Текст книги "Большой шухер"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Да я и так удержусь, – проворчал Олег, – мешаться только друг другу будете.

Он старательно сдвинул обрубки ног. Были бы ладони, он бы ими прикрылся, но таковых не имелось, и он скрестил на бедрах клешни. От Эли это не укрылось.

– Ты лучше скажи, что стесняешься. А зачем? Пора бы уж привыкнуть.

– К этому никогда не привыкнешь, понятно?! Лучше бы я в интернат попал для инвалидов! Там все такие, никому не обидно…

– Балда! В интернате ты бы лежал на судне да гнил заживо, – проворчала Эля. – И кормили бы тебя баландой какой-нибудь. А у нас ты – гладенький, беленький. Сейчас отмоем, спинку потрем, будешь розовенький.

– Только обрубком от этого быть не перестану. Вам это игрушки, да?

– Нет, не игрушки, – строго сказала Эля. – Мы это всерьез. И ты – не обрубок. Ты – человек. Живой и молодой. Хотя и не совсем здоровый.

– Ну сказанула, – буркнул Олег. – «Не совсем здоровый…» Что же тогда «совсем нездоровый» называется?

– А что у тебя, кроме рук и ног, не в порядке? Голова нормальная, хотя и глупая, потому что думает не о том, о чем надо. Туловище? Ну, маленько похудало поначалу, а сейчас уже ребер не видно, живот к спине не прилипает, жирок даже появился, лопатки не выпирают. Сердце не болит, легкие не кашляют, желудок варит, справляется. Печенку тоже не пропил. Живи!

– Ладно тебе утешать! Послушаешь вас – можно подумать, что мне крупно повезло в жизни. Блин, как подумаю, что тот огород можно было обойти, удавиться хочется. Арбузика захотелось… А там и растяжка, и пехотка… Зато повезло, не убило.

– Мне тоже, знаешь ли, есть что вспомнить, – зло ответила Эля. – И тоже был случай, из-за которого удавиться хотелось, потому что его могло бы не быть, если б пошла не налево, а направо. Но не удавилась, пережила. И ты жить будешь, заставлю.

– Непонятно только – зачем.

– Из вредности. Ладно, воды, по-моему, хватит. Переключайте на душ, пора этому ворчунишке головомойку устроить. Шампунь «Head and Shoulders», «съел – и порядок!». Закрывай глазенки, а то плакать будешь.

Душисто-приторная жидкость полилась на голову Олега. Эля запустила пальцы в его седую шевелюру, стала промывать пряди, скрести макушку и виски. Лида время от времени по команде Эли поливала Олега из душа, а Лариса придерживала его за плечи, чтоб не ерзал на сиденье. При этом подруги регулярно окатывали ее водой и брызгали на майку шампунем.

– Лидка! – проворчала Лариса. – Завязывай поливать, зараза! Измочила всю! Аккуратнее!

– А ты меня как в прошлый раз полила? Терпи!

– Могла бы, между прочим, и раздеться. Тут все люди свои, стесняться особо некого, – съехидничала Эля. – Кстати, жарко тут – обалдеть! Как в сауне прямо…

– Вот и разделась бы сама.

– А что? Я запросто, – сказала она» – у меня комплексов нет. Олежек, ты не против?

– У меня мыло на лице, – Олег помотал головой. – Смой сначала, а потом раздевайся, если надо.

– Ишь ты какой! – хихикнула Эля. – Посмотреть небось хочется?

– Было бы чего смотреть…

– Ну, это на чей взгляд. Некоторые, знаешь ли, за такой просмотр деньги платят.

– Мне все равно платить нечем. И потом, если откровенно, то вы ж меня за мужика не считаете…

Эля стянула через голову футболку, под которой у нее ничего не было. Затем подмигнула подружкам, те последовали ее примеру. Лида окатила лицо Олега из душа, смыла пену с его головы.

– Ну, открой глазки! – хихикнула Эля.

Олег открыл. Так широко, насколько веки позволяли.

– Обалдели, что ли? – пробормотал он. – Издеваетесь? «Плейбой-шоу» решили устроить?

– «Плейбой» – это картинки. А мы живые. Нас даже потрогать можно, – подбоченясь, Эля выпятила бюст.

