Текст книги "Большой шухер"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Однако, как это ни странно, реальных противников – Лавровку и ментов – Луза боялся меньше, чем фантастических, то есть чертей и инопланетян. Когда Луза еще учился в школе и был пионером, ему объясняли, что чертей не бывает вовсе, а инопланетяне ежели и есть, то уже давно построили коммунизм и потому они очень добрые и приятные люди вроде девочки Алисы, «Гостьи из будущего». Однако позже, когда Луза стал смотреть в кино, по телику и по видаку импортные фильмы насчет пришельцев, жаждущих укантовать землян, про вампиров, чертей и привидений, читать в газетах про всякие потусторонние кошмары, в его башке произошел сдвиг. Но самое главное, когда с телеэкрана совсем умные и даже когда-то партийные дяди начали вещать о Боге и утверждать, что атеизм – это бяка, Луза, не очень поверив в Господа, в черта поверил однозначно.

Поэтому, если бы сейчас к дому неслышно подбирался милицейский спецназ или та же «лавровка», Луза знал, что делать. Но нечто примерещившееся в огороде было не очень похоже ни на тех, ни на других. Милиция, само собой, окружив дом, должна была культурно предложить сдаться. Ей долго прятаться незачем, главное, чтобы бандиты не успели сбежать. «Лавровка» тоже, если уж приползла, то должна была налетать по-быстрому, чтобы не дать очухаться. А тут какие-то тени, призраки и прочее.

Луза поежился. Он вспомнил весну этого года, когда в Лутохине Ромины охранники постреляли друг друга. И вообще все, что там произошло, отдавало чертовщиной, хотя живых свидетелей почти не осталось, лишь двое или трое, обожженных, контуженых и наполовину свихнувшихся.

Вдруг и здесь что-нибудь этакое? Ведь говорил же кто-то, что те «чужие», которых привел в «Куропатку» Фрол, были не то экстрасенсами, не то телепатами, не то еще хрен знает кем. И что они всем заполоскали мозги, отчего всем виделось не то, что было на самом деле. Фрол вообще был не Фрол, а привидение.

То, над чем в «Куропатке» среди большой толпы приятелей можно было пошутить, здесь, в деревушке, посреди глухого леса, где даже электричество так и не удосужились провести, что-то не шутилось. А вдруг сейчас вылезут из темноты такие хлопцы, как в видеофильмах «Восставшие из ада»? Все в черном, с жуткими мордами, с иголками в лысых черепах… Или какие-то осьминоги со щупальцами, которые вгрызаются в тело и там прячутся, как в другом фильме, который Луза тоже глядел, но позабыл название, потому что был поддатый?

В них, пожалуй, из «Макарова» палить без толку. Ежели инопланетяне вылезут, так у них защитное поле, от которого все отскакивает, а если черти, так их все равно не убьешь…

Лузу начала бить дрожь. Он достал пистолет, снял с предохранителя. Оружие в руках все-таки успокаивало. Но ни высунуться на улицу, ни встать и пойти в дом духу не хватало. Дыхнуть и то боялся…

Минуты три-четыре просидел, пока вновь не услышал шорох.

Уже совсем близко. Где-то в полуметре от себя, за тонкой стенкой крыльца-терраски, собранной из доски-двадцатки.

Луза затаил дыхание, напряг слух так, что, казалось, ультразвуковые колебания собрался ловить. Да, кто-то там точно был! Невидимый, может быть, но чуть-чуть слышимый. Потому что изредка касался не то плечом, не то спиной шероховатой стенки терраски, цеплялся за нее ворсинками одежды и производил легкий шорох. И еще он тихо дышал. Вот гадский гад, выслушивал Лузу, пытался запеленговать, где тот сидит.

Теперь Лузе стало казаться, будто сердце у него слишком уж громко бухает. Эдак тот точно выцелит и как даст каким-нибудь лазером. Впрочем, пулей тоже мало не покажется. И тут Луза подумал: где наша не пропадала? Чем сидеть да ждать, лучше самому чухнуть! И, повернув ствол пистолета, даванул на спуск!

