Текст книги "Кузнец (СИ)"

Автор книги: Леонид Бляхер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Леонид Бляхер
Кузнец

Предисловие

Амурский плес близ будущего Хабаровска

7166 год от Сотворения Мира

Богдойцы налетели неожиданно, когда Онуфрий Степанов уже было поверил, что им удалось выбраться. Из-за острова вывалилась армада из полусотни бусов и устремилась к семи русским судам-дощаникам, стоящим у берега. На казаков обрушился огненный вал из множества пушек, пищалей. Тучи стрел взвились в небо, чтобы в следующий момент смертельным дождем пролиться на палубы русских стругов. Три судна мгновенно занялись пожаром. Едва не сотня казаков пала в самом начале сражения.

Но бой не кончился. Когда богдойская флотилия вплотную подобралась к русским судам, покореженным огнем, с порванными и обгоревшими парусами, с выбитыми ядрами досками бортов, с казачьих стругов раздался залп. Казалось, огонь шел отовсюду. За первым залпом последовал второй. Несколько бусов загорелось. В воду падали воины богдойцев и их союзников. Враг отхлынул от берега к острову. Степанов окинул остатки своего полка. Да, от пятисотенного отряда осталось меньше двухсот воинов. Кого-то он сам под началом своего ближника Клима отправил в охранение (теперь те были отрезаны от основного отряда и, наверное, уходили в Нерчинск, на соединение с отрядом воеводы Пашкова). Кто-то с Артемкой Петриловским, племяшем его друга Хабарова, много лет назад уговорившего Степанова на амурскую авантюру, в первые же минуты бежал на берег и, сбив заслон из союзных с богдойцами дючеров, исчез в лесу. Кто-то погиб или сейчас отходил, прося о смерти, как о помощи. Мало людей, совсем мало.

Рядом с таким же совсем не веселым выражением лица стоял мудрый атаман Петр Бекетов. Богдойцы, получив отпор, все медлили. Видимо, поначалу надеялись взять казну, да и суда целиком. Теперь уже щадить не будут.

– Ты, Петр Иванович, – медленно проговорил Онуфрий, – вот, что… Людишек собирай, да уходите, пока силы есть. Иди к воеводе Пашкову. С ним отобьетесь.

– А ты, атаман? – глянул на Онуфрия Бекетов.

– Твоя правда, – Петр Иванович. – Я атаман, мне и ответ держать. Пусть со мной останутся десяток охочих казаков. Всех прочих уводи.

– Не гоже так, Кузнец!

– Гоже. Атаманским словом приказываю.

Бекетов опустил голову. Он понимал, что атаман прав. Да неправильная была эта правда. Но многолетняя выучка взяла свое. И к тому мигу, когда богдойские бусы вновь направились к стругам, на них оставались только сам Степанов да десяток самых верных его людей, что решили принять смерть вместе с ним.

Атаман Онуфрий Степанов по прозвищу Кузнец быстро объяснил дружкам любезным свою мысль. Простую мысль. Каждый отходит на целый струг, разливает по палубе масло, запаливает смоляную ветку и ждет. Если силы есть, отстреливается. Как подойдут богдойцы вплотную, нужно поджечь корабль. А там, как Бог выведет. Кому суждено остаться живым, будет жить. А кому не суждено, то так тому и быть. Про себя каждый понимал, что нет, не суждено. Но надежда жила во всех. Во всех, кроме самого атамана. Он не стал себе врать. Снарядил ружье, спокойно проверил запальный заряд на полке, подпалил ветку, поближе положил любимый топор, если, Бог даст, дойдет до схватки. Бусы подходили все ближе.

Степанов смотрел не на них. В последний раз окинул он взглядом желтые волны великой реки, сопки, поросшие соснами и летней травой… Как же так вышло, как же все так быстро кончилось? Ведь была же мечта, если не найти, то построить ее, страну Беловодье, где люди живут вольно и радостно. Немного везения не хватило. Ведь могло же оно выйти и иначе. Могло?

Могло, – прошелестели волны, набегающие на пологий берег.

Могло, – прошептали сосны.

Могло, – проговорило небо над великой рекой.

Но Онуфрий уже не слышал их. Он прицелился и выстрелил в подплывающий вражий корабль. Начинался его последний бой.

