Текст книги "Только демон ночью (Часть 1)"

Автор книги: Леонид Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Именно эту незамысловатую историю изложил заместителю начальника архива, подтвердив сказанное фронтовой фотографией отчима в форме летчика морской авиации на фоне борта летающей лодки. Приплел к случаю пару слов о семейной традиции, о преемственности, о своем пути в авиацию. Пожалел, что не довелось служить в морской авиации, хотя с детства мечтал о флоте... В общем уболтал старикана настолько, что не только дал добро на поиски, но и самолично прикрепил мне в помощь очкастенькую, бледненькую от архивных бдений девицу-прапорщика береговой службы.

Прапорщик оказалась на редкость расторопным и действительно знающим специалистом архивного дела. Профессионально опросив меня о известных фактах и получив необходимые для начала поиска исходные данные, девушка вежливо, но настойчиво, предложила не мешать, а почитать в общем зале, или побродить по городу, подышать свежим воздухом, пока она сделает все возможное и невозможное. Не терпящим возражения тоном, было приказано зайти за результатами к концу рабочего дня. Делать нечего, вернулся я в гостиницу, переоделся в гражданкские брюки и свитерок, а потом целый день бродил по промытому дождем и продутом морским ветром городу.

Неспешным шагом, неторопливо шагал по гранитным набережным и брусчатке площадей, по асфальту проспектов и тротуарам старых улиц. Шел по городу вечной славы России, городу державному, воистину великому, городу символу и музею. Во мне звучала, исходящая от улиц светлая старинная музыка, неведомый вальс, исполняемый на струнах души, словно на старинном клавесине. Казалось тихонько наигрывает за оградой Летнего Сада невидимый музыкант в камзоле и парике с буклями.

Подошвы мокасин ступали в следы оставленные другими, давно ушедшими поколениями, начиная от драгун и моряков Петра и заканчивая ополченцами, солдатами и моряками последней войны. Я поднимался по парадной лестнице Эрмитажа и музыка звучала сильнее, трепетнее, обволакивая коконом шелковых нитей нетленного и великого исскусства.

Музыка, пропала с момента выхода на старую тусклую Лиговку, с ее кирпичными, грязно-серыми, прежде доходными, а ныне коммунальными домами, с заплеванными тротуарами, с несущимися по стокам вдоль бордюров обрывками бумаг и газет, с рюмочными, грязными забегаловками, буфетами, набитыми спресованными дурнопахнущими телами. С несвежими запахами бедности, неухоженности, дешевой плохой пищи и водочного перегара. ... Запахами рабочих окраин. Музыка исчезла, как исчезают детские, прозрачные, красочные, волшебные сны, сменяясь с возрастом тяжелыми, серыми продолжениями дневной яви. Вместо музыки в ушах стоял тусклый, приевшийся и привычный мат, заменивший у обитателей этих мест, русский разговорный язык.

Пришло не очень много лет от основания города и настало их время. Серые угловатые тени, постепенно, но неуклонно вытесняя коренных питерцев, людей высокой, врожденной культуры, людей музыки и искусства, надежных работников и вдохновенных творцов, выползли на набережные и площади вечного города Петра победителями и хозяевами жизни.

Подходило время окончания рабочего дня. Несколько такси с зелеными огоньками бодро проскочили мимо, демонстративно не замечая моей воздетой руки. На всякий случай проголосовал частнику и он, честно отработав трояк, подкатил меня прямо к ступеням архива. Предъявив удостоверение личности я прошел в здание и по внутреннему телефону дозвонился до прапорщика-архивариуса. Представившись, поинтересовался ходом расследования и его результатами.

– Товарищ майор, я кажется нашла след спасенного юнги. Он служил и после войны, сначала на серхсрочной, а затем мичманом. После перевода из бригады ракетных катеров, продолжает службу на берегу. Но где? Вот это я сейчас точно выясняю через знакомых девочек из управления кадров флота. Поэтому мне прийдется задержаться еще примерно на часок. Если, конечно, Вам результат поиска нужен неприменно сегодня. Вы извините, но я решила, что для Вас важен фактор времени и поэтому пошла неформальным путем, не послала официальный запрос, а позвонила. Девочки обещали все быстренько узнать и перезвонить.Официальную бумагу можно оформить и прислать, так сказать, задним числом, неспеша, через некоторое время.