– Чем потрогать? – невесело усмехнулся Олег. – Клешнями этими?

– Ладно, – неожиданно смутилась Эля, – глупость я спорола, извини…

– Чего извиняться-то? – вздохнул Олег. – За каждым словом не уследишь. И потом – перед кем извиняться? Перед калекой?

– Зачем ты так?! – виновато пробормотала Эля. – Не злись, Олежек!

– Да не злюсь я… Просто вы глупенькие немножко. Молодые, веселые, баловные. А я все, состарился. Смотрю на все как пенсионер. Тем более что имею право. Дедушки Берлин брали, а я, блин, Грозный.

– Ну да, только дедушки, извини меня, сперва наших папаш выстругали, а уж потом состарились.

– Им лучше. Было чем стругать. А мне вот – нечем.

– Завелся! – раздраженно сказала Эля. – Кто тебе это сказал?

– Да мне и говорить не надо. Сам знаю.

– Ничего ты не знаешь. Просто вбил себе в голову, что не можешь, и все. Запсиховал сам себя.

– Эль, тебе самой-то не противно эти глупости повторять? Зачем?

– Не глупости это. Я у врачей спрашивала, они мне сказали, что физически у тебя все в порядке. Просто надо, чтоб ты немного от психологического шока отошел.

– От такого шока не отходят, – Олег поднял культи, – это никогда не отрастет!

– Хватит вам ругаться, – сказала Лариса, – чего базар поднимать? Олежек – понятно, он как ребенок, но ты-то чего? Не понимаешь, что ли?

– Ты меня учить собралась? – с неожиданной яростью окрысилась на нее Эля.

– Сопли подотри, деревня!

– Ты чего сказала? – прищурилась Лариса, смело глядя на рослую Элю снизу вверх. – Повтори, лахудра городская?!

– Я сказала то, что думаю. Вопросы есть? Первая плюха могла грянуть с любой стороны, и первым сориентировался Олег.

– Завязывайте! – рявкнул он совсем не тем вялым голосом, которым говорил до этого. – Нечего мне тут птичий базар устраивать!

– Правда, девчонки, давайте лучше домоем его, а? – вмешалась Лида.

Лариса и Эля по-прежнему смотрели друг на друга с яростью. Мужики в такой ситуации, скорее всего уже либо двинули друг друга по мордам, либо разошлись с миром. Поведение баб предсказанию не поддается…

Сутенер и «Мамочка»

– Приехали, – сказал Агафон, въезжая во двор одного из отреставрированных особнячков в старом центре города. – Конечно, не больно нас здесь ждут, но я думаю, что обижать не станут. На крыльце особнячка с медной зеркально-блестящей вывеской «АОЗТ „Афродита“ появились трое. Два дядьки Агафоновых габаритов мрачно глядели на пришельцев через черные очки, а третий, напротив, приветливо улыбался.

– Какие гости! – промолвил он, разводя руками. – Давненько не виделись! Неужели, Агафоша, у вас цены на услуги выросли? По-моему, у нас с вами нет нерешенных вопросов…

– Привет, Пиноккио! – Агафон по-свойски пожал протянутую руку. – Есть беседа тет-на-тет. Сядь к нам в машину, если можно.

– Тет-а-тет, Агафоша, предполагает, что твой друган машину покинет и постоит с моими ребятами в сторонке. С тех пор, как вы однажды вот так же увезли меня в «Куропатку», а потом вернули сюда, но без двадцати тысяч баксов, с поврежденными нервами и разбитой мордой, я не стал благодушнее.

– Налим, покиньте транспортное средство! – повелел Агафон ироническим тоном. – Постой вон там, с мальчиками.

Налим вылез, Пиноккио и Агафон уселись на заднее сиденье, закурили.

– Ну, так какие проблемы? – спросил Пиноккио. – Неужели Сэнсей решил квартплату поднять?

– Мы не жадные. Пока не поднимаем. Вопрос, я бы сказал, кадровый. Ты хорошо в своих девушках понимаешь?

– Их, Агафоша, нынче столько, что всех не перепробуешь. На экспорт отправляем.

– Меня как раз одна из таких, экспортных, и интересует.

