Текст книги "Кузнец (СИ)"

Автор книги: Леонид Бляхер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Можно, конечно, того казака и к ногтю прижать – силушки и власти хватит. Только шум будет, не гоже. Нужно его тихо как-то отправить туда, где вреда от него меньше. Думал приказчик уже почти час, да мысли блуждали. Вспомнил про ясак. Новый воевода не драл три шкуры, как Головин, но тоже не миловал. Нужно казачков к туземцам послать. Посмотреть, что в ясачной избе скопилось. Хорошо бы в Якутск караван днями отправить. До Усть-Кута, а там на стругах. Эх, опять мысль скользнула и убежала. Точно! Усть-Кут. Там на солеварне воевода Пушкин приказчика к себе отозвал. Место хлебное и, что важно, от Илима далекое. Пусть молодец себя там покажет. Решив, воевода позвал ближних людей и велел вызвать молодого десятника.

* * *

Важный приказной человек, что-то типа градоначальника, сидел в горнице за столом со своими ближниками. Меня пригласили за стол. Все опрокинули по стопке хлебного вина – самогона. Потом начался неспешный разговор.

Уже пожив месяца полтора в новом или старом – как посмотреть – мире, я понял одну простую, но очень важную вещь: власть в сибирских городах была не назначенная, а захваченная. По крайней мере, на Востоке Сибири. Новый воевода или приказчик прибывал вместе со своей ватагой или отрядом. Прежний отряд уходил на новое место. Если такого не случалось, была война. Победитель и становился приказчиком, а его ватага и ближники были ему опорой. Если же прибывал назначенный человек без своей силы, то и правил, и жил он недолго: Сибирь – страна большая, можно оступиться, съесть чего не того или лютому зверю попасться. Но, как правило, назначали сильных или просто закрепляли то, что уже сложилось. Остальные ватажки, помельче, были вынуждены приспосабливаться к главной, входить в нее на ее правилах. Авторитетные казаки не из своей ватаги были совсем не нужны приказчику, да и воеводе. Вот и я, неожиданно для себя оказавшись в авторитете, мог вполне попасть под раздачу. И, честно сказать, сильно этого не хотел.

Но Демьян Тимофеевич – пятидесятник, приказчик и сын боярский – оказался человеком не только властным, но и умным. Все-таки люди ко мне относились хорошо. И буча в остроге ему была совсем не нужна. А нужен был выход, как сплавить меня из Илима, вроде бы, и честь выказав.

Вот он и порешил, что десятник ему в Илимском остроге не нужен. Зато нужен ему свой человек (тоже приказчик) в Усть-Кутских солеварнях. О том мне и было сказано. Солеварение было делом важным. Соли в Сибири не хватало, везли ее издалека. А тут своя. Ею снабжали и Якутск, и Енисейск, и десятки других городков, слободок и острожков. Солеварни были государевы (которыми я и должен управлять) и частные. Ими владел Ерофей Хабаров. На первых работали кабальные и закупы (неоплатные должники). У Хабарова все больше работали покрученники, обычные наемные работники, хотя были там и кабальники.

Только обжился – опять в дорогу. Все, как в учебнике истории. «В 1648 году Онуфрий Степанов Кузнец был переведен из Илима приказчиком на Усть-Кутские солеварни». Или не совсем. «Так» мне не совсем нравится. Не очень хочется просто отыграть свою роль и слиться. Поглядеть будем, как говорится.

Провожали меня чуть ни всей слободой. Отдельно попрощался с Ленкой. Дал ей вольную, дал денег на то, чтобы жить – все же почти год под одной крышей мыкались. Да и про слова ее про возвращение все время думал. Как бы мне мимо того духа проскочить и с ним не поцапаться. Так она еще на прощанье говорит:

– Помни, дух говорит не просто. Если он говорит уйти, уходи и не спорь. Мне отец рассказывал, как его какой-то старик все из зимовья гнал. Тот и ушел. Кое-как до стойбища дошел. А то зимовье все медведь-шатун разбил, людей загрыз. Слушай духа.

