Текст книги "Человек в лабиринте эволюции"

Автор книги: Леонид Вишняцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Глава 4. За гранью: род Homo

Трудные времена

Мы подошли к очень важному, можно сказать, решающему моменту в эволюции наших предков, моменту, когда вследствие удачного соединения в одном месте и в одно время ряда естественных факторов этот процесс приобрёл совершенно специфический характер и необычное направление. Те гоминиды, о которых речь шла до сих пор, оставались, несмотря на формальную принадлежность к кладе человека, по сути всё-таки ещё животными – в их поведении не было ничего такого, что сильно выделяло бы их среди других обитателей африканских джунглей и саванн. Конечно, в отличие от остальных обезьян, они передвигались по земле, образно говоря, с высоко поднятой головой, используя не четыре, а только две конечности, но так же поступают, например, и страусы, да и среди млекопитающих любители походить на двух ногах тоже встречаются (были они и среди динозавров). Что же касается способов добывания пищи, защиты от врагов, выращивания потомства, т. е., иными словами, характера приспособления к среде, то здесь между первыми гоминидами и их четвероногими собратьями практически никаких различий не было. Такие различия становятся более или менее заметны лишь начиная с конца плиоцена (2,5–1,7 млн лет назад), когда, судя по археологическим данным, появляются самые древние следы существования того, что называется культурой.

Как уже говорилось в первой главе, единственное существенное отличие эволюции гоминид от эволюции всех других живых существ заключается в том, что нашим предкам приходилось приспосабливаться не только, а с известного момента и не столько к естественной среде, сколько к среде искусственной, культурной. Этого отличия оказалось вполне достаточно, чтобы антропогенез приобрёл характер более чем специфический для чисто биологического процесса и привёл к появлению тех многочисленных поведенческих и анатомических особенностей, которые столь явно выделяют людей даже на фоне их ближайших родственников – человекообразных обезьян. Культура – центральное понятие для наук о человеке вообще – является, таким образом, ключевым и при объяснении не совсем обычного характера нашей биологической эволюции. Взятое в самом широком смысле, это понятие означает особую сферу бытия, в известном смысле противостоящую природе. Её существование возможно лишь при условии появления у живых существ такого поведения, в основе которого лежит не программа, заложенная в генах, а информация, накапливаемая посредством научения, т. е. благодаря способности к запоминанию индивидуального опыта и его пополнению через наблюдение, подражание, умозаключение и т. д. Однако это условие хоть и необходимое, но ещё не достаточное, поскольку, скажем, условный рефлекс – тоже результат научения, внегенетического усвоения информации, но вряд ли кто-то станет считать культурным феноменом выделение желудочного сока у подопытного животного в ответ на привычный раздражитель. Поэтому в наше определение нужно ввести ещё один критерий. Этот критерий – избирательность. Поведение, связанное с культурой, формируется не только надгенетически, но и не механически, т. е. активно, избирательно. Появление и развитие такого поведения означает рост количества свободы в мире. Пожалуй, не будет большим преувеличением утверждать, что оно возвещает конец эры детерминизма и предсказуемости и начало эры свободы и непредсказуемости (простой пример: поведение большинства животных в той или иной конкретной ситуации «просчитать» гораздо проще, чем поведение большинства людей). Подытоживая, можно сформулировать такое определение: культура – это все формы поведения, основанные на внегенетически и притом избирательно (не механически) усваиваемой, хранимой и передаваемой информации, а также их результаты (вещественные и идеальные).

Благодаря исследованиям приматологов и зоопсихологов, сейчас можно, пожалуй, уже не сомневаться в том, что интеллектуальные возможности шимпанзе, орангутангов и ряда других обезьян вполне достаточны для осуществления ими весьма сложных форм культурного поведения. Информация, приобретаемая через научение, играет в их жизни едва ли не большую роль, чем врождённая, генетическая программа. Не удивительно, что в последние годы, в связи с обнаружением всё новых и новых доказательств культурной «продвинутости» высших приматов, на стыке приматологии, зоопсихологии и антропологии стала формироваться особая дисциплина, не имеющая пока ещё общепринятого наименования, но, по сути, представляющая собой не что иное, как культурную приматологию.[22][22]
  Этот термин уже используют некоторые авторы, например: Brumann С. On culture and symbols // Current Anthropology. 2002. Vol. 43. № 3. P. 510. Кроме того, применительно к шимпанзе, родовое название которых – Pan, стали говорить также о культурной пантропологии (Whiten et al. Cultural panthropology // Evolutionary Anthropology. 2003. Vol. 12. № 2. P. 92–105).


