Текст книги "Франко"

Автор книги: Леонид Хинкулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

И в собственном творчестве последовательно осуществлял этот принцип.

Рассказ «Леса и пастбища» сдержанно и даже подчас в слегка ироническом тоне повествует о хитростях и мошенничестве помещика, беззаконно, путем подкупа судебных властей, отнимающего у крестьян общественный лес и луга. И эта обыкновенная в те времена история становится под пером писателя-демократа целым обвинительным актом против подлинно крепостнических порядков в современной деревне.

– Вы думаете, – говорят крестьяне в этом рассказе, – что у нас не возвратилось крепостное пра-

во? Придите-ка да посмотрите только на людей, поговорите с ними! Черные, как земля, измученные. Избы ободранные, ветхие, наклонились набок... А спросите-ка тех, что идут с серпами и косами: «Куда идете, люди?» – так наверняка скажут: «На барское поле жать рожь», или: «На барский луг косить»...

Очень метко сказал о Франко Михаил Коцюбинский:

«...Его интересуют социальные и экономические стороны жизни, гнет, страдания и всяческая неправда. Насквозь гуманный, человечный, Франко отдает свое сердце и все свои симпатии тем, кто в поте лица добывает хлеб не только себе, а и тем, кто сам не работает... Франко рисует нам широкие и страшные картины жизни рабочих, картины, напоминающие порой Дантов ад... Вместе с верой в человека в душе Франко живет вера в светлую будущность нашей земли. Она придет, эта новая жизнь, придет в мир новое добро, надо только разбить твердую скалу неправды и пробиться к свету, хотя бы пришлось устлать своими костями путь к новой жизни»...

Кто не знает сейчас это замечательное стихотворение – «Беркут»? Поэт воплотил в образе пернатого хищника все, что ему было ненавистно. Это обобщающий символ гнета и порабощения:

Ты ненавистен мне, парящий надо мною,

За то, что ты в груди скрываешь сердце влое,

За то, что хищен ты, за то, что с высоты

На тех, чью кровь ты пьешь, глядишь с презреньем ты,

За то, что слабая тебя боится тварь, —

Ты ненавистен мне за то, что здесь ты – царь!

Но придет неизбежная расплата. Народ уничтожит питающихся его кровью хищников-эксплуататоров, «кто моет кровью рот, кто сеет страх и смерть». И беркут бессильным трупом падет на землю.

А труп мы отпихнем, не говоря ни слова,

И далее пойдем спокойно и сурово.

Небольшой сборник стихотворений Ивана Франко под заглавием «С вершин и низин. Издание автора» появился во Львове в начале 1887 года.

Книга открывалась уже знакомым читателям «Гимном» – «Вечный революционер».

Современники рассказывают, что со времени появления «Кобзаря» в украинской литературе не было книги, которая сразу произвела бы такое огромное впечатление, получила бы такой широкий резонанс.

Как вспоминает академик Крымский, «сборник стихотворений «С вершин и низин» многими переписывался и заучивался на память».

И неудивительно: сотни, тысячи людей находили в поэзии Ивана Франко отклик на свои самые заветные чаяния, самые святые порывы. Его стихи превращались в песни и звенели на улицах в дни праздников и народных волнений. Как и поэзия его гениального предшественника и учителя Шевченко, пламенное слово Франко поднималось как знамя в борьбе народа.

«Поэзия в наше время, – писал Иван Франко начинающей поэтессе Климентине Попович, – перестала быть игрушкой бездельников, а превратилась в крупное дело, в гражданское служение. Она должна в наиболее впечатляющей и совершенной форме выражать высшие стремления, сомнения, боль, разочарование и надежды своего века, – должна воодушевлять и вести поколение, кристаллизировать все, что есть в жизни и в сознании самого значительного и прекрасного, и сохранять в поучение и могущество потомству».

Восторг, которым молодежь встречала такие стихи Франко, любовь, которую он к этому времени завоевал, своеобразно проявились в том, что молодая поэтесса Ульяна Кравченко вознамерилась организовать торжественное увенчание поэта лавровым венком...