Попрощался с дядькой-десятником. Обнялись. Хорошо попрощался с людьми илимскими. Вроде бы за год ни с кем пособачиться не успел, друзей завел. Со мной и моим новым десятком ехали трое казаков из тех, с кем год назад я прибыл в Илим: Макар, Трофим и Тимофей. С ними сошлись ближе, чем с другими, вот и договорился я с Николаем Фомичом, чтоб они со мной пошли. Алексей, с которым шли с самого Тобольска, женился, обжился, идти незнамо куда не захотел. Ну что ж, нет так нет.

Барахла у меня накопилось изрядно. Но взял я с собой только оружие и приспособы для всяких кузнечных и механических дел. Дом оставил Ленке. Может, она себе еще мужика приглядит. Ну и деньги взял, не без того. Аж тридцать рублей серебром оказалось. По тем временам для казака это были огромные деньги. Их было бы еще больше, только я рублей семнадцать на инструменты потратил и саблю купил. Не понтовую, а такую рабочую. Не любят саблю в Сибири, и ладно, а мне она очень даже по руке. Добро все сгрузили на две телеги, сами одвуконь поехали.

Путь был не близкий, но и не слишком дальний. Еще и недели не прошло, как стали попадаться зимовья, что близь Усть-Кута расположились. Чем ближе к Лене, тем людей попадалось больше. А там и острог показался.

Глава 4. План

Всю дорогу до Усть-Кута я думал про не такое уж отдаленное будущее. Пытался выстроить хоть какую-то программу действий. Просто отсидеться в сторонке было бы самым душевным: засунул голову в песочек, посидел так лет десять, а там, глядишь, все и образовалось. Я жив и, может быть, даже здоров. Не погибну в 1658 году, как оно предписано по прежней истории. В этом варианте целых три недостатка. Первый – не даст мне этот старик, коли он здесь хозяин, так спокойно отсидеться. Вытоптал, гадина, лыжню такую, что и не свернешь. Второй минус – в этом варианте даже на слабой надежде вернуться домой стоит поставить крест. Жить мне здесь, стараясь забыть про Хабаровск, мастерскую, клиентов, Люду. А не хочется. И последнее. Не высижу я. От одной мысли про поход распирать начинает. Хочется идти и делать чего-то. Другой вариант – пойти в поход, но подготовиться получше, подготовиться получше, пользоваться тем, что я о многом заранее знаю. Ну, хотя бы в общих чертах. Не петлять по лыжне старика, а свою лыжню проложить. Пусть и в том же направлении. Идея прикольная. Правда, как ее реализовать, я пока не придумал. Поглядим, время пока есть. Вот на Хабарова и поглядим. Слышал я о нем изрядно, а теперь и вживую познакомлюсь. Насколько я помню, он в Усть-Куте сейчас и живет. Кстати, и острог уже виден.

Усть-Кутский острог был совсем небольшим, гораздо меньше Илимского. Тот по местным меркам был уже городом. Здесь же пара-тройка жилых строений для служилых людей, десяток крестьянских изб и два склада, обнесенные палисадом с одной проезжей башней. Не было даже церкви. Проживало в остроге и слободе полтора десятка крестьянских семей, меньше десятка домов занимали плотники-корабелы, строившие суда на плотбище у слияния рек Куты и Лены. Жил в остроге казачий дозор, что ездил по ясак, целовальники со своими людьми, приказчик над пашнями и солеварнями. Люди, что пахали и соль варили, жили за околицей острога, в слободе или небольших поселениях вокруг. Всего в округе сотни две жильцов.

Только значил этот небольшой острожек совсем немало. Во-первых, через него шел самый удобный путь на Лену с Енисея. Во-вторых, стояло тут плотбище, где делали суда для перехода по рекам. Суда строили большие и малые, грузовые и военные, что, впрочем, не особенно отличалось. Главное же, хлеб в тех местах родился. С хлебом в Сибири было плохо. Хлебные или житные отпуска везли издалека, часто с самой Руси. Здесь же свой хлебушек. И немало его. Конечно, больше рожь, чем пшеница. Но все же. То же и с солью. Здесь ее было в достатке.