[Закрыть] Вполне вероятно, что уже через несколько лет это словосочетание станет для нас таким же привычным, каким сегодня является культурная антропология.

Человекообразные обезьяны способны изготавливать орудия, общаться между собой и с людьми посредством выученных знаков, они умеют даже лгать, и, скорее всего, обладают самосознанием и рядом других качеств, которые долгое время считались исключительно человеческими. Однако вместе с тем, в естественных условиях поведенческий репертуар даже самых развитых приматов включает лишь отдельные элементы культуры, не связанные в сколько-нибудь целостную, имеющую жизненно важное значение систему. Лишь у гоминид выживание, начиная с определённого момента, стало прямо зависеть от «вовлечённости» в культуру, и именно эта зависимость породила в своё время, по выражению американского биолога Э. Майра, «совершенно новые давления отбора»[23][23]
  Майр Э. Зоологический вид и эволюция. М., 1968. С. 502.


[Закрыть], результатом чего и стало появление столь необычного существа, как человек. Почему же это произошло, почему роль культуры в жизни наших предков столь несоизмеримо возросла по сравнению с её ролью в жизни других гоминоидов, не говоря уж об остальных приматах? Вероятнее всего, это произошло потому, что на определённом этапе своей истории гоминиды, или по крайней мере какая-то их часть, один или несколько видов, оказались в такой ситуации, когда приспособления к меняющейся природной среде обычным биологическим путём оказалось недостаточно для выживания, и единственным выходом стало использование скрытых, невостребованных дотоле резервов интеллекта.

Самые ранние гоминиды – те, которые жили в конце миоцена – начале плиоцена, т. е. в период примерно от 6 до 3 млн лет назад – вероятно, лишь немногим отличались по своему поведению от современных шимпанзе, да и от других крупных человекообразных обезьян. Конечно, вполне возможно, что они чаще прибегали к помощи разного рода орудий, обладали повышенной, по сравнению со всеми другими приматами, социальностью и т. п., но серьёзных оснований предполагать, что культура играла в их жизни сколько-нибудь заметно возросшую роль, нет. Их мозг, как уже говорилось в предыдущей главе, по размерам и строению был ещё вполне обезьяньим, и таким же оставалось их существование в целом. Это и неудивительно, поскольку первые несколько миллионов лет своей истории австралопитеки, не говоря уже об их предшественниках, имели ещё возможность вести частично древесный образ жизни и сохраняли необходимые для этого анатомические приспособления, что позволяло им чувствовать себя достаточно комфортно в естественном состоянии. Как показало изучение древних почв и ископаемой пыльцы растений с местонахождений, откуда происходят кости австралопитеков, ландшафты, в которых они обитали, в большинстве случаев были закрытыми (лес) либо смешанными. Ещё более древний Ardipithecus ramidus kadabba также был, судя по результатам проведённых в Среднем Аваше палеогеографических исследований, жителем влажного леса.

Однако климат, как мы уже знаем, менялся, и в конце плиоцена, примерно 2,5–3 млн лет назад, для гоминид наступили очень трудные времена. Само их существование оказалось под угрозой. Начался очередной цикл иссушения климата, и природные условия восточных районов Африки претерпели резкие изменения. Стало значительно холоднее, чем прежде, сильно сократилось количество осадков. В результате площади, занимаемые тропическими лесами, существенно сократились, а саванны и близкие им ландшафты открытого и полуоткрытого типа, наоборот, получили большое распространение. Климатические и ландшафтные перемены не могли не отразиться на состоянии животного мира: необходимость приспособления к новым условиям вызвала в рассматриваемый период настоящий взрыв видообразования среди самых разных групп млекопитающих. Для интервала от 3 до 2,5 млн лет назад зафиксировано появление множества (десятков) новых видов крупных копытных животных и грызунов, а также вымирание ряда старых таксонов. Аналогичные процессы происходили и среди гоминид. В частности, можно вспомнить, что именно в это время прекратил своё существование вид австралопитек афарский (Australopithecus afarensis), и на смену ему пришло несколько форм грацильных и массивных австралопитеков: австралопитек африканский (Australopithecus africanus), австралопитек гархи (Australopithecus garhi), австралопитек эфиопский (Australopithecus aethiopicus), (см. табл. 1 и рис. 10). Появление первых представителей рода Homo, датируемое чуть более поздним периодом (2,3–2,4 млн лет назад), также происходило на фоне продолжавшегося иссушения климата и сопряжённых с ним ландшафтных перестроек.