Ба-бах! – выстрел не хлопнул, а прямо-таки грохнул, как гром среди ясного неба. Эхо ударилось о деревья недальнего леса, вернулось назад, раскатисто пронеслось по деревне, загомонили на разные голоса собаки, в домах зашебаршились люди. Послышался чей-то нервный стариковский голос:

– Кто стрелял? Чего случилось?

На улицу, правда, никто особо не спешил, но через улицу какая-то бабка уже кричала:

– Дуся-а! Ты жива-а?

В этом гвалте Лузе послышался мягкий топот нескольких пар ног, донесшийся вроде бы с огорода.

Из горницы с топотом и грохотом вылетели на терраску Агафон и Налим с пистолетами, а следом – баба Дуся в халате и с ухватом.

– Ты стрелял? – прорычал Агафон на ошалелого Лузу, который явно не ожидал такого шухера от одного-единственного выстрела.

Вопрос был, конечно, в большей степени риторический. Его Агафон мог бы и не задавать, учуяв на терраске свежий запах пороха, да и дырку в стене терраски пуля прошибла довольно заметную.

– Я… – растерянно пролепетал верзила. – Там был кто-то… Во дворе.

– Ты точно видел или просто так шандарахнул?

– Видел. Чего-то темное было…

– Чего «темное»?

– Не знаю… Шуршало, потом исчезло. Потом опять шуршало… Тут из-за спин Налима и Агафона высунулась бабка и испуганно забормотала:

– А Мишенька? А Мишенька где?!

…Мишенька был жив и здоров. И чувствовал себя очень даже неплохо.

Ксюша привела его на «вышку», в небольшую комнатку на чердаке, что-то типа мансарды, с небольшим квадратным окошечком, с паутиной по углам, некогда крашенным, но облупившимся полом и вылинявшими обоями на неровных дощатых стенах. У правой стены лежал матрас с серой подушкой без наволочки и здоровенный овчинный тулуп. Гребешок в таком когда-то нес караульную службу. Еще стояла табуретка, а на табуретке – толстая белая стеариновая свечка на кованом подсвечнике.

– Вот… Тут… – прошептала Ксюша, явно балдея от того, что должно было произойти.

– Зажжем свечку? – предложил Гребешок тоже шепотом. – Для пущего кайфа?

– Не надо… – смутилась Ксюша. – Еще пожар наделаем… Но Гребешок, конечно, не послушался и сделал по-своему. То есть зажег свечку от зажигалки. Комнатка озарилась красноватым, дрожащим и колеблющимся светом.

– А мордашка-то у тебя симпатичная! – почти искренне удивился Гребешок. – И даже очень…

Он притянул к себе Ксюшу и нежно чмокнул в щечку. Потом в другую. Затем в приплюснутый негритянский носик. Наконец, в выпуклые темные губки. Ксюша, когда Гребешок оторвался от нее, пробормотала:

– Все… Падаю, лови… – и обмякла, расслабленно повиснув на руках у Гребешка.

Упасть и расшибиться Гребешок ей не дал. Он поддержал ее и мягко опустил на матрас, после чего принялся расстегивать всякие там пуговки, чтобы освободить свою даму от мешающей им обоим одежды. При этом Гребешок сильно торопился, путался, но рвать Ксюшину одежду не решался. Это в фильмах такая страсть поощряется, а в натуре тряпки денег стоят.

Когда на свет Божий появились Ксюшины грудки, блестящие и коричневые, словно глазированный шоколад, Гребешок и вовсе испытал душевный трепет.

– Ух ты-ы… – пробормотал он и, высунув язык, осторожно пощекотал им сперва один сосочек, а потом другой.

– Ых-х… – жарко и жадно выстонала Ксюша, потирая Гребешка коленкой по самому главному прибору.

Гребешок запустил ладони под лопатки партнерши, накатился на нее, упругую и горячую, ощутил, как нежная ладошка хватается за крепенькую женилку и ловко впихивает ее в ласковую, уютную норку.