Основал острог все тот же Иван Галкин и другой знаменитый атаман, Петр Бекетов. Но, если Галкин отличался какой-то невероятной удачливостью и лихостью, то Бекетов был, судя по рассказам, дядька мудрый, хоть и не такой удачливый. Впрочем, ни того, ни другого в Усть-Куте не было. Люди они были военные, не администраторы. Шли туда, где жили немирные народы, приводили их под высокую государеву руку. В острогах же и острожках, особенно, если там было что-то кроме «примиренных народов», начиналась мирная жизнь.

В месте, где стоял Усть-Кут, кроме «примиренных народов» много, что было. Лет за пять до того, как меня занесло в этот мир, распахали здесь первое поле покрученники промышленного человека Ерофея Хабарова. Ему же принадлежала первая солеварня, стоявшая близ острога, у соленого озера. Правда, потом солеварню у озера у него воевода Головин, тот самый «злой воевода», отжал. Пришлось промышленнику новую солеварню ставить на соленом ручье. Но мужик, видно, был кремень. Упал, поднялся, опять пошел в гору.

Соль добывали совсем диким способом. Из озера черпали ведрами воду, выливали ее в деревянный ящик. Оттуда вода стекала по желобу, когда поднимали заслонку. Той водой наполняли железный чан, выпаривали воду на огне. А соль потом ссыпали в мешки и отправляли в Якутск по реке Лене. Из воеводских кладовых соль шла по всем острогам. Часть уходила даже в Енисейск. Что-то оставалось в Илиме. Смотрящим над этими солеварнями меня и назначили. На мое счастье, предшественник со своими людьми, спокойно передал мне дела и отбыл в Илим. Даже саблей трясти не пришлось. При солеварнях остались работные мужики и один грамотей, который вел учет полученной соли.

Соль была здесь штукой дорогой, редкой. Потому на солеварни могли и налететь лихие люди. А таких здесь было почти все, у кого оказывалось хоть какое-то оружие. И понятно. Не лихие сидели за Большим камнем, как в те годы называли Урал, или гибли по дороге. Добирался народ умелый в работе и в ратном деле, в нужной мере безбашенный. Казаки и должны были защищать солеварни, сопровождать грузы по реке и по волоку до Илима.

Вообще, насколько я знал по прошлым поездкам в Якутск, которые шли через Усть-Кутский острог, власть здесь была интересная. Был приказчик над острогом. Но его власть была только в остроге. Да и то, больше над его десятком, который, если что, должен был острог защищать и собирать ясак с ближних стойбищ инородцев. В книгах так и писали, что в остроге стоит десяток казаков. По учету больше и не было. Мы по другим книгам проходили. Он же следил за плотбищем. Отдельная власть была у смотрящего (приказчика) над пашнями, отвечающего за поставку зерна в Якутск и Илим. У него тоже были свои люди, охраняющие хлебопашцев и караваны. Были здесь и целовальники, которые ведали сбором подати с проезжающих по волоку торговых и промышленных людей. У тех тоже была своя сила. При всем том, жили вполне мирно и дружно. Друг друга не задирали, в чужие дела не лезли.

В первый же вечер по прибытию, едва успели мы разместиться в остроге, как прибежал молодой казак с сообщением, что десятника (меня) приказчик зовет. Ну, зовет, так пойдем. Надел я кафтан понаряднее, нацепил саблю. Хорошо помню, что встречают по одежке. Покажем, что и мы не кухаркины дети. Собрался и пошел. Благо идти было до соседнего дома.

Там уже собрались местные большие люди: сам приказчик, смотрящий над пашнями, старший над целовальниками, два казачьих десятника, еще какие-то люди. Словом, местный бомонд. Стол, как и положено, что на Руси, что в Сибири был изобильный до неприличия. Правда, в отличие от обычной русской кухни преобладали рыбные и мясные блюда. Собственно, не жрать я пришел.

– Вечер добрый! – со всем вежеством поклонился я.

– И тебе добрый вечер, десятник, пожалуй к столу – кивнул хозяин. Тоже все в пределах вежливости. Сотрапезники с одобрением разглядывали совсем не маленького меня. Все же хорошо иногда быть высоким.

В местных традициях я уже был почти дока. Потому, не теряя времени, расположился на лавке. Сел на место возле хозяина. Типа, себя я тоже уважаю. Принял наполненную местным самогоном чарку. Выпил. Кстати, хорошо пошла. Взял щепоть кислой капусты, закусил. Крякнул. Народ загалдел. Вроде бы, приобщился.