Вероятно, это был самый критический эпизод во всей истории древнейших предков человека, когда они буквально балансировали на грани вымирания. О том, сколь трудным было положение, в котором ранние гоминиды с их несовершенной ещё двуногостью и недостаточно развитыми органами защиты и нападения оказались в результате описанных природных пертурбаций, свидетельствуют данные по их демографии. Речь идёт, конечно, не о численности популяций – здесь сколько-нибудь точные оценки вряд ли возможны, – а об изменениях продолжительности жизни представителей разных видов. Дело в том, что в ряде случаев ископаемые кости позволяют более или менее точно установить, на какой стадии онтогенеза (т. е. индивидуального развития) прервалась жизнь особи, которой они принадлежали. Об этом судят, в частности, по степени прорезанности или стёртости зубов, по состоянию швов, разделяющих кости черепа, по срощенности различных сегментов длинных костей и т. д. Определить возраст в годах можно далеко не всегда, тем более что темпы онтогенеза за миллионы лет эволюции тоже претерпевали изменения, но зато часто удаётся сделать достаточно обоснованное заключение о том, к какой возрастной группе принадлежала данная особь, т. е. имеем ли мы дело, например, с останками ребёнка, зрелого индивида или старика. Изученные таким образом костные материалы говорят о том, что на протяжении интересующего нас критического периода процент гоминид, погибавших или умиравших естественной смертью, не достигнув зрелого возраста, постоянно возрастал, став в итоге просто устрашающим.

Если из 63 образцов костей австралопитека африканского, допускающих возрастные определения, лишь 35% принадлежали, по подсчётам Ф. Тобайаса, особям, не достигшим зрелости, то для 119 таких образцов, относимых к более позднему виду австралопитека массивного (Australopithecus robustus), этот показатель, согласно определениям А. Манна, составляет 60,5%. Наконец, для ещё более позднего хабилиса (Homo habilis) из Олдувайского ущелья (22 образца) он, по данным Тобайаса, достигает уже 73%.[24][24]
  Tobias P. V. Biological equipment, environment and survival in the Australopithecine world // Hominid Evolution. Lifestyles and Survival Strategies. Gelsenkirchen, 1999. P. 55–71.


[Закрыть] Разумеется, приведённые цифры отражают действительную динамику смертности в популяциях поздних австралопитеков и ранних Homo лишь приблизительно, и при изменении величины выборок в итоговую картину могут быть внесены существенные коррективы, но общая тенденция вырисовывается всё же слишком отчётливо, чтобы можно было поставить её под сомнение. Следует, к тому же, иметь в виду, что все указанные здесь процентные показатели скорее занижены, чем завышены по сравнению с реальными, поскольку кости молодых особей – особенно детские – сохраняются в ископаемом состоянии гораздо хуже, чем кости особей взрослых.

Описанное изменение доступных для оценки демографических параметров (кстати, прямо свидетельствующее об интенсификации работы естественного отбора), несомненно, было обусловлено разрушением привычной среды обитания и недостаточной физической приспособленностью гоминид к новым условиям. Всё это вполне могло бы иметь для них – а для ряда видов и в самом деле имело – фатальные последствия, но у обострявшейся кризисной ситуации была и оборотная сторона. Поставив гоминид на грань вымирания, кризис в то же время стимулировал развитие культурного поведения, первые осязаемые свидетельства которого не случайно фиксируются как раз тогда, когда вопрос «быть или не быть» должен был приобрести применительно к судьбе человечества своё буквальное значение. Именно к этому периоду относятся древнейшие достоверные каменные орудия (они имеют возраст порядка 2,5–2,6 млн лет), и именно этим периодом следует, по-видимому, датировать начальную стадию процесса, который можно определить как первую культурную революцию в истории человечества. Суть её заключалась во «втягивании» наших предков в культуру, ставшую в итоге для них главным и необходимым средством приспособления к естественной среде. Разумеется, первая культурная революция была революцией не в смысле своей быстроты – она растянулась, как минимум на сотни тысяч лет – а по своим последствиям, по тем изменениям, которые произошли в поведении гоминид, и по тому влиянию, которое она оказала на весь ход их дальнейшей истории. Главным итогом этой революции стало превращение культуры в фактор, определяющий и организующий все основные аспекты жизнедеятельности гоминид, а также и их биологического развития.