– Нормально! – прошептала Ксюша в диком восторге. У Гребешка тоже не было оснований сомневаться в том, что все идет штатно. Прильнув щетинистой щекой к чернокожей щечке Ксюшки, он уткнулся в подушку и пружинисто раскачивался, постепенно наращивая темп. Впрочем, через какое-то время ему очень захотелось поглядеть себе за спину. Не то чтобы его сильно беспокоила возможность нападения с тылу. Просто заинтересовался, как его тело сочетается с Ксюшкиным по цвету. Незагорелая задница Гребешка между темно-коричневых ляжек Ксюшки выглядела немного необычно, словно снежная шапка на Ключевском вулкане. От такого сравнения – Гребешок этот вулкан видел только по телику – Мишке стало смешно и весело, его быстро разогрело, и он принужден был быстренько спрыгнуть с Ксюши, чтобы не устроить ей невзначай неприятностей.

– Мог бы и так, – сказала немного разочарованная афророссиянка. Она еще хотела добавить еще чего-то, но тут как раз и прогремел выстрел Лузы.

Гребешок встрепенулся от этого выстрела. Грохнуло явно совсем недалеко. И стреляли где-то с той стороны, где располагался бабкин дом.

– Ой, – пискнула Ксюшка, – это кто там бабахает?

На этот дурацкий, хотя и вполне резонный вопрос Гребешок отвечать не собирался. Он лично никакого салюта не заказывал, как, впрочем, и ментов не вызывал, и даже простых налетчиков. Но самое неприятное – Гребешок опять оказался безоружным в тот момент, когда вот-вот налетит супостат. Да еще и без штанов. Поэтому, уже не думая ни о Ксюшке, ни о любовных утехах, экс-мент торопливо принялся приводить в порядок одежду.

Правда, второго выстрела не послышалось. В деревне поднялся шум и гам, топот и собачий лай. Не очень все было ясно, однако о том, чтобы продолжать развлекаться, уже и речи не было. Гребешок оделся куда быстрее, чем бывало в армии.

– Миша, не уходи! – попросила Ксюшка. – Мне страшно будет.

Гребешок посмотрел на нее с некоторой жалостью.

– Да я сейчас приду, чего там… – произнес он успокаивающе. – Просто выгляну, пробегусь до бабушки. Пять минут – и обратно.

– А вдруг еще стрельнут?

– Но надо разобраться, что за выстрел. Может, случайно чего бабахнуло.

– Тем более нечего ходить. Без тебя разберутся. А если там что-то такое, то без оружия ты не помощник.

В это время снизу, с «моста» (здесь такой же был, как в доме у бабы Дуси), долетели звуки негромкой возни и послышалось нечто вроде сдавленного крика или мычания.

– Это Элька, – взволнованно пробормотала Ксюша. – Что-то случилось…

Гребешок пошарил глазами по комнатушке, увидел пустую бутылку из-под портвейна, схватил ее за горлышко и выскочил на темную лестницу. Внизу, ближе к выходу на крыльцо, копошилось несколько человек. Понять, что там происходит, было очень трудно, потому что свет, шедший от свечки, зажженной Гребешком на «вышке», в эту часть «моста» не доходил. Ясно было только, что трое или четверо возятся на полу, сопя и награждая друг друга тумаками.

– Прекратить! – заорал Гребешок так, будто, находясь на милицейском дежурстве, обнаружил небольшое нарушение общественного порядка типа драки между двумя торговками на Воздвиженском рынке. Отчего он поступил именно так

– неизвестно, он и сам объяснить этого не сумел бы.

Реакция на его крик последовала немедленно. Послышался негромкий хлопок,

и бутылка, которую Гребешок держал в поднятой руке, будто гранату, занесенную для броска, со звоном разлетелась на куски. В руках осталась только «розочка» – горлышко с острыми краями. По странному, но очень удачному стечению обстоятельств ни один из стеклянных осколков не попал Гребешку ни по глазам, ни в рожу. Однако он сразу понял, что в него стреляли не из рогатки, и шарахнулся назад, в мансарду. Очень вовремя шарахнулся, потому что еще две пули глухо стукнули в бревно чуть выше притолоки, и если бы голова Гребешка не убралась, то наверняка оказалась бы на их траектории.

– Ой! – вскрикнула Ксюша. – Что это?!

– Ничего хорошего… – беспокойно озираясь по сторонам, пробормотал Гребешок.

Снизу по-прежнему долетала возня, и по-прежнему было ничего не разобрать, тем более что теперь Гребешок уже знал, что высовываться из дверей не стоит, в четвертый раз могли не промахнуться.