– А что, Онуфрий Степанович, – проговорил хозяин – Кузнецом тебя кличут. Ремесло знаешь?

– Ну, не так, чтобы в Тобольске кузню открывать, но немного разумею.

– Это хорошо. – проговорил он. – У нас с кузнецом плохо совсем. Нету кузнеца. Оружье поизносилось, поломалось. А чинить некому.

– Так, я не по кузнечной части. Да и кузню еще ставить надо.

– Вестимо, что не по кузнечной. Но мы тут так живем, что каждый другому помощник. Али у вас иначе?

– Как иначе? Другу помочь – дело святое.

– Вот и я говорю про то.

– Ты не бойся, Онуфрий – промолвил дядька лет сорока от роду с копной светлых волос, выдававших выходца из Поморов – В накладе не будешь.

– Ты, Ярко, все о прибылях печешься – засмеялся другой сосед.

Ага. Вот и Хабаров объявился что ли? – подумал я. И внимательнее глянул на светловолосого. Одет тот был побогаче остальных. Кушак шелковый. Ростом не выделялся. Смотрел с хитринкой.

– Так, без выгоды, Петро, только медведь живет. Да и тот ищет малинник погуще.

– Да, я своим всегда помогу. Дайте только время мне с соляными делами разобраться и кузню наладить.

– Так, никто и не торопит – засмеялся приказчик. Торопливые здесь не водятся. О делах потом поговорим. Пока пейте, ешьте, гости дорогие.

Сидели долго. После третей-четвертой чарки началось братание. Беловолосый, действительно, оказался Хабаровым. Был он не только владельцем здешних пашен и солеварен, своеуженником (хозяином) промышленников, но и старшим целовальником. Самое время мне сойтись с ним поближе.

Но особого разговора у нас не вышло. Говорили все и каждый о своем. Как и принято, все жаловались. Хозяин дома жаловался на ненадежность тунгусов, которые в любой момент могут и напасть на казаков, приехавших за ясаком. Жаловались люди, что баб не хватает. Не едут бабы в такую глухомань. А казаки потом тунгусок насильничают, почему и тунгусы мстить начинают. Печалились, что кремневое ружье, конечно, лучше фитильного. Да замки оружья ломаются. А чинить некому. Особо злил всех прежний якутский воевода из важных московских бояр. И три шкуры с голого драл, и с людьми себя вел не по-людски. Да и новый воевода тоже суров. Такие вот нормальные пьяные разговоры.

Народ был, видимо, настроен на долгое сидение. Но мне не терпелось начать устраиваться на новом месте. Отговорившись усталостью, пошел к своим. Переночевали в остроге. А утром я с казаками поспешил к солеварням. Располагались они недалеко от стен. В моем подчинении был водосточный желоб, идущий от соленого озерца, два железных чана – поддона для выпаривания соли, несколько худых изб, где жили работники, одна изба побольше и поновее. Там, видимо, жил мой предшественник со своими бойцами. Все какое-то неказистое. Самым большим строением был склад, где перед отправкой хранились мешки с солью. Соль варили круглые сутки. Ночью при свете костров. Половина работников занималась производством, а другая отсыпалась или хозяйничала. Все это подгнившее благолепие было обнесено частоколом из не особенно крупных стволов. Была и дозорная вышка. Честно говоря, с точки зрения обороны было не ахти. Ну… что есть, то и есть. Частные солеварни располагались рядом на соленом ручье. Между ними было меньше километра или, как здесь говорили, полверсты.

Расположились в жилище прежнего хозяина. Дом состоял из сеней, огромного зала, видимо, для общих посиделок и сна бойцов, отдельной комнаты для приказчика, небольшой клетушки, где жила баба-стряпуха, она же портомоя. Кабальная или чья-то женка я не понял. Разложили свое барахло. Расселись за столом, снедь вытащили. Стали думать о дальнейшем бытие.

С одной стороны, конечно, глушь галимая. С другой, сам себе господин. До Илима дня три идти, до Якутска больше десяти дней. Только все тут переделать надо по-своему.