Нельзя не заметить, сколь большую роль в определении направления нашей эволюции сыграл случай, буквально вынудивший плиоценовых гоминид «вспомнить» о культуре. В самом деле, ведь случаем мы называем совпадение событий, которые не находятся между собой в отношении причины и следствия и не зависят от одной общей причины, т. е. событий, между которыми не существует никакой причинной связи, а «пусковой механизм» антропогенеза был «включён» как раз благодаря такому совпадению. Толчком, заставившим его начать работу, послужило маловероятное в принципе пересечение в нужном месте и в нужное время практически независимых друг от друга биологических (формирование у какой-то группы или групп интеллектуально продвинутых гоминоидов предрасположенности к прямохождению), климатических (аридизация) и тектонических (образование Восточноафриканского рифта) процессов. Это случайное стечение обстоятельств закрыло для наших предков возможность адаптации к меняющимся условиям существования обычным – биологическим – путём и подтолкнуло к более активной реализации уже имевшегося у них достаточно высокого интеллектуального потенциала.

А что было бы, если бы обстоятельства сложились иначе? Этот вопрос сейчас очень любят задавать историки, изучающие сравнительно недавнее прошлое, но по отношению к первобытной истории и, в частности, к эволюции человека он имеет не меньшую важность. Итак, что было бы, если бы, скажем, к моменту пика аридизации среди гоминоидов Восточной Африки не оказалось двуногих «монстров»? Или, наоборот, если бы они были, а аридизация и смена ландшафтов так и не начались? Или если бы Восточная Африка не оказалась отделённой от остальной части материка рифтовой системой? С абсолютной точностью просчитать все эти варианты, конечно, невозможно, но, скорее всего, в каждом из этих случаев обезьяны ещё на миллионы лет (а то и навсегда) остались бы обезьянами, и не исключено, что рано или поздно вместо них на «магистральный» путь эволюции вышли бы какие-то иные животные.

Основатели рода

Австралопитеки исчезли с лица земли только в плейстоцене (см. табл. 3 и табл. 4), успев задолго до этого дать начало роду Homo и будучи, следовательно, свидетелями, а в какой-то степени, по-видимому, и жертвами эволюционного триумфа новой формы гоминид. Дольше других просуществовали «массивные» австралопитеки, т. е. парантропы, самые поздние представители которых жили ещё полтора миллиона или даже миллион лет назад. Их окончательное исчезновение в нижнем плейстоцене одни исследователи объясняют неблагоприятными климатическими изменениями, другие – конкуренцией со стороны более развитых гоминид, а третьи, как это ни странно, вымиранием саблезубых тигров. В последнем случае предполагается, что тигры, пока они ещё жили в Африке, хотя и охотились на австралопитеков, но в то же время ограждали их от других хищников, гораздо более многочисленных. Когда же этой защиты не стало, то львы, леопарды и гиены быстро разделались с и без того уже вырождавшимися парантропами, сильно отставшими в своём развитии от других гоминид. Среди надёжно датированных ископаемых материалов, относимых к роду Homo, наибольшую древность – 2,4 млн лет – имеет височная кость с местонахождения Туген Хиллс в Кении. Она происходит из отложений формации Чемерон. Правда, установить не только родовую, но и видовую принадлежность находки в данном случае очень трудно ввиду её фрагментарности. Вообще же первым представителем рода Homo, или промежуточным звеном между ним и австралопитеками, считается, с рядом оговорок, вид хабилис (Homo habilis – на латыни это означает «человек умелый»). Этот вид обособился, вероятно, около 2,4 млн лет назад. Интересно, что примерно к этому же времени относятся и древнейшие из известных сейчас каменных орудий со следами намеренного изготовления, которые знаменуют собой для археологов начало палеолита (древнекаменного века) и начало нашей культурной истории в целом. Самая ранняя стадия этой истории получила название олдувайской эпохи. Оно происходит от наименования ущелья Олдувай в Танзании, где английский археолог Луис Лики в конце 50-х – начале 60-х гг. прошлого века впервые обнаружил грубые изделия из кусков лавы и кварцевых галек (рис. 17), изготовленные то ли кем-то из поздних австралопитеков, то ли первыми представителями рода Homo.