День конечно-же ничего не решал, но не хотелось разочаровывать девушку, потратившую столько времени и приложившую максимум усилий для помощи постороннему человеку.

– Большое спасибо, уважаемый архивариус. Я – ваш должник. Смиренно подожду ещё час, но ведь Вы тратите свое личное время, а ведь кто-то ждет и волнуется. Родители,... муж, .... друг?

– В общем... это не тема для обсуждения. – Неожиданно резко оборвала девица. – Ждите меня у служебного выхода. Ровно через час. Вынесу ксерокопии всего, что смогла отыскать и почтовый адрес последнего места службы, если конечно перезвонят из Управления Кадров Флота.

Девушка, показавшаяся вначале такой инфантильной, блеклой, говорила со мной решительным, командирским голосом, словно с подчиненным. Просто-напросто приказала заткнуться и ждать, а не лезть с ногами в личную жизнь. Что-ж, это пожалуй, правильно. Тебе помогают, делают одолжение – скажи спасибо и не задавай лишних вопросов. Она-то наверное подумала, что майор решил подбить клинья к младшему по званию. Но я, видит Бог, ничего подобного не имел в виду, хотел просто найти предлог отложить дело до завтра и не задерживать человека после окончания рабочего дня. Делать нечего. Вышел из здания и решил перекурить, бесцельно наблюдая жизнь ленинградских улиц.

Начал накрапывать мелкий питерский дождик, а до назначенного времени ещё оставалось примерно пятнадцать минут. В конце улицы показался зеленый огонек такси. Не надеясь на удачу, просто на всякий случай, поднял руку и проголосовал. Такси остановилось. Не оставляя водителю время для раздумий, плюхнулся на переднее сидение.

– Далеко везди, командир?

– Сначала прийдется минут пятнадцать подождать здесь. Но, Вы не волнйтесь, пятнадцать минут – пятнадцать рублей. Принято?

– Принято, командир. Что, ждем даму?

– Сотрудницу архива. Осталась проработать для меня один запрос и задержалась. Не идти же ей теперь по моей милости домой ночью да еще под дождем.

– Все путем, командир. Хочешь – кури. А счетчик, с твоего позволения я тогда выключу, план уже есть.

Мы сидели в машине и курили только-только появившийся в городе на смену болгарскому "Орфею" болгарский же "Интер".

Таксист, стряхнув пепел в открытую форточку, посмотрел на тлеющий табак сигареты и сказал: – Никогда не покупаю "Опал", говорят вреден для мужчин. Знаешь, как в анекдоте про поручика Ржевского?

– Давай, валяй про Ржевского.

– На балу танцует Ржевский с Татьяной. Прижался к ней, вальсирует. Татьяне неудобно, давит что-то. Ну она поерзала, покрутилась, все равно давит. Тогда спрашивает поручика, кивая на перстень – "Опал?", а Ржевский отодвигается и обиженно поправляет, – Не опал, а стекло.

Я промолчал. Правда или не правда, но действительно "Опал" у нас не очень жаловали и практически не покупали, то-ли из за двусмысленного названия, то-ли из-за легкой горчинки этого сорта табака.

Ровно через пятнадцать минут ожидания дверь служебного выхода открылась в наступающие дождливые сумерки. В светлом проеме на несколько секунд застыл тонкий силует девушки в морском кителе и форменной юбке, с украшенным золотым "крабом " беретом, на голове.

Я выскочил из теплого, слегка попахивающего бензином нутра такси и поспешил навстречу. Рука архивариуса зжимала папку-скоросшиватель, коей она инстинктивно, но безуспешно, пыталась прикрыться от моросящего косого дождя.

– Где же Вы были? Я ждала Вас у дежурного.

– Ну, надеюсь ождание оказалось не очень долгим. Ведь я не опоздал и прибыл точно в назначенное время.