Часть первая. Начало пути

Глава 1. Хабаровск. 2000 год от Рождества Христова

С самого рождения судьба у меня была не то, чтобы плохая – нет, не хочу Бога гневить. Есть те, кому гораздо хуже. Намного-намного хуже. Скажем, какие-нибудь политики, чиновники или, к примеру, тяжело и безнадежно больные. Просто каждый раз, когда мне начинало казаться, что за спиной вот-вот раскроются крылья, кто-нибудь эти отростки отстригал. И так всю жизнь. Ну, не всю, конечно, но большую ее часть – это точно. Но начну по порядку. Родился я в замечательном городе Хабаровске уже почти три десятка лет назад. И вот тут мне точно повезло. Город у нас классный (по крайней мере, я так думаю; а что думают другие – это проблема тех самых других).

Еще в юности я пошел в секцию бокса. Не потому, что сильно тянуло или чтобы кому-то очень плохому и сильному отомстить – просто за компанию. Мой друг очень хотел быть суперменом, хотя слова такого он еще не знал. Фильм этот я только в 90-е в первых видеосалонах посмотрел. Так себе фильм. Но вернемся к моей истории. Поскольку слово «боксер» в мои юные годы обладало особым звучанием, то друг решил, что путь в супермены лежит через квадрат, обтянутый канатами. Друга хватило на год. А я остался. Почему? Да шут его знает. Просто не люблю, когда кто-то за меня решает. На первом же соревновании я продул. Стыдно продул. Как у нас говорят, в одну калитку продул. Весь бой искал пятый угол на ринге.

Вот тренер мне и порекомендовал бросить. Мол, занимайся, парень, настольным теннисом, а в мужские виды спорта не лезь. Я обиделся. На следующий день назло ему приперся на тренировку с изрядным фингалом под глазом. Тренер промолчал. Я остался. Постепенно стало получаться. Пошли победы на ринге, разряды, поездки. Уже в вузовской команде я выполнил кандидата в мастера, попал в сборную. Тут все и кончилось.

На первом же международном турнире в почти выигранном бою нарвался на встречный. Нет, не поезд, но ненамного лучше. Это когда твое движение вперед к противнику совпадает с движением его перчатки в сторону твоего носа. Словом, звездочки брызгали из моих глаз во все стороны, а пол совершенно неожиданно оказался совсем близко с физиономией.

Отходил долго. После того, как отошел, умный врач вежливо покашлял, посмотрел на мои бумажки… и запретил мне выступать. Плохо? Наверное. Но я решил, что все, что ни делается – к лучшему. Мне уже целых восемнадцать лет, а я еще не знаю, с какой стороны к девушкам подходят. При двух тренировках в день и попытках при этом как-то учиться на девушек времени не находилось. Познакомился. И как-то так удачно познакомился. Через месяц уже чувствовал себя безнадежно и смертельно влюбленным. Караулил свою возлюбленную у здания политехнического института, где она училась, дарил цветы, провожал до дома, даже стихи читал про чувства. Мы долго целовались в подъезде. И все. Дальше как-то не выходило.

Правда, оказалось, что личная жизнь занимает времени куда больше, чем самые напряженные тренировки. А сессию отменить забыли. В результате я вылетел из института и примерил замечательные кирзовые сапоги и форму с погонами. Девушка на проводы не пришла, а через три месяца написала, что выходит замуж. Огорчился тогда страшно. Как-то привык уже ее своей считать. Думал, пойду в караул да застрелюсь. Сейчас понимаю, что детский сад, но тогда страдал, даже очень. Впрочем, перестрадал тоже быстро и решил жить дальше. В армии служил без изысков. Не десант и не спецназ. Войска ПВО. Ночные дежурства, короткий сон и новое дежурство. Ужасы дедовщины, про которые много читал потом, как-то прошли мимо. Отслужил.

По возвращении решил поднажать на учебу. Учился на истфаке. Большая часть преподов были тоскливо-партийными и идейно-коммунистическими. С истфака тогда историки не особенно часто выпускались – в основном шли или в партийные органы, или в КГБ. Потому и преподы были очень правильные. Барабанили материал, как по уставу.

Но были и звездочки. Один из них преподавал историю Дальнего Востока. То есть, историю того места, где я и жил. Это было прикольно: вдруг понять, что сражение с племенем дючеров (это такой народ, который жил на Амуре до прихода русских и угнетал будущие малые народности Приамурья) происходило на территории городка Биробиджан (он в 160-ти километрах от моего родного города). А возле самого родного города Хабаровска на высоком берегу Амура высилась крепость Косогорский острог – первая русская столица Приамурья.

