Текст книги "Кузнец (СИ)"

Автор книги: Леонид Бляхер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 9. Путь в страну Очан и другие события

Все следующие дни мы приводили крепость в хоть сколько-нибудь божеский вид. Жить здесь, делать крепость своей никто не собирался. Хоть и была она посильнее крепости Албазы, которую все уже звали Албазинской крепостью, но запах смерти, своей и чужой, слишком впитался в эти стены. Пересидеть, еще ладно. А жить – увольте. Тунгусы собрали своих павших, мы – своих. Похоронили так, как принято. Дауров же, которых было множество, просто снесли в ров и там сожгли. Мерзкий запах горелых тел еще несколько дней висел над городом. Но оно лучше, чем трупный яд, который пошел бы от разлагающихся трупов. Да и союзные тунгусы торопили. По их повериям, непогребенные враги после смерти превращаются в злых духов. Они воруют живых и пьют из них кровь. Оно, конечно, суеверия. Но проверять мне не хотелось.

В то же время произошло событие, важное и странное. Когда мы вышли из крепости, чтобы похоронить своих павших, к счастью, немногочисленных, показался отряд людей, по одежде сильно отличающийся от местных. Необычные шапки, узорные ткани рубах и кафтанов, высокие и статные лошади, явно дорогие брони. Кроме сабель были у них и ружья, сплошь фитильные. Один из них подъехал к нам. Безошибочно определил в Хабарове главного и начал что-то лепетать. Если даурский язык и речь тунгусов мы как-то понимали, то речь важного гостя не поняли совсем. Хабаров велел позвать пленника, который знал язык гостей. После некоторой заминки нашли и такого. Благо, пленников у нас было больше четырех сотен.

С переводчиком-толмачом беседа пошла лучше. Тоже не совсем, поскольку русского языка толмач не знал, а мы на местном говорили не особенно, но все лучше, чем ничего. Гость говорил не быстро, а толмач переводил. Суть была такова, что они – посланники от великого царя маньчжуров или богдойцев Шамшакана. Собственно, как я понял, сказано было «Сына Неба, Великого Богдыхана Шуньчжи». Только разницы нет. Шамшакан, так Шамшакан. Даурам так проще говорить.

Тогда Хабаров стал выяснять, почему те не участвовали в сражении. Объяснение иноземца было простое. Они – только наблюдатели. Их царь запретил им участвовать в сражении. Он желает с русскими не сражаться, а торговать. Хабарову такой оборот очень понравился. Он сказал, что и русский царь (Великий государь Руси) тоже жаждет торговать с царем Шамшаканом. Ну, и как положено, одарил посланников. Кстати, в основном, мехами и моими изделиями. Это было забавно, поскольку меха и так изначально предназначались маньчжурам, а моими изделиями мы их данников и побили. Но политика – удел Хабарова. Я туда не лез. Послушал и ладно.

Гости, долго кланяясь, пятились задом к своим коням, но сев на них скрылись почти мгновенно. Мы же вернулись к печальной церемонии. Честно говоря, отделались мы в тот раз малой кровью. Десяток бойцов потеряли, да с полсотни раненых. Конечно, жалко каждого. Но дауров полегло не меньше тысячи. Сколько их сгинуло от ран, даже предположить страшно. Да и союзники наши потеряли сотен пять. Спасали щиты, брони, выучка. Оружие огнестрельное выручало. Но это здесь, а как дальше пойдет, сказать трудно.

Добычу мы взяли изрядную. В хорошо сделанных куяках (бронях) были теперь все. Обзавелись и саблями в придачу к привычным топорам. Тканей шелковых множество свертков, серебро, меха, хлебные запасы. Не хватало только пороха и свинца. Мы за битву едва не треть всего запаса израсходовали. Еще пара таких сражений и останемся мы без огненного зелья. Щедро расплатились с союзниками. Казаки тоже щеголяли в шелковой одежде, звеня добытым серебром, хвастаясь саблями с искусной насечкой в богатых ножнах.