– Да, но для этого Вам пришлось ловить такси.

– Пришлось ловить. Но для Вас. Просто пошел дождь, стемнело, посему решил отвести Вас домой. Ведь именно Вы потратили свое личное время решая мои совершенно неслужебные проблемы. Я Вам очень благодарен за это.

– Товарищ майор! Я ведь просила...

– Товарищ прапорщик, рассматривайте это как приказ старшего по званию и не пререкайтесь. В машину, а то все собранные с таким трудом бумаги под дождем превратятся в кашу. – Последний довод видимо оказался для архивариуса решающим, и мы захлопнули за собой дверцу такси.

– Говорите водителю адрес, куда Вас везти.

Она назвала адрес и такси плавно влилось в поток лакированных дождем машин, хлещущих себя по ветровому стеклу дворниками, освещенных рассеяными огнями ближнего света, габаритов, подфарников, переговаривающихся сигналами поворотов и стоп-сигналов. Пахнущая бензином и дождем змея шуршала по проспектам, раползалась на ответвлениях улиц, выдавливалась в ненасытные желудки площадей, подминала под себя опоры и пролеты мостов. В салоне такси было тепло и сухо, мерно тикал вновь включенный счетчик. Все молчали, смотря через покрытые дождевой пылью стекла окон на потемнейвший мир утонувших в воде памятников, дворцов, парков и особняков. Дождь размывал очертания фасадов города, затушевывая следы времени и усталости, делал грязь – полутенью, ободранную штукатурку – штрихами, растрескавшиеся кирпичи – мозаикой, затирал серым цветом и плющил унесенные страницы газет, темня, размягчая и прибивая к земле их минутой раннее непокорные, легкие на подьем листы.

Свернув на боковую улочку, такси проехало под аркой в огромный овальный двор со сквериком внутри и остановилось.

– Вот, приехали. Спасибо. – Прапорщик, решительно открыв дверь машины, выскочила под дождь и понеслась, перепрыгивая через лужи, к ближайшему подъезду, прикрывая голову картонной папкой. Такси тронулось. И только теперь я вспомнил то, ради чего ради сюда приехал, что вылетело из головы под сентиментальный шепот дождя и мистические силуэты Петрограда, окутанного водяной пеленой. Документы и сведения о канувшем в лету юнге.

– Стоп! Давай назад! Я забыл взять у нее документы.

– Как же я здесь развернусь? Прийдется объехать весь двор заново.

Пока он начнет разворачиваться время будет потеряно и девушка исчезнет, а я не знаю ее квартиры, да и не уверен, что точно запомнил один из многих одинаковых подъездов, значит, день действительно пропал зря.

– Жди, – Сунул водиле четвертак, открыл дверь и выскочил под дождь, рванувшись сквозь струны воды за незнакомой девушкой в черной морской форме и смешном берете с огромным золотым крабом на голове...

Морячка, прикрывая полой кителя папку бежала мне навстречу, крича что-то. Неожиданно обрушился шквал дождя и ветра, заглушивший голос, согнувший ее фигуру, унесший с головы берет. Скользя по асфальту навстречу друг другу, мы преодолели каждый свою часть пути и, пытаясь удержатся на ногах, елозя подошвами по скользкой траве, падая, соединились в неожиданном объятии.

Ее лицо казалось покрыто дождевой пудрой. Залитые водой очки, смешно и нелепо слезли на нос. Волосы превратились в облепившие шею косицы-сосульки. Полураскрытый рот, влажные губы... Не знаю почему, но неожиданно притянул к себе ее мокрое лицо и поцеловал губы, щеки, шею...

– Вот Ваша папка, здесь все, что я смогла выяснить.

– Спасибо.

– Отпустите такси. Отпустите меня тоже, документы промокнут и превратятся в бумажную кашу. Пойдем домой. Надо просушить... документы и ... Вас.