Гребешок закрыл за собой дверь и даже запер ее на крючок. Крючок был кованый, пробой тоже довольно крепкий, но надеяться, что он надолго задержит незваных гостей, не стоило. Свечку он задул. Размышлять над тем, кто орудует с бесшумным оружием, Гребешку было некогда; у него лично оружия нет, поэтому надо сделать ноги из этой мышеловки, пока не поздно. Выбираться можно было только через маленькое окошко. Недолго думая Гребешок подскочил к окну и сильным ударом ноги вышиб раму, которая держалась лишь на четырех загнутых гвоздях. Сразу за окном было что-то вроде маленького карниза, на который в принципе можно было выбраться. Но слезать с него в темноте было не больно ловко, а прыгать – тем более. Внизу росло два-три тонких дерева, ветки которых вряд ли выдержали бы тяжесть Гребешка. А свалиться, обломав ветки, на невысокий, но крепенький заборчик из острых штакетин – удовольствие ниже среднего. Упадешь передом – пропорешь брюхо или ребра поломаешь, спиной грохнешься – перелом позвоночника обеспечен.

Между тем снизу уже не долетало шума борьбы, похоже, что кто-то над кем-то одержал верх. Вместо этого слышались осторожные шаги по лестнице. Ступеньки, конечно, поскрипывали, оповещая Гребешка и Ксюшу, что супостат приближается, но сделать они ничего не могли. Правда, судя по тому, что неприятель явно не спешил и двигался медленно, можно было сделать вывод: он не знает об отсутствии у Гребешка оружия. Гребешок получил лишние несколько секунд на принятие решения.

– Миша-а, я боюсь! – Ксюшин лепет придал Гребешку силы, а главное, решительности.

– Вылезай! – он подтолкнул Ксюшку, которая успела только накинуть на себя халатик, подчинилась. – Лезь, кулема! На карниз выползай! Задницей вперед!

Ксюша замешкалась было, но тут в дверь мощно ударили, должно быть, в темноте неприятель не разобрался, что дверь открывается не вовнутрь, а наружу. Конечно, дверь устояла, а Ксюша, которая испугалась, что неведомые налетчики ворвутся в комнатку, преодолела страх и выползла на карниз, крепко уцепившись за край оконного проема. Гребешок последовал за ней. Странно, но, выбираясь на узенькую, не шире сорока сантиметров, чуть скошенную в сторону улицы доску, обитую рубероидом, он думал не о том, как бы не свалиться с нее, а о том, как там Агафон, Налим, Луза. Очень его беспокоило, что прогремел один выстрел. О том, что у нападавших оружие с глушаками, Гребешок уже знал, а о том, что звуки их выстрелов почти не слышны вне избы, – догадывался. У куропаточников бесшумных пушек не было. Если они засекли нападавших и сумели выстрелить лишь один раз, это сулило большие неприятности…

Игрушки в войнушки

На самом деле все обстояло гораздо лучше. Агафон немного успокоил бабу Дусю, попросив ее зайти обратно в избу, пока они не проведут небольшое расследование. Евдокия Сергеевна помнила, что Миша раньше работал в милиции, стало быть, у него и друзья могли там быть, поэтому она не стала интересоваться тем, откуда у гостей оружие, а уверенный милицейский тон Агафона и звучное слово «расследование» заставили ее подчиниться. Она ушла в горницу, встала на колени перед иконами и принялась молиться.

Собачий лай по деревне не унимался, но на улицу никто высовываться не хотел. Даже те, кто зажег было керосиновые лампы, вновь погасил их. Деды-фронтовики – а мужское население деревни состояло в основном из них – знали по опыту, Что в освещенные окна стреляют чаще. Те, у кого были дробовики или берданки, спешно их заряжали, те, у кого не было, покрепче задвигали засовы на дверях.

Куропаточники, с оружием наготове, по одному выскочили в «садок» и первым делом осмотрели то место, куда палил с перепугу Луза. Пуля на выходе вырвала из доски здоровенную щепку, а потом, должно быть, впилась в ствол черемухи, росшей у забора, или вообще улетела в сторону. Так или иначе, но никаких следов того, что тут поблизости кто-то был, куропаточники не нашли.