Торжество не состоялось: решительно воспротивился сам Франко. Он писал Кравченко:

«Я еще до сих пор ничего такого не совершил, за

что мне мог бы следовать хотя бы один лавровый листок!.. Я обыкновенный себе человечишко и сам очень хорошо понимаю свои недостатки, однако испытываю чувство долга – работать, как умею...»

В том же письме к Ульяне Кравченко, призывая начинающую поэтессу учиться мастерству у великих художников – Гёте, Гейне, Гюго, – он поясняет:

«Под работой в области поэзии я понимаю не просто сочинение стихов, в какой получится форме, а то и совсем без формы... При такой работе поэзия у нас должна будет утратить всякий кредит и поэты у нас переведутся».

Сам Франко, например, укладывал свои революционные призывы в форму классического сонета.

В стройных строчках, закованных в строгие сонеты, Франко видит солдат революционной армии.

Сонеты – как рабы. В них мысль зажата Тисками строк и трепетом объята:

Так новобранца меряют – солдата,

Так новобранцу форма тесновата.

Сонеты – господа. В угоду моде Мысль предадут, чтоб следовать погоде.

Они цветов великолепных вроде,

Которые бесплодны по природе.

Рабы и господа! Всегда встречают Друг друга крайности. Несмелы речи —

Ведь сил своих рабы еще не знают.

«В строй становись!» Сомкнув с плечами плечи, Предстанут, волею одной согреты, —

Живые и могучие сонеты...

Так поэтическая форма, послушная воле поэта, становилась грозным оружием в борьбе за идею...

И недаром всполошились охранительные силы Галичины и России, недаром их отклики на поэзию Ивана Франко в восьмидесятые годы становятся все более раздраженными и воинственными.

Иван Франко, писал, например, Григорий Циг-линский, «подсчитывает все грехи и зло этого мира: голод, холод, стоны, труд, неволю, цепи, разорение, убийства, обиды, налоги и подати... У него от всего есть универсальное средство, один-единственный волшебный талисман... Этим универсальным средством против всякого человеческого горя является: ре... во... лю... ци... я! Поэт любит это слово как в прозаических, так и в поэтических своих произведениях, он любуется им, играет, как малое дитя ружьем. Ему, как ребенку, и в голову не приходит, что эта революция может погубить и его друзей... Пролитие крови не страшит его...»

Франко никогда не была чужда интимная лирика. Его стихи о любви принадлежат к лучшим созданиям этого жанра...

Однако личная жизнь поэта складывалась неудачно. Еще в 1881 году, только пережив тяжелый разрыв с Ольгой Рошкевич, Франко собрался жениться на своей единомышленнице, сестре Михаила Павлика Анне. Но любви не было, и это в последнюю минуту удержало его от решительного шага.

Франко откровенно признавался Михаилу Павлику: «Я старался пересилить себя сам так, чтобы наша женитьба была по возможности скреплена и любовью, но до сих пор в этом не успел...»

А одиночество давало себя знать, и все чаще...

В начале восьмидесятых годов приятель Франко Владимир Коцовский (Корженко) познакомил друга со своей родственницей, Марией Белинской. Они часто бывали в ее опрятной, светлой девичьей комнатке на Академической улице.

Мария, ее подруга Юлия Карачевская, Коцовский и Франко собирались обыкновенно часов с семи вечера. Коцовский затевал какой-нибудь спор, чаще всего на политическую или моральную тему.

«Все актуальные вопросы дня находили место в дискуссии, – вспоминает Мария Белинская. – По-

литика постоянно выдвигалась на первое место... Лозунги интернационализма, их влияние на порабощенные народы, а также социальные вопросы сильно волновали умы молодых работников пера».

Шли разговоры о задачах прессы, товарищи обменивались замечаниями по рукописям, предназначавшимся для печати. Обсуждались последние номера «Дела», «Зари», «Зеркала»...

Во время спора Иван Франко иногда вынимал записную книжку и что-то в ней отмечал.

Из деревни приехала во Львов сестра Марии, Ольга Белинская, молодая сельская учительница.