Оказывается таксист не уехал, а развернувшись, наблюдал теперь через стекло за нашими пируэтами. Махнув рукой я отпустил машину. Разыскали в луже берет и пошли прижавшись плечами к подъезду. Бежать и торопиться уже стало некуда и, вероятно, незачем. Дождь полоскал лица, ветер заносил водяную пыль под одежду, шумел и потрескивал в ветках деревьев, хлопал где-то незакрепленной форточкой...

Преодолев сопротивление массивной двери мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж по широкой чистой лестнице с псевдомраморными ступенями. Дом явно был не из типовых, вероятно построенный в пяти-десятых годах для "непростых" людей.

– Ведомственный дом. – Развеяла сомнения спутница. – Партийная, советская, военная номенклатурная публика. Живу с родителями. Они сейчас отдыхают, "бархатный сезон".

– Отец все сына хотел, моряка, продолжателя семейной морской славы. Продолжила девушка, открывая один за другим замки обитой гладкой лоснящейся кожей двери, – А сотворил только меня. Морским офицером дочку сделать ну ни как не удалось, вот пришлось стать морячкой... Сухопутной. Бедный мой адмирал.

– Мой отец тоже был моряком. – Машинально брякнул я.

– Ну, положим не моряком, а морским летчиком.

– Это отчим. – Решил раскрыть свою тайну. – Отец погиб. Умер в госпитале от ранений еще до моего рождения. Потом – оказался оболган в газете. Я узнал о родном отце только несколько дней назад, вот и пытаюсь восстановить истину, вернуть ему славу и доброе имя.

– На каком флоте воевал твой отец?

– На Севере. С первого дня.

– На эсминцах? ... Подплав? ... Тральщики?

– На катерах. Но не на охотниках, на торпедных. На нашей постройки всегда возвращался, а на большом, лучше вооруженном ленд-лизовском – погиб. Катер оказался не такой маневренный. Его мессера и потопили в отместку за торпедирование подводного рейдера. Отец отослал неопытных ведомых, принял бой... спас юнгу... погиб. Сначала клялись, что никогда не забудут, писали хвалебные статьи в газетах, а недавно такой пасквиль один гад выдал, что мать не выдержала. Свел и ее в могилу, подлец, ... добил...

– А что собственно произошло, в чем причина?

– Только то, что еврей, что погиб, что убиты все родные и родственники, что некому отстоять его от подлости, грязи и предательства. Матери и отчиму для борьбы не хватило смелости и сил. Думали о себе, своей жизни, карьере, обо мне и моей судьбе. Как они, естественно, понимали все это. Превалировал страх иного рода чем на войне. Страх не перед болью и смертью, а перед позором, унижением, перед реальной возможностью потерять все достигнутое, нажитое и превратиться в изгоя, в ничто, лагерную пыль. Вот и решили, что мертвым уже все равно... Может теперь мне удастся ...

– Очень сомневаюсь. – Неожиданно резко повернулась ко мне морячка. Точнее – совершенно не удастся. Хоть годы не пятидесятые и не шестидесятые. Но толку из этого не будет, а себе жизнь и карьеру, майор, спалишь. Это я тебе могу и без карт предсказать. Архив, конечно, место тихое, но, поверь, именно поэтому знаю и понимаю многое. Вижу кто и что ищет. Кто, что находит. У кого получается, а у кого – нет. Не ты первый, не ты последний.

Дверь наконец открылась и пропустила нас в адмиральскую квартиру. Черная адмиральская шинель висела распятая на тремпеле под фуражкой с золотым крабом. Матово блестел надраенный паркетный пол, тепло светились деревянные панели. Уводили из прихожей на три стороны света зеркального стекла двухстворчатые двери

– Мой тоже воевал... на Севере, ходил и на катерах. Может знал твоего, но, прости меня и пойми – спрашивать его об этом не собираюсь. И просить о помощи – не советую. Другим он теперь стал. Только навредишь себе. Да ты и так навредишь. Оставим эту тему. Ладно раздевайся – сушиться будем.

