Текст книги "Франко"

Автор книги: Леонид Хинкулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

...На каждом шагу «цисарская» действительность теснила могучий дух Франко, ограничивала его необыкновенную работоспособность.

Y

ЯЯ АК-ТО Леся Украинка сказала, что стихи Ива-» V на Франко кажутся ей красными, – так густо орошены они кровью сердца поэта.

Франко – это действительно явление в литературе почти беспримерное. Вспомним хотя бы, что неполный библиографический список только прижизненных публикаций сочинений Ивана Франко заключает в себе до четырех тысяч номеров! Это стихотворения и поэмы, романы и новеллы, очерки и фольклорные записи, полемические заметки и фундаментальные научные труды, публицистика и литературная критика, статьи по вопросам истории и политической экономии, переводы в прозе и стихах с русского, французского, немецкого, английского, польского, чешского, латинского, древнегреческого и многих других языков...

Все эпохи и все страны, все народы и все слои общества живут на страницах его книг...

И читатель не может остаться равнодушным к яркому пламени его революционной мысли и мужественному сердцу, предстающему перед нами и в точных, реалистических образах бориславского цикла,

и в лирических откровениях «Свободных сонетов» или «Профилей и масок», и в могучем пафосе его легенд и драматических поэм.

В 1890 году Иван Франко выпустил – с обозначением «Издания Ольги Франко» – собрание своих повестей и рассказов под общим заглавием «В поте лица». Сборнику была предпослана специально для этого издания написанная автобиография писателя, в которой он сдержанно рассказывал о своем таком еще, собственно говоря, недолгом жизненном и творческом пути.

Автобиографию Франко заканчивал так: «О своих новеллах скажу только одно, что почти все они показывают действительно существовавших людей, которых я когда-то знал, действительные факты, которые я наблюдал или о которых слышал от очевидцев; изображают природу тех уголков нашей страны, которые я, как говорится, перемерил собственными ногами. В этом смысле – они все являются частицей моей автобиографии».

В самом деле, свершая свой ежедневный творческий подвиг, Франко как бы вкладывал в свои произведения кусочки увиденной и осознанной им жизни– для того, чтобы этими произведениями вновь воздействовать на жизнь, перевоспитывать людей, учить их строить жизнь по-иному, лучше, светлее, радостнее.

Ведь Франко всегда искренне верил в магическую силу человеческого слова, в воодушевляющую роль художественного образа!

И он ощущал себя в первую очередь художни-ком-творцом, поэтом и беллетристом. Он часто повторял, что не чувствует в себе сил и воли политического вождя, сознает недостатки свои как ученого, но может и должен быть писателем.

О том, как работал Франко, оставил интересные, хотя и очень краткие, воспоминания известный украинский ученый, друг Ивана Франк©, академик Ва-* силий Григорьевич Щурат. Он так их сам и назвал: «Франковский метод творчества».

«Когда я жил вместе с ним в 1892 и в 1893 гг. в Вене, – вспоминает академик Щурат, – в одной комнате на Виннмигштрассе, он часто поздним зимним вечером, поставив самовар, под его монотонное шипение начинал прохаживаться вдоль комнаты, так же точно насвистывая и мурлыча, не обращая внимания на то, что я читал возле стола или отдыхал на кровати.

Я долго не реагировал на это, но однажды спросил:

– Что это вы, всенощную служите?

Франко улыбнулся.

– Скорее утреню, – говорит, – потому что я таким образом сочиняю стихотворение.

– Как это? – продолжал спрашивать я, заинтересовавшись.

И Франко мне рассказал.

Он никогда не садился сочинять стихи с пером в руках, над бумагой. Когда созревала мысль, когда она была готова для выражения, он должен был находиться в движении.

Шагая по улице или расхаживая по комнате, он про себя насвистывал предварительно различные строфические мелодии, чтобы найти соответствующую форму.