– Балбес ты, е-мое! – проворчал Агафон, но не очень сердито, потому что считал, что лучше перебдить, чем недобдить. – Надо было ему с ходу палить! Наделал шухера на всю деревню… Завтра, блин, еще к участковому кто-нибудь попрется.

– Да был он тут, был… – бубнил сконфуженный Луза. – Я его дыхалку слышал…

– Сам небось сопел с присвистом, вот и приснилось, – предположил Налим. – А на самом деле…

– Ну-ка – тихо! – вдруг прошипел Агафон, тряханув Налима за плечо, чтобы тот заткнулся. Сквозь собачий лай и осторожные шорохи в соседних домах до чутких ушей экс-старшины донесся шум возни со стороны Ксюшиного дома.

– Туда! – Агафон указал направление, поскольку, кроме него, никто толком не расслышал, где происходит драка. – Только не в рост и ближе к забору. А я с той стороны, огородами…

Луза с Налимом выскочили в калитку и побежали по улице в сторону Ксюшиного дома. Агафон чуть подождал и побежал к изгороди, разделявшей огороды…

Как раз в этот момент Гребешок, цепляясь руками за нависающую над карнизом крышу, на полусогнутых добрался почти до угла дома. Ксюша по-прежнему сидела у окна, боясь отпустить руки. А те, что ломились в комнатку, отыскали какую-то хреновину, не то лом, не то кочергу, и пытались отжать дверь или выдернуть крючок.

На востоке было уже заметно светлее, и в предрассветных сумерках уже можно было кое-что различить. Отсюда, с карниза, Гребешок увидел две знакомые фигуры, которые бежали по улице, пригнувшись и прижимаясь к забору.

Они его, конечно, не видели на темном фоне дома, но у Мишки от сердца отлегло. Правда, не хватало Агафона, но это вовсе не означало, что он убит.

Агафон не был убит, потому что он, пробравшись через несколько изгородей, подобрался к бане, стоявшей на Ксюшином огороде. На этом огороде, кроме травы, ничего не росло. Траву никто в этом году не косил, она выросла высокая, и под ее прикрытием Агафон успешно подполз к бане. По этой же траве он смог определить, что именно отсюда, с огорода, а точнее, от леса, до которого от изгороди было совсем недалеко, подобрались к дому таинственные пришельцы. Протоптали целую тропку, примяв траву. Немного рассвело, и тропка была четко видна. Соответственно если конкуренты, разыскивающие Эльку с ключами, пришли из леса, то и уходить будут именно туда, на отходе Агафон и решил их подловить. Ясно ведь, что до утра они тут не останутся. Какой бы карт-бланш им ни был дан ментурой, совсем до борзоты они не дойдут. Даже если это, блин, какой-нибудь иностранный спецназ. Надо сделать все тихо, четко и вовремя смыться, но сначала взять ключи у Эльки или заставить ее рассказать, куда она их упрятала.

В принципе они уже должны были все закончить. Если им от Эльки и ее подружек нужны только ключи и никаких других сведений, то, заполучив ключики, ночные гости порежут всех, кого застанут в доме. Наблюдатель, которого спугнул Луза, небось уже сообщил, что обнаружен, и отошел. А выставляли его исключительно для того, чтобы вовремя предупредить о возможном вмешательстве «Куропатки». Должно быть, в планы ночных гостей не входило уничтожение Агафона, Налима, Гребешка и Лузы. Об этом Агафон подумал, устраиваясь в засаде между навесом с поленницами и глухой стеной бани.

Раз пришельцы из леса не стали проводить поголовную проверку жителей и разыскивать потерявшиеся ключики, а нацелились точно на те дома, которые их интересовали, значит, эти ребята все высмотрели и вычислили еще днем. Наверняка они могли отследить ночные прогулки Агафона с Элей и Гребешка с Ксюшей. Правда, подумал Агафон, что на лесной дороге, в километре от села, Элю вместе с ним была пара пустяков взять. Тем более что он был не при оружии. Чего же они мудрили?