Немного позже облаченные в сухие мягкие пушистые банные халаты, мы мирно пили чай заваренный из смеси, позаимственной из адмиральских запасов чаёв, привезенных из чужедальних заморских стран над которыми я пролетал в ночном небе. Букет запахов неведанных ароматов тропиков, жасмина, имбиря, корицы и Бог его знает десятков каких других диковинных трав, даже отдаленно не напоминал жиденькие, отдающие соломой и сеном, грузинские и индийские магазинные чаи. Этот был густой, янтарный, сытный на вкус чай других миров.

Дурачась словно дети, оставшиеся одни дома и дорвавшиеся до сладостей, мы дегустировали варенья разных сортов и годов, сваренные ее матерью. Сначала вишневое, мягко текучее гранатовым сиропом между крупных мясистых потемневших ягод. Следом – малиновое, рубиновое, с редкими целыми, а большей часть развареннными ягодами и россыпью мелких будто щербиночки семян. Потом – ежевичное, кизиловое, крыжевничное с крупными ягодами, начиненными грецкими орехами.

Внезапно девушка отставила чашку, резко встала и подошла ко мне.

– Идем. – Повернулась и вышла из столовой не выключив света, оставив все как есть на столе, не обернувшись, не проверив следую ли за ней.

Выключил свет и пошел следом. В общем-то не был уверен, что должен идти, но пошел ведомый не столь чувством, но доставшимся нам от диких предков инстинктом. Она стояла спиной к двери возле кровати, аккуратно застеленной шотландским, голубым в крупную клетку, пледом .

– Я – некрасивая, правда? – Спросила не оборачиваясь.

– Ты милая и хорошая девушка, а красота... Красота всегда относительна и вторична. Каждая эпоха, каждое поколение, каждый народ создает свои каноны красоты, собственных идолов, кторые свергаются следующими поколениями, у которых новые понятия о красоте и ее эталоны. Пожалуй вечны только мраморные Венеры древних греков в Эрмитаже, но это лишь бездушный холодный мрамор. Купчихи Кустодиева и матроны Рубенса. Кто назовет их сегодня красотками? Современная красота, по моему, на девяносто процентов состоит из косметики. У кого она лучше положена – тот и красив.

– Я не пользуюсь косметикой. ... Отец не велит.

Замолчала. Тишина, глубокая и томительная, повисла в воздухе, разделяя нас завесой недоговоренного.

– Я прошу тебя, будь со мной сегодня ... если конечно я тебе не противна.

Господи, кто вбил ей в голову, что она безобразна? Да она просто не умеет себя подать. Правильное личико, серые, близорукие, немного выпуклые глаза в обрамлении пушистых невыщипанных бровей, слегка вздернутй носик, высокие скулы – обычное личико не лишенное привлекательности. Очки придают ей вид канцелярской крысы, а форменные китель и юбка способствуют завершению образа, скрывая тонкую стройную фигурку с маленькой грудью, тонкой талией и слегка тяжеловатыми бедрами.

– Не противна... – Следовало, что-то сказать еще, она наверняка ждала совсем других, красивых, слов, но я не мог соврать и выдавить нечто про любовь.

– Иди ко мне. – Разорвала девушка затянувшуюся паузу и быстро вздохнула, будто купальщик перед тем как войти первый раз в незнакомую воду. Словно решаясь окончательно и отметая сомнения. Подтверждая бесповоротность задуманного халат начал сползать с плеч на пол сначала медленно, а затем все быстрее и быстее, обнажая небольшие округлые груди с розовыми звездочками маленьких сосков, гладкий живот, неожиданно крупный, выдающийся вперед лобок, покрытый легкими пушистыми волосиками и стройные немного полноватые ноги.

***

Ее тело полыхало сухим жаром, а лоно оказалось влажным и трепетным, ждущим и жаждущим. Когда я вошел в нее, то неожиданно ощутил упругую, податливую, преодолимую преграду и в нерешительности остановился, боясь поверить своим ощущениям, причинить ей боль.

– Ну, давай же, давай! – Закричала на меня и ее рот запечатал мой, оборвав, оставив несказанным вопрос, на который не нужен ответ....