Найдя ее, вкладывал в нее слова, мурлыча их под нос столько времени, сколько нужно, чтобы создать полную строчку – одну, другую, третью, четвертую, пока и вся строфа, как он говорил, не начнет петь.

Добившись певучести строфы, подбирал к ней все более точные рифмы. Когда и это заканчивал, тогда брал лоскуток бумаги и записывал готовое, строфу за -огрофой, раздел за разделом.

Через неделю или две возвращался к записанному и только тогда исправлял необходимое на бумаге, как прежде правил в памяти.

Так Франко создавал свои стихи. Мысль сквозь рой мелодий достигала необходимой формы. Форма вынуждала слова петь, после всего слова укладывались в рифмы. Белый стих должен был петь вдвое лучше, чем рифмованный, чтобы за его певучестью не замечалось отсутствие рифмы».

Однажды Франко несколько дней подряд сочинял свою сатирическую поэму «Путешествие русина с бедой». Готовые строфы он тут же читал Щурату. Как-то шутя Щурат и сам добавил к поэме Франко несколько строф. Они понравились Франко, и он их принял в свое сооружение как пригодный кирпичик.

– Мицкевич, – сослался тут же Франко, – тоже давал место в «Пане Тадеуше» строчкам своих друзей.

Вообще же Франко неохотно читал кому-нибудь свои неопубликованные стихи. Особенно не любил он читать «только что изготовленное» женщинам...

«Иначе, чем стихи, создавал Франко повесть или рассказ, – свидетельствует тот же Щурат. – Сначала он устанавливал краеугольный камень – центральное событие. Исходя из него, отступал хронологически назад, выбирал эпизоды и эпизодические фигуры так, чтобы создать мотивировку для того освещения центрального события, для того замысла, который следовало воплотить. В заключение строил эпилог.

Так некогда Мольер создавал своего «Мещанина во дворянстве». Так Франко при мне создавал роман «Для домашнего очага» по материалам нашумевшего во Львове судебного процесса».

Сам Франко в статье «Наша литературная жизнь в 1892 году (Письма к редактору «Зари»)» писал: «Для создания хорошего литературного произведения мало удачной первой мысли (вдохновения), мало живого и пластического воображения (фантазии), мало впечатлительного и широко развитого чувства,– кроме всего этого, необходимо еще очень много совершенно иных, но не менее важных сведений...

Писатель должен быть хорошо знаком с писательской техникой и особенно с творческими методами самых различных знаменитых мастеров слова, своих и чужих; должен выработать себе свой метод, если не хочет блуждать без цели и на каждом шагу попадать в старые, заброшенные шаблоны и лишить себя всякого значения в литературе...»

Особенно подчеркивает Франко, что писатель должен глубоко знать изображаемую им действительность, должен уметь ее всесторонне понять и оценить:

«...Писатель должен знать ту жизнь, о которой берется писать, те общественные классы, тех людей, те края, те обычаи и учреждения, те занятия и виды труда, которые изображает.

Какое бесконечное множество задач!

Но и это еще не все. Писатель должен знать немало общих и теоретических наук, таких, как психология, политическая экономия, политика и т. п., без которых он не сумеет поставить себя в надлежащее положение по отношению к персонажам своего произведения, не сумеет соответственно понять и показать нам их поступки, не сумеет создать произве-дение подлинно широкое и долговечное...

Только тогда, впитав в себя, сосредоточив, так сказать, в себе всю жизнь своего общества в данный момент, писатель в соответствии со своим талантом и подготовленностью сможет надеяться на создание подлинно значительной литературы».

Именно в стремлении к широкому охвату социальных явлений Франко все чаще обращается к полотну большого романа.

В начале девяностых годов им написаны – после «Леля и Полеля» – еще два больших романа: «Для домашнего очага» и «Основы общества» (второй не был окончен, хотя автор и издал его отдельной книгой в 1896 году).