Держать в городе множество пленных было не особенно разумно. Потому Хабаров отобрал из них самых родовитых и отправил их гонцами с приказом передать, что готов отпустить всех за выкуп. А если дадут шерть, то и за ясак. Уже через несколько дней стали подходить дауры с выкупом. Мехами платили редко, ссылаясь на то, что меха уже отдали богдойцам. Как бы не тем самым, которых мы с честью отпустили. Зато платили серебром. Частью слитками, частью монетами с непонятной надписью. Скорее всего, китайскими. Немного везли и золото. Пленных воинов отпустили. В городе стало спокойнее. Поначалу я удивлялся, что взятых в плен женщин даже не пытались выкупить. Потом вспомнил, что в степной традиции, а в этом плане дауры были степняками, женщина – имущество, а выкупались люди, то есть воины. Казаки активно пользовались этим имуществом. Правда, не только утоляли самцовое естество, но пользовали их в качестве портних, прачек и для тому подобных женских дел. Впрочем, кто-то брал даурок и себе в жены. Других девок в Приамурье они не видели. А вернутся ли живыми, пока не знал никто.

В городе Гуйгудара пробыли больше месяца. Отходили от битвы, залечивали раны, пополняли припасы. Хабаров отправлял отряды вниз по Амуру и по реке Зее, где по словам пленных жили дауры. Казаки занимались привычным делом – собирали ясак, приводили под шерть. Делали так, как могли. Где-то мирно, а где-то и совсем не мирно. К сентябрю, Хабаров смог отправить караван с ясаком в Якутск. Кроме мехов, серебра и прочего отправил он письмо с просьбой прислать пороха, свинца и хлеба. То, в чем войско нуждалось. С караваном я отправил и своего доверенного человека, Степана Смоляного. Ему было особое задание, объехать всех моих людей, оставленных на Лене и в Илиме, сказать, что скоро их услуги понадобятся. Какие, я пока сам не знал. Но сеть стоит проверять и поддерживать в рабочем состоянии. Каждому человеку вез он небольшой подарок. Не столько для корысти, сколько с напоминанием: помним, уважаем.

Сами же мы загрузились на корабли, частью еще якутские, частью построенные уже на месте, и продолжили путь по Амуру. В поход пошло менее четырех сотен бойцов. Часть Хабаров решил оставить в городке Албазине, а части повелел острог строить возле впадения в Амур реки Зеи, чтобы если что, можно было отсидеться. Пушки же и пищали взяли с собой. За Зеей улусы даурских князей закончились. Начиналась страна народа дючеров. Когда проплывали по Амуру близ Зеи я чуть в воду не бросился. Это место я помнил более, чем хорошо. В мое время здесь был город Благовещенск, до революции он был крупнейшим экономическим центром в Приамурье. Еще в мое время там стояли могучие здания торговых домов Чурина, Бабинцева, Касьянова, Кунста и Альберса. Напротив него высились дома китайского Хейхэ. Некогда Хейхэ был маленькой рыбацкой деревушкой. Но за постсоветские годы вырос в настоящий город, куда наши частенько наведывались даже из Хабаровска. Кто жене шубу купить подешевле, кто-то еще чем-то разжиться. Я ездил туда просто пожрать китайской еды. Ну, нравится она мне. Пока же здесь стоял последний даурский улус, давший шерть русскому государю, да шумели нетронутые сосны.

Дючеров было меньше, чем дауров. Но их сила была в другом. Они были ближайшей родней маньчжуров-богдойцев. Собственно, те маньчжуры, что не пошли в поход с их князем Нурхаци и стали дючерами. Такое родство защищало их от дауров. Оно же позволило сделать своими данниками все остальные амурские народы: гольдов, гиляков, бираров и прочих. Кто-то, как бирары, просто бежали от реки. Теперь они жили в мелкосопочнике перед Становым хребтом. Другие народы покорились. Платили дючерам дань. Сами дючеры часто служили в армии старших родичей в качестве вспомогательной силы. Об этом я знал не столько от языков или пленных, сколько из умных книжек XXI века. Идти на дючеров и избежать конфликта с маньчжурами, как мне казалось, невозможно.

Но Хабаров считал иначе. Мы много говорили с ним перед походом. Вроде бы все разумно. Ведь посланцы «богдойского царя» сами сказали, что тот приказал с русскими не воевать. Видимо, считал Хабаров, у тех своих проблем выше крыши. В чем-то он был прав. В тот период, насколько я помнил, в Китае началась замятня, которая длилась лет десять, а то и больше. Сначала восстали китайские князья-данники, потом, кажется, воевали регенты после смерти старого богдыхана и воцарения мальчика Санье, будущего великого императора Канси. Все так. Взгляд маньчжуров устремлен на юг и восток. Но размеры их войска так велики, что выделить несколько тысяч воинов для похода в северные земли они вполне могли.

