Текст книги "Франко"

Автор книги: Леонид Хинкулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Дело Павлика и других арестованных продолжало тянуться. Известия о нем проникали в иностранные газеты. «Упырь социализма запугивает уже понемногу всех, – писал Франко Драгоманову, – история с Павликом широко разгласила дело...»

Львовская полиция, подстегиваемая, ложными сообщениями некоторых львовских буржуазных газет о «социалистической пропаганде в Восточной Галиции» и о «московских агентах», разъезжающих по Галичине, готова была наброситься буквально на каждого нового человека, появлявшегося в городе.

31 мая 1877 года в отеле Ланга поселился молодой человек, поляк по национальности, назвавшийся Станиславом Барабашем. Приезжий вез с собой большой сундук книг и еще отдельно четыре связки и три тяжелых чемодана...

В первую же неделю своего пребывания во Львове Станислав Барабаш познакомился с известным польским писателем Болеславом Лимановским и побывал на собраниях рабочего общества «Звезда», руководимого Августом Скерлем.

Этого оказалось достаточно, чтобы 9 июня в гостинице у Барабаша был произведен полицейский обыск. Обнаружили большое количество нелегальной литературы и письма от заграничных революционеров – в Галичину, Польшу и Россию. Среди них – письма на имя Франко и Павлика. Приезжий не успел передать их по назначению.

Письм.а привели в ужас львовские власти. Слова «революция» и «социализм» просто горели здесь на каждой странице! «Что же касается положения революционного дела в Галиции... – писал из Цюриха

Петр Лавров Михаилу Павлику. – Желание улучшить свое положение революционным путем... Мы готовы быть полезными нашим товарищам в Галиции... Будем постоянно присылать все наши новые издания...» и т. д. и т. д. Особенно угрожающе звучали некоторые письма Драгоманова из Женевы. В них, как вспоминал позднее Иван Франко, «не только были расписаны многочисленные имена знакомых, но и шла речь о различных планах и надеждах Драгоманова, находившихся в смехотворном несоответствии с реальными силами и возможностями адресатов и с той деятельностью, на которую они были способны».

Так Драгоманов упоминал, будто бы Франко почему-то должен ехать в Сигет, связаться там с молодежью, оттуда – в Мукачев и Ужгород, соблюдая чрезвычайную конспирацию и повсюду организуя молодежь. «Ни раньше, ни впоследствии, – замечает в своих позднейших воспоминаниях Франко, – мы с Драгомановым не обмолвились ни одним словом о подобной миссии, к которой я попросту в то время совершенно не был подготовлен».

Эти письма имели очень тяжелые последствия для многих, а особенно для Франко и Павлика.

Станислав Барабаш был, конечно, тотчас же посажен в «Бригидки». Он заявил, что настоящее его имя – Михаил Котурницкий. Но не пожелал давать никаких показаний, откуда, куда и зачем едет, кому везет столько запрещенных книг, с кем во Львове и за границей знаком, где, наконец, имеет свое постоянное местожительство.

На основании изъятых у Барабаша-Котурницкого писем Драгоманова в ночь с 11 на 12 июня 1877 года был арестован Франко. В его квартире на Бенедиктинской площади полицейский комиссар Соболяк произвел тщательнейший обыск.

Полицейское дознание установило, что Франко – «студент университета, 21 года, вероисповедования греко-католического, строение тела среднее, рост средний; волосы светлые, брови тоже, глаза серые, лоб, нос, рот обыкновенные, зубы здоровые, борода и усы рыжеватые, подбородок заросший, особых примет нет, язык польский, украинский, немецкий, платье городское...»

Таков был заключенный камеры номер 44 – самой плохой камеры в «Бригидках», наполненной ворами и убийцами. В камере было человек двадцать или тридцать. Окна всю зиму не затворялись, и Франко, задыхавшийся в дурном воздухе, еле-еле добился права спать поближе к окну – зато просыпался с полными снега волосами. Когда же молодой человек захворал, то на протяжении десяти дней напрасно просил, чтобы его пустили к врачу...