– Если насчет стука, то у наших это не водится.

– Ты помнишь, кто ты есть согласно кликухе? Маленький деревянный человечек. Поэтому не спеши бубнить. Кто у вас стучит, на кого и кому, мы лучше твоего знаем. Мне просто нужно знать более-менее подробно, что собой представляет девушка по имени Эля, которая снимается у тебя в «Береговии», а проживает на улице Матросова, дом восемь.

– Знаю такую. Высокая блондинка, рост сто восемьдесят два, вес семьдесят четыре… Окружности по трем измерениям точно не помню, но клевые. Абсолютно русская баба, но названа родителями Элеонорой в честь телеведущей «Музыкального киоска». Была такая передача в дни нашей молодости.

– Фамилия, отчество? Год рождения? – быстро спросил Агафон.

– Пряхина Элеонора Алексеевна, год рождения тысяча девятьсот семьдесят четвертый. День и месяц не знаю, можешь в милиции справиться.

– Ты, Буратино, – погрозил пальцем Агафон, – не ехидничай, а то попрошу папу Карло, чтобы он тебе стружку снял на одном выдающемся месте. Отвечай, что спрашивают, не знаешь – скажи, кто может знать. А мне о ней нужно знать все.

– Все я про нее не знаю. Могу сказать точно, что зарабатывает хорошо. После всех вычетов, до двух тысяч в месяц выходит. Чтобы у клиентов что-то лямзила – не слышал. В ментовку не залетала, не сидела.

– Сколько лет уже пашет?

– Года четыре. На экспорте в прошлом году была, в Гамбурге. Два месяца примерно – с апреля по май. Но потом Черный ее велел вернуть. Мы тогда еще под Черным стояли.

– Она Черного знала?

– Извини, не в курсе. Сам Черный команду дал или кто-то от его имени – понятия не имею. Приехал один такой вроде тебя и сказал, что Эльку Длинную надо вернуть. Черный, мол, требует. Нам это, между прочим, в приличную сумму влетело. Пришлось замену искать, питерский посредник хотел на хрен послать, мол, купленный товар обратно не требуют, пока не отстегнули, не соглашался. Потом на него немцы взъелись, сказали, что замена некачественная, заплатили меньше. А он с нас убыток стребовал. Чтоб не ссориться, заплатили.

– Ладно, это ваши проблемы. Значит, передали от Черного приказ вернуть, так? Кто конкретно от него приезжал?

– А я знаю? Назывался Ростиком, а на самом деле, может, и Вася.

– Вот этот? – Агафон показал Пиноккио фотографию Воинова-Лушина.

– Он самый.

– Не перепутал?

– Нет, этот парень тогда не один раз приезжал. Я запомнил.

– С кем из баб она дружит?

– В смысле, кому могла бы душу открыть?

– Именно так.

– Вообще-то она в последнее время с двумя малолетками прогуливается. Еще инвалида обхаживает, солдатика бывшего. Девки так себе, рабочий класс, интереса не представляют, слишком долго отмывать надо. Солдатик – ее бывший одноклассник, без рук, без ног, но на нем трехкомнатная квартира записана. Мать и отец умерли, наверно, Элька на эту квартиру нацелилась. Но это, как говорится, все во внеслужебное время. А на работе, пожалуй, она только с «мамочкой» откровенничает. Характер у нее стервозный, бабы ее не любят. Опять же она по внешности и всем данным – на голову выше остальных. Гардероб, белье, косметика у нее на европейском уровне. Подготовка тоже. Мертвого расшевелит, ничего не стесняется. Конечно, лучшие клиенты – ее. Ей уже другие девки грозили рожу попортить, но пока боятся руки распускать. Я лично предупредил особо активных, что за вредительство отвечать будут. И «мамочка» предупреждена.

– Где ее найти и как ее зовут?

– Сейчас она небось дома. Часам к восьми вечера будет в «Береговии». А зовут ее, если по паспорту, Масловская Оксана Матвеевна.

– Как выглядит?

– Лет сорока пяти, невысокая, полная, волосы светлые, пышные.

– Адрес?

– Профинтерновская, семнадцать, квартира пятьдесят шесть.