– У меня никогда никого не было, понимаешь. Ни-ко-го! – Повторила по слогам. – Ко мне липли только потому, что я адмиральская дочка, а это так противно. Зря отец воспитал меня словно моряка.... Я не гожусь для этого. ... Хочу любви.... Не желаю служить инкубатором, ... ходячей маткой для следующего поколения моряков, покорителей океанов.

– Нет, ты пойми меня правильно, не потому, что не люблю моря. .... Если встречу... если полюблю моряка ... то может быть... Но я не желаю предопределять линию жизни своих детей традицией идти только в морские офицеры. – Сбивчиво шептала горячо дыша. – Ты помог разорвать сдерживающую цепь, привязь, что держала меня словно цепную сабаку. Теперь я свободна.... могу искать...

Мы взлетали и низвергались. Вновь и вновь перед очередным падением я пытался отстраниться и поберечь ее, но в ответ тело лишь крепче прижималось, не давая выйти и губы стонали – "Нет, в меня, в меня, еще, еще...."

На душе стало печально и неспокойно, будто сломал нечто хрупкое и поразительно нежное. Не в ней, а в себе самом, разлил невосполнимое из драгоценного сосуда жизни. Это был первый в моей жизни такого рода подарок от женщины. Другие, все кроме Вероники, оказывались предельно простыми и понятными.

Потом мы лежали обнявшись и ее губы шептали историю жизни. Про школу, про институт, про подруг, про отца, который считал ее появление на свет ошибкой природы, страдая ненавидел ее пол, всячески пытался убить и унизить ее женское начало, стремился воспитать мужчиной, что, естественно, не получалось. Адмирал добился лишь полного непонимания и ненависти дочери. Она привыкла считать себя дурнушкой, ни на что в жизни не способной крысой из затхлого архива. Но почему-то именно сегодня, именно со мной ей захотелось испытать себя женщиной. ... Она благодарна за это. Я боялся услышать, и к счастью ее губы не произнесли слово "любовь". Возможно у нее никогда и не было любви. У меня была, однажды. Поэтому больше я не употреблял это слово.

Каюсь, слушал в полуха. Мозг торопливо просчитывал варианты поведения, а сердце искало слова ответа. Слова эти знал, они вертелись на языке, но так и не были произнесены. Терял время, взешивая и просчитывая "за" и "против". "За" кричало ощущение теплого, мягкого, податливого тела шептавшего и всхлипывающего на моей груди. "Против" – собственный печальный опыт, Вероника, наконец привычная сиюминутная свободная и независимая холостая жизнь без ответственности за другого человека. Моя жизнь к которой привык.

В жизни лишь однажды имеешь право на слова любви и я уже исчерпал свой лимит сказав их любимой. Сказал другой женщине все то, что должен, возможно даже был обязан, механически повторить и сейчас. Слова, которые несомненно ждала лежавшая рядом морячка.

Вся разница в том, что тогда, много лет назад, видит Бог, произнес слова любви сердцем, но оказался отвергнут. Я любил и знал ту женщину из прошлого, надеялся, что любим ею, а жизнь все решила по своему, грубо разбросав нас по разные стороны горизонта. Я не смог последовать за ней, а она – она не понимала и не принимала того, что на этой земле пришлось делать мне.

Что же теперь... Не знал эту девушку еще вчера и очень возможно, что забуду ее завтра. Чувствовал, перекатывал словно камешки во рту, слова которые нужно выдавить из себя, но не вымолвил, .... заснул под тихий шепот. Провалился в сон без сноведений, как в ночной затяжной прыжок.

Утром меня разбудило солнце. В комнате было пусто и лишь скомканная простынь в углу подтверждала, как прошла ночь. Дверь распахнулась и в комнату вошла женщина. Именно женщина, знающая себе цену, с прямой спиной и гордо поднятой головой в обрамлении коротких пушистых волос, аккуратно подкрашенными губами и легким макияжем. Отутюженный, ладный, черный морской китель без единой морщинки облегал стройное, молодое тело, слегка расклешенная форменная юбка открывала стройные ноги. Глаза смотрели мимо..., мимо..., не замечая, не осуждая.