На нарах не хватало места для всех заключенных, и часть обитателей камеры вынуждена была располагаться прямо на каменном полу, под нарами.

На случайно добытых лоскутках бумаги Франко записал свои размышления. Они вылились в стихи. Так возникла его «Дума в тюрьме»:

Пусть небо с улыбкой бессменной Глядит на тюремные стены,

Но стены набухли от слез,

Что их пропитали насквозь.

...За что меня цепью сковали?

За что мою волю отняли?

И кто и за что осудил?

За то, что народ свой любил?

Желал я для скованных воли,

Желал обездоленным доли И равного права для всех, —

И это единый мой грех!

А в стихотворении, озаглавленном «Невольники», Франко написал, что и те люди, которые не сидят в тюрьме, – не знают настоящей свободы. Бедняки вынуждены тяжким трудом зарабатывать жалкие крохи, а плоды их труда, как кровь, льются золотом в карманы богатых бездельников...

Весь мир – это рабства обитель,

Я в замкнутом бился кругу.

И кровь, распаленная гневом,

Стучалась в усталом мозгу.

Франко было запрещено читать что-либо, писать письма на волю, видеться с находившимися на свободе товарищами.

У многих знакомых его, в свою очередь, производились обыски. Тщательный обыск был у Рошкевичей в Лолине. Однако приятель отца Ольги – Михаила Рошкевича успел предупредить о готовящемся. И дочери спрятали на пасеке все письма Франко и опасные книги.

Да и в квартире самого Франко спустя неделю после ареста произвели новый обыск. И в полицию доставили еще один чемодан рукописей и книг.

Все же материала для обвинения было явно недостаточно.

Власти допрашивали всех знакомых Франко, с которыми он встречался в последние годы. Штудировали его переписку. Пытались осмыслить содержание изъятой у него и его товарищей литературы.

Иван Франко, Барабаш-Котурницкий, Мандычев-ский, Павлик, его сестра Анна, Терлецкий, Лиманов-ский обвинялись в том, что участвовали в тайном социалистическом обществе. «Наши судьи, – замечает Франко, – знали о социализме не меньше, чем прокурор. Ведь они все занимались наукой в университете только для хлеба, не интересовались ни одним социальным вопросом, а после получения места не прочли ни одной книги, кроме романов!»

Властям не удалось выяснить подлинные связи и деятельность обвиняемых. До конца процесса так и не обнаружилось, например, что Станислав Барабаш, он же Михаил Котурницкий, – на самом деле студент Петербургского технологического института Эразм Кобылянский, родной брат известного революционера Людвига Кобылянского.

Эразм Кобылянский в 1877 году летом был направлен петербургским польским социалистическим кружком за границу, чтобы установить связи с русскими и польскими эмигрантами и организовать доставку нелегальной литературы в Россию...

Чтобы как-нибудь спасти дело, следователи подсадили в камеру к Ивану Франко уголовного преступ-

Нефтепромыслы в Бориславе.

Фото.

Жилище бориславских рабочих, разрушенное обвалом шахты. Фото.

Иллюстрация к повести «Борислав смеется». Рисунок С. Адамовича.

ника, бывшего повара, осужденного на три года тюрьмы за воровство, некоего Карла Скамину. Вор Ска-мина оказался неплохим полицейским шпионом. Он подготовил властям весьма подробные сообщения.

Разумеется, предатель Скамина, желая выслужиться, и преувеличивал и просто привирал. Но в основе его изветов все-таки лежали подлинные речи Франко.

По словам доносчика, Франко говорил так:

– Все классы в государстве можно сравнить со стогом сена. Самый нижний и самый широкий слой составляют крестьяне, сельские труженики. Над ними – ремесленники и мещане. Дальше идут солдаты. А самый верхний слой составляют паны, попы, начальство и всякие чиновники, которые держат в своих руках власть... Значит, в мире устроено все так неправильно, что вместо широкого основания управляет всем узенькая верхушка, которая всех и угнетает.