– Ладно, спасибо. Свободен, можешь вылезать. Налим, в машину!

«Девятка» выехала со двора. Пиноккио, проводив гостей из «Куропатки», обеспечивавшей безопасность его благородного бизнеса, облегченно вздохнул и перекрестился.

Профинтерновская находилась в десяти минутах езды, и через четверть часа Агафон с Налимом входили в подъезд дома номер 17. Поднялись на лифте на четвертый этаж, подошли к обитой коричневым дерматином стальной двери с цифрой 56. Позвонили.

– Вам кого? – спросил мужской, весьма солидный голос.

– Нам Оксану Матвеевну.

– А по какому вопросу?

– По личному, – ответил Агафон.

– Не понял… – мрачно произнес дядя за дверью.

Агафон подумал, что такой может и вовсе не открыть.

– Вы хотя бы к двери ее подзовите, – попросил он, – мы ей все объясним.

– Нету ее дома, – пробухтел мужик. – В магазин ушла. И вообще, нечего тут шастать.

– А она скоро будет?

– Не знаю. Давайте отсюда, пока милицию не вызвал. Агафон вполголоса выматерился. Ему не хотелось дожидаться восьми часов вечера и отлавливать Масловскую в гостинице, где до фига всяких любопытных глаз. Тем более не хотелось нарваться на Элечку, которая, как ему представлялось, могла оказаться весьма приметливой девушкой и насторожиться: с чего бы это незнакомые мужчины интересуются ее прошлым и настоящим. А от этого могли последовать разные непредсказуемые события и глупости.

Но торчать и ждать, пока госпожа «мамочка» соизволит выйти (если она прячется в квартире) или вернется из своего «шопинга» (если она действительно уходила), тоже было не лучшим выходом. К тому же дядя, не показывавшийся из-за двери, мог действительно пригласить ментуру, что потребовало бы серьезных объяснений, возможного вмешательства Сэнсея, которому, надо думать, в связи с налетом на Ворона и похищением коробки только этого сейчас и не хватало.

Поэтому решили не маячить под дверью и спуститься вниз, подождать у подъезда, сидя в машине. Другого выхода из подъезда не было, дама проскочить иным путем не сможет. Зато были другие причины для беспокойства. Например, была ли она дома и уходила ли? Такие бабы очень часто живут не там, где прописаны. А ехать опять к Пиноккио и выяснять, у кого из своих хахалей может находиться мадам Масловская, – дохлый номер. Кроме того, описание дамы, полученное от Пиноккио, было слишком скупое. Таких невысоких, полных и светловолосых, лет сорока пяти – до фига и больше в каждом доме. Было и еще одно опасение. Недоверчивый мужик из квартиры 56 мог отследить в окошко, что гости не уехали. Во-первых, он мог осуществить свою угрозу и высвистать ментов, а во-вторых, мог, допустим, позвонить бабе и предупредить.

Так или иначе, минут двадцать прождали в сомнениях. Проходили мимо люди, но баб, похожих на Масловскую, что-то не высвечивалось. И толстые были, но темноволосые, и блондинки с пышными волосами, но худые. А в подъезд за это время вообще никто не заходил.

Агафон уже подумывал, не завязать ли с этим ожиданием. Съездить к Сэнсею, доложить, что и как, а уж там решать совместно, нужно ли заниматься расследованием по этой Эле или бросить. В конце концов Сэнсей мог все проверить и сам.

Но тут в поле зрения появилась дама, вполне подходящая под описание, выданное Пиноккио. Полная, коротконогая, в широкой зеленой юбке, оранжевой блузке и кожаной безрукавке. И с пышной копной светлых, хотя и крашеных волос.

И самое главное, она решительно направилась к подъезду.

– Останься, – сказал Налиму Агафон, выскользнул из машины и быстрым шагом последовал за ней.

Догнал он ее около лифта.

– Извините, гражданка! – произнес Агафон самым интеллигентным тоном, на который был способен. Подобный тон был у него отработан еще в годы милицейской службы для разговоров с приличными и очень нужными людьми. – Вы, случайно, не Оксана Матвеевна?

– Ну, допустим, – с подозрением ответила дама.