Таблица 4. Геохронологическая шкала четвертичного периода (два варианта периодизации)

Рис. 17. Чоппер – орудие, характерное для олдувайской эпохи

Хотя Homo в переводе с латыни означает «человек», из этого широко известного факта не следует делать вывод, что человек и Homo – одно и тоже. «Человек», «люди» – это понятия совсем другого смыслового ряда, нежели понятия «гоминиды» или «члены рода Homo». Они подразумевают совершенно разные классификации живых существ, и поэтому не следует воспринимать их как синонимы. В первом случае мы имеем дело с философской классификацией, а во втором – с биологической. Люди, человек – это существа, специализированные к культуре, существа, для которых культура является и программой поведения, и средством адаптации, и средой («встроенной») обитания. Культура – это то, что делает Homo, потенциальных людей, людьми действительными. Для того чтобы быть членом вида Homo sapiens, или карликовый шимпанзе (Pan paniscus), или волк (Canis lupus) достаточно просто родиться, а для того, чтобы быть человеком, надо им стать, т. е. подвергнуться воздействию искусственной среды, культуры. В этом смысле можно сказать, что качественная разница между животными и людьми состоит в том, что первыми рождаются, а вторыми становятся, становятся лишь некоторое время спустя после рождения и лишь при наличии определённых условий (т. е. необходимых биологических предпосылок и культурной среды). Поэтому, кстати, вряд ли стоит искать, как это часто делали и иногда всё ещё делают, некие анатомические критерии (вроде «мозгового Рубикона»), якобы разрешающие пресловутую «проблему грани». Во всяком случае, не стоит придавать такого рода критериям абсолютное значение. С одной стороны, вполне вероятно, что уже самые ранние представители рода Homo в большинстве своём подпадали под определение «человек» (к сожалению, мы слишком мало знаем об их поведении, чтобы утверждать это с уверенностью). С другой стороны, даже среди членов вида Homo sapiens могут изредка встречаться особи, в силу неустранимых анатомических патологий или несчастных превратностей биографии не испытавшие должного влияния культурной среды.

Костные останки хабилиса – два зуба – были впервые обнаружены экспедицией Лики в Олдувайском ущелье в 1959 г. Поначалу они не привлекли особого внимания, поскольку в том же полевом сезоне неподалёку от них был найден почти целый череп массивного австралопитека, вошедший в историю науки под именем «зинджантропа». В относительной близости от него залегали примитивные каменные орудия, творцом которых и был поначалу признан зинджантроп. Однако уже в следующем году на несколько большей глубине был найден ещё один череп, своим строением гораздо сильнее напоминавший человеческий и, главное, заметно превосходивший череп зинджантропа по объёму мозговой полости. Тогда вспомнили и о зубах, обнаруженных ранее, и выделили на основе этих материалов вид Homo habilis. Статья, возвещавшая об этом, была опубликована в 1964 г., но широкое признание новая группа гоминид получила лишь в конце 70-х – начале 80-х гг. Произошло это во многом благодаря открытию в Кооби-Фора на восточном берегу озера Туркана (Кения) двух хорошо сохранившихся черепов, по своему строению занимавших явно промежуточное положение между австралопитеками, с одной стороны, и более поздними питекантропами (Pithecanthropus или Homo erectus), с другой. Кроме Олдувая и оз. Туркана (в старой литературе его называют оз. Рудольф), скелетные материалы, относимые к H. habilis, были обнаружены ещё в Хадаре (Эфиопия), в Урахе (Малави) и, предположительно, в южноафриканских в пещерах Штеркфонтейн и Сварткранс.