Франко говорил, что несправедливый порядок не является незыблемым:

– Люди уже на протяжении ста лет добиваются того, чтобы изменить этот порядок. С этой целью они просвещают низшие классы, привлекают на свою сторону даже войска, состоящие по большей части из крестьян, и с помощью солдат и крестьян рассчитывают ударить все вместе, истребить в городах и селах всех панов, попов и все власти. А земли, и фабрики, и хозяйства все должны быть разделены между народом, и будут образованы общества (товарищества), в которых каждый будет трудиться и по своему труду будет иметь для себя достаток. Когда вся земля и хозяйства будут разделены между народом, когда будут товарищества, тогда миллионы людей смогут жить лучше, а не так, как теперь.

Вор-шпион доносил, что «Франко также говорил, будто бы религия и все, чему учат священники, – это ложь», и притом добавлял:

– У нас дело социализма за пятнадцать лет, а то и скорее, созреет, и тогда народ вместе с войсками вырежет панов, попов, чиновников и торговцев и разделит землю и хозяйства между собою.

А когда Ивана Франко спрашивали: «Что делать, если офицеры не пожелают идти с солдатами?» – он отвечал:

– Ну, это обойдется только в лишний фунт свинца...

Это были уже новые мысли. Это была убежденность революционера.

В тюрьме Франко сочинил бодрую песню, которую позже назвал так: «На заре социалистической пропаганды». Песня выражала жажду борьбы, веру в грядущую победу:

Рвутся старые наши оковы,

Что привыкли мы в жизни носить:

Расковаться и мысли готовы —

Будем жить, братья, будем мы жить!..

К битвам новым лежит нам дорога —

Не за царство тиранов, царей,

Не за церковь, попов или бога,

Не за власть кровопийц-богачей.

Наша цель – это счастье людское,

Светлый разум без веры в богов,

Братство крепкое и мировое И свободные груд и любовь!..

Даст не бог это царство нам сразу,

Не святые с небес принесут,

Утвердит его смелый наш разум,

Наша воля и общий наш труд.

Франко и его товарищам обвинительное заключение было объявлено 10 октября 1877 года. Но только 14 января 1878 года начался судебный процесс. Он проходил без участия присяжных и защитников.

Все обвиняемые, особенно Франко, держались так смело, с таким достоинством, что казалось, будто они не защищаются, а сами обвиняют своих судей – «трибунал, состоявший из одного карьериста и трех духовных инвалидов», как говорил Франко.

Львовской печати было строго запрещено освещать ход судебных заседаний. Но некоторые сообщения все-таки проникали в прессу. «Сквозь высокие окна зала, – читаем в одной корреспонденции из зала суда, – бьет свет на пустые места присяжных... Внизу, на просиженных скамьях, сидят подсудимые. На трех из них – Котурницком, Терлецком и Франко, особенно на двоих последних, – видны следы длительного пребывания в тюрьме. Лица осунулись, заросли густыми бородами».

Корреспондент тут же замечает: «Выражение лиц обвиняемых совершенно не такое, как у обычных подсудимых, каждый день предстающих здесь. Из-под высокого чела смотрят ясные глаза, печальные, но спокойные, словно говорящие о твердости и спокойствии духа... Смело, открыто и даже весело глядят они на публику, как будто рады видеть вокруг себя народ... Обвиняемые, словно не обвиняемые, уверенным взглядом смотрят на судей.

Вначале публики в суде было мало, потому что пронесся слух, что дело будет слушаться за закрытыми дверями. Но уже после обеда зал не мог всех вместить.

Публика бурно реагировала на ход судебного заседания. Громким хохотом встретила она выступление «свидетеля» – вора-доносчика Скамины. «Председатель суда снова успокаивает публику», – сообщает корреспондент.