Эти романы Франко посвятил изображению распада – и экономического и морального – основных правящих сил современного ему общества: старого феодального дворянства, буржуазии, церкви и продажной, соглашательской буржуазной интеллигенции.

Последние годы жизни. Иван Франко диктует свои произведения.

Фото.

Дом-музей Ивана Франко во Львове.

Комната в доме-музее Ивана Франко во Львове.

Комната в доме-музее Ивана Франко во Львове.

Сюжеты обоих этих романов были взяты писателем из материалов судебных процессов: ведь весь буржуазно-дворянский уклад состоит из цепи преступлений, и преступления эти – логическое следствие всей преступной до самых своих основ социальной системы.

Жена офицера, «благопристойная» дама общества, Анеля Ангарович («Для домашнего очага») ради наживы вербует крестьянских девушек и продает их в публичные дома. Перед тем как покончить самоубийством, она сама клеймит то общество, к которому принадлежит:

– О, как я презираю вас! Как ненавижу вас, вы, фарисеи, вы, лжецы и лицемеры! Самый презренный поступок, величайшая подлость – для вас ничто. Вас страшит только суд толпы, призрак ответственности. Хорошо скрытая подлость перестает быть подлостью, тайное преступление служит только доказательством отваги и ловкости!

Преступница еще более мерзкого типа —графиня Олимпия Торская («Основы общества»), у которой нет ни малейших нравственных устоев, развращенный и умственно неполноценный панич Адась чужды всех человеческих чувств, кроме жадности и стремления любой ценой удовлетворить свои изощренные страсти.

Эти ублюдки не остановятся перед зверским убийством, ограблением бессильного старика, им не страшен суд совести, а от суда человеческого они рассчитывают спрятаться под покровом ночной темноты и туманных законов.

И вот над землей снова занимается пасмурный день: «Земля угрюмо молчала, стараясь скрыть свое лицо холодным туманом...» Бр-р-р, как неуютно и страшно жить в этом мире хорошо замаскировавшихся подлецов, убийц, воров! Но ведь тьма не может царить вечно. Вот солнце пробивает сумрак и восклицает:

– Эй, мои золотые лучи! Идите вперед! Рассекайте эту мглу! Колите ее! Пронизывайте насквозь! Не дайте ей своей завесой окутать правду!

«Для домашнего очага» и «Основы общества» – вершина художественной прозы Ивана Франко, самые яркие и завершенные его романы. И не случайно именно в этих романах полнее всего сказалось благотворное влияние прозы Льва Толстого, вызывавшей всегда восхищение Франко. Как раз в эти годы им было опубликовано несколько статей о Толстом.

Франко писал:

«Словно яркий пламень, сверкает светлый, величественный облик человека, который ныне воплощает в себе почти все то, что есть в России чистого, идеального и симпатичного, который безусловно является совершенным олицетворением черт русского племени, черт, усиленных огромным поэтическим талантом».

Высокие достоинства таланта Толстого он видит в необычайно острой наблюдательности писателя и тонкости его психологического анализа, в пластичности описания среды, порою всего несколькими словами, одной верной чертой, в склонности к философствованию. «Что-то неуловимое, как бы некая прозрачная полумгла разлита в этих произведениях, какая-то атмосфера сладости и благоухания».

И далее: «Искание правды, естественности и простоты во всем, в людях и в природе, в делах и в слове, отвращение ко всяким броскам, к искусственным эффектам и кричащим контрастам, мир и гармония, строгая объективность изображения, проникнутая в то же время теплым сочувствием, горячей любовью к изображаемому, – вот характерные черты его творчества... Всюду бьется горячий живой пульс великой мысли и великой, всеобъемлющей любви поэта».

Все эти высказывания Франко о Толстом – подлинный ключ к пониманию собственных художественных, творческих исканий украинского писателя.

Как часто повторяет здесь Франко слова «пластичность», «гармония»! Он придавал этим качествам огромное значение. И в то же время понимал эти черты художественного изображения только в неразрывной связи с идеей, с общей целевой установкой писателя.