«С нею словно какое-то праздничное настроение вошло к нам, – рассказывает Мария. – Разговор шел общий, веселый... Франко расспрашивал об условиях жизни учительницы в деревне... Плыли песни одна за другой, будили и в душе отзывчивые аккорды... Все мы были тогда молоды. Песни «По-над тими гороньками» и «Одна гора высокая, а другая низька» в то время пленяли наши души...

Франко грустно глядел в пол. Вдруг поднялся и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Под опущенными ресницами не удержались слезы. Они катились по его лицу. Напрасно поэт хотел их скрыть, мы заметили его волнение. Пение прекратилось. Гости распрощались...»

Ольга Белинская собиралась возвращаться в свое село Чишки, под Олеско. За день до ее отъезда Франко был у девушек, спрашивал, какие книги нужно будет послать Ольге в деревню, просил ее писать ему почаще.

Они и действительно стали оживленно переписываться.

Как-то рано утром Ольга услышала, что кто-то постучал к ней в окно.

– Кто там? – спросила она.

– Революция! – отвечал веселый голос Франко. – Я привез вам книги. Ведь лучше привезти, чем посылать по почте...

А в письмах к Ольге Франко писал: «Не знаю,, что за сила тянет меня в Чишки...»

Однако судьбе не было угодно свести Франко с молодой девушкой. Оказалось, что, кроме первого порыва друг к другу, у них совсем мало общего...

Мария Белинская спустя несколько лет спросила сестру:

– Кто из вас разорвал? Ты или Франко?

После минутного молчания Ольга ответила:

– Мы не разрывали, а разошлись по обоюдному согласию. Такие связи не разрываются.

Больше общего нашлось у Франко с двумя другими сельскими учительницами: Климентиной Попович и Ульяной Кравченко.

Климентина Попович, двадцатилетняя учительница в селе Желтанцы Куликовского района Львовской области, прислала в редакцию «Зари» свои стихи. Они понравились Франко. Он их сильно поправил и поместил в журнале за подписью «Климентина П.». Автору написал теплое письмо.

Письмо поразило девушку.

«Как же это, – думала она, – мне, никому не известной, в деревенской глуши затерянной учительнице, пишет такой недосягаемый кумир?!»

А тут пришел и номер «Зари» со стихами «Кли-ментины П.».

– Ты отчего так сияешь? – спросил ее за обедом брат.

– Я пробежалась, гимнастику делала...

– А знаешь, Клима, какая-то новая поэтесса появилась на нашем литературном горизонте! И еще, представь себе, твоя тезка: Климентина П.

– Не может быть!

– Вот взгляни сама, – и брат протянул ей книжку журнала.

Только тот, кто переживал это – увидеть в печати рожденное душой, взлелеянное в мечтах, – может понять ее радость... А брат спрашивает:

– Ты рада, сестричка? Ваша, женская, поэзия верх берет! Правда? Ульяна Кравченко, теперь эта

новая, Климентина П., кажется, совсем загонят в угол наших присяжных поэтов – всех этих Масляков да Грабовичей...

Иногда Климентине приходилось приезжать по служебным делам во Львов. И в ближайший свой приезд она послала с посыльным записочку к Франко, на улицу Линде, дом № 3, и стала ждать его визита.

«В моем воображении, – вспоминает Климентина Попович в мемуарах, написанных спустя четыре десятилетия, – он представлялся прекрасным, как Аполлон, а сильным и могучим, как рыцарь чудесных княжеских времен. К тому же, должна заметить, у меня с детства было развито отвращение к рыжим...»

Но вот долгожданная минута настала, и дверь комнаты растворилась. «Показалась фигура, которую я в первое мгновение приняла за кого угодно, но только не за вдохновенного богом певца! И когда я неожиданно увидела эту огненную голову, вынырнувшую из-под меховой шапки (хотя это происходило весной), тоже почему-то рыжего цвета, и мне с первых слов стало ясно, что это именно Франко собственной персоной, – я не могла преодолеть панического отвращения и испуга, которые, должно быть, отразились на моем лице слишком красноречиво, потому что вдруг светлые голубые глаза поэта, словно тучей, омрачились грустью, и лицо исказилось болезненной гримасой.