Начинаются выступления подсудимых. «Обвиняемые говорят плавно, смело, некоторые негромко, но с достоинством. Публика в это время слушает тихотихо. Вдруг одному из подсудимых сделалось дурно. Публика взволнована. Сочувствие не только видно на всех лицах, но и высказывается вслух. Заседание прерывается».

Корреспондент заявляет, что «по всему Львову говорят о процессе социалистов. Общественное мнение единодушно требует оправдательного приговора».

Оправдательного приговора суд не вынес. Но и осудить слишком строго обвиняемых, уже измученных многомесячным тюремным заключением, тоже побоялся. Объявленный 21 января 1878 года приговор определял обвиняемым различные сроки тюрьмы – от месяца до трех. Предварительное содержание за решеткой под следствием совсем не засчитывалось заключенным.

Иван Франко, уже более полугода томившийся в тюрьме, был приговорен к шести неделям заключения и 5 гульденам штрафа.

Срок свой он отбывал с 21 января по 4 марта 1878 года. Таким образом, он провел в тюрьме почти девять месяцев.

«Это была первая школа, которую я прошел на дне галицкого общества», – говорил писатель.

fit

■ Я ДНАКО мучения не кончились и после того, как я перед Иваном Франко растворились тяжелые ворота тюрьмы. Львовская буржуазия преследовала его. Франко исключили из всех культурных товариществ. Знакомые старались не встречаться с ним на виду у всех...

Но зато прогрессивная молодежь еще больше к нему потянулась. «В конце концов за этот бойкот со стороны старших, – писал Франко, – нас полностью и в десятикратном размере вознаграждала сердечная привязанность молодежи, которая с самого дня суда в январе 1878 года стала особенно симпатизировать нам, внимательно следила за нашими выступлениями в литературе, принимала горячее участие в возникавших дискуссиях...»

На квартире у Франко, поселившегося на Клейновской улице*, на четвертом этаже дома номер 4, почти каждый вечер собирались молодые люди – студенты, рабочие. Спорили о насущных социальных и философских проблемах...

Теперь улица Каменоломов.

Один из посетителей квартиры Франко, в то время васемнадцатилетний студент Евгений Олесницкий, впоследствии далеко разошедшийся с Франко, рассказывал:

– На Галицкой Руси не было человека, который имел бы такое влияние на современную молодежь, какое имел в свое время Иван Франко. Способствовали этому и его знания, и вся его личность, склонная к наблюдательности и критицизму. Знакомство с Франко вводило нас, молодых людей, в совершенно новый мир. Его необыкновенная по его тогдашнему возрасту начитанность, его острый взгляд на вещи, его суровая и остроумная критика современных отношений импонировали молодежи и объединяли ее вокруг Франко.

Тотчас после выхода из тюрьмы Франко деятельно принимается за издание нового журнала. Вместо прежнего «Друга» они с Павликом решают издавать «Друг общества».

Первый номер нового журнала вышел в апреле 1878 года, второй – в мае. Но оба номера были конфискованы полицией. Правда, после того как основную часть тиража уже распродали и разослали подписчикам.

Да и что удивительного в том, что «Друг общества» вызвал такую бурную реакцию со стороны властей? Первый же номер открывался страстным призывом «к битвам новым!» – уже известным нам стихотворением «На заре социалистической пропаганды».

Далее шел небольшой рассказ Франко «Патриотические порывы». Писатель разоблачал фальшь и лицемерие либерально-националистического духовенства, жестокого и античеловечного...

«У этих людей, – писал Франко о галицких попах, – проповедующих отречение от мирских наслаждений, нет и капельки стыда, когда они тянут руку за последним кровным грошом народа, тянут так откровенно, дерзко, нагло!»

Наконец, в первом номере «Друга общества» был напечатан в переводе Франко и Павлика популярный очерк немецкого экономиста Альберта Шеффле «Что такое социализм?».

Придравшись именно к этой статье, полиция конфисковала книжку журнала. А за Франко был усилен полицейский надзор.