Но уже через пару секунд Агафон догадался: на кой черт возиться с выставлением наблюдателей и налетами на дом, если можно было просто сцапать их с Элькой на темной дорожке. Его зарезать, а ее, поспрошав как следует насчет ключиков, тоже ликвидировать, но попозже. Но столько убийств, причем в забытой деревне, наделает слишком много шума. Тут, пожалуй, и МВД, и ФСБ, и прокуратура набежит, даже не областная, а Генеральная. Стало быть, начнется следствие по всем правилам, и кого-то из средних чиновников в области это может подрезать под корень. А тут готовое бандформирование. Можно брать, хватать и предъявлять обвинение в убийстве Эльки, Ксюши, Ларисы, Лиды и Олега. В принципе и в изнасиловании тоже, если бы ночные прогулки Гребешка с Ксюшей и Агафона с Элькой завершились чем-нибудь романтическим. Поди докажи, что все было по согласию, когда девки будут изрезаны, как Ростик. Ну а потом можно и стратегические вопросы решать: ментам навалиться на «Куропатку», зацепиться за ее бизнес и нанести удар тому, кто принял Сэнсея под свое крыло. Вот такой фейерверк. Вот почему весь удар пришелся на девчонок.

У Агафона было два пистолета: «глок» и «ТТ». В обоих не менее двадцати патронов. Можно было попробовать пострелять из засады. Он считал, что если Луза с Налимом (в том, что Гребешок жив, Агафон серьезно сомневался) устроят небольшой шум на улице, то эти самые «конкуренты» начнут отходить и выскочат на него. Вряд ли их пришло сюда больше чем полдесятка…

Если бы у Гребешка были обе руки здоровые, он уже давно сумел бы выбраться на крышу «двоен», а оттуда перелез бы на крышу маленькой зимней хатки – подызбицы. Оттуда прыгать было гораздо ниже. Но у Гребешка сильно болела правая рука, разбитая о Чикину морду. Бабкина припарка, конечно, помогла бы опухоли пройти, но не ранее чем к завтрашнему вечеру. Сейчас, как назло, эта забинтованная кисть руки сильно болела – ее, видно, немного тряхнуло при попадании пули в бутылку. Удержаться с ее помощью за край крыши было очень трудно. Но Гребешок собрался рискнуть.

Неизвестно, чем бы кончилась эта его попытка, если бы вдруг от калитки не прогремел выстрел. Это бил Налим из «стечкина»: он заметил тень и пальнул наугад, тут же бросившись на землю. Луза тоже плюхнулся у забора, но стрелять не стал, в отличие от Налима, здраво прикинув, что может попасть не в того, в кого нужно. Упал он вовремя, потому что тень исчезла, а вместо нее пришел, как говорится, ответ. Ответом были два одиночных выстрела из чего-то бесшумного. Пули впились в столбики, на которых была подвешена калитка. Затем кто-то пронзительно свистнул, будто лихой разбойничек из сказки, приглушенно простучала очередь из автомата с глушителем, и над головами Налима и Лузы просвистело еще пяток пуль, заставив их прижаться к земле. Каждому из них в этот момент захотелось стать тоньше папиросной бумаги. Они даже не увидели, как с крыльца быстро сбежали две неясные фигуры, которые выволокли под руки третью, и быстро обежали подызбицу.

Ксюша, все еще сидевшая на карнизе и державшаяся за оконный проем, сразу после первого выстрела, сделанного наугад Налимом, услышала топот ног тех, кто пытался прорваться на «вышку». Они удалялись, сбегали вниз по лестнице.

– Миша! – крикнула Ксюша Гребешку, который, собрав силы и скрипя зубами от боли в разбитой руке, вцепился в край крыши, подтянулся, сделал мах ногами и взобрался на рифленый шиферный скат. Ксюшу охватил леденящий ужас от этой эквилибристики, она забралась в комнату и заорала оттуда:

– Миша-а! Они ушли-и, слезай обратно!

Нельзя сказать, что Гребешок на это никак не отреагировал. Конечно, по

новой зависать на четырехметровой высоте, чтобы опять перебраться на карниз, а оттуда – в мансарду, он не собирался. Но то, что незваные гости удирают после одиночного выстрела, он принял к сведению. Это настроило его на оптимистический лад. К тому же он заметил лестницу, приставленную к скату крыши примерно в пяти метрах от него. И он пополз на пузе, чтобы не продавить невзначай шифер.