Эта грусть и эта боль привели меня в чувство, и я, овладев первым непроизвольным порывом, приветливо протянула обе руки к нему и уже без отвращения вложила их в его покрытые рыжими волосами и все в каких-то рыжих пятнах руки...»

Позже Франко приезжал к Климентине Попович в деревню, познакомился с ее родителями.

Климентина как-то спросила Франко:

– Почему о вас говорят, что вы обыкновенно такой мрачный, едкий, что отталкиваете всех от себя?

– А вы что обо мне скажете? – улыбаясь, тоже спросил, не отвечая, Франко.

– Я скажу, что это совсем не так: вы и веселы, как дитя, и самоотверженно добры!

– Я такой только с вами, мой друг!

– А почему же вы не такой с другими?

– Потому что я сам слишком много видел зла и от чужих е – еще больше – от своих!

Они подолгу гуляли вместе в поле, в лесу. Франко в эти минуты совсем преображался: становился тихим, задумчивым. Под монументальными кронами дубов и сосен, в прохладной тишине поэт казался своей юной спутнице именно таким величественным и одухотворенным, каким он когда-то рисовался ей в мечтах. Словно бы у него за плечами вырастали крылья...

– Знаете, – сказал он однажды, – если бы я не должен был заботиться о куске хлеба и мог бы творить только то, чем полна моя душа, так я бы вот здесь поселился, как отшельник, и творил бы, творил и творил, сколько угодно! Мой голос здесь, в этом величественном окружении, окреп бы, как иерихонская труба, и им я попытался бы пробудить народ от векового сна...

Один раз Климентина встретила Франко на улице во Львове. Он шел прямо посредине мостовой, задумавшись, словно лунатик, ни на кого не глядя, ни на что не обращая внимания...

Сойдя с тротуара, Климентина пошла прямо ему навстречу. Он не замечал и ее. Тогда, ударив рассеянного поэта букетом жасмина, Климентина воскликнула:

– Здравствуйте! О чем это вы так упорно размышляете?

Франко встрепенулся, обрадовался:

– Ах, здравствуйте, милый мой товарищ! А ведь я и размышлял как раз о вас. Книги вам приготовил...

– Вот спасибо, так я их сейчас же и заберу, потому что уже уезжаю!

– Зайдете ко мне? – даже удивился поэт.

– А почему же не зайти? Испугаюсь, полагаете, госпожи сплетни? Вы знаете, я ведь иногда люблю поступать ей наперекор! – весело смеялась Климентина.

■– Вот и хорошо делаете! Так идемте!

Улица Линде была недалеко. Пошли. По дороге Франко что-то весело рассказывал, и через несколько минут они уже вошли в дом.

– Что ж вы так притихли? – спросил Франко.

– Хотя я и отважна, – отвечала Климентина, – а все-таки никак не могу избавиться от какой-то неловкости. А вдруг посторонний кто-нибудь, не дай бог, войдет и увидит меня здесь? Ведь я просто сгорю от стыда, как будто сделала что-то очень плохое!

– Нечего вам сгорать! Ко мне заходят только такие люди, которые слишком уважают и меня и вас, чтобы подумать что-нибудь неблагопристойное. А впрочем, чем может вам повредить, если какой-нибудь дуралей и подумает себе что-нибудь лишнее? Главное то, что вы моя муза, и своим благословенным появлением сейчас разрешили ту самую проблему, над которой я ломал себе голову с самого утра – и здесь, дома, и там, толкая на улице людей. Просто удивительно, что стоит мне вас увидеть или хотя бы прочитать от вас письмецо, как сразу же мои вдохновенные мысли летят с такой быстротой, что я едва их догоняю пером. И я становлюсь таким добрым, что, кажется, прижал бы к сердцу весь мир! Что это со мной? Скажите!

Климентина почувствовала себя еще более неловко. Что отвечать?..

– Так садитесь же скорее и пишите, – только и нашлась она сказать. – А мне все равно пора уходить.