Однако главным был Хабаров. А у него, кроме добычи, были и другие резоны. О них он и сказал. Это сегодня мы говорим о двойной морали, о лицемерной политике. В Сибири до такого чуда еще не додумались. Принесшие шерть, кроме всего прочего, получали не только сомнительное право платить ясак в казну царя, но и вполне реальное право требовать защиты. Дауры теперь, по большей части, были нашими данниками. Потому требовать защиты от своих исконных врагов дючеров они имели право. И не только имели право, но требовали. В принципе, и дауры, и дючеры, как и все их данники нам были глубоко параллельны. Хотелось просто создать безопасное пространство, где можно удобно устроиться. Но вмешавшись в местную политику, Хабаров, а вместе с ним и мы все, уже не могли действовать, как угодно. Даже джокер не свободен от правил игры. И вот, мы шли в новый поход, еще толком не закрепившись на прежних землях.

Первые дни мы шли вдоль почти пустых берегов. Пару раз попадались брошенные стоянки и покинутые городки. Местные в бой не вступали, но и от переговоров уклонялись. Стоило нам набрести на живое стойбище или городок, направить суда к берегу, как жители бросались прочь, оставляя все свое добро казакам. Получалось, что казна наша росла, а вот дальнейшая судьба оставалась неопределенной. Мне казалось разумным попробовать договориться с дючерами. Какой-нибудь пакт Молотова-Риббентропа с ними заключить. Типа, вы наших не трогаете, а мы к вам не ходим. Пока закрепиться в низовьях Амура. А там, накопив силы, попробовать поиграть по другим правилам. Но я – человек другого времени.

Для Хабарова все было проще. Есть противник, его нужно привести к покорности или уничтожить. Схваченные пленные ничего особого сообщить не могли. Сами они были не из дючеров, а больше из их данников. С ними Хабаров был вполне ласков, поскольку видел в них будущих союзников, как конных тунгусов в борьбе с даурами. Так и шли мы вниз по реке, которая становилась все больше и больше. В месте, где с правой стороны в Амур впадала огромная река, которую местные называли Шингала, а мне привычнее было Сунгари, начались городки дючеров. В отличие от дауров, срубы здесь были проще, скорее, землянки с крышей, чем избы. Но городки вполне себе населенные. Чуть не по сотне домов в каждом.

К сожалению, и здесь политика была традиционной. Мы подплывали к городку, на лодке переговорщик в хорошей брони и со щитом подходил ближе к берегу, требуя от дючеров покорности и ясака. Взамен тем обещалась защита от врагов и покровительство Великого государя Руси. Поскольку же врагов у дючеров в тех местах кроме нас особо не водилось, а покровительствовала им южная держава, то ответ был очевиден. В переговорщика летели стрелы. Тот возвращался, а к берегу уже двигались все восемь стругов. Давали залп из пушек и пищалей. После чего высаживались и «имали ясак погромно», что, по совершенно непонятным причинам, нам любви дючеров не добавляло.

С каждым следующим городком, а таковых было множество, напряжение нарастало. Дючеры при виде нашей флотилии отходили от берега, но не исчезали, а шли следом. Через три дня пути, уже в октябре мы покинули места дючеров и вышли к их то ли данникам, то ли союзникам, очанам. В мои годы, то есть в том мире, что я покинул, здесь бы вилась дорога Хабаровск – Комсомольск с поворотом на город Амурск. Эх, как захотелось остановить машину, вылезти, размять ноги после многочасового сидения за рулем. Вздохнуть полной грудью и отправиться в придорожное кафе. Я не сноб. Есть в таких кафе на трассе мне страшно нравиться. Как правило, поставщиками здесь становятся совсем не гигантские ретейлы с их стандартно-замороженной продукцией, а местные люди мимо бухгалтерии. Потому и рыба там свежее, и пирожки с пылу-жару, даже папоротник-орляк они готовят как-то по-домашнему. Вспомнил кафе, опять потянуло на ностальгию. Вспомнились родители и, почему-то, Люда. Что за напасть? И, главное, нашел время. Тут едва вырвались, да и не факт, что вырвались от дючеров, а я сопли себе вытираю. Брр.