Я стал ходить к нему на факультатив, на кружок и даже домой. И… едва не послал все это к той самой милой матери. Лекции, книжки про историю, рассказы были необычны, увлекательны. А вот работа историка – как говорил наш препод, «верстак историка» – мне понравилась намного меньше. Оказалось, что история – это бесконечное копание в старых бумажках, таможенных книгах, доносах, челобитных, с тем чтобы вытащить из них кусочек прошлого. Пожилые «девочки» в архивах выкладывали на стол пухлые «дела» про далекое прошлое. В этой пыльной макулатуре и приходилось просиживать днями и неделями. Этого мало: приходилось читать кучу книг по теории, по связанным с моими героями событиям. Словом, я потихоньку превращался в архивную крысу.

Как-то утром, встав перед зеркалом, я увидел вполне откровенно намечающийся животик. Огорченный увиденным, решил потихоньку начать тренироваться. Нет, не бокс. Но к тому времени уже появились качалки, где за деньги можно было потягать штангу, гантели, подергать тренажеры. Утром пробежка, вечером тренировка. Постепенно привел себя в порядок. Но историю не бросил. Архивы и качалки благополучно совместились. И даже девушки стали появляться. Правда, я старался не влюбляться – сильно обжег меня первый опыт. В общем, как-то жил.

На досуге увлекся старым оружием. Даже не мечами, хотя это тоже прикольно, а первым огнестрелом на Руси. Запоем читал про пищали, ручницы, фитили и кремневые замки. На заводе, где работали мои одноклассники, я даже смог сделать пару таких. Понятно, что наличие фрезерного и токарного станков позволяло мне то, что не смог бы сделать кузнец четыре столетия назад. Но мне казалось, что я просто супермастеровой. Даже стрелял из них за городом на берегу Амура (занятие было то еще – ведь это тебе не магазин в «Макарове» снарядить. Ничего, справлялся). В какой-то момент я все свободное время стал проводить на заводе. Даже архивы забросил. Не совсем – диплом-то писать было надо, но огонь куда-то делся. Ну не ученый я. Делать что-то мне по-любому интереснее, чем изучать, как кто-то что-то делал. На досуге стал часто думать про наш край. Он же правда необычный. Далеко от всего. Европа – понятно: «Потому что путь не прост – целых десять тысяч верст». Это я еще со школы помню. Но ведь и Азия далеко. Ну, обжитая Азия. У нас теплее, чем в Сибири. Пшеница растет, соя. Под Владиком виноград и арбузы вызревают.

Люди все больше предприимчивые, вольные. Кто не крутится, нормально не живет. Только как-то так получается, что нас все время в какое-то стойло стараются загнать, причем чужое. То царь Петя под номером один устроил из нашей земли каторгу, чтобы серебро, медь, олово из нее выкачивать. Потом, в начале двадцатого века, сделали из нашей земли военный лагерь. То в недавнем прошлом из Дальнего Востока один ГУЛАГ построили с военными городками: или ты сидишь, или охраняешь. В крайнем случае работаешь на заводе по обеспечению тех, кто охраняет. Как-то все неправильно. Так я жил себе и думал.

Тут и СССР кончился. В провинциальном Хабаровске это было странно: какой-то ГКЧП, кого-то от кого-то спасает или не спасает. Был митинг на центральной площади, где все были против. Я, конечно, тоже. В смысле, за Ельцина и против ГКЧП. Типа, мы за все хорошее, против всей чушни. Так, вуз я закончил уже в России. Закончил с красным дипломом и рекомендацией в аспирантуру. В СССР это было бы круто. А в России? Шут его знает… Там какие-то биржи появились, купи-продайки всякие. Я не то чтобы очень сильно топил за «советы», просто оно как-то слишком резко поменялось, не дав даже минуты, чтобы подумать, сообразить, что к чему. А для меня тем более. Почему?

Как раз тогда один за другим ушли родители. Даже не родители, а мама и папа, самые дорогие люди на этом свете. Олигархами они не были: мама – врач, папа – преподаватель. Но по тем годам жили мы нормально, про хлеб насущный особо не задумывались. Книжки читали, вместе в походы ходили, на озеро лотосов ездили. Теперь вдруг я один оказался, да и проблема, где брать деньги, встала во весь рост. Осталась двухкомнатная квартира почти в центре города, на улице Серышева и… все.