Франко вдруг помрачнел, притих и стал смотреть куда-то вдаль. Чтобы несколько развлечь его, Климентина спросила:

– Когда лее теперь побываете вы у меня?

– Когда прикажете – пришлите жемчужное письмецо! – оживился Франко. – А не пришлете – так и сам прибегу, когда станет мне невмоготу. Печальную душу явлюсь развеселить!

И потом добавил:

– Вот так бывает, пишу я к вам письмо рано утром, а около полудня шлю второе, а к вечеру и

сам к вам примчусь, как слишком уж стоскуюсь по дружескому слову...

Приближалось одиннадцать часов – время отправления последнего почтового дилижанса на Жел-тинцы. Климентина торопливо распрощалась и ушла. Закрывая за собою дверь, она еще заметила, как Франко подбирал с полу увядшие веточки жасмина, ставил их в воду и тихо напевал про себя печальную песню.

Зима, зима, не заморозь меня...

Как-то вскоре после этого свидания Франко написал Климентине Попович стихотворение, озаглавленное им «Ответ»:

Милая девушка, вешняя ветка!

Взором и словом ты целишься метко,

В самое сердце, в тайник сокровенный.

Кто тебя встретит – полюбит мгновенно.

Но за правдивое слово не сетуй:

Будто на ощупь ты ходишь по свету,

Веришь – кто ждет твоей песни да взгляда,

Больше тому ничего и не надо.

Если, прельстившись твоей красотою,

Бросит борьбу он за дело святое,

Труд свой для тех, кто замученный стонет, —

Верь, мое сердце, любви он не стоит.

Если ж ему, кроме звонкого слова.

В жизни не дашь ничего ты иного,

В бой не проводишь и ран не обмоешь,

Верь мне – любви и сама ты не стоишь.

Твой жизнерадостный взгляд потускнеет,

Голос певучий и тот ослабеет.

Если жив мыслях и на сердце пусто,

Чем ты согреешь остывшее чувство?

С Ульяной Кравченко Франко познакомился заочно. Она обратилась к писателю с письмом, направив ему свои стихи и повесть «Марта».

Иван Франко сразу же ей ответил. И переписка у них завязалась так быстро и велась так интенсивно, что и месяца не прошло, как Франко откровенно писал Ульяне Кравченко о своем отношении к женщинам:

«Вы жалеете меня за то, что я будто бы от разочарования пишу о «сожженных крыльях» и оттого, что затаил озлобление против любви и т. п. Нет, любезная сударыня, мое разочарование здесь совершенно ни при чем, и у меня нет причин озлобляться против любви, – совсем наоборот, минуты, в которые я любил, то есть любил не «всех людей», как Вы говорите, а одного человека, точнее – одну женщину, являлись, может быть, самыми прекрасными в моей жизни, жаль только, что это были вместе с тем минуты самой острой боли, какой мне не приходилось испытывать никогда прежде, а не чистой радости. Это несколько длинная история, и нехорошо к ночи вспоминать, да и в груди начинает что-то болеть, – так я и не стану докучать Вам своим рассказом...

Разве это редко бывает, что женщина какая-нибудь мне понравится – и время тратишь, и разговариваешь о том и о сем, – а только присмотришься поближе – просто кукла... И сразу наступает разочарование...

Я понимаю любовь, но: 1) только по отношению к человеку, с которым я могу найти общие интересы, с которым я мог бы вместе трудиться и учиться, и 2) понимаю любовь не как главную цель, а как украшение жизни».

В середине декабря Франко приехал сам в Бобрку, где учительствовала Ульяна Кравченко, чтобы лично познакомиться с «панной Юлией».

Ульяна Кравченко вспоминает, что с этого момента «содержание его писем изменяется, и, как он пишет сам, он «ударяет в другие, нежные струны». Письма эти, как личные человеческие документы, много обнаруживают в их авторе, но они предназначены только для одного человека...»

Сердечные, задушевные отношения с Ульяной

Кравченко – талантливой поэтессой революционно-демократического ' направления – продолжались у Ивана Франко много лет.