– А что, братцы, коли нам дом другой построить, получше? – проговорил я, поглядывая на своих.

– Да, нужно ли, Онуша? И так можно жить.

– Можно и в берлоге. Да, в каменных палатах лучше.

– Ты что, каменные палаты строить задумал? – ужаснулся Макар.

– Зачем, каменные. Просто, чтобы всем удобно было, не тесно.

– А кто строить-то будет?

– Мы и будем, да мужиков на это дело нарядим, других наймем. Мне ж кузню все равно строить придется.

Про кузню я рассказал сразу, как пришел со званного вечера.

– А деньга откуда?

– Так, десятник я или где? Я дам двадцать рублев. Вы – сколько сможете. Так и построимся, чтобы жить себе, как хочется.

– А что? – проговорил Тимоха – Если все сладим, так можно и невесту из Якутска или Енисейска какую привезти. С жинкой-то всяко лучше.

Похоже, что идея привоза будущих жен и стала определяющей. Народ согласился.

На следующий день собрал я тех, кто не был занят на солеварне.

– Здравствуйте, люди добрые! – начал я, как мне казалось, правильным образом. Хотя, шут его знает, как там у них принято. – Зовут меня Онуфрий сын Степанов, назначен сюда приказчиком.

– Здравствуй, батюшка! – за всех ответил немолодой мужик с темными кудрями и хищным взглядом. Он был похож, одновременно, на Будулая из фильма и на классическое изображение каторжника.

– Знаю – продолжил я – что люди вы здесь подневольные. Кто за долги, кто за лихие дела. Но и подневольным людям лишняя копейка не помешает. Так?

– Кто ж нам эту копейку даст? Не ты ли, батюшка? – опять за всех ответил «цыган».

– Я и дам. Только не за красивые глаза, а за помощь.

– Чем же помочь тебе? – опять съехидничал «цыган».

– Хочу я, чтобы и мои казаки, и работники жили в добрых домах, чтобы банька была, чтоб была изба, где народу харчеваться.

– А мы-то чем поможем?

– Вот, что я задумал. Сначала сделаем колесо, чтобы само воду из озера черпало. Людей станет меньше нужно. Эти людишки и будут мне помогать строить. А за стройку я платить буду. По медной копейке.

– Что же выйдет? – проговорил седой мужик в худом, заплата на заплате, зипуне – одни копейку заработают, а другие пуп на соли будут надрывать. Не гоже это, хозяин.

Вот, блин, моралист на мою голову. Ничего, переломаем.

– Вы сами и установите очередь, кто у чанов, а кто на стройке. Так всем по правде будет.

– А как кто исхитрится, да проскочит без очереди?

– А для особо хитрых у меня полено имеется. И тем поленом я особо хитрых и особо мудрых буду от души почивать. Это понятно.

Для убедительности я поднял бревно, что валялось рядом, да об коленку его переломил. Слава Богу, рост позволил, и сила не подвела. Тело мне досталось замечательное.

Народ испуганно посмотрел на поломанное бревно, зашумел в том плане, что согласен со всем. А я задумался: зачем я болтовню-то разводил? Вот же, пережитки двадцать первого столетия. Ладно, опыт – сын ошибок трудных. Здесь производственные летучки проводят иначе. Учту.

Народ разошелся. Мы тоже потянулись в избу.

– А что за колесо ты решил соорудить? – спросил Макар.

– Да есть одна задумка. Только сначала все осмотреть нужно. И кузню нужно побыстрее развернуть. Чтобы в ней можно было ось отковать, как для большой телеги.

– А для чего это?

– Ну, смотри. Колесо большое. Лошадка ходит по кругу, колесо вертит. Представляешь.

– Хитро.

– Да, ничего тут хитрого. На мельницах так делают. А на колесе ведра закрепить. Ведро в озеро нырнуло, воду зачерпнуло, поднялось до короба, опрокинулось и вылило. И никому черпать не надо. Считай, человека три освободилось.

– Что-то мудрено. Вон, даже Ерофей так не делает.

– Мало ли кто и что не делает. А мы сделаем.

– Ну, ты старшой, ты и решай.

– Лады.

– Чего?

– Решу говорю. А пока пошли завод смотреть.