На то, чтобы думать, времени уже совсем не стало. Попробовал и я бизнесом заниматься. Что-то получалось, что-то нет. Только стремно это было, да и как-то… странно. Партнеры кидают, с какими-то «крышами» надо договариваться… Нет, я, конечно, договаривался – не тупее других, только пить не с друзьями, а с неприятными мужиками в бане, возить им конверты с «искренней благодарностью в долларах» было совсем не радостно. И понимать надо, что «пить» здесь – не отдых, а работа такая, тошная, надо сказать. Голова потом болит, начинаешь ненавидеть все вокруг. Особого куража у меня лихие деньги не вызывали. И жить на грани, когда или ты, или тебя, мне сильно не нравилось.

Чтобы как-то не совсем в коммерса превратиться, я даже в аспирантуру поступил. И не просто поступил, а что-то делал. Конечно, не рвал жилы на почве разгрызания гранита науки, но и не бездельничал уж совсем. Так и жил между двух миров. В первом ходил в малиновом пиджаке, пил водку с правильными пацанами, продавал и покупал все, что продавалось и покупалось, носил оформленную в ментовке пушку. Даже пару раз пулял. Во втором надевал скромный костюмчик и шел в архивы, делать научные открытия. Жил не очень. Не нравилась мне такая жизнь. Да и бизнес мой к середине 90-х стал как-то сдыхать. Не то чтобы в минус, но уже совсем не в такой плюс.

Одно было здорово: выбрать пару часов, примчаться на берег Амура, желательно без архитектуры всякой. Просто чтобы берег был и река наша великая. Есть такие местечки за поселком Воронеж. Вот туда я и ездил. Для каких дел? Ни для каких. Приехать на реку, встать возле нее, раствориться в ветре, запахах, заблудиться в сопках, уступами спускающихся к воде, ощутить силу места. Особенно классное ощущение было ранней осенью, когда листва переливалась немыслимыми оттенками от кроваво-красного до нежно-золотистого. И эта разноцветная волна катится по сопкам, тянется к речной глади, отражается в ней. И не верится, что это не картинка лихого художника, а просто сопки над рекой. Это было здорово, но мало и редко…

Спасение пришло неожиданно – появились реконструкторы. Сначала всякие толкиенисты – эльфы, цвельфы, гоблины и другие существа. Собирались они в парке «Динамо», какие-то свои игры играли. Устраивали спектакли для себя. А для игр им нужны были эльфийские мечи, луки и прочие аксессуары. И ребята эти часто были совсем не из бедных семей. Тут я и вспомнил про свое увлечение. Думаю, а почему мне не совместить приятное и полезное? Стал для них мастерить всякие мечи, самострелы и прочую красоту. Деньги у меня были – все-таки какой-никакой промысел у меня получался.

Купил я гараж на окраине, недалеко от башни Инфиделя (это такое странное здание на сопке перед выездом из города на мост через Амур). В ней, сколько себя помню, тусовались хабаровские неформалы. С местными гаражными мужиками по рюмке чаю выпил, договорился. Помогли они мне свет протянуть, воду. Даже нужник себе с душем соорудил. До кучи прикупил пару списанных станков, инструменты, оборудовал там мастерскую, а коммерцию потихоньку свернул. Там и делал свои поделки.

Миллиона денег мне это не приносило, но на нормальное житье хватало. Да и времени забирало куда как меньше. Сначала заказов было немного. А потом… Как-то зашел ко мне приятель студенческих лет. Только он не на истфаке учился, а на филологическом. Ходил в неформалах и реконструкторах. Увидел мои мечи, кинжалы, так и запал. В тот вечер я продал первый меч и два лука. На следующий день пришли два чудака с паролем: «Мы от Дмитрия». Потом еще. И понеслось. Я у них самих стал реконструкторским персонажем. Так и говорили: купил у кузнеца возле башни Инфиделя. Хотя сам я старался от них, как бы сказать, держаться чуть в стороне. Да, хорошие клиенты, но я не из этой тусовки. Как-то оно там было все… слишком пафосно что ли. А клиенты все шли.