Но угроза новых репрессий не остановила писателя. И во втором номере своего журнала он поместил еще два своих тюремных стихотворения —■ «Дума в тюрьме» и «Невольники», начало повести «Боа-констриктор» и перевод статьи Фридриха Ланге «Рабочий вопрос и его значение в настоящем и в будущем».

Второй номер журнала был тоже конфискован. Издание пришлось прекратить.

Тогда Франко решает выпускать непериодические литературные сборники, которые явились бы продолжением журнала.

В августе вышел такой сборник, озаглавленный «Колокол», – конечно же, в честь знаменитого издания Герцена. А в самом конце декабря 1878 года или в начале следующего – «Молот». При этом издатели дали общий указатель содержания для двух номеров «Друга общества» и обоих сборников...

В «Колоколе» и в «Молоте» закончилось печатание повести Франко «Боа-констриктор», которую теперь на Украине знает каждый школьник.

Бесконечно длинная, сросшаяся воедино и наделенная волшебной силой связка денег... Серебра, золота. Это и есть тот удав (боа-констриктор), который мертвой хваткой душит человека. И того, кто обладает приманчивыми, сверкающими, как змеиная чешуя, сокровищами, и того, кто ищет всего лишь крупицу их, чтобы прокормить себя и семью.

Удав уверен в своей добыче: от его железных объятий не ускользнет никто. Ни молодой рабочий Иван Пивторак, который, оставив в нищей халупе жену с малым ребенком, ушел на промысел, чтобы заработать хоть немного на собственный угол. Ни даже Герман Гольдкремер, владелец бориславских промыслов, который всю жизнь ценою унижений и обмана копил свое богатство.

Ивана Пивторака столкнул в шахту управляющий

Гольдкремера, чтобы, расписываясь потом за убитого, получать предназначенные ему деньги. Германа Гольдкремера чуть было не задушил собственный сын, позарившийся на его капиталы.

В страшную минуту прозрения, оглядываясь на всю свою позорную жизнь, Герман Гольдкремер спрашивает: «Кто виноват в моей беде, в моей тоске? Кто недоброй рукой гнал меня все дальше, все быстрее вперед, кто ослепил мои глаза, чтобы я не видел ничего, пока не окажусь на дне бездонной пропасти? Кто это такой? Кто это?»

Виноват весь социальный строй, отвечает писатель, строй, при котором человек отдан в жертву удаву – власти денег. В этом и надо искать истинную причину всех народных бед.

Но скованный змеем-удавом, рабочий класс уже начинает шевелиться...

Только что Борислав был сонным нефтяным городком, раскинувшимся вокруг, словно озеро грязи, глины, скопищем неопрятных домов, складов, фабрик, источником горя и мучений. А промышленник Гольдкремер – его всемогущим господином, царьком. И вот уже мертвый Борислав пробуждается. Гольдкремер начинает ощущать, что Борислав восстает против своего хозяина: «Дома преграждали ему дорогу, шахтные ямы, как отверстые пасти, появлялись у него под ногами, а из этих ям, из страшной глубины слышны были раздирающие душу стоны, проклятия, крики смертного отчаяния и вопли умирающих».

Не случайно второй литературный сборник Франко был назван «Молот». Рабочая тема, поднятая писателем в самых ранних произведениях, теперь наполняется новым содержанием, расширяется и углубляется.

Расширяются и личные связи писателя с рабочими.

Старый бориславский шахтер Илья Бадинский вспоминает о своем знакомстве с Иваном Франко:

– Он встретил меня просто и сердечно, как рабочий рабочего. Что-то такое было в нем свое и близкое нам, рабочим, что я был поражен...

А Франко в автобиографии пишет: «В эти годы мои сношения со Львовскими рабочими были очень оживленными. Еще в 1878 году я написал небольшой катехизис экономического социализма, который был издан львовскими рабочими. В 1879 и 1880 годах я... преподавал политическую экономию в рабочих кружках самообразования. В 1879 году я составил небольшой элементарный учебник политической экономии по Миллю, Чернышевскому и Марксу».