– Простите, что вынужден вас побеспокоить, – расшаркнулся Агафон. – Я представитель Фонда поддержки инвалидов Чечни. Дело в том, что один из наших возможных подопечных сейчас находится под фактической опекой Элеоноры Пряхиной. У нас есть серьезные сомнения в том, что она взяла на себя эту заботу из бескорыстных побуждений.

– Удостоверение у вас имеется? – спросила Масловская так, будто всю жизнь работала в органах.

На этот случай у Агафона было еще в давние времена заготовлено красивое, с цветной фотографией, солидное удостоверение с оттиснутой на голубой корочке золотой надписью «Благотворительный фонд „Защитник“. Правда, с внутренней стороны было довольно четко написано – „ветеранов Афганистана“, а насчет поддержки инвалидов Чечни никаких указаний не имелось, но Агафон справедливо полагал, что и так сойдет.

– А кто вас ко мне направил? – Масловская посмотрела на Агафона довольно

тяжелым взглядом. – Допустим, я знаю Элечку. Но за характеристикой вам надо было обратиться по месту ее постоянной работы, то есть во Вторую горбольницу.

– Ну, речь идет как раз не об официальной характеристике и не о каком-то документе с постоянного места работы, – бойко затараторил Агафон. – Мы не какая-то бюрократическая контора, мы общественная благотворительная организация. Понимаете, один из жильцов дома 8 по улице Александра Матросова написал анонимку, в которой говорится, будто Пряхина Элеонора взяла на себя шефство над инвалидом чеченской войны по имени Олег исключительно с целью завладеть его трехкомнатной квартирой. Ну, и в порядке разоблачения ее морального облика утверждается, будто она занимается проституцией в гостинице «Береговия». Конечно, мы могли бы сначала пойти в соответствующие органы, но у нас неформальный подход к делу. Поэтому мы решили начать с вас, с ее лучшей подруги, как вас характеризуют…

– Кто характеризует?

– Человек, представившийся Пиноккио, – улыбнулся Агафон, – он сказал, что упоминание его псевдонима для вас будет вполне достаточной рекомендацией.

– Ну, это уже лучше, – чуточку потеплела «мамочка». – С этого бы и начали, а то я вас, извините, за рэкетира приняла. Давайте поднимемся ко мне и там потолкуем в спокойной обстановке.

Дверь в 56-ю квартиру открылась по первому звонку, должно быть, дядя, столь нелюбезно встретивший Агафона с Налимом, контролировал обстановку на лестничной клетке. Выглядел он внушительно и походил на заслуженного тренера Японии по борьбе сумо. Лысоватый, с маленькой головой, короткими тумбообразными ногами и необъятных габаритов туловищем. Все это было с трудом втиснуто в спортивный костюм огромного размера.

Кроме него, хозяйку сторожил молчаливый и с виду добрый мастино-неаполитано ростом с телка. Агафон хорошо знал, что подобные собаки очень гостеприимны и ласковы, пока видят, что гость находится в неплохих отношениях с хозяевами. Но ежели не дай Бог эти отношения обострятся, то за горло и кости пришельца никто не поручится.

– Ксаночка, – нацелив на Агафона испытующий взгляд из-под брежневских бровей, пробасил дядя, – этот молодой человек уже заходил сюда с другом. Ты его хорошо знаешь?

– Это от Пиноккио, – бросила Масловская, – поставь нам чаю и не мешай разговаривать примерно полчаса.

В уютно отделанной, хотя и небольшой кухоньке дядя налил воды в голубой эмалированный чайник и поставил на плиту, после чего покорно удалился. Мастино скромно лег у двери и сделал вид, будто мирно спит.

– Так что вас интересует, молодой человек? – спросила Масловская, закидывая ногу за ногу и вынимая из сумочки пачку «Мальборо-лайт».

– Нас интересует, есть ли доля истины в анонимном письме, причем намного лучше будет, если вы не ограничитесь словами:

«Все это вранье от слова до слова». Поверьте, это будет не в пользу Элеоноры.

– Почему я должна вам говорить гадости про эту девочку? – процедила Оксана Матвеевна. – По-моему, вы обратились не по адресу.