– Чего?

– Вот, блин, малина. На солеварню пошли.

Производство было то еще. Чаны были дырявые. Правда, дыры были забиты солью. Но вода просачивалась. Три мужика черпали ведрами воду из соляного озера в большой деревянный короб. Один следил, чтобы вода шла по желобу в чаны. После того, как чан заполнялся, следящий перекрывал одну заслонку и открывал вторую, к другому чану. Потом на какое-то время народ передыхал. Тем временем двое других работников разводили костры и выпаривали воду. В котлах оставалась соль. Ее ссыпали в мешки и относили на склад, где местный грамотей записывал сколько соли поступило, сколько кому отгружено.

До обеда было еще время. Решил провести его с грамотеем. Выходило, что соли в день поступает полтора-два пуда. В месяц около 50 пудов. Из них тридцать пудов уходило в Якутск. Пять пудов забирал Илим. Остальное можно было продавать или использовать на места. У Хабарова производилось больше. Собственно, та солеварня, что я командовал, тоже некогда была поставлена Хабаровым. Но воевода ее просто отобрал, а самого промышленника почти год продержал в тюрьме. И не его одного. В тюрьму попали русские и якуты, поднявшие несколько лет назад бучу против воеводы. Попал туда даже его соправитель с его же письменным головой, чиновником для особых поручений. Чем эти провинились, я уже и не помню. Но, в конце концов, вести о воеводских делах дошли и до Москвы.

По государеву повелению в Якутск явился новый воевода Василий Пушкин со своим соправителем Кириллом Супоневым, а прежнего воеводу Петра Головина вызвали в столицу на разборки. Новый воевода, хоть и тоже был грозен, но страдальцев выпустил. Обещал за отобранные солеварню и пашни Хабарову пятьсот рублей выплатить. Но денег не нашлось. Теперь Хабарову приходилось вытаскивать из руин свое хозяйство. Да уж, повезло мужику. Ничего. Мне с ним, если по истории судить, сдружиться стоит. Поживем и поглядим. Пока свое хозяйство стоит подновить. А то, как я понимаю с тех пор, как солеварню отняли у Хабарова, ее и не чинили, только работников на кабальных заменили.

Я решил после обеда начать мастерить колесо. Работа предстояла изрядная. Для начала, нужны были прочные, более или менее одинаковые бревна и прочная плашка, чтобы из нее выточить шестерню. Нашел двух мужиков о чем-то шепчущихся на завалившемся крыльце, отправил за бревнами. Принесли быстро. Благо, леса рядом хоть завались. Отобрал те, что получше будут. Обтесал топором, обрубил ровно. Потом пришлось прерваться. Сгонял в избу за инструментами. Хорошо, что прикупил все, что нашел на торге. Теперь и шестерни деревянные можно сделать. Конечно, это совсем не надолго, но потом заменю железными. Возился почти до вечера. С горем пополам какое-то подобие колеса сбил. Решил, что подгонять буду завтра.

Мои казаки еще долго сидели за столом. Я же едва успел пробраться в свою комнату, упасть на лавку, как сразу заснул. Зато, когда стал утром, остальные уже позавтракали и разошлись кто куда. Честно говоря, после вчерашнего стахановского труда работать не хотелось. Но выбить из головы блажь об идеальном и уютном поселении не выходило. А для этого нужны рабочие руки. Собственно, для того и нужна механизация. Охота же, как известно, пуще неволи. Взял я пару помощников и пошел возиться с колесом дальше. За день успели сладить большое колесо и малое, которое будет вращать лошадь. Сделали шестеренки, чтобы передавать движение. Двух баб усадил шить ремень. Осталось сделать металлический стержень, чтобы крепить всю эту конструкцию. И чем я не прогрессор? Взял и продвинул идею из Древнего Египта. Но, как говорится, все новое – хорошо забытое старое.

Пока возились с деревом, мои ребята развернули кузню. Вместе сделали навес на случай дождя. Не без труда нашли железный хлам. А там и дело пошло. Не сразу. Все же, если в механике опыт у меня был изрядный, то в кузнечном деле я едва бы до подмастерья дотянул. Но терпение и труд все перетрут. Сделали, установили. Немного доработал короб, чтобы и колесо крутилось и соляной раствор не разливался особо. И заработало. Поставили старую кобылу. Благо труд был не великий. Позже попробую на реке колесо поставить, чтобы совсем это дело от физической тяги избавить. Пока пошло.