Названная здесь работа «Катехизис экономического социализма» вышла во Львове, но с фиктивным обозначением: «Лейпциг, 8 августа 1878 года». На брошюре не был указан автор, не было никакого заглавия; она прямо начиналась с вопроса:

«Что такое социализм?»

Франко популяризировал отдельные положения научного социализма. Он писал: «Рабочий вырабатывает в день товаров, например, стоимостью на 5 рублей, а получит плату в 1 рубль, то есть работодатель 4 рубля из его заработка спрячет в своей карман. Знаменитый немецкий социалист Карл Маркс точно доказал, что как раз из этой только прибавочной стоимости, отнятой у рабочих, образуются все капиталы».

Франко ясно видел, как в ограбленном хозяевами рабочем зреет могучая сила протеста. И эта мысль вложена им в знаменитое программное стихотворение «Камнеломы» («КаменярЬ), ставшее на долгие годы гимном украинских революционеров. Стихи о борцах, поднявших свой тяжелый молот против гранитной скалы деспотизма и капиталистического гнета, были написаны вскоре после выхода Франко из тюрьмы и опубликованы в сборнике «Колокол»:

У каждого в руках железный тяжкий молот,

И, как могучий гром, с высот к нам клич идет:

– Ломайте все скалу! Пусть ни жара, ни холод Не остановят вас! Пусть жажда, труд и голод Обрушатся на вас, но пусть скала падет!

Мы встали как один, и, что б нам ни грозило,

В скалу врубались мы и пробивали путь.

Летели с воем вниз куски горы сносимой;

Отчаянье в те дни нам придавало силы,

Стучали молоты о каменную грудь.

Как водопада рев, как гул войны кровавой,

Так наши молоты гремели много раз,

И с каждым шагом мы врубались глубже в скалы, И хоть друзей в пути теряли мы немало,

Но удержать никто уже не смог бы нас!..

•

Летом 1878 года Иван Франко был избран в состав Рабочего комитета, возглавлявшего в то время рабочее движение в Галичине. 1 июля во Львове вышел первый номер первой рабочей газеты «Труд» (на польском языке). Газета была организована и издавалась при ближайшем участии Франко. Вскоре он стал ее неофициальным редактором.

Во Львове в это время проживал эмигрировавший из России Людвиг Варынский – выдающийся деятель польского социалистического движения, впоследствии основатель и руководитель первой революционной польской рабочей партии «Пролетариат».

Иван Франко близко сошелся с Варынским. УВа-рынского, как и у Франко, было твердое убеждение, что рабочих надо организовать без различия их национальной принадлежности – на основе интернациональной солидарности пролетариата.

Эту идею постоянно пропагандировала газета «Труд». Эта же идея легла в основу начатого писателем в 1879 году нового романа из бориславского цикла – «Борислав смеется».

Непримиримость противоречий между трудом и капиталом, между предпринимателями и «робучим людом» – вот тот социальный смысл, который получают все конкретные художественные образы в романе Ивана Франко.

Забастовка рабочих на бориславских нефтепромыслах терпит провал именно потому, что у некоторых рабочих недостает классового самосознания. У них нет опыта политической борьбы, нет политической организации. Капиталисты оказываются сплоченными лучше, чем пролетариат. И стихийный протест рабочего Борислава в конце концов выливается только в грандиозный поджог промыслов.

Но борьба впереди...

«– Нет, побратимы, – говорит Андрусь Бассараб, один из тех рабочих, которые уже тогда видели дальше остальных, – наша война с богачами только начинается. То, что было до сих пор, – это забава, шутка. Теперь нас ждет настоящий, великий, горячий бой! Борислав – это все-таки мы, рабочий народ».