– Собирайся, майор! Нам пора. Чай и сушки ждут на столе. Документы высушены и лежат в папке. Костюм просушен, почищен и проглажен. Все дела сделаны и все проблемы разрешены. Вперед, с песней!

– Подожди, ... послушай, ... может .... давай поженимся? Выходи за меня замуж! – Вырвалось неожиданно то, несказанное ночью.

– А, вот это, друг мой, лишнее. Сентименты знаешь ли, эмоции. Ты бы хоть спросил сначала как меня зовут, да теперь это уже и не важно. Опоздал, майор. Мы расходимся после пересечения траверза парадного в разные стороны.... Словно в море корабли... А то, что говорила тебе ночью – забудь, если конечно помнишь. Так ты будишь пить чай?

Не стал я пить адмиральский чай, не стал прощаться. Просто оделся, взял папку и вышел в золотой день ранней ленинградской осени, искать такси. Закрывая за собой дверь прочитал фамилию на позолоченой табличке. Знакомую адмиральскую фамилию. Воистину чудны дела твои, Господи. Не мог, ну никак не мог я жениться на адмиральской дочке.

Впрочем, чем черт не шутит. Не приключись бутафорский целинный ремонт, не встреться мне Вероника, может не мучался бы ночью сомнениями, объяснившись в любви запросто женился на адмиральской дочке. Заднего хода бы не дал, а просто засунув в задницу сомнения оборвал поиски правды, тихонько стал адмиральским зятем, а затем и сам, с разгону полковником, а то, чем черт не шутит, и генералом.

Но вероятностей множество, а реальность – одна. Может и вправду все давно расписано и предопределено нам свыше, а мы, ... мы только марионетки в этом великом театре. Куколки, неведующиее, что творят и не отвечающие, в силу этого обстоятельства, ни за что. Возможно, но врядли. Скорее всего, правит балом Его Величество Случай.

В гостинице при входе прихватила меня администраторша. Любезнийшим убразом улыбаясь и сочувственно разводя руками дама сообщила пренеприятнейшее известие. Вещи ждали меня не в номере, освобожденном для прибывшего иностранного гостя, а в каптерке, где я смогу все проверить и даже, при необюходимости, побриться и переодеться.

Спорить не нашлось сил и желания. Проделал все предложенное, раплатился и улетел в далекий северный город на поиски юнги.

Глава 14. Могила.

Летел на Север трудяга Ту-134, неся в своем чреве людской сбор. Каждый сидящий в салоне имел свою уникальную историю жизни, свои надежды, сокровенные мысли. Пассажиров объединяло лишь общее положение в пространстве и времени. "Аэрофлот" нес меня на "севера", туда где родился, гле впервые услышал вой движков самолетов, ревуны кораблей, гул океанского прибоя и зарядов пурги, треск пробных очередей бортовых пулеметов и пушек, залпы торжественных и прощальных салютов. Летел в забытую страну детства. Парил на высоте нескольких километров над землей, словно демон, обуреваемый жаждой мщения.

Прошло много лет с тех пор как я нашел и потерял Веронику. Несколько дней назад обрел отца и не желал больше терять его.

Самолет совершил посадку на единственную бетонную полосу дальнего заполярного аэродрома. Подкатили трап. Народ засуетился, подхватил сумки, рюкзачки, авоськи и выстроился в проходе ожидая разрешения на выход. Сквозь стекло иллюминатора просматривалось желто-розовое, с башенкой и шпилем, здание аэропорта, вращающиеся антенны приводных и метео радаров, неспешно катящиеся автокары с багажом, мелкоростные кривые полярные березки. Наконец стюардесса откатила в сторону дверь и людская цепочка протянулась к трапу. Одним из последних я сошел с борта и не став ждать желтого аэропортовского "Икаруса", неторопясь двинулся к аэровокзалу.

В единственной гостинице города без нервотрепки и лишних вопросов получил место в двухместном номере. Дежурная, вручая ключ, предупредила, что сосед торгует на здешнем базаре огурцами и встает очень рано, ни свет ни заря. Меня это обстоятельство не особо взволновало. Задерживаться в городе детства дольше необходимого минимума я не собирался. Все что желал, это пойти на могилу отца, найти спасенного юнгу, переговорить с ним, вместе подойти к клеветнику, набить морду и заставить напечатать опровержение в газете.