«И тогда, – вспоминает она, – когда не устроилась наша совместная жизнь так, как мы того хотели, между нами не было и разрыва. Наша дружба укреплялась тоской по общей, дорогой для нас работе и в делах нашей обоюдной приятельницы —■ украинской поэзии...»

Иван Франко был составителем и редактором первого поэтического сборника Ульяны Кравченко – «Примавера» («Весна»). Он же издал и второй ее сборник – «На новую дорогу».

В стихотворении «Воспоминание», опубликован-¹ ном в год смерти Ивана Франко, поэтесса скажет:

...По б1лих пролшках я йшла з тобою, i тямлю, як казав ти: «Втихне плач, i вбогих не здиратиме багач,

Трудитись будуть ВС1 для BCix в спокою.

I люди Bci браги будуть щаслив1,

Нас кличе воля! Як авач на нивц Ми в душах сшмо правду i любов!

Готов1 до життя, борби без слави...

Будущиш дасть мир наш бш кривавий.

Вже тьма щеза. – се наш день зшшов!»

...Мене уносить спогад, мов крильми,

I думка быим голубом зл1тае 1з пощлунком на твое чоло.

I Bipra я в грядущее добро:

Над людсыастю так щастя завитаэ,

Як у дупл мош тодй в той день весни ⁵.

Любовно и терпеливо помогал Франко развитию писательской молодежи. В ее успехах он видел будущее родной литературы.

– Когда Франко, словно свяченой водой, покропил меня чернилами, публично признав, что у меня есть талант, я долго не мог прийти в себя. Не помню уже точно, не выпил ли я тогда на радостях, хотя следовало бы это запомнить, потому что пить мне случалось чаще всего с горя – вместе с героями моих рассказов. Однако хорошо помню, как я метался по комнате, не мог успокоиться и что-то на душе у меня щебетало. А что же будет дальше? Нужно будет писать, да чаще и хорошо писать, если сам Франко дал мне свидетельство, что я талантливый писатель! И долго не выходило у меня из головы, что нужно бы с ним побеседовать...

Этот рассказ Василия Стефаника относится к более поздним годам. Но таким Франко был всегда – трогательно-чутким, отзывчивым к каждому пробуждающемуся таланту. Всегда он приободрял, поощрял всякое настоящее дарование, искренне радовался появлению новых сил в литературе.

И молодым талантам подавал как раз те советы, в которых они больше всего нуждались.

– Самое важное, – говорил Франко начинающим писателям, – это то, чтобы все живые люди, которых вы изображаете, были вам хорошо знакомы и имели бы свой поэтический облик, которого вам и не нужно выдумывать. А будут ли ваши произведения жить сто лет или тысячу, об этом вы не очень беспокойтесь. Пусть над этим сушат себе мозги профессора литературы.

– Мне всегда становилось легче на душе после таких слов Франко, – признавался Стефаник, – не потому, что я не мог спать от мысли, будут ли мои книги печататься после моей смерти... А потому, что я часто не мог уснуть от сомнений: стоит ли описывать то, что делают, думают и говорят мои самые близкие соседи, честные, бедные и несчастные люди,

Иван Франко в начале 1900-х годов.

Фото.

– ПРИ BIT i

Д-PS 1ВАНУ ФРАНКУ

I IS-ЙЙ M#» Mt*>ffN№ ММ* ДИМКА!

jppettle-pjtw ШШ '

**»•** **«*#?« ^<4^^ ^г

/HUHW4 М-л**

0^)j^ 7{*4%

Юбилейный сборник в честь 25-летия литературной деятельности Ивана Франко.

живущие на нашей потрескавшейся, как их руки, земле? И не одну бессонную ночь думал я о Франко, который умеет писать, о чем хочет, легко, ясно, просто, так же точно, как говорит...

Молодая писательница Сидора Навроцкая вспоминает, как именно произведения Ивана Франко толкнули ее к литературной деятельности. Еще в четырнадцать или пятнадцать лет она прочла повесть «На дне» и с этой поры стала искать книги, на которых стояло имя Франко. В восемнадцать лет она сама написала рассказ – и отправила его писателю. Вскоре пришел ответ – четыре мелко исписанные страницы.