Поэтому чрезвычайно характерны наблюдения Франко по поводу романа «Анна Каренина»: «Представитель родового дворянства Толстой не в слишком выгодном свете изобразил сливки высшего общества в России... В ряде картин и лиц, необычайно пластичных, но вместе с тем написанных с изумительной сдержанностью и деликатностью, Толстой изобразил бездонную пустоту жизни этой столичной аристократии, всю ту атмосферу фальши, лицемерия, пустых слов и колких взглядов, которая с беспощадной неизбежностью принижает, опустошает, убивает умственную и нравственную сторону человека».

Именно эти черты художественного разоблачения – не только внешнего, но и внутреннего, психологического– характерны для романов Франко – и «Основ общества» и «Для домашнего очага».

Эти черты можно легко увидеть и в большом романе «Не спросясь брода» – над ним Франко работал в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов. Роман остался неоконченным, но Франко опубликовал много отрывков в виде отдельных рассказов и психологических набросков: «Ворона», «Гений», «Дриада», «Гершко Гольдмахер», «На лоне природы», «Борис Граб», «Ворона и Вурдалак».

В центре романа молодой человек, демократ Борис Граб, образ до некоторой степени автобиографический. В ткань повествования введены некоторые эпизоды из гимназических и студенческих лет Франко.

Вместе с тем роман развивает линию бориславско-го цикла. Здесь упоминаются и некоторые знакомые читателю персонажи из бориславских рассказов и повестей. По-видим ому, все произведение мыслилось автору как широкое полотно, роман-хроника, не связанный единым стройным сюжетом, со многими действующими лицами из различных классов общества...

К любимейшим писателям Ивана Франко наравне с Пушкиным и Толстым принадлежал всегда Салтыков-Щедрин, которого Франко переводил на украинский язык (еще с семидесятых годов) и о котором писал нередко. «Один из крупнейших русских писателей, несомненно, самый выдающийся представитель русского юмора», – характеризовал Франко Салтыкова. И дальше: «Щедрин – необычайное явление в русской литературе». «Огромный талант», «большой писатель и человек», – говорит Франко о Щедрине в своем некрологе (1889 год). И проницательно предсказывает:

«Имя это навсегда останется одним из самых блестящих украшений русской литературы, а его влияние за пределами России и теперь, после его смерти, несомненно, будет возрастать».

Влияние сатиры Салтыкова-Щедрина на Ивана Франко сказывается не только в его собственно сатирических гротесках и аллегориях. Можно доказать, что и в тех сугубо реалистических романах, о которых мы говорили, тоже чувствуется известное сатирическое «дыхание» автора «Пошехонской старины» и «Господ Головлевых». А эти два произведения Франко считал «блестящими», причислял их к шедеврам мировой литературы.

Мы наблюдаем у Франко прием умышленного заострения в характеристике отрицательного персонажа («Основы общества»), чувствуем ироническую авторскую оценку того или иного героя, поступка или события, особенно в «Не спросясь броду».

Совершенно оригинально преломилась «школа Щедрина» в знаменитых сатирических сказках Франко из народной и буржуазной жизни. Именно здесь, совсем не подражая рабски Щедрину, Франко создает неповторимые по художественной яркости и остроумию и – в результате этого – убийственные по своему общественно-политическому звучанию специфические «галицкие» гротескные картины.

Перед читателем проходит вереница сатирических образов галицкой буржуазной интеллигенции: беспринципные журналисты, продажные адвокаты, тупоумные псевдоученые, бездарные писаки...

Франко рисует этакого «всезнайку» – доктора Бессервиссера (в рассказе того же названия):

«Он подобен солнцу, ибо вот здесь восходит, а совсем в противоположную сторону заходит.

Он подобен месяцу, ибо двенадцать раз в год меняет свою физиономию.

Он подобен звездам, ибо светит, но не греет...»