Работа над романом «Борислав смеется» у Франко затянулась, произведение так и осталось незаконченным. Хотя как раз в нем ясно отразилось быстро растущее мастерство писателя, его умение одной-двумя черточками создать живой человеческий образ, тонко воспроизвести психологию, ощущения совершенно различных людей...

•

Подряд несколько тяжелых ударов обрушились на Франко. Окончательно выяснилась невозможность издания журнала: не было средств, да и буржуазно-националистическая пресса усилила травлю.

Резкие выступления Франко против украинских буржуазных националистов целиком определили его позицию в тогдашней литературно-политической борьбе. В «Молоте» Франко опубликовал статью «Литература, ее задачи и главные черты». В ней разоблачались буржуазно-националистические тенденции опорочить передовую русскую литературу, отождествить ее деятелей с российским самодержавием. Франко гневно писал:

«Г-н автор в своей статье, по-видимому, отчасти спутал литературу с государством, то есть с правительством и жандармами, – и именно там, где он говорит об угнетении Россией Украины. В чем же тут повинна русская литература (понимаем под литературой ее самую передовую, самую благородную часть, о которой только и может у нас идти речь; доносы разных Катковых и разглагольствования славянофилов мы сюда не включаем и подражать им никому не советуем)?.. Разумеется, русское государство, его жандармы и чиновники и подавление ими всякой свобод-

ной мысли – одно дело, а русская литература с Гоголями, Белинскими, Тургеневыми, Добролюбовыми, Писаревыми, Щаповыми, Решетниковыми и Некрасовыми – совершенно иное дело».

Франко прекрасно понимает, что подобные приемы – хорошо продуманный провокаторский «ход» буржуазных националистов в их ненависти к передовой идеологии. В этом украинские националистические витии явились прямыми приспешниками русского царизма.

Писатель-демократ, подлинный патриот горячо осуждает «такое понимание: восстанем не против

русского государства, чиновников и жандармов, а против русского общества и русских писателей, которые-де и по духу и по мысли чужды нам. Это звучит, – пишет Франко, – так, как если бы кто-нибудь предложил оставить в покое того, кто нас бьет, а трепать того, кто хоть и сам слаб, но стремится нас защитить...»

Лишившись собственной журнальной трибуны, Франко потерял возможности публиковать и собственные произведения: двери львовских буржуазных органов печати были перед ним наглухо закрыты.

В прекрасном небольшом рассказе «Каменщик» писатель нарисовал глубоко привлекательный образ честного труженика-бедняка, которого мастер по собственному капризу лишил работы и еще над ним же издевается...

– Да если бы я-то был один, так уж как-нибудь там терпел, – говорит уволенный мастеру. – А то ведь больная жена, да и эти несчастные червячки, сами еще едва ползают, пищат – просят хлеба! Сердце разрывается, кум, ей-богу, прямо разрывается!

Этот рассказ на протяжении долгого времени оставался неопубликованным: редактор журнала «Заря» Емельян Партицкий считал, что «рассказ непригоден для печати по той простейшей причине, что каменщики вообще большие лодыри, а такого факта, который здесь описан, он никогда не встречал...»

Осталась неопубликованной – и нам теперь неизвестна – трехактная «политически-литературная»

комедия Франко «Лягушка». По словам самого автора, в ней были «до крайнего предела» острые характеристики ряда представителей буржуазно-националистического лагеря.

Не были закончены и опубликованы поэма о крестьянах «Наймит» и большой социально-психологический роман из тюремной жизни «Ивась Новитный».

О романе Франко сообщал Ольге Рошкевич:

«Засяду за работу. У меня план большой повести, которая, если только мне удастся хорошо ее завершить, прозвучала бы не только в нашей богоспасаемой Галичине, а стала бы известна и подальше. Направление ее самое современное...»