Письмо было и доброе, и разумное, и интересное... Разбирая присланный рассказ, Франко отмечал детали сюжета, характеристики персонажей: герой рассказа – бледный характер, свахой лучше бы сделать женщину, а не мужчину, и вот почему. А далее советовал больше читать, учиться, знакомиться с русской и иностранной литературой. Непременно нужно знать два-три языка...

Другому начинающему Франко подробно разъяснял правила украинской стилистики, учил, как устранять несообразности бюрократического, канцелярского стиля.

– Лучше писать короткими фразами, – говорил Франко. – Пускай будет поменьше запятых и побольше точек! Избегайте всевозможных повторений, украшений. Вообще вычеркивайте все абзацы и отдельные слова, без которых можно обойтись...

Когда в 1885 году писатель стал ответственным редактором «Зари», он с радостью предоставил страницы журнала молодым.

Здесь выступили с первыми своими новеллами Осип Маковей, Наталия Кобринская, здесь увидели свет первые опыты поэта-сатирика Владимира Са-мийленко.

Получив возможность в большом литературном журнале – хоть и «под надзором» буржуазного большинства членов редакции! – осуществлять свои давние стремления, Франко привлек в журнал большой круг сотрудников. И это вносило струю свежего воздуха в затхлую атмосферу галицкой журналистики.

– Журнал всегда интереснее, если в нем участвует больше литераторов, – говаривал писатель.

Тусклая, безжизненная литература господствовав ла в Галичине. Здесь, по словам Франко, еще были в эти годы живы «литературные и эстетические понятия второй половины XVIII столетия». Еще могла пленять воображение провинциалов-поповичей патриархальная поэзия Владимира Масляка, воспевавшего в старомодных виршах небесное благоухание цветочков и ангельскую красоту бесплотных дев. Еще могли вызывать слезу на ресницы добродетельных панночек фальшивые мелодрамы Григория Цеглинского...

Такая литература не могла удовлетворить Ивана Франко, и он привлекает в «Зарю» талантливых пи–сателей-реалистов с Приднепровья: Анатолия Свид-ницкого, Панаса Мирного, Лесю Украинку. Их творчество впоследствии вошло в золотую сокровищницу украинской классической литературы демократического направления.

Как и прежде, Франко величайшее значение придает публикации переводов на украинский язык произведений лучших русских писателей. В «Заре» он печатает рассказ Короленко «Лес шумит», несколько сатир Салтыкова-Щедрина, стихотворения в прозе Тургенева, произведения Гоголя.

А однажды поместил русское стихотворение прямо в оригинале. Это были нигде еще в то время не опубликованные стихи Некрасова «На смерть Шевченко». Некрасов написал их тотчас после похорон великого украинского поэта.

Кто-то, видимо близко знавший Некрасова (лицо историкам литературы до сих пор не удалось установить), прислал Франко это стихотворение, и он его немедленно поместил в «Заре» (в № 6 за 1886 год) со следующим пояснением:

«Из С.-Петербурга мы получили приведенное выше прекрасное, до сих пор нигде не публиковав-^

шееся стихотворение Н. А. Некрасова. Стихи сопровождались письмом: «Покойный Н. А. Некрасов

26 декабря 1876 года, за год до своей смерти, будучи уже совсем больным, продиктовал своей сестре А. А. Буткевич стихотворение «На смерть Шевченко». Полагаем, – добавлял от себя Франко, – что мысли великорусского «певца народного горя» о жизни украинского борца за свободу и счастье народа представляют большой интерес».

Только спустя много десятилетий выдающийся советский исследователь жизни и творчества Некрасова Корней Чуковский обнаружил в архивах великого русского поэта переписанный рукой Анны Алексеевны листок со стихотворением «На смерть Шевченко» и с ее припиской: «Писала со слов брата вечером 26 декабря 1876 года».

Следовательно, даже эта дата в публикации была указана Иваном Франко со скрупулезной точностью, свидетельствующей о том, что стихи были присланы достаточно осведомленным человеком...