А вот Свинья (так же назван и рассказ). Она продала свою совесть на выборах в парламент. К Свинье обращаются с упреками:

– Где у тебя совесть? Подумай только, зачем ты живешь на земле?

– Чтобы с меня люди сало ели...

– Как тебе не стыдно такое говорить?.. Твое сало – хорошая вещь, но ведь это уже после твоей смерти! А твоя жизнь, свинья, твоя жизнь?

– Дайте мне покой, – хрюкает свинья, – за свою жизнь я не отвечаю. Разве я сама себе ее дала?

– Стыдно тебе, свинья, стыдно!.. Ну, скажи, пожалуйста, как ты голосовала на выборах в парламент? Неужели же честное божье создание может так голосовать? За несколько корней свеклы продать свою совесть! Пфуй, свинья, это уж и для свиньи чересчур! Да еще, словно на смех, читаешь и «Родину», и «Русскую правду» ¹⁶.

– Ну что же, читаю, так читаю, а голосую себе, как моя свинская натура подскажет...

Про себя же свинья все-таки повторяет:

– Господи, если бы мне рога! Я бы им показала!..

Вот рассуждения либерала-«народовца» («Наша публика») о народе:

– Мужик... крестьянин... его интересы, его просвещение, его организация... Ну, так мы разве против всего этого? Да ведь наша «Просвита», «Народная торговля» с филиалами, «Гуцульский союз», «Гуцульская лавка», читальни... Разве мы не делаем, что можем? Разве не пишем? Мы ведь демократы!..

Нередко, впрочем, сатирические картинки Франко совсем не веселы и не смешны. Очень грустна история простого крестьянского тулупа или сказка о Благополучии – о том, как покарана была помещиком робкая попытка крестьянина отстоять свои скромные права на клочок земли. Иногда же от этих рассказов веет просто жутью: таков рассказ «Odi profanum vul-gus!» («Ненавижу презренную чернь!»). Сотрудник большой львовской газеты отрекся от своего побочного сына и сам стал виной его страшной гибели.

Сатирический гротеск в различных рассказах этого жанра весьма многообразен: мы встречаем и широкое использование аллегории и частичное преувеличение образов, в котором, собственно, нисколько не утрачивается чисто реалистический, бытовой тон всего повествования.

Иногда же аллегория применяется у Франко не для того, чтобы сатирически развенчать отрицательное лицо или явление, а, наоборот, чтобы усилить романтический пафос положительного образа.

Так, в рассказе «Древоруб» Франко повествует о человеке, заблудившемся в дремучем лесу жизни. Он встречает древоруба, который волшебным топором расчищает непроходимые чащи, сносит могучие скалы, наконец, разбивает идола, которому поклоняется темная толпа. Древоруб обращается к человеку:

– Я древоруб, рассекающий заторы на пути человечности, заторы, наложенные дикостью, темной и злой волей. Ты видел часть моей работы?

– Видел.

– Ты знаешь, в чем моя сила?

– Чувствую. Догадываюсь.

– Ты узнаешь ее. И цель понимаешь?

– Понимаю и хочу хотя бы издали увидеть ее сияние.

– Сумей избавиться от этого желания, и цель станет более близкой твоему духу. Не видеть тебе суждено, а идти вперед по пути правды и свободы. Хочешь взяться за эту работу?

– Хочу.

– Пойдешь сквозь шипы без колебания?

– Пойду.

– Так ступай же!

И он дал человеку топор...

В предисловии ко второму, значительно расширенному изданию сборника «С вершин и низин», которое вышло в 1893 году, поэт писал:

«Книге этой я оставляю прежнее заглавие, хотя каждый видит, что объем ее почти вчетверо больше, чем в первом издании. Может быть, под прежним флагом не оставит ее и прежнее счастье».

Подводя итоги двадцатилетнего своего поэтического творчества, Франко написал стихотворение «Поэзия». В новом издании сборника он открыл им цикл «Профили и маски».