В феврале 1879 года был арестован и выслан за границу Людвиг Варынский. Весной уехал работать в Женеву, скрываясь от нового ареста, Павлик, а его сестру Анну снова посадили в тюрьму. Круг ближайших товарищей Франко как-то незаметно таял... *

А летом того же года его постигло новое несчастье: Ольгу Рошкевич насильно выдали замуж за молодого попа Владимира Озаркевича.

«Моя лолинская история, – с горькой иронией писал Франко Павлику в июне этого тяжелого года, – слава богу, кончается, и, как все настоящие истории, кончается печально, нужно даже сказать – трагически...»

Сразу после ареста Франко отец Ольги, лолинский поп Михаил Рошкевич, стал проверять и нередко совсем . задерживать ее письма к Франк о, а Франко к ней. «Это неисправное получение писем, – вспоминает сестра Ольги, – приводило к недоразумениям».

У Франко разрыв с Ольгой вызвал ощущение огромной, непоправимой потери. Он отвечал ей сначала резким письмом. Но спустя несколько дней одумался и написал: «Любимая! Я не сержусь на тебя, потому что это ни к чему... Я вместе с надеждой на будущее утратил и веру в добро и честность. Я почувствовал, что единственная опора, на которой я держался столько лет, сама собой уходит из-под меня... Утратив тебя, я утратил надежду на любовь честной и умной женщины... А если бы и нашлась когда-ни-

будь впоследствии такая женщина, разве я мог бы полюбить ее так горячо и глубоко, как тебя?..»

В этом же взволнованном, искреннем письме Франко защищался и от «соболезнований» по поводу собственной испорченной арестом «карьеры»: «Сожалея о судьбе, лишившей меня и мне подобных карьеры, не забывай, что именно наша горькая судьба содействовала выработке и закалке новых характеров, честных, умных и мыслящих людей».

«Из-за безденежья мы еще в июле съехали с третьего этажа вниз, в такую тесную каморку, что стол, шкаф и кровать занимают ее всю, так что Тер-лецкий спит на кровати, а я на полу».

Это письмо к Павлику помечено октябрем того же # 1879 года.

А тут еще знакомый Франко комиссар львовской полиции Соболяк сообщил «по секрету», что есть намерение выслать писателя из Львова как «лицо без определенных занятий».

Делать было нечего. Отдав в журнал «Правда» свой перевод «Фауста» Гёте и получив за него пятнадцать рублей аванса, Франко решил отправиться куда-нибудь в деревню на частные уроки.

Такой заработок пообещал найти ему старый приятель, учитель села Нижний Березов, близ Коломыи, Кирилл Геник.

В конце февраля 1880 года Франко выехал из Львова в Коломыю.

Была у этой поездки и другая цель: Ольга Рошкевич, теперь – Озаркевич, согласилась встретиться в Коломые с Франко. Это должно было быть их первое свидание после ее замужества.

Проезд по железной дороге в ту пору был довольно дорог. Но на австрийских железных дорогах выдавали служащим и их родственникам бесплатные проездные билеты. Эти билеты зачастую перепродавались затем их владельцами – гораздо дешевле номинальной стоимости.

Такой бесплатный билет на чужое имя купил по дешевке и Иван Франко.

Утром в понедельник 1 марта 1880 года на вокзале в Коломне Франко встретился с Ольгой. Она приехала вместе с мужем, от которого никогда не скрывала своих чувств к прежнему жениху.

Франко всего через несколько месяцев изобразил эту встречу в повести «На дне». И тотчас после опубликования повести написал Павлику: «Вы, я вижу, считаете, что места, посвященные Темере, – это целиком моя собственная исповедь... Что это до некоторой степени так и есть, я не возражаю...»

В повести встреча между Андреем Темерой и Анной описана так:

«Он теперь во много раз глубже ощущал боль утраты. Рана, уже со временем немного зажившая, теперь открылась снова... Да что из этого? С прежней любовью он ощутил в себе и прежние силы, прежнюю жажду работать, бороться за свободу...

– Аннушка, душа моя, что ты сделала со мной? – шептал он ей, упиваясь отравой счастья.