– Вот тут вы не правы, – глубокомысленным и даже философическим тоном произнес Агафон. – Поверьте, наша цель лишь в одном: обрести уверенность в том, что этот несчастный Олег, в двадцать лет лишившийся рук и ног, действительно находится под заботливой опекой. Понимаете? В собесе нам сказали, что юноша отказался от госпитализации в дом-интернат на том основании, что за ним ухаживает его знакомая. Насколько я знаю, они не расписаны, опека юридически не оформлена. Из этого следует, что в первой части своего письма анонимный жилец явно несправедлив. Ведь по логике вещей, будь Элеонора «хищницей-злодейкой», претендующей на захват трехкомнатной квартиры у сироты-калеки, она должна была бы как можно скорее юридически все оформить: и брак, и опекунство над мужем, и соответственно приобрести права на жилплощадь. Верно? А она, насколько мне известно, несколько месяцев осуществляет безвозмездный уход за юношей, не потрудившись произвести эти юридические операции. Но, с другой стороны, нам, к сожалению, известно и то, что гражданка Пряхина работает медсестрой во Второй горбольнице, но не ограничивается этим местом работы. Грубо говоря, занимается проституцией. То есть во второй части своего сочинения анонимщик прав. Что прикажете нам думать? Конечно, мы можем пойти по формальному пути. Настоять на помещении инвалида в дом-интернат, оформить свою опеку над его приватизированной квартирой, продать ее или сдать по рыночной цене, а вырученную сумму положить в банк на имя Олега, за счет чего обеспечить ему более качественный уход и питание в доме-интернате. И поверьте, у нас неплохие шансы добиться этого. В первую очередь благодаря тому, что Элеонора является проституткой.

– Что-то я вас не пойму… – Масловская, выслушав Агафона, устремила на него прощупывающий взор. Вряд ли она поверила хотя бы единому слову из тех десятков, что изрек Агафон. Но понять, где зарыта собака, и как ее, Оксану Матвеевну, хотят надуть, не могла.

– Чего тут непонятного? – Гребешок, наверно, на месте Агафона уже давно бы вскипел, вспылил и тут же испортил все дело. Но Агафон был постарше, потерпеливее. Он знал, что дамам такого рода нужно долго полоскать мозги.

– Вам что, нужно, чтобы я дала ей хорошую характеристику как проститутке? Или сама призналась в сводничестве?

– Да от вас никаких официальных показаний не требуется, – улыбнулся Агафон. – Ничего писать не надо, никаких выступлений в суде не потребуется, понимаете? Вы просто представьте себе, что такая девушка, как Эля, ухаживает, допустим, за вашим искалеченным племянником. Вы бы доверили ей это, зная, что она… ну, вовсе не святая?

– Как вас зовут, молодой человек? – поинтересовалась Оксана Матвеевна.

– Друзья называют Агафоном, – ухмыльнулся экс-старшина милиции. – А вообще-то это сокращение от фамилии. Но если хотите, можете называть по имени-отчеству…

– Нет, Агафон – это хорошо. Я люблю старинные имена. Никон, Дорофей, Агафон – красиво, звучно. В Бога верите?

– А как же! – Агафон в меру благоговейно вынул из-за ворота крестик на золотой цепочке 985-й пробы и поднес его к губам. – Спаси и сохрани!

– Вот вы сейчас сказали про Элю, что она, мол, вовсе не святая. А по-моему, более святой женщины, чем Элечка, нет и не было. Она пережила жуткую моральную травму. Об этом, конечно, анонимщик не писал, но она до окончания школы была абсолютно целомудренной. Да, они дружили с Олегом, но у них, вопреки нынешнему обычаю, никакой физической близости не было. Они, как она говорит, даже не целовались в губы до выпускного вечера. Только тогда позволили себе несколько поцелуев. А о сексе они и не думали. Собирались пожениться и вместе поступать в вуз. Но вот тут-то и случилось несчастье.

– Олега в армию забрали?