Агафон увидел двоих, волокущих третьего. С этой стороны света было гораздо больше, и разглядеть, что и как, Агафону было гораздо проще, чем Налиму и Лузе. Те видели противника на темном фоне внутреннего угла, образованного перпендикулярными друг к другу стенами двоен и подызбицы, а он увидел их на свету. Правда, прячась в траве и глядя на выскочивших из-за угла типов снизу вверх, Агафон не мог толком различить, кого именно они тащат. Сперва ему показалось, будто два жлоба в черном, немного похожем на одежду киношных ниндзя, только в вязаных шапочках-масках с прорезями для глаз, тащат своего раненого. На шеях тех, что были в масках, болтались автоматы незнакомой Агафону конструкции.

Долго ему думать не пришлось. Агафон нажал спуск «глока», когда «черные» были метрах в пяти, и если бы сделали еще пару шагов, увидели бы его. Стрелял он очень быстро, навскид, но точно, почти мгновенно, переводя ствол с одной мишени на другую. Обоих «черных» пули швырнули назад, завалили в траву. Но тут же послышался шорох сверху, с крыши дома, и Агафон едва не бабахнул по Гребешку, который только добрался до желанной лестницы и намеревался лезть вниз.

Если бы Агафон не сумел вовремя рассмотреть зелено-белые полосы на рукаве черного тренировочного костюма, то шандарахнул бы за милую душу. Шансов, что промазал бы, почти не было, несмотря на то, что Гребешок находился вдвое дальше от Агафона, чем те, кто уже лежал в траве. Для Агафона расстояние не имело значения: он и на двадцать пять метров запросто доставал бегущие цели. А Гребешок был целью, слезающей с крыши, то есть довольно неповоротливой.

Узнать-то Агафон его узнал, но позвать громко не решился, потому что догадывался: теми двумя заваленными инцидент не исчерпан. Вопль: «Мишка, я тута!» – мог привлечь внимание не только Гребешка. А сам Гребешок Агафона не заметил. Он хоть и озирался по сторонам, покуда слезал, хоть и пытался разглядеть, откуда стреляли, но не увидел даже тел, которые распростерлись в траве, потому что их от него закрывал угол дома. Гребешок только обрадовался, что в него не палили, и, спустившись вниз, побыстрее юркнул под стену. Как раз в это время простукали очередные очереди из автомата с глушителем, которыми еще двое «ниндзя», выскочивших из дома, выпустили в сторону Налима и Лузы. На сей раз, правда, пули прошли гораздо выше над их головами, поотшибав или расколов верхушки штакетин забора, под которым они залегли. У них и в мыслях уже не было отвечать.

Те двое, что выскочили вторыми, тоже обежали подызбицу, но вовремя увидели лежащих на траве и даже с ходу определили, где может прятаться стрелок, который положил их товарищей. Один из них тут же упал наземь и открыл огонь. Бил не целясь, с одной целью: не дать высунуться. Агафон зажался в угол между поленницей и стеной бани и ждал, пока тот, что садил короткими, израсходует патроны. То, что бил один автомат, а не два, его сильно беспокоило. Это означало, что второй, возможно, пошел в обход, вокруг бани. Правда, тыл Агафону прикрывала поленница, но она же закрывала обзор. Соответственно второй неприятель мог подобраться незаметно и, внезапно выскочив, навтыкать Агафону свинцовых иголок. Вместе с тем всецело сосредотачиваться на ожидании удара с тылу не следовало. Тот, что загнал Агафона в угол, мог постепенно приблизиться и, сунув ствол за угол бани, не высовываясь, расстрелять Агафона.

Но второй повел себя иначе. Продолжая постреливать, он перебежал к лежащим на земле товарищам и, ухватив за руки того, кого волокли ныне покойные молодцы, взвалил его на спину. Именно в этот момент Агафон хотел выстрелить, но углядел, что «ниндзя» потащил на спине не кого-нибудь, а Эльку, которая то ли ранена, то ли оглушена, но так или иначе – без сознания.

С другой стороны дома, пробравшись между жердями изгороди, быструю перебежку совершил Гребешок, в три прыжка преодолев открытое пространство и очутившись возле Агафона. Тот, разумеется, бурной радости не выразил, обниматься и целоваться не стал, а просто выдернул «ТТ» и подал его Гребешку.