Человек встречает сотни лиц. Одни из них проходят мимо – и в памяти остаются только их профили. Другие подходят ближе, присматриваешься к ним повнимательней – они оказываются просто масками...

То профиль, то маска – обширное поле! —

Вот все, чем дарит нас убогая доля.

Вот так бы мы жили, убого и хило,

Когда б не поэзии дивная сила.

Людские черты уловив на лету,

Навеки им жизни дает теплоту;

Она беззастенчиво маски срывает И в душах, как в книге, свободно читает...

1Ц

ШШШ ИВОЙ горячей кровью Франко наполнял не только свои поэтические образы. Но и тот ежедневный публицистический, литературно-критический, пропагандистский труд, который он неустанно вершил на протяжении всей своей жизни.

На рубеже восьмидесятых и девяностых годов в связи с быстрым ростом рабочего и социалистического движения буржуазные националисты и шовинисты всех мастей – русские, украинские, польские, еврейские – усиливают свою активность.

Они пытаются отравить сознание масс лозунгами национальной розни и «единения» антагонистических классов внутри каждой нации.

Еще в 1888 году Конисский приехал во Львов, чтобы развивать здесь буржуазно-националистическую деятельность и привлечь на свою сторону наиболее популярных украинских писателей, – «наро-довцы» уже явно потеряли все остатки своего авторитета. Над их изданиями самые широкие круги читателей откровенно смеялись.

Конисский затеял обновить издание захиревшего

журнала «Правда» и вел переговоры о сотрудниче-стве прежде всего с Иваном Франко.

В одном письме Франко передает содержание своей беседы с Конисским. Они выясняли, можно ли найти хоть какие-нибудь точки соприкосновения в их общественно-политической программе.

«Обсуждали мы с ним, – пишет Франко, – политическую программу его «Правды», и я из этого обсуждения вынес очень грустное впечатление.

– В делах внутренних, – говорит Конисский,– нужно без оглядки бить «москвофилов»...

– Между «москвофилами», – говорю я ему,– тоже есть люди честные и искренние, которые делают кое-что для народа.

– Я и сам это знаю, – отвечает он.

– Может быть, – говорю ему, – лучше было бы споры по национальному вопросу оставить в стороне, а на первое место выдвинуть борьбу за реальные интересы народа?

– Да, да, да, это и моя мысль! – заявляет Конисский.– И я ведь тоже ничего другого не хочу! – Вот вам и «договорились» по первому пункту программы!

Второй пункт – отношение к полякам.

– Тут, конечно, федерация! – провозглашает Конисский.

Я прошу его перевести эту абстракцию на конкретный язык.

– Поставим перед поляками, – говорит он, – минимум своих требований: народные школы должны быть украинские, гимназия в Бродах – украинская, Львовский университет – украинский и еще кое-что.

Я говорю:

– Требовать, конечно, можно, но что будет, если поляки не согласятся? А они наверное не согласятся, и ваш минимум покажется им неслыханным максимумом!

На это Конисский не нашел никакого ответа. Я говорю ему:

– Может быть, лучше будет не требовать категорически ничего, пока нет силы взять самим, а первым долгом заняться взаимным познанием да спло-нить демократические элементы, и польские и украинские, для борьбы с помещиками и капиталистами?

– Ну, это же само собою разумеется, – сказал Конисский. – Конечно, с правительством у нас не может быть никакого разговора.

– Как же вы с ним намерены поступить? – спрашиваю. – Проповедовать против него революцию?

– Нет, – говорит.

– Так молчать?

– Тоже нет. Нам, по-видимому, нужно бороться с правительством, но просвещением.

– Как же вы это осуществите, когда правительство вам всякое просвещение задушит в самом зародыше?

– Это верно, – говорит Конисский. – Прямо черт его знает, как быть!