Заканчивалось короткое полярное лето, но день выдался солнечный, сухой и теплый. Оставив вещи в номере, отдал ключ администраторше и вышел на улицу, захватив с собой на случай капризов погоды сложенный в плоский пакет болониевый плащ защитного цвета, выданный однажды по вещевому аттестату. Он был удобен тем, что не занимал много места и вполне соотвествовал размерам портфеля.

На улице попытался соорентироваться, соотнося детские, смутные воспоминания с действительностью. Если отчим не ошибался, то могила должна находиться недолеко от моря, где-то в районе нависающего над входом в бухту скалистого обрыва.

Городок, с тех пор как мы уехали, отстроился, разросся. Уже не стало заметно следов пронесшейся войны, дома были отремонтированны или выстроенны заново, исчезли заборы, огораживающие пустыри, возникшие на месте сожженных зажигалками кварталов. Асфальтированные тротуары заменили деревянные мостовые. Исчезла жидкая, взбитая колесами машин и копытами лошадей грязь. Да и сами лошади перекачевали в другие края.

Восстановив в памяти ориентиры пошел в сторону порта. По всему выходило, что теперь это скорее гражданский, чем военный город – приморский город торговых моряков и рыбаков. Выпрямленные и похорошевшие улицы вели в одном направлении – к океану, к порту. Ошибиться оказалось невозможно.

В годы детства на каждом шагу мелькали морские бушлаты, бескозырки, черные офицерские и мичманские шинели, золотые – строевые и серябряные береговых службы, погоны. Теперь вдоль тротуаров дефилировала обычная городская публика, разве чуть более модно, по-заграничному одетая. Морская форма встречалась редко и люди в ней оказывались при приближении, в основном, моряками торгового флота или курсантами мореходки.

Вышел к порту, поглазел словно в детстве на швартующиеся в гавани пароходы, на ржавые, избитые волнами северных морей, пузатые бока танкеров и сухогрузов, на якоря торчавшие из клюзов, на снующие по рейду вечно озабоченные буксиры и катера.

У входа в порт, в ларьке, продавались сигареты, газеты, мелкие сувениры. За прилавком сидел старик в сером плаще, наброшенном поверх свитера и скучал в ожидании покупателей. Похлопав себя по карману обнаружил, что оставил сигареты в портфеле. Присмотрелся и обнаружил в окошке ларька стандартный для всей страны набор болгарских сигарет.

– "Тушку" и спички.

– Может возьмете зажигалку? Появились газовые. Совсем как "Ронсом".

– Можно попробывать?

– Пожалуйста.

– А как работает? Народ не жалуется?

– Да нет, пока вроде жалоб нет. Вот и газовые балончики для заправки. Берите, не пожалеете.

– Возьму. Дайте еще местную газету.

– Попросили бы центральную – не дал, все раскупили, а местную всегда пожалйста. С вас одиннадцать пятьдесят – за сигареты, зажигалку, баллончик и газету.

– Спасибо.

– Надолго к нам?

– Думаю нет.

– А я было подумал, что в пароходство устраиваться. Показалось, уволенный в запас летчик. Смотрю канты голубые.

– Бортинженер.

– Впервые в нашем городе?

– Родился здесь во время войны. Отец тут похоронен. Отчим воевал. Вот он действительно был летчиком. На "Каталине" летал.

– Помню, помню ... базировались они в гидропорте. Хорошие, надежные самолеты. Мазурук, кстати, тоже на них летал. А отец кем воевал?

– Катерником. Ходил на торпедных катерах. Погиб, будучи командиром звена. Прикрывал отход ведомых. Его мессера потопили.

– Это когда немецкую подлодку на корм рыбам запустили?

– Точно. Вы ... помните?

– Припоминаю... – Замявшись на секунду, промолвил старик. – Я-то помню, еще несколько человек. Вот и вся память. Так ты его сын будешь?