– Нет, просто какие-то негодяи затащили Элю в автомобиль, изнасиловали и заразили венерической болезнью. Родители, конечно, обратились в милицию, те стали искать, даже нашли каких-то четверых. Но потом то ли алиби у них обнаружилось, то ли еще что-то. В общем, суда не было. И слава Богу, наверное, что не было. Ведь вспоминать, давать показания – это ужасно. Эля этого не перенесла бы. Ей ведь тогда еще восемнадцати не было. Она хотела покончить с собой, вешалась, была на грани помешательства. Олега она прогнала от себя, ничего не объяснив, он и сейчас ничего толком не знает.

– И никто ему не «раскрыл глаза»?

– Ну, он тогда тоже был в трансе, считал, будто Эля его разлюбила. Не стал поступать в институт, дождался призыва и ушел в армию. Это была настоящая катастрофа для них. Если бы я была писательницей, то сочинила бы об этой истории роман. Все бы рыдали! Господи, сколько всего я знаю от девочек! Но Бог не дал таланта.

– Выйдете на пенсию – напишете, – обнадежил Агафон. – Ну а дальше?

– Потом она встретилась со мной. К сожалению, в кожвендиспансере. У меня было аналогичное заболевание, правда, без психологического шока, поскольку подцепила я его, увы, вполне добровольно и от собственной жадности. Господь наказал. У Эли в это время был конфликт с родителями, она тяготилась домом, и я предложила ей пожить у меня. Слава Богу, переболели мы без осложнений. Очень подружились, и когда я рассказала ей, чем, собственно, занимаюсь, она сама решилась попроситься на эту работу. Я ее отговаривала, потому что она казалась мне слишком чистой для такого занятия. И знаете, что она мне сказала? «Я уже погублена, – заявила она, – но теперь в моих силах будет спасти ту, которую может постигнуть моя участь!» Представляете? Может быть, она произнесла это немного по-другому, не так красиво, но суть была именно такая! Она всерьез верила, что те, кому она будет отдаваться, не станут никого насиловать и какая-то девочка спокойно дойдет до дому. Не месть мужчинам, как у многих «соблазненных и покинутых», которых я знавала десятки, а жертвенность ради ближнего своего. Потрясающе, верно?

– Ага, – пробормотал Агафон, который подумал, что, должно быть, эта толстуха на досуге только и делает, что читает любовные романы в мягких обложках да смотрит латиноамериканские сериалы, в которых все богатые помаленьку плачут. И сама слезу пускает по поводу того, кто от кого забеременел и отчего в этом не сознается.

Чайник закипел, Оксана Матвеевна бросила в кружки по пакетику «Липтона», залила кипятком, выставила на стол печенье и конфеты.

– Угощайтесь.

– Спасибо! Так, значит, она вовсе не погналась за деньгами?

– Ну, от денег она, конечно, не отказывалась, потому что ей надо было на что-то жить. Но прежде всего, я еще раз повторю, она думала, будто помогает неудовлетворенным мужчинам снять стресс и спасает их от совершения преступлений на почве секса, а девушек и женщин – от изнасилований и убийств.

– Да, это целая идейная база! – заметил Агафон.

– Вот с такой идейной базой она и занялась тем, что принято называть «проституцией». Параллельно поступила в медицинское училище, довольно успешно его закончила. Стала работать в больнице. Зачем? Не знаю. Конечно, потом все немного изменилось. Она стала более прагматичной. Пошли хорошие деньги, она смела, изысканна, умеет подать себя. И поэтому Эле дали возможность проявить свои таланты в столице, ей поспособствовали в поездке в Германию. Не в какой-нибудь бордель для загулявших моряков, а в аристократический клуб, где появлялись весьма богатые и знатные люди. У нее там были очень заманчивые предложения. Вполне могла бы устроить свою жизнь. Несколько пожилых богачей предлагали ей выйти за них замуж. Вы представляете себе, она им отказала! И когда кто-то из подруг по школе написал ей как-то вскользь, что вот, мол, Олег вернулся калекой, она не стала возобновлять свой германский контракт и отправилась сюда, в провинцию, к родителям, которые ее ненавидят и где весь дом знает, чем она занимается! Она снова устроилась в больницу. Ясно, что не из-за денег, оклад сестры – копейки, там и врачи-то живут впроголодь. И за тунеядство сейчас не привлекают, значит, это не прикрытие. Могу предположить только одно: ей нравится творить добро!