– Так что же? Придется вам либо ставить правительству свои «требования», то есть входить с правительством в переговоры (конечно, бесплодные!)... Либо обратиться к организации интеллигенции и народа для борьбы с правительством на каждом шагу и всеми средствами – мирными и насильственными.

– Ну, конечно! – говорит он. – Организация интеллигенции– это же и моя программа!

Таково было наше «взаимопонимание» в отношении политических принципов!..

Если на основании всех этих наших разговоров Конисский написал Вам, что я с ним в отношении принципов договорился, так Вы теперь будете знать, что это на самом деле означает».

Разумеется, договариваться с буржуазными националистами Франко не хотел и не собирался. Перед своим третьим арестом, в 1889 году, он начал издавать с Вислоухом польскую демократическую газету «Друг народа», а с 1890 года стал, кроме того, выпускать с Павликом украинский двухнедельный журнал «Народ». Специально для крестьян Франко и Павлик предприняли издание газеты «Хлебороб».

В «Друге народа» и в «Народе» Франко печатал много статей и заметок по острым общественно-политическим вопросам, отстаивая ту самую программу, которую излагал в своем разговоре с Конисским. В «Хлеборобе» помешал свои стихи и рассказы.

В 1890 году он вместе с Павликом принял участие в создании новой политической партии, принявшей название «радикальной». Однако в эту партию влилась наряду с подлинно прогрессивной, то есть революционной, также и мелкобуржуазная, разношерстная по своим политическим убеждениям интеллигенция.

Именно это обстоятельство привело к тому, что впоследствии большинство радикальной партии пошло в услужение австро-венгерской монархии.

Франко стремился отстаивать последовательно демократические позиции, но и сам иногда, оценивая различные политические явления, впадал в ошибки. Причиной тому было прежде всего то, что Галиция, входившая в состав «гнилого болота среди стран Европы» – Австро-Венгрии, была страной отсталой и полуколониальной. Рабочее и социалистическое движение здесь было очень незрелым.

А ведь Франко не имел возможности побывать в других странах, поглядеть, как там живет и борется «робучий люд». Кроме того, царское правительство категорически запрещало ему въезд в Россию. А как раз в России в девяностых годах революционное движение перешло на новый, высший свой этап – пролетарский. О русском освободительном движении, о зарождении в России марксистской рабочей партии Франко имел сведения далеко не достаточные.

Художнический взгляд Франко был острее, прозорливее. В своей поэзии и прозе он постигал социальные явления глубже, чем умел это сделать в своих публицистических и политических выступлениях. Несмотря на благотворное влияние учения Маркса и Энгельса, марксистом Франко не стал. И в своих теоретических работах он нередко обнаруживал непонимание важных вопросов: руководящей роли пролетариата в социалистической революции, некоторых особенностей участия в революции крестьян, некоторых существенных сторон национально-освободительного движения.

Но Франко самоотверженно отдавал все силы борьбе против полицейского режима и буржуазно-помещичьего строя Австро-Венгрии.

Он проводил неустанную пропаганду среди крестьян. В начале 1891 года принимал участие в народном вече в Коломые, в 1894 году – в селе Куп-чинцах на Тарнополыцине.

Иванна Блажкевич, сельская учительница, вспоминает, как Франко приезжал в Купчинцы: «Вече происходило на площади у церкви... Море голов, и всюду слышны слова: «Иван Франко будет говорить!»

...Писатель поднялся на возвышение. Он был в сером костюме, черной шляпе. Из-под расстегнутого потертого пиджака виднелась широкая вышивка рубашки. У ворота – красный шнурок. По лицу писателя было видно, что он несколько утомлен. Франко снял шляпу и почтительно поклонился крестьянам. Наступила тишина.

– Уважаемое общество! Народ!..

Говорил не очень громко, старался казаться спокойным, хотя в нем так и бурлила энергия.

