, не заглянуть в глаза. Вроде и нет тебя в комнате. Вроде не человек перед ним, а пустое место. Может гипнотизировать они стараются? Змеиный какой-то взгляд.

Иван Иванович смотрел на меня не отрываясь. Ждал ответа.

– Да, я желаю восстановить истину.

– Вот и прекрасно, майор, замечательно, сокол Вы наш краснозвездный. Можете не повторяться. Нам это известно. Сразу скажу, боцман... Вы ведь знаете его? Нет! Ну, не важно. Знаете – не знаете... Так, вот один боцман в поиске правды уже бил нашего Левушку по лицу. И справедливо, замечу, бил. Ха-ха-ха... Не дергайтесь Лев... Михайлович... не надо. Дело прошлое.

– Как Вы поняли... Или знали... Не будем терять времени на уточнения. Статьи все писал один автор – наш уважаемый писатель-ветеран Лев Михайлович. Талантливый, хороший, кстати, писатель, рекомендую найти его книжечки и почитать. Любит и знает морскую службу. Да и в боях, говорят, не трусил, неплохо себя показал. Теперь молодежь воспитывает. Боец идеологического фронта...

– Второе, – Он загнул палец с коротко подстриженным крепким розовым ногтем. – Почему псевдоним... Ну, я так понимаю, Вы майор уже начали догадываться. Чтобы жилось легче и писалось свободнее.

– Правильно я объясняю Лева? Не обижаешься?

Лев Михайлович, сгорбился в кресле, опустил голову, лица его не было видно, но кожа, просвечивающая сквозь густую спереди, но поредевшую на макушке, шевелюру налилась кровью, покраснели кончики ушей, сжатые на коленях фаланги пальцев.

– Не обижается. Чего ему обижаться?

– Итак, третье. Все печатные труды, а других у Льва просто нету, горячо патриотичны и выдержаны в духе линии Партии. Меняется линия – меняется и Лев и его произведения. Правильно это, майор? Вы, надеюсь, член Партии?

Молча кивнул, подтверждая его предположение.

– Следовательно, всё пока правильно.

– Это особый случай! Это фальсификация истории! – Прервал я его.

– Не перебивайте старших, майор, мы и так тратим на Вас массу времени. А время, как говорят, – деньги. Шучу, шучу. Нам приятно встретиться с сыном героя, да, да, героя, защищающим честь отца. Но.... Но дело здесь не простое. Есть некоторые обстоятельства.

– Вот Вы, майор, служите в стратегической авиации...

–Ого, – Вырвалось у меня, – Серьезно подготовились!

– Так контора-то, серьезная, майор! Веников не вяжет. Ладно, шутки в сторону. Только для Вас, не для болтовни. – Он приумолк. Помассировал пальцами лоб, затылок.

– Я..., лично я, ничего не имею против Вашего отца. Лев – перегнул палку, вылизывая задницу... одному знакомому. Льву от щедрот перепадает, творческие командировки, заказы на статьи, книжечки, паечки... Так конечно, мелочишка на молочишко. Но, приятно. Не знал он о вас, о боцмане. Не стал серьезно наводить справки, решил на авось, пронесет. Не пронесло. За что получил по морде. И правильно. Не суетись. Сделал бы статью покорректнее, как в пятидесятом, только чуть акцентик переставил на нужного человека и все было бы тихо и пристойно. Без мордобоя. И боцман бы на своих любимых катерах до сих пор ходил. Замечательный был боцман. Где теперь такого найти? Вот, сидит в результате, свалку сторожит. Тоже конечно при деле. К нам поближе. Не болтает лишнего... Ведь не болтает? – Посмотрел пристально в глаза.

– Наверно не болтает. Я с ним не знаком, не знаю. – Спокойно, стараясь не отвести глаза, не выдать несчастного дядю Валю, пробормотал в ответ.

– Дальше, – Загнул палец референт – Человек, о котором я говорю, высоко шагнул. Его история теперь – дело государственное. Переписывать ее нельзя, не позволим. И шум тебе поднимать – не дадим. Понял?