В стране очанов Хабаров решил останавливаться на зимовку. В самом деле, понятно, что плыть дальше, когда по реке вот-вот пойдет ледяная шуга, не самая лучшая затея. Была и проблемка. Дючеры, как и дауры пахали землю, сеяли хлеб, разводили всякие огородные дела, держали скота изрядно. А вот очаны были рыболовы и охотники. Никакого другого хозяйства не вели. Разве только травки и коренья по тайге собирали. Все же мы изрядно к северу забрались. Здесь земля родит не особенно.

Словом, пристали к берегу. Струги вытащили и на горку затянули. Стали на горке рубить острог. Даже не острог, а, скорее, зимовье. Нарубили крепких сосен, набили столбов, к столбам закрепили изгородь, ворота сладили. Башню сторожевую поставили. Острожек небольшой. Где-то метров тридцать или, как тогда говорили, полста шагов. Внутри амбар для припасов, избу для ясака, приказчикову избу поставили. Да и все. Остальные селились за стенами.

В принципе, мне это очень не нравилось. Оно было как-то совсем не по фэн-шую. За такими домами нападающим прятаться – самое милое дело. Но рубить большой острог, с башнями и раскатами тоже не очень веселое занятие. Тем более, что Хабаров на второй же день отправил чуть не половину казаков малыми отрядами по местным улусам за ясаком. Чувствовал я себя капитаном Смолетом из мультика про остров сокровищ: мне все не нравилось. Но для себя я решил, что лучше плохая голова, чем две, спорящие друг с другом. На всякий случай, я держал всех своих пушкарей как сказал бы наш сержант в годы срочной службы, в состоянии повышенной боевой готовности. Пушки выкатил на пригород, чтобы в любую сторону их сразу же направить, поблизости велел положить порох, ядра, картечь. Только двоих из десятка отпустил строить нам общую избу.

Сам же только и делал, что смотрел, в порядке ли у моих мушкеты, сабли, топоры. Казаки только посмеивались. Но не долго. Еще только заканчивали городить острожную стену, как на Амуре показались огромные лодки с людьми, явно не мирно настроенными, а из лесу выбежало множество людей. Вооружены они были кто чем. К счастью, мой психоз хоть частично передался остальным и даже Хабарову. Все, оставшиеся в еще недостроенном остроге, успели укрыться за стеной и зарядить ружья.

Мои молодцы особенно отличились. Сразу успели выстрелить по подступающим к берегу лодкам. Еще немного и те ушли бы под крутой бережок, и все. Мертвая зона. А так из трех лодок, две изрядно проредили от избыточных пассажиров, а одну и вовсе к рыбкам отправили. Оставшиеся, стали быстро грести на противоположный берег. Мы же успели еще и пушки перезарядить.

Тем временем все оставшиеся казаки палили в наступающих противников. Те пытались укрыться в овражках, но выходило плохо. Уже изрядно павших было видно на поле. У нас тоже были раненные. Не все безболезненно добрались до ограды. Ранения не тяжелые. Но приятного мало. Погиб, пробитый стрелой, илимский казак Никифор Ермолаев. Жалко. Он был отменным стрелком. Да и мужик невредный.

Но дючеры или еще кто уже притормозили, а после того, как мы еще раз разрядили пушки, на этот раз в сторону леса, те просто побежали. Хабаров взял с собой семь десятков казаков и пошел на вылазку. Мы остались в крепости. Дючеров гнали до самого леса. Захватили десятка три пленных.

После боя расспросили. Это были те самые дючеры, что шли за ними еще от реки Шингола. С ними их очанские данники. Всего, по словам пленных, тысяча человек. Честно сказать, думаю, что в половину меньше. Побили мы в тот раз, наверное, сотни полторы. Остальные рассеялись.

На следующий же день, когда наши еще не совсем отошли от схватки, к берегу причалила лодка. Сидящие в ней четыре мужика громко кричали на своем языке, всеми силами показывая, что идут с миром. Пустили их к острогу. Оказалось, посланцы от очанского князя Кечи. А в лодке соболя и рыба, для выкупа пленных. Хабаров вышел к посланцам. Дары принял. Велел вывести пленных. Сказал, что отпустит их, но князь Кечи должен дать шерть государю и принести ясак. Про ясак спорили долго, но, в конце концов пришли к договору. Переговорщики с пленными отбыли, а мы вернулись к своим делам.