Франко говорил не о каких-то там теоретических вещах, не о мировой политике. Говорил просто, как равный с равными, о том, что накипело в крестьянской душе, говорил о нашей кривде, об эксплуатации рабочих рук. Время от времени он прерывал свою речь, обращаясь к слушателям:

– Вы же знаете это...

– Знаем, знаем, – твердо отвечал народ.

– Вы эту кривду переносите на своих плечах...

– Ой, переносим, еще как переносим... Чтоб этим лодырям было так «легко» умирать, как нам жить...

– Поля политы вашим потом, орошены кровью вашей и ваших дедов. Вы горько трудитесь, а что получаете за свой труд? За какой сноп жнете?

–За десятый, за двенадцатый, – с горечью отвечал народ.

Усыпленное сознание будил Франко. Он говорил, что нужно бороться с эксплуатацией. Говорил, что участь рабочих людей в их руках, что народы в других странах поднимаются на битву за свои права,– так разве мы хуже их?

На этом собрании в нашем селе Франко бросил неизвестное еще нам в то время слово «забастовка».

– Пускай помещики сами обрабатывают землю, пускай собирают урожай. А ну-ка, посмотрим, обойдутся ли без крестьян?

– И то правда! – воскликнули мужчины. – Но если б единство было у народа...

– Сплотимся, объединимся, все за одного, один за всех! Изберем комитет.

– Эх, где уж, где бедняку против богача... – недоверчиво покачивали головами старухи, еще помнившие барщину. А молодежь верила в силу огненного слова Франко.

Вече закончилось, а народ не расходился.

Сразу после веча организовался забастовочный комитет...»

•

Небольшое приданое жены Франко до сих пор лежало нетронутым. Теперь было решено, что лучшим -для него применением будет издание «толстого» журнала, о котором Франко и Ольга когда-то мечтали, гуляя вместе над обрывами Днепра.

Тогда и название его само собой приходило на ум: речь ведь шла о том, чтобы слово служило жизни, значит так и нужно назвать журнал – «Жизнь и слово»!

Первый, январский номер нового журнала за 1894 год вышел еще в конце 1893 года. На обложке значилось: «Жизнь и слово. Вестник литературы, истории и фольклора. Издает Ольга Франко».

Франко привлек к участию в журнале лучшие силы украинской литературы. В «Жизни и слове» печатались Коцюбинский и Леся Украинка, Грабовский и Маковей.

В первых номерах Франко опубликовал свой роман «Основы общества», новые стихи («Из путевых заметок»), переводы из Горация, Овидия, Пиндара, Гюго, трагедию Софокла «Царь Эдип».

И все же успех журнала был, что называется, успехом чисто «духовным», а не материальным.

Франко писал в Россию Крымскому 12 января 1894 года: «Первая книжка «Жизни и слова» произвела у нас (в Галичине) хорошее впечатление, о ней заговорили в прессе и в частных кружках, однако подписка пока еще идет слабо...»

Журнал отнимал у Франко огромное количество времени и энергии. Только при своей из ряда вон выходящей работоспособности Франко мог так напряженно трудиться. Он рассказывает в другом письме к тому же адресату:

«Нужно – Вам знать, что я один-одинешенек, только с помощью больной жены, веду всю техническую сторону издания (журнала): корректуру, просмотр рукописей, переписку и заграничную рассылку. Притом я живу (ради свежего воздуха для жены и детей) за полтора километра от города и вынужден каждый день бегать самое меньшее два раза туда и два раза обратно, а иногда и по три раза и больше. Вынужден полдня сидеть в редакции «Львовского курьера» и писать всякий винегрет для ежедневной газеты, а вторые полдня нянчить детей, которые не дают ни писать, ни читать, так что за свою работу сажусь я только в девять или десять часов вечера и сижу до двенадцати, до часу или до двух ночи. А вдобавок еще у меня болят глаза. Вот и представьте себе те обстоятельства, в которых издается «Жизнь и слово». Если бы Вы знали, какой тяжелой драмой становится в такой обстановке ежедневная жизнь человека!»