Стремясь расширить связи с культурными деятелями и читателями России, Франко обращается в некоторые редакции журналов и газет, издающихся в пределах России. Он посылает или предлагает свои корреспонденции и очерки.

И в России многие хотели переводить уже опубликованные в Галичине произведения – рассказы, стихи Ивана Франко.

Однако все эти намерения разбивались о несокрушимую стену царской цензуры.

Например, петербургский цензор Дроздов следующим образом отзывался о сочинениях Ивана Франко: «Автор изображает положение малороссов в Австрии и России (!) в самом мрачном свете, как находящихся в неволе, в тюрьме, в цепях и гибнущих от голода. Он приглашает их «сеять думы вольные», выступить на борьбу со своими угнетателями, то есть с правительством и всеми сильными и богатыми людьми, «добывать волю», жертвовать за народ своею кровыо и спалить огнем то, чего нельзя смыть кровью... Призывает к борьбе с царем, выступает ярым защитником лиц, стремящихся путем насильственного переворота изменить существующий общественный строй. Царя он сравнивает с хищным беркутом, который впоследствии и сам должен будет погибнуть от руки тех, кровь которых он пьет...»

Только отдельные произведения Франко – и то по чистой случайности – пробивали этот кордон. Так в 1887 году в киевских газетах появились переводы рассказов «По своей вине» и «Цыгане», в следующем году – в журнале «Киевская старина» – перевод рассказа «Ворона» (под названием: «Слава богу, для начала и это хорошо»).

Чаще удается выступать в изданиях, выходящих в России на польском языке: в петербургской газете «Край», в варшавской– «Варшавский курьер», в варшавских журналах: «Правда», «Атеней», «Ежене

дельное обозрение», «Голос».

Здесь в восьмидесятых годах помещались многие его рассказы. Стихи печатались по-польски реже. Зато в петербургском либеральном «Крае» и в варшавской «Правде» Франко систематически помещал в эти годы корреспонденции (под рубриками «Из Червонной Руси», «Из Галицкой Руси», «Письма из Галиции»), рецензии (под рубриками «Из украинской литературы», «Литература русинов»).

Свободный от «домашней цензуры» львовских буржуазных националистов, писатель в своих статьях резко высказывается о галицкой литературе.

Он раскрывает художественную беспомощность и консервативность идей поэзии Владимира Масляка, драматургии Григория Цеглинского, псевдонаучных «трудов» Огоновского и Лукича-Левицкого. Эти «корифеи» галицкой буржуазной литературы предстают под пером Ивана Франко в своем подлинном, весьма неприглядном виде.

Львовские «народовцы» ⁶ на каждое такое выступление Франко реагировали очень бурно. Угрожали порвать с ним, «отставить» писателя от «Зари» и «Дела», совсем не печатать его сочинений.

Франко писал по этому поводу: «Вожаки этой партии («народовцев») где только могут клевещут на меня и меня поносят, а в «Зарю» они меня наняли просто как рабочего вола, за двадцать пять рублей в месяц, на которые мне нужно себя прокормить...»

•

Побывать в Киеве была давняя мечта Ивана Франко. В начале февраля 1885 года, завершив сложные хлопоты по оформлению паспорта, писатель выехал в Россию вместе с несколькими другими львовскими украинцами.

В Киеве его встретил и приютил на первых порах известный киевский языковед и фольклорист, общественный деятель либерального направления Павел Игнатьевич Житецкий. Затем Франко поселился на квартире у преподавателя, сотрудника «Киевской старины» Елисея Киприановича Трегубова, на углу нынешних улиц Ленина и Репина, в самом центре города.

Жена Трегубова, Антонина Федоровна (урожденная Хоружинская), вспоминает, что Франко быстро сблизился со всей их семьей.

Вместе с Трегубовыми проживали две молодые сестры Антонины Федоровны.

«Они обе были молоды, – рассказывает Трегубова, – хороши собой, веселы, а младшая, Ольга, была вдобавок еще и очень приветлива и остроумна.