Если кости конечностей хабилиса, в общем, довольно мало отличаются от аналогичных участков скелета австралопитеков, а по пропорциям могут быть даже близки к архаичному типу, установленному для австралопитека африканского, то зубы и особенно череп характеризуются множеством новых важных черт строения. Менее резким становится выступание нижней части лица, не столь заметна массивность нижней челюсти, зубная дуга приобретает форму, более близкую к параболической, а коренные зубы в некоторых случаях уменьшаются в размере и эмаль на них утончается. Свод черепа становится несколько выше, затылочная часть делается более округлой (хотя и сохраняет ещё угловатость), а главное, ряд серьёзных изменений претерпевает мозг. Наиболее существенные из этих изменений заключались в увеличении его абсолютного и относительного размера, значительном расширении теменной области, формировании подобного человеческому узора борозд и появлении достаточно хорошо выраженных специфических выпуклостей в областях, где у людей находятся речевые центры (поле Брока́ и поле Вернике). По мнению авторитетного южноафриканского антрополога Ф. Тобайаса, именно с появлением хабилиса (Homo habilis) в эволюции мозга гоминид «был сделан гигантский шаг к новому уровню организации».[25][25]
  Tobias P. V. The brain of the first hominids // Origins of the Human Brain. Oxford, 1995. P. 77.


[Закрыть] Действительно, даже если судить только по величине мозга, не касаясь его строения, то различия между австралопитеками и человеком умелым всё равно будут впечатляющими. У первых объём эндокрана колеблется от 400 до 500 см³, почти никогда не выходя за эти рамки, а у второго он редко бывает меньше 600 см³ и в отдельных случаях достигает даже 700 с лишним кубических сантиметров.

Вопрос о том, существует ли прямая связь между размером мозга и степенью развития интеллекта, является дискуссионным. Одни специалисты считают, что такой связи нет. Как заявил по этому поводу американский исследователь Г. Джепсер: «Мозговая полость подобна кошельку, содержимое которого значит гораздо больше, чем его размер». Другие, напротив, уверены в том, что связь есть, и что в целом существует стойкая положительная корреляция между размером головного мозга, с одной стороны, и коэффициентом интеллектуального развития, с другой. Так это или нет, но, что касается прогрессирующего увеличения мозга у членов рода Homo, то кажется почти несомненным, что в качестве главного фактора, обусловившего этот процесс, выступала именно возраставшая роль интеллекта и культуры. Эта уверенность основана не только на том обстоятельстве, что первый заметный скачок в размере эндокрана у гоминид (хабилис) хронологически совпадает с появлением древнейших каменных орудий и других археологических свидетельств усложнения культурного поведения. Дело ещё и в том, что мозг, наряду с сердцем, печенью, почками и кишечником, входит в число наиболее «дорогостоящих» в энергетическом отношении анатомических органов. В то время как общий вес перечисленных органов составляет у человека в среднем всего лишь 7% от веса тела, потребляемая ими доля метаболической энергии превышает 75%. Вес мозга составляет 2% от веса тела, потребляет же он примерно 20% получаемой организмом энергии. Чем больше мозг, тем больше сил и времени приходится его обладателю тратить на добывание пищи. Вместо того, чтобы спокойно отдыхать в укромном месте, он вынужден лишние часы бродить по джунглям или саванне в поисках съедобных растений и животных, ежеминутно рискуя при этом превратиться из охотника в жертву более сильных хищников. Поэтому для большинства видов крупный мозг, такой, как у приматов и особенно человека – непозволительная роскошь. Увеличение его размера могло стать возможным лишь в том случае, если сопутствующий этому процессу рост энергетической нагрузки на организм компенсировался какими-то важными преимуществами, обеспечивавшими благоприятное для «высоколобых» действие естественного отбора. Учитывая же функции мозга, трудно сомневаться в том, что преимущества эти были связаны в первую очередь именно с развитием интеллекта (памяти, мыслительных способностей) и соответствующими изменениями в поведении.