Всю зиму прожили спокойно. Я уже начинал думать, что мои мрачные предчувствия связаны с чем-нибудь погодным или с тем, что почти весь поход ограничивал себя в общении с прекрасным полом. Как-то спать с испуганными пленницами меня не прикалывало. А ничего другого не было. Если в Усть-Куте и Якутске как-то перепадало, то в походе сплошной облом.

Короче говоря, жили и поживали. Хабаров рассылал отряды для сбора ясака, искал выходы на местных инородцев, которые с дючерами сильно не дружили. Я развлекался на свой лад. С едой было не очень. Хлебных запасов оставалось все меньше, как и крупы всякой. Туши закопченных свиней и барашков, что добыли у дючеров, мы уже подъели, на зверье местные леса были небогаты. Все же северное местечко. В основном питались рыбой. Вот я и соорудил шарабан. Не в том смысле, что колымагу, а в смысле коптильню для рыбы. Сам ел, друзей угощал. Ели так, что за уши не оттянешь. И рыбка не абы какая, калужка, такая большая-большая осетринина. Из нее же готовил соленья на скорую руку. Типа байкальского сугудая или нанайской талы. Все разнообразие. Поблизости дикая черемша росла, папоротник. Тоже вещь. Короче говоря, заделался поваром. Популярность моя взлетела до небес. Пожрать-то вкусно все любят. Впрочем, ни про кузню, ни про пушки я не забывал. Все-таки, вокруг нас, хоть и замиренные, но совсем не дружественные племена.

Хабаров был доволен. Ясак и добыча выходили едва ли не больше, чем у дауров. Правда, в основном шли меха. Но меха – штука дорогая. Доволен он был и тем, что нашел улус народа бираров, врагов дючеров. Те приходили к острогу, долго говорили с помощью толмача с Хабаровым. Тот им тоже защиту обещал за шерть. Довольны были и люди. Покойно, вольно. Землянки стали обустраивать. Не землянки, а полные хоромы выходили. И печи складывали, и очаги. Кто как мог. А вокруг… Река огромная, другой берег только темной ниточкой на горизонте. Близ острога снег на солнце искрится. Это вам не серая и темная европейская зима. Здесь, конечно, морознее, но и ярче, светлее. И все же у меня на душе было не спокойно. Вроде бы все хорошо, а не хорошо. Сны стали сниться опять странные. И, причем, одни и те же: скачет на наш острог конная орда, копья опустили, иные из ружей стреляют. А казаки к острогу никак не успевают. Падают, гибнут, криком исходят. А я все никак пушку повернуть не могу. Как тормозит меня кто-то. Старик опять приснился. Стоит такой важный. Как будто еще больше вырос. Смотрит на меня и говорит: «Пушки всегда готовыми держи. Беда идет».

Не выдержал я, долго говорили с Хабаровым, даже на повышенные тона перешли с посланиями к матушкам. Кое как убедил его, чтобы все время на сторожевой башне человек был, а один десяток был в остроге наготове с заряженными ружьями по паре на каждого. Хабаров решил, что коли мне блажь втемяшилась, то сам я и должен людей уговорить в карауле стоять. Эх, хорошо солдатским командирам. Приказал, выполнили. А тут вольница казацкая. Не приказывать, а убеждать нужно, авторитетом давить. Авторитетом я давить пока только учусь. Потому просто рассказал казакам, что дючеры могут напасть в любой момент, а рядом богдойцы, которые тоже напасть могут. Про вещие сны рассказал. Хоть и не суеверный народ казаки, а, похоже, сумел я их убедить. Когда сам веришь, убедительно говорить просто. Стали хоть как-то беречься. А там и зима на убыль пошла. Не весна, март месяц здесь еще совсем зимний, но все морозы поменьше, день подлиннее.