– Ты служишь в элитных частях. Награжден, делаешь карьеру... Не хотелось бы искать для тебя ... рембазу. Вон какой герой... Ведь в отставку не собираешься? Похвально. Опять-таки, после отставки, вы летчики еще ого-го, молодцы! Многие в ГВФ продолжают работать... Не задумывался? Задумывался, задумывался! Вон поплавок все о твоих задумках говорит. Тоже правильно – жизнь есть жизнь.

– Нет, нет, не подумай плохого. Я не пугаю, так, прикидываю. Вернешься, прийдешь в строевую часть, покажешь документы, попросишь сменить отчество, фамилию... – Он даже рассмеялся представив очумелых кадровиков.

– Подвожу итоги. И считаю, что обсуждению они не подлежат. – Сразу стал серьезным референт – Лев пишет заметочку такого содержания: "Поиск в архивах, беседы с ветеранами позволили узнать новые факты боя. Да, катера спас, вывел из боя и привел благополучно на базу тогда лейтенант, а сегодня заслуженный адмирал...Но, – Он воздел к потолку палец, – Прикрыл его, лично доверил спасти людей и корабли – твой отец. Бился до конца и погиб геройски. Вечная ему память. Но мягенько, не педалируя. Не растягивая. Краткость – сестра таланта. Понял, Лев Михайлович свою боевую задачу?

Лев кивнул опущенной головой.

– Не слышу!

– Понял, понял. Напишу. Приложу все силы.

– Не особо напрягайся, не надорвись. Но не затягивай. Это, мы проконтролируем и газету тебе, майор, пришлем... на адрес отца. Ты же считаешь его отцом?

– Он меня выростил, воспитал.

– Так, с этим решили. Боцман остается на своем посту. Газетку предоставим. Пусть выпьет шкалик. Пусть доживает. Здесь у него два боевых объекта – могила да ... ба-за. – Раздельно произнес четко выговаривая слоги.

Видимо опять хотел сказать свалка, да вовремя сдержался. Умный, сволочь.

– Ты, майор, сегодня же отправляешься обратно, прямиком в часть. И, рекомендую тебе, по дружески, забудь все и живи тем кем жил.

– Думаю все довольны. Если нет возражений, предлагаю закончить нашу дружескую встречу и разойтись. До свидания. Вы идете, майор? Выйдем вместе.

Мы шли по лестнице вниз рядом, почти плечом к плечу и получалось, что шагаем в ногу. Мне это очень было не по душе. Я попробвал "сбить шаг", приотстать, но "референт" взял за локоть сильными жесткими пальцами и не отпускал до самой последней ступеньки.

– Вот так, майор. Моли бога, что обошлось. Живи теперь и не рыпайся, а то влетишь мордой в чужое дерьмо и никогда не отмоешься. Честь имею! – Повернулся и ушел не дожидаясь ответа.

Стоя у подъезда, смотрел ему вслед понимая, что в дерьме уже по уши. Только не в чужом, а в своем и отмыться врядли подвернется случай.

По приезде в часть меня вызвал начальник штаба и, крайне удивленный, сообщил о переводе с повышением на должность инженера .... отдельного вертолетного отряда, исполняющего интернациональный долг в Афганистане. Высказал свое предположение, мол с хорошими инженерами там напряженка, а у меня большой опыт эксплуатации и обслуживания вертолетов, плюс высшее авиационно-техническое образование... Но звучало все неубедительно.

– Правда, – Признался начштаба, не скрывая своего удивления, Вертолеты сейчас далеко не те, на которых ты летал. И терять хорошего бортинженера не хочется. Может, пойдешь к командиру, поговоришь насчет "переиграть"?

– Приказ, есть приказ. Его не обсуждают и не переигрывают. С вертолетами разберусь. Разрешите идти?

– Иди. Удачи тебе. Возвращайся живой.

Испытание я не выдержал. Началось искушение...

Конец первой части.