В этом отношении не случайным, по-видимому, является ещё одно хронологическое совпадение. Археологические данные дают основания полагать, что появлению рода Homo сопутствовали изменения в характере питания предков человека, а именно, увеличение потребления мяса. Хотя характер стёртости зубов у гоминид олдувайской эпохи говорит о том, что основу их рациона всё ещё составляли растительные продукты, мясная пища, как видно из обилия костей на некоторых древнейших стоянках, а также из наличия орудий, служивших для разделки туш, тоже приобрела уже немаловажное значение. Это можно считать важным условием роста мозга, поскольку сокращение доли растительной пищи в рационе наших предков и рост доли пищи животной – более калорийной и легче усваиваемой – создавали возможность для уменьшения размеров кишечника, который, как уже говорилось, также входит в число энергетически наиболее дорогостоящих органов. Такое уменьшение должно было помочь поддержать общий метаболический баланс на прежнем уровне, несмотря на значительный рост мозга. Не случайно у современного человека кишечник много меньше, чем у других животных сходного размера, причём получаемый за счёт этого энергетический выигрыш обратно пропорционален потерям, связанным с увеличившимся мозгом.

Давно уже было замечено, что материалы, относимые к Homo habilis, – а в основном это фрагменты черепов – довольно сильно различаются между собой. Свойственная им высокая степень различий явно превышает таковую у современных людей и может объясняться по-разному. Одни исследователи считают её результатом постепенной эволюции в пределах вида, обосновывая эту точку зрения тем, что самые древние и самые молодые находки разделяет промежуток времени в несколько сотен тысяч лет. Другие также полагают, что наблюдаемая изменчивость является внутривидовой, но объясняют её развитым половым диморфизмом, т. е. большими различиями между самцами и самками Homo habilis (может быть, в данном случае уместней уже было бы сказать «между мужчинами и женщинами») по размерам и некоторым особенностям строения скелета. Наконец, согласно третьей точке зрения, приобретшей особенную популярность в последнее десятилетие и являющейся сейчас преобладающей, существующую вариабельность следует рассматривать как отражение таксономической неоднородности группы. Многие антропологи стали проводить различие между Homo habilis sensu lato (хабилис в широком смысле) и Homo habilis sensu stricto (т. е. хабилис в узком смысле или собственно хабилис), и те находки, которые не могут быть отнесены к последнему таксону, зачислять в вид человек рудольфский (Homo rudolfensis) (рис. 18). Допускается также, что южноафриканские образцы могут представлять ещё один, третий, вид, не известный в Восточной Африке, но общепринятого названия для него пока не предложено.

Рис. 18. Черепа человека рудольфского (слева) и хабилиса (справа)

Главную роль в выделении антропологами вида человека рудольфского (Homo rudolfensis) сыграл череп за инвентарным номером 1470, найденный в 1972 г. на местонахождении Кооби-Фора в Кении. Он отличается крупными размерами и слишком большим даже для хабилисов объёмом мозговой полости (750 см³). Ознакомившись с его описанием, российский исследователь В. П. Алексеев назвал обладателя этого черепа «питекантропом рудольфским» – Pithecanthropus rudolfensis (Кооби-Фора находится на берегу озера Туркана, которое, напомню, в колониальные времена было известно как озеро Рудольф). Впоследствии, поскольку родовое имя питекантроп (Pithecanthropus) практически вышло из употребления, оно было заменено на Homo, а вот видовое название, предложенное Алексеевым, прижилось и широко используется в специальной литературе.

Сейчас иногда ставится под сомнение не только единство хабилисов как вида, но даже и правомерность отнесения их к роду Homo. Для этого есть некоторые основания. По многим анатомическим характеристикам, которые могут быть более или менее надёжно реконструированы и которые тесно связаны с экологическими, демографическими, репродуктивными и прочими особенностями поведения вида, хабилисы, действительно, явно ближе к австралопитекам, чем к более поздним гоминидам – членам рода Homo. Среди этих характеристик такие, как размер и форма тела, пропорции конечностей, темпы индивидуального развития, особенности жевательного аппарата и т. д. Правда, при сравнении по размеру мозга картина получается не столь однозначной, и всё же некоторые антропологи считают, что правильнее в настоящее время переместить виды хабилиса и человека рудольфского в род австралопитеков. После открытия черепа из Ломекви, послужившего для выделения рода кениантроп (Kenyanthropus) и оказавшегося довольно похожим по строению лицевой части на череп 1470, было высказано также предположение, что человек рудольфский мог представлять собой более поздний, чем platyops, вид кениантропа. В этом случае его правильное научное название – Kenyanthropus rudolfensis.