– Сложное впечатление… – произнес Агафон. – Значит, вы убеждены, что она порядочный человек?

– У меня нет никаких сомнений, что она опекает Олега исключительно из чувства любви. И то, что она сейчас работает в «Береговии», – просто средство заработать деньги для того, чтобы Олег мог нормально жить и питаться. Кроме того, она надеется, что сможет купить ему германские протезы. Хотя бы для ног.

– Тут еще один нюанс, – произнес Агафон совсем уж светским тоном, – аноним утверждает, будто Элеонора Пряхина вовлекает в проституцию несовершеннолетних, Терехину и Зуеву.

– Бред собачий, – хмыкнула Оксана Матвеевна, – во-первых, девицам уже по восемнадцать. А во-вторых, ни в какую проституцию она их не вовлекает. Мать Олега родом из деревни и каждое лето возила его туда отдыхать. Эти девочки жили в соседних домах, и ему как старшему поручали за ними присматривать. Он с ними играл, был им как старший брат, защищал их от других мальчишек. Может быть, они в него немножко влюбились, сразу обе. По-детски, конечно. А потом они поступили в ПТУ, стали малярами и оказались в общежитии, которое неподалеку от дома, где он живет. Решили зайти в гости, от Элечки узнали о несчастье. Теперь они помогают ей ухаживать за Олегом. Они очень подружились с Элей, подменяют ее, когда она уходит. Может быть, она и рассказала им про свою работу в «Береговии», но никаких попыток вовлечь их в это не было. Уж я бы знала. К тому же на нашем поприще из этих малышек ничего путного не выйдет. Я их видела пару раз. Они, как говорят спортивные тренеры, «бесперспективный материал». Слишком дремучие, скованные, да и по внешности неброские. Если такие начинают гулять, то быстро спиваются, теряют привлекательность и оказываются на вокзалах, а потом в бомжатниках. Пусть лучше заборы красят и подыскивают себе более-менее непьющих мужей-работяг.

– И между ними нет какой-то ревности, трений? Все-таки три девушки и один парень.

– Ну какая там ревность, скажите на милость? К заживо четвертованному парню?

– Но ведь странно же: три вполне здоровые, привлекательные девушки тратят свое время на уход за инвалидом. Это в наше-то время? Когда, извиняюсь, в туалет бесплатно не сходишь? То, что написал анонимщик, намного логичней, правда? – Логичнее, но не соответствует действительности.

– Ну ладно, допустим, что Эля – святая. Те девчонки пришли, увидели ее у Олега, узнали, что Олег без рук и ног. Опять же самое логичное решение: посочувствовать и уйти. С чистой совестью, между прочим, поскольку ясно, что за Олегом есть кому присмотреть. А они берутся помогать Эле. Хотя наверняка у них есть свои мальчики, увлечения и прочие занятия в нерабочее время. Ведь странное поведение, согласитесь?

– Ну, странное. Сейчас много странного. Вы газеты читаете? Там каждый день пишут о странном. Когда бывший секретарь обкома ругает коммунистов, а бывший диссидент их поддерживает, это разве не странно?

– Я не занимаюсь политикой, – вполне откровенно сообщил Агафон. – Насчет секретарей и диссидентов – это от меня очень далеко. Но доверять тому, что газеты пишут, наверно, иногда можно. А вот поверить в то, что современные девушки могут быть совсем бескорыстными, не могу. Кстати, ведь эти самые Терехина и Зуева живут в общежитии? Может, у них есть желание квартиру за так заполучить? Вы же их не знаете так, как Элю…

– Именно потому, что я хорошо знаю Элю, никогда не поверю в такую чушь. Элечка отнюдь не наивна, у нее огромный жизненный опыт, не дай Бог никому в ее годы. Если бы она хоть чуточку засомневалась в Ларисе и Лиде, то на порог бы их не пустила. А перехитрить ее они ни за что не смогут, даже если захотят. Они безобидные простушки – не более того.

Агафон отхлебнул чай и спросил:

– Стало быть, вы совершенно уверены, что это хорошие девушки и никаких задних мыслей насчет Олега у них нет?

– Думаю, что так. А вообще мне кажется, что вам надо сходить к ним и убедиться, что все в порядке.