Кто только ко мне не приходил. Из Владика, из Иркутска люди обращались. Сарафанное радио в таких делах лучше любой рекламы. Делал им и мечи, и шашки, и даже шпаги. Пистоли делал. Правда, огнестрел требовал огромного времени. То есть, просто поделка – это недолго. Но у меня свой смак был: сделать так, как оно на самом деле было. Но это уже мой прибабах. Постепенно всякие замки ружейные освоил. Даже колесцовый замок делал. Это такая сложная загогулина, которая давала воспламенение заряда мгновенно. А фитильный замок давал запаздывание секунд десять. За это время можно было с линии огня убраться. Правда, колесцовый замок приходилось «заводить» ключом после каждого выстрела. Был еще ударно-кремневый замок. Поначалу он имел не особенно много поклонников, зато потом, когда его доработали, он больше ста лет был основным. Считай, что до изобретения патрона.

Не только всякие реконструкторы, которые после толкиенистов появились, но и нормальные люди заказывали. Кто-то в подарок для друга или начальника заказывал, кто-то себе. А кто-то – и любимой подарок. Я наловчился из металла всякие красивые вещи делать. Серьги, браслеты, даже розу раз выточил из бронзы. Братки тоже заходили. Выкидные ножики-бабочки заказывали. Пару раз даже огнестрельное оружие чинил. И ничего так. Ну бандюки. Жизнь такая, что от бандюков пользы больше, чем от государства. Тем более, что бандюки были знакомые. С кем-то вместе учился, с кем-то в секции занимался. Кстати, это и помогло мне от всяких «крыш» избавиться. Наезды были, не без того. Но это так – не серьезные люди, а хулиганье местное. Поскольку парень я был нехилый, смог объяснить им, что вам здесь не тут.

Так и жил. И, честно скажу, жизнь эта мне нравилась. Про меня знали. Обращались часто. Денег хватало. Квартиру не менял – мне на одного и двухкомнатная была выше крыши. Вот ремонт сделал, машину купил. Понятно, что подержанную Тойоту. На таких весь город ездил. Но год не старый, рабочая такая лошадка. Тусовки я никогда не любил. Наркотой (у нас говорили «химкой») не баловался, хоть и модно оно тогда было. Мастерил себе в гараже на заказ и для души. По чуть-чуть писал свой диссер. Нет, в вуз идти я не собирался. Так, для себя пописывал. Интересно же. И чем больше читал-писал, тем интереснее становилось.

В свободное время стал на всякие полезные для здоровья и души штуки ходить. Раз в неделю ходил качаться, чтобы жирок не образовывался, а мышцы не забывали, как нужно работать. По выходным или в бассейн ездил, или на лошадках кататься. Словом, не жизнь, а малина. Да и в личной жизни все было путем. Постоянной дамы сердца не было. Но я и не сильно рвался: как только понимал, что следующий шаг – женитьба, так и спрыгивал с поезда. Ну, и общаться старался не с теми, кто сильно замуж торопится. И чем ближе к тридцатнику, тем меньше мне хотелось кого-то в свою жизнь пускать.

И, как всегда, моя классная жизнь в самый неподходящий момент взяла и закончилась. Точнее, не закончилась, а как-то непонятно изменилась. Блин, тут и не скажешь сразу. Словом, познакомился я с девицей. Такая вся блондинистая, коса до попы, глаза голубые, дымкой подернутые. Зовут Людмилой. То есть, по-человечески ее Людой зовут, а мне она каким-то чудным именем представилась. Тоже из реконструкторов. Только не по Толкиену, а как-то иначе. Она – тоже эльф, но другой. И девочке было уже вполне за двадцать. Пару раз встретились, посидели в моем любимом грузинском кабачке в центре. Сходили вместе послушать музыку в кафе «Вечера». Даже как-то заночевала она у меня. Что называется, секс по дружбе и взаимному расположению. Такие встречи у меня случались несколько раз в месяц и никак не продолжались, разве только столкнемся где-нибудь случайно.

Но эта встреча не закончилась. Она стала таскаться ко мне в мастерскую, даже помогала. Рассказывала всякие ирландские сказания. Хотя шут их знает, насколько они ирландские. Я по фольклору не спец. А по истории – только XVII–XVIII век. Но здорово рассказывала. Пела под гитару. Тоже, знаете, душевно. Ты химичишь что-то над механизмом, на полке лампа горит, а она в кресле с гитарой наигрывает так негромко. Романтика, однако. Короче, в какой-то момент чувствую – втюриваюсь. Причем, по-тяжелой. Больно, но надо спрыгивать. Еще немного – и уже сам не спрыгну.