По ходу пьесы поправил чаны, заварил дырки. В первый же день после усовершенствования получили 5 пудов соли. То есть выполнили две дневных нормы. Поскольку в стахановцы я не рвался, то на следующий день снял всю смену и отправил рубить деревья для будущего строительства. С работниками на всякий пожарный отправил двух своих парней. Вроде бы не слышал, чтоб близ Усть-Кута озоровали, а береженного сами знаете кто бережет.

Сам же пока размечал будущую стройку. Бревнышки приволокли любо дорого смотреть. За остаток дня сложили сруб для баньки. На следующий день пришлось прерваться. Все же меня поставили за солеварнями смотреть, а не прогрессорствовать. Днем же я решил просто отдохнуть и подумать, свести во едино все, что выпало мне за этот год.

Итак, каким-то образом, я – Андрей Степанов оказался в XVII веке. И не просто так, а в теле тоже Степанова, только Онуфрия, первопроходца и будущего атамана, приказчика Даурской земли. Только вот незадача вышла. После многих лет сражений, удачного заселения Приамурья, я, то есть Онуфрий Степанов попадает в засаду и гибнет. Да и не столь уж многих. Всей жизни мне осталось десять лет. По мне, так маловато будет. Правда, выяснилось, что попал я не просто так, а был выдернут местным авторитетным духом по имени Хозяин. Что ему от меня надо, я понял не совсем. Но мне нужно вполне конкретное – выжить, победить в той схватке. Потому и принялся я прогрессорствовать. Мысль была сойтись поближе с Хабаровым. Глядишь, что-то и получится у нас вместе сладить. Мужик-то он, действительно, уникальный. Настоящий лидер. Мне до него еще ползти и ползти со всеми моими знаниями. Я вспомнил свою первую производственную летучку. Стыдно. В железках понимаю, в механике понимаю, а людей не понимаю. Идеально было бы идти вторым номером. Просто быть рядом в тот момент, когда это может оказаться важным. Ну, не первый я. Что тут сделаешь? Ладно. Пока суд да дело, нужно дело делать.

План пока не выстраивался. Так, в общих чертах. Зато стройка продолжалась. Уже заканчивали избы для десятника и казаков. Свою избу решил строить с размахом. Составили целых три клети. Был и зал, чтобы вечером собираться всем десятком. Была и спальня. Самая настоящая. И не лавка у меня там стояла. Печь большая в комнате. Есть и малая печь в спаленке. Живи и радуйся. По вечерам у меня и собирались. Рассказывали байки, дела обсуждали.

Недели за две сложили избы и для работников. Потом взялись за изгородь. Я решил, что настоящих стен мне не нужно. Кто с пушками будет нас воевать? Нету таких. Даже, если буряты или конные тунгусы нападут, это будут стрелы. От них и нужен тын. Тын и поставили. Из хороших, сантиметров в сорок в диаметре бревен. В них оборудовали бойницы и площадку для стрелков пристроили. Как и обещал, раздал я строителям заработанное, хотя казаки на меня смотрели с удивлением. Особенно негодовал Трофим. Где-то в глубине у него сидело, что все крестьяне, мастеровые и прочий люд нужны только, чтобы казаков обеспечивать. Не явно, но было. Когда вечером собрались в большой избе на ужин Трофим не выдержал:

– Что ж ты, Кузнец, кабальным деньгу раздаешь? Коли лишняя, братьям раздай. Не гоже это.

– Не серчай, Трофим, – спокойно отвечал я – Деньга не лишняя. Только за деньгу кабальные из себя лезли. А так за ними бы смотреть пришлось. А у нас и своих дел много. Мы в Усть-Куте месяц всего, а уже караван в Илим, да караван в Якутск свозили. Завтра грамотей посчитает, какая доля на каждого выйдет.

– Какая? – не удержался Тимоха.

– Точно не скажу, но, думаю, что не меньше, чем по пятнадцать алтын на брата выйти должно.