– На, все восемь штук на месте. Давай обойди баню справа, а я тыл подержу…

Гребешок, заполучив в руки оружие, несказанно обрадовался. Ему до жути надоело быть безоружной дичью. Он перебежал к углу бани, выглянул. И тут же шарахнулся назад, потому что по углу бани хлестнула короткая очередь из травы. Везение Гребешка измерялось лишь несколькими десятками сантиметров по вертикали, а по горизонтали – и того меньше. Чуть левее был бы – и лег бы трупом. Но Гребешок, прежде чем отскочил, за доли секунды успел углядеть, что «ниндзя» отходят к лесу. Тот, что впереди, тащил на спине Эльку, а замыкающий прикрывал. Шел пятясь и наблюдал за баней и двором. Агафон попробовал достать уходящих, высунувшись из-за поленницы, но тот, что пятился, стеганул очередью, и Агафон с чертыханьем и матом уронил пистолет – пуля ударила его в правую руку ниже локтя и провернула сквозную дыру. Агафон мог помолиться Богу, что пуля пришлась не в лучевую кость, а прошла через мышцу, но боль все равно была сильная, и стрелок из него был уже никакой. Гребешок, выставив из-за своего угла только ствол, пальнул наугад. Ему еще раз ответили, пули отсекли еще несколько щепок от угла рубленной «в лапу» бани. Тот, что уносил Элю, уже скрылся за деревьями, а второго на темном фоне почти невозможно было разглядеть. Да и попасть из «ТТ» с такого расстояния Гребешок не сумел бы, похитители ушли метров за семьдесят от бани. Конечно, сгоряча он пальнул пару раз, но это погоды не поменяло. Второй тоже юркнул за ближние сосенки и испарился.

Гребешок подбежал к Агафону, пытавшемуся с помощью самодельной скрутки из полоски ткани, оторванной от майки, остановить кровь, ручьями бежавшую из руки, но тот заорал:

– За домом гляди! И вокруг тоже! Может, еще кто есть… Но глядеть, как оказалось, не за кем. То ли «черных» приходило всего четверо, то ли другие ушли раньше, непонятно. Минут через десять из-за дома к бане вышли Налим и Луза, все извалянные в земле, обзелененные травой и мокрые от росы. Лица у обоих были обескураженные и какие-то сдвинутые.

– Никого больше нет? – спросил Агафон у Налима.

– Н-нет… – пробормотал тот, сильно морщась, как от зубной боли.

– Ранен, что ли? – Агафон уже понял, что произошло нечто, психологически травмировавшее молодежь.

– Нет, – ответил Луза за Налима. – У нас нормально. Там, в избе, эти … Короче, двух девок и инвалида – ножами. Насмерть. Головы почти напрочь отрезали. В горнице лежат, трое на одной постели, навалом…

При этом воспоминании Луза не то кашлянул, не то икнул. Похоже, он давил подступающую к горлу рвоту.

– Негритянку тоже? – спросил Гребешок, вдруг ощутив что-то похожее на волнение.

– Какую негритянку? – удивился Луза, и Гребешок вспомнил, что Луза насчет Ксюши не в курсе. Но раз спрашивает, значит, мертвой не видел.

Тут послышался истошный визг, и из-за угла подызбицы выбежала Ксюша. Растрепанная, в халатике на голое тело, с автоматом в руках. Такую точно можно было изобразить в 60-х годах на плакате «Африка борется!». Автомат был все тот же, старый «АКМС», который раньше был у Барбоса, а потом у Агафона. Должно быть, Элька его привезла с собой и показала Ксюше. Теперь афророссиянка была готова применить его на поражение.

– Убью! – орала она, и Луза с Налимом шарахнулись в сторону. – Всех убью!

Гребешок подскочил к ней, Ксюша бросилась ему на шею с воплем:

– Все равно я их убью! Где они? Куда пошли?

– Туда… – Гребешок неопределенно махнул рукой в сторону леса. Ксюша отпихнула его и бегом, размахивая автоматом, помчалась по тропке, протоптанной «черными» в высокой траве.