Решил не откладывать дело в долгий ящик. В ближайшие выходные собирались мы поехать на левый берег Амура. Там у моих друзей домик был, хотя жили они в городе. У домика озерцо. Не Байкал, но купаться вполне можно. И вода потеплее, чем в Амуре. Вокруг до самой реки зелень зеленая, у озера ивы с березками. Красота, одним словом. Я у них часто ключи брал, если хотел один побыть, или не совсем один. Вот, сели на машину и поехали. Еду и думаю, мол, там и скажу. Посидим, выпьем чего-нибудь душевное. Тут я и скажу: так и так, любовная лодка разбилась о быт. Давай останемся друзьями. Что в таких случаях говорят?

Приехали. Я камин затопил. Она на кухне что-то хлопочет. Накрыла столик. Как положено у романтических пар, свечи вместо лампочек зажгла, шторы задернула, чтобы не мешали. Сидим молча, цедим вино. Вкусное, собака. Посмотрел на нее. Аж «ля» в горле запало. Такая все грустная, растерянная, красивая. Ну, не могу я ей сейчас ничего такого говорить. Ладно, думаю, в следующий раз скажу. Встал я, музычку какую-то включил. Не тяжелый рок, не Рахманинов, но и не блатняк. Кажется, запись оркестра Поля Мориа. А она вдруг вскочила, на грудь мне бросилась и давай плакать. И горько так. Я вроде бы ничего и сказать не успел, а она почувствовала.

Стою и ощущаю себя полным пнем. Кое-как успокоил. Она слезу утерла и говорит: поехали лучше домой. Ну домой так домой. Завел машину, вырулил на трассу. Оттуда на мост. Тот самый, который на пятитысячной купюре. Едем. Солнце уже садится. Река вся огненная. Подъехали к посту ГАИ. Вдруг она и говорит:

– Хочу заехать в дом Инфиделя. Ты не против?

Честно сказать, сильно не хотелось. Там вплотную не подъедешь. Машину бросать. Да и сами развалины меня никак не прельщали. Только отказывать ей не захотел. Почему-то стыдно было перед ней очень. Заранее стыдно.

– Ладно, – говорю. – Давай заедем.

Подъехали. Домина огромный, из двух частей состоит. Одна – вполне себе дом, этажей пять. Форма странная. Но в Хабаровске много странных домов, особенно тех, которые до советской власти. Люди строили не по плану, а как душа поет. Вот и этот был странный, хоть и изрядно разваленный. А вторая часть дома – какие-то резервуары непонятные. Вглубь, под землю уходят. Зашли. Поднялись на верхний этаж. Там обычно неформалы сидят, но в тот день никого не было (кстати, именно оттуда мост на купюру и снимали. С этой точки часто ходят Амур фотать). Стою, на реку нашу любуюсь. Вдруг Людка бросает:

– А ты знаешь, почему этот дом называют башней архитектора?

– Не знаю, – буркнул я.

– Говорят, что один архитектор хотел построить прекрасный дворец. А большевики, увидев, что не могут его использовать по назначению…

– А что они хотели?

– Неважно. Это легенда. Ты слушай.

– Хорошо.

– Так вот. Большевики разозлились и решили его не просто расстрелять, а замуровали где-то здесь в стену. Поэтому дом не могут ни закончить, ни разрушить. Это душа архитектора им не дает. Потому здесь люди пропадают. Просто входят в башню архитектора и не выходят.

– Веселая история, – улыбнулся я.

– Грустная. Пойдем, я тебе покажу, где стена архитектора. Там, где он замурован.

– А надо? Все-таки уже темнеет. Может, в следующий раз?

– Андрей, ты не понимаешь. Никаких следующих разов не бывает. Есть только сейчас.

Она схватила меня за руку и потянула куда-то в сторону резервуаров. Поплутав по руинкам, ловко обходя экскременты разных эпох, наверняка имеющие историческую ценность, мы оказались в небольшой комнатушке над провалом, уходившим куда-то в темноту.

– Пошли быстрее, – крикнула Люда, перебежала по хлипкому деревянному мостку и скрылась в дверном провале. Делать было нечего. Я вступил на мостик. Видимо, он не был рассчитан на мой вес. А может быть, я просто особо везучий. Только доска скрипнула и переломилась. Я полетел вниз, в темноту. Обо что-то изрядно ударился. В голове вспыхнуло. За вспышкой наступили кромешная тьма и боль. Я отключился.