Случилось все в конце марта, как раз под настоящую весну. Раним утром, года большая часть казаков еще просто спала, раздался крик дозорного на башне: «Братцы, вставайте! Враги!». Я, как обычно, ночевал с пушкарями. И, как обычно, старался все свои боевые приблуды держать поблизости. На всякий пожарный. Лучше быть живым параноиком, чем мертвым дзеном. Почти мгновенно надел бронь, сапоги, схватил ружье, саблю и выскочил из избы. Тут же в косяк впилась стрела. Ох, матушки! Со стороны высокого берега к нам неслась та самая лава. Все, как во сне, Брони сверкают, кто-то из луков бьет, а кто-то и из пищалей, пики у многих. Возле домов в слободке уже лежало несколько тел, пробитых выстрелами. Кое как растолкал пушкарей, и мы вместе побежали к острогу, прячась за стенами. Бежали все. Кто-то в брони, а иные и в одних рубахах, с полным непониманием происходящего. На наше счастье, в этот момент со стен выстрелили пищали. Потом еще раз. Конные, серьезно отличающиеся от толпы дючеров, которые штурмовали городок по осени, стали приостанавливаться. Уф, добежали! Казаки принялись резво заскакивать, кто в ворота, а кто и через изгородь. К тому времени из оружной избы раздавали пищали, порох, свинец. Все же выучка – великое дело. Уже через пять-семь минут, к бойницам подошли новые стрелки и дали залп из множества пищалей. Ну, как множества. Штук из пятидесяти. Сколько успели зарядить. Мы со своими пушками оказались не при делах. Как-то не дошли руки сделать раскаты, чтобы пушки могли бить через стену. А рушить собственную стену сильно не хотелось.

На всякий пожарный зарядили пушки картечью, оставили при них двух пушкарей, а сами бросились к стене. Враги, не вполне понятно, кто именно, но очевидно, что намного более крутые, чем те, с кем довелось сталкиваться раньше, уже доскакали до слободки. Теперь наши собственные дома служили им защитой. Во всяком случае, смысл в залповой стрельбе исчез. Казаки продолжали палить, но враги, собственно, маньчжуры-богдойцы, кто там еще мог быть, подбирались уже к самым стенам. И не просто подбирались. Часть вражеских бойцов начала разбирать достаточно слабо сколоченные стены, разбивать бревна. Казаки пытались отбиваться от них сверху. Но бойницы были узковаты, а враги продолжали отстреливать любого, не вполне осторожного. И далеко не все стрелы и пули летели мимо. Было понятно, что стены с минуты на минуту будут разбиты.

Я едва не кубарем, скатился с приступа для стрелков, захватив казаков из своего десятка. Бегом побежали к пушкам. Слава Богу, те были на лафетах. Покатили их к месту будущего прорыва. Одновременно, мои ребята Макар, Тимофей, Трофим с полусотней стал выстраивать напротив того места щиты и формировать строй из стрелков. Пролом в стене становился все больше. Уже стали проскакивать первые бойцы. Они хоть и были одеты в брони, но были скорее дючерами, чем богдойцами. Кого-то сразу же зарубили казаки. Но прорвавшихся становилось все больше. Как в гибнущей плотине, волна богдойцев, прорвав заслон хлынула внутрь острога. Вот тогда мы и дали залп картечью. Почти вплотную, шагов с тридцати, картечь произвела жуткое действие. Едва не половина наступающих была частью сбита, частью разорвана. Досталось и несчастной стене, сбив с нее последние бревна. Так, артиллерия – царица полей не только в ХХ веке, но и сейчас. Сразу за пушками ударили пищали. Не много. Кто-то еще стоял у бойниц, кто-то не успел в строй. Но выстрелов двадцать слились в один залп, произведя совсем немалое опустошение. Заряжающие подали вторые пищали. Стрелки дали еще один залп. Этого хватило. Дючеры, богдойцы или кто они там, бросились назад, смяв хилый строй, который пытался выстроить вражеский командир. Последнего едва не втоптали в землю собственные бойцы, бегущие, куда глаза глядят. Казаки с Хабаровым кинулись за ними. Я тоже не удержался. Гнали их долго. Пока сумерки не настали. После, при свете костров стали смотреть добычу. Да, тут было чему подивиться.

Одних лошадей было больше трех сотен. Лошади нам были не особенно интересны. Но пока мы в остроге стоим, тоже пригодятся. В брошенном стане нашли мы изрядные запасы хлеба, что было более, чем кстати. Но и это не все. Дорогие ткани, вполне ощутимый запасец серебра, видимо войсковая казна, брони, пики, немалый запас пороха и свинца. И даже три плохонькие пушки. Наши и стреляли дальше. Да и были из бронзы. Захваченные же были железные. Но железо то было плохое, все в раковинах. Такие пушки долго не служат.