– То воевода жаловал?

– Ага. Новый воевода сам без денег сидит. Денежного жалования уже, говорят, здесь с зимы не видали. Это мы соли больше выпарили. Ее и продали. Это не государевы деньги, а наши. Своя казна, сами и дуваним.

– Себе-то сколько взял, – усмехнулся Макар.

– Себя не обидел. По обычаю – десятнику двойная доля. Завтра и раздам.

– Это дело.

На том в тот вечер разговор не закончился. Казаки, поверив, что завтра получат серебро, стали проситься в Якутск или хотя бы на илимский торг съездить. Я решил не отказывать. Но отпустил не всех. Договорились, что поедет половина. Остальные им закажут, что надо. А в следующем месяце поедут другие. На том и порешили.

На солеварне учет вел дядька в чине писца. Его я и прозвал грамотеем, хотя, звали его Егором. Был он не молод, хил. Но дел свое знал. Он ведал доходами и расходами. Все заносилось в особую книгу, точнее на листы, которую затем подшивали в книгу. Понятно, что подворовывал. Но я следил. И если за рамки приличия не выходил, то закрывал на это глаза. Всем жить надо. Вот он и принес мне довольно увесистый мешок с серебром. Я пересчитал. Отложил свою долю. Вышло больше, чем на рубль. Считай, за месяц треть годового денежного жалования получил. Остальное раздал казакам.

На следующий день половина казаков с Макаром за старшего уезжала в Илим. Собирались с шутками и прибаутками, кучей пожеланий от остающихся. Кроме всего прочего, я тоже надавал им поручений. Возникла мысль переделать колесцовый замок в ударный. Такой, который использовался в армиях следующего столетия. Для этого нужен был хороший металл на пружину и кремень определенной твердости. В прошлой жизни такие ружья я уже делал. Правда, там в моем распоряжении была сталь с нужными свойствами и станки. Но попробовать стоило. Все же у колесцового замка с его заводкой ключом и частыми поломками недостатков масса. Сразу после возвращения «командировочных», которые привезли сырье и инструменты, начал переделку.

Совсем не сразу, но у меня вышел вполне приличный вариант ударного механизма. Дольше всего пришлось делать пружины. Они должны быть упругими и крепкими. Да и огниво получилось не вдруг. Но то, что вышло, было совсем недурно. Переделал замки не только у себя, но и у всех казаков из моего десятка. Теперь следи, чтобы порох на полке не намок и не слежался, меняй его. Остальное – не хуже, чем современные образцы.

Работа на солеварнях шла полным ходом. Освободившийся народ я стал отправлять в лес на охоту. Потому и питаться мои люди стали получше. Я же продолжал переделывать все мушкеты, до которых мог дотянуться. Теперь в моем маленьком форте с каждой стороны стояло по три ружья в стиле крепости Робинзона Крузо. Впрочем, понадобились они мне лишь однажды. Какие-то аборигены, где-то под две сотни рыл то ли набрели на Усть-Кут, то ли сознательно шли сюда, но на большой острог идти побоялись. Попытались вломиться ка мне. Тут в них все ружья и разрядили. Еще и сверху добавили. Число любителей пограбить сразу сократилось десятка на полтора. Тем временем из острога вышел десяток казаков и крестьяне с топорами, а кто-то и с ружьями, выдвинулись и мы. Аборигены сбежали. Даже ограбить избы слободы не успели. Кто такие были наши гости, мы так и не узнали. Тунгусский мир был огромным и разнообразным. Не только со своими духами и шаманами, но со своей политикой и историей. И ее нам не преподавали. Местные сибирские народы проходили у нас на факультете под рубрикой «этнография». В основном, жили тунгусы в северных районах, пасли олешков. С тех олешков и жили. Народов там было много. Но все малые. В тайге жили охотники. Этих было побольше. И для нас они были самыми ценными. Они больше других добывали собольи шкурки – основной объект вожделения далекой столицы. Были и рыбаки, что жили вдоль рек. А в степях жили конные тунгусы. Вот эти были воинственны – не менее монголов. В схватке с ними они некогда свои степи и отстояли. Кто именно на нас напал? Гадай – не угадаешь.