Думал уже бросить. Но жадность взяла свое. Металл есть металл. Может, позже выйдет переделать. Захватил и ружья. Целых два десятка. Совсем плохие ружья, без замков. Что-то типа первых аркебуз: железная трубка, заваренная с одного конца, с дыркой для воспламенения пороха. Но как раз точить трубки или лить и потом обтачивать было самым трудоемким. Замки можно и потом приделать. Кстати, там я впервые, буквально, носом уперся в идею гатлинга, протопулемета. Среди захваченного оружия было пять пищалей, состоящих из нескольких, скрепленных между собой стволов. Конечно, из такого кошмара стрелять не очень. Но тут важна идея. У меня сразу закрутились механические мысли в голове. Понятно, что сейчас не до них. Так, закончится же когда-нибудь этот поход. Тогда и займусь. Чем я хуже доброго доктора и изобретателя Ричарда Гатлинга? Наивный доктор думал, что, если создать особо мощное оружие, то войны прекратятся сами собой. Вот и придумал протопулемет. Войны не прекратятся. Я это знал. Но такая штука была бы мощным козырем у меня в рукаве.

На утро Хабаров стал допрашивать пленных. Опасения подтвердились. На нас напали не местные люди, а самая настоящая рота (ниру) регулярной армии богдойцев, в окружении местных союзников, вооруженных богдойцами. Сами богдойцы говорили почти на том же языке, что и дючеры. Но много говорить отказывались. Только грозили карами, которые на нас обрушит их правитель. Гораздо разговорчивее оказался один из бойцов, сильно отличавшийся от остальных внешностью. В роте он был пушкарем. По его словам, он не богдоец, а никанец. Для меня понятно – китаец. Для Хабарова оно понятно было не особенно.

Но пленный никанец был весьма речист. Рассказал он и предысторию похода. После прошлого штурма и разгрома дючеров, те бросились к своим покровителям в огромную каменную крепость, где сидит местный глава. Толмач перевел «царь». Крепость та стоит на реке Шингола (Сунгари). Там они рассказали о приходе русских и о поражении. Пригрозили, что если богдойцы не вступятся, то те станут платить дань русским. Может быть, еще как-то грозились. Словом, тот самый царек отрядил с ними одну ниру и союзников, предполагая небольшую карательную экспедицию.

Но экспедиция провалилась. И теперь репрессии обрушатся и на командира роты, и на командира крепости. А, может быть, и на самого царька. Поведал китаец, что сила в крепости изрядная. Воинов до десяти тысяч («тьма»). Рассказал он о «богдойском войске», вооруженном огнестрельным оружием. Судя по его рассказам, да и по тому, что мы обнаружили, оружие там устаревшее. Пищали фитильные, самые примитивные. Пушки старые. Но их много. Но вот кораблей у них нет, поскольку до сих пор оно было не нужно. Двигаются конные или пешие.

Проход по берегу реки Шингола долгий и не удобный. Рассказал наш «язык» и об общих раскладах, что имеются за рекой, в богдойском царстве. Богдойцы напали и захватили Север Никанской страны. Но на Юге продолжает править их царь. Он бьется с богдойцами. А те все дальше теснят его. Но пока не смогли победить, поскольку страна его очень большая. Действительно, я помнил, что полностью маньчжуры смогли покорить Китай едва ли не в конце 70-х годов, после многих восстаний и сражений. Описывал он и богатства Никанской страны. Говорил про ткани, золото и серебро, огромные каменные города, диковинные напитка и явства. Собственно, это было очень далеко и не очень актуально.

Вот то, что мы победили небольшой отряд очень немаленького войска, стоящего в двух неделях пути от нашего острога, было совсем не весело. После не особенно долгих сборов, в апреле, как вскрылась река, мы решили двигаться обратно. Страна Очан осталась за спиной, как и городок, где прошла зима 7158 года от Сотворенья Мира, или 1652-го года от Рождества Христова. Как ни считай, а надо дергать отсюда как можно скорее. Наши струги, забитые под завязку добычей, шли вверх по Амуру. Хотелось бы успеть туда, где будет удобнее встретить новых гостей, где есть крепости, замиренные данники, возможность отойти назад.