Текст книги "Колькин ключ"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

И откуда что взялось, подумал Пермяков.

Ему вдруг вспомнилось давнее, самую малость схожее ощущение: он, молодой, блаженный, глупый, выходит из роддома, а в руках нечто нежное, до ужаса хрупкое – только бы не споткнуться! – то, что впоследствие стало Лариской. И удивление: ничего ведь не было, а вот – есть…

Само собой вздохнулось.

Привык, усмехнулся Пермяков, своим человеком стал – все дружинники в корешах…

Потом он подумал, что у Павлика скоро обед.

Жалко было уходить, что и говорить, жалко. Но ведь и яблоневый, вишневый совхоз под Харьковом не хотелось покидать. И на сплаве тянуло остаться – уж очень мужики попались подходящие.

Тянуло остаться – потому и уходил.

Страшно было постепенно возникавших привязанностей, что исподволь, незаметно вползали в душу, прорастали, пускали корни, а потом, в проклятый момент, кто-нибудь вдруг выдернет их жестоким рывком вместе с кровоточащим мясом. Это ведь не гипс снимать – больнее…

Уходить надо, уходить.

А что жалко, тут уж ничего не поделаешь: на то и человек, чтобы жалеть…

Время шло, но медленно.

Краем неба прошумел самолет. «Антоха», – автоматически, не подняв головы, отметил Пермяков, и в тысячный, наверное, раз подосадовал на себя: от многих лишних привычек избавился, но эта – узнавать самолеты по гулу – осталась. Уже просто так, для забавы, Пермяков проверил себя – посмотрел в небо, убедился, что прав, и подумал: у былой его профессии подлая бабья манера, предав человека, все же не отпускать его до конца, придерживать на случай…

Когда в то утро на взлете неожиданно развалилась резина на левой «ноге», он в общем-то не испугался, потому что сразу подумал: в крайнем случае – на воду. Не сахар, конечно, но живы будем. Сяду, а там поглядим.

Однако водный вариант отпал так же быстро, как и возник. Это еще какой получится удар. Вполне реальна разгерметизация. В салоне полсотни пассажиров, кто-то зазевается, кому-то не повезет. Опять же, в аэропорту полная паника: всю речную спасательную службу надо дыбом поднять! А и обойдется – у парней из анекдотов не вылезешь, какой-нибудь там уткой прозовут или утопленником… Странно, но это соображение тоже сыграло свою роль.

Для приличия он подождал команды с земли. Команда была для таких ситуаций обычная: на усмотрение командира корабля. Улетели недалеко, но разворачиваться он не стал, так и пошел в порт назначения. Во-первых, надо было выработать горючее – с полными баками на аварийную посадку и дурак не пойдет. Во-вторых, летели домой, а бетонка хоть везде жесткая, но дома все же своя.

Он запросил погоду. Сказали – слабый дождь. Он еще строго кинул бортпроводнице Верке:

– Ты куда же смотришь? Дома дождь, а мы с тобой галошу потеряли!

Она с готовностью засмеялась, и вся сценка прошла содержательно, как в кино: командир в трудный миг шутит, стюардесса преодолевает страх. Что таить – еще подумал тогда, что Верка фразу запомнит, перескажет девкам в порту, а уж те разнесут по всему летному городку, по тому малому миру, который только и сможет понять и точно оценить происшедшее.

Любопытно – в те минуты, а их было порядочно, больше ста двадцати, он думал не о посадке, а лишь о том, что будет после нее. Думал, как встретят его в порту, как товарищи по отряду, едва событие поостынет, начнут деловито влезать в детали – осваивать аварийный опыт, как сам он после скромненько, пробросом, расскажет про чепе жене, как станет отшучиваться от тревожных вопросов аэродромных девчонок, а тревога их будет искренней, ибо все они летают в одном небе и у всех внизу одна твердая земля. Самой посадкой тогда мозги не терзал – не была необходимости. И так знал, что все будет зависеть от вещи элементарной: сумеет ли он, чуть накренив машину, приземлить ее на правую, здоровую «ногу» и, главное, сможет ли потом в течение секунд приблизительно двухсот, пока не погаснет скорость, удержать самолет в равновесия. Завалит вправо – авария, полетит крыло. Завалит влево – разутое колесо выбьет из бетона целую метелку искр, и мало ли чем это кончится…

В газетке потом написали, что, благодаря высокому мастерству всего экипажа, удалось избежать пожара. На радостях приврали: пожар, строго говоря, был, но маленький, его быстро задавили, хотя передний салон потом час откашливался, а в кабине вообще стало как в печной трубе. Пермяков выбрался сам и в «скорую» не полез – командир отряда подбросил его до медпункта на своей «Волге». Правое ухо кровило. Болела голова, а сильно или нормально, этого Пермяков не понимал, поскольку болела впервые. Он не тревожился – все позади, машина цела, люди целы, пустяком отделался. Он еще не знал, что больше никогда не поднимется в воздух, даже пассажиром…

Голова болела долго, чуть не полгода он лечился – странное занятие! Потом боли поутихли. Но финальная медкомиссия никаких иллюзий на дальнейшее не оставила.

Должность на. земле ему нашли приемлемую, с некоторой даже перспективой, в деньгах не так много и проиграл. Но для тридцатисемилетнего мужика это было все равно что пенсия…

До сих пор шевелилась в нем обида, нелепая, бессмысленная и – сам знал – несправедливая. Обида была не на врачей – врачи на должности! – а на друзей: не то сделали, не то сказали, не так посочувствовали. Хотя сам же, когда хотел вдуматься, прекрасно понимал – ничем, кроме сделанного, помочь они не могли. Их безвинная вина была в ином: они и сейчас летали, а его, как муху булавкой, безжалостно пришпилило к земле…

Может, и привык бы, приспособился. Но оказалось невозможным приспособиться к иному: в собственном доме, где прежде, в нерегулярные и краткие приезды, привык чувствовать себя веселым, щедрым, любимым хозяином, он оказался мешающим квартирантом, и все, до того скрытое, быстро и скандально полезло наружу…

Ладно, утешил себя Пермяков, главное – живу. И – ничего. Могло быть и хуже…

В отдалении виднелся причал. Пермяков подумал, хмыкнул – чем черт не шутит! – и двинул туда. Место оказалось грязное – доски, рассыпанный гравий, кучки песка, подтеки солярки.

Вот и сапоги пригодились, усмехнулся он. По корявому откосу он спустился к реке, пригнувшись, походил под сыро пахнущим настилом и все же обнаружил, что искал: под самым обрывом из-под осыпавшейся земли и разного бетонного лома сочилась вода. Струйка была слабенькая, с карандаш. Она даже до реки не добегала, расплываясь по песку темным пятном.

Пермяков поковырял песок сапогом. Ямка получилась некрасивая, со следом подошвы. Вода в ней скапливалась крохотной мутной лужицей.

Он посоображал немного, огляделся и принес доску. Положил ее возле родничка относительно чистой стороной вверх, встал на колени и принялся твердой щепкой углублять и расширять ямку. Рыхлить песок щепкой было удобно, но выгребать – плохо, и он стал орудовать руками. Под ногти набилась земля, одна брючина подмокла в колене, зато родничок получился очень даже ничего. Вполне получился родничок.

Пермяков подождал, пока ямка наполнится, и пригоршнями вычерпал мутноватую воду. Снова подождал, снова вычерпал. И так повторил раз десять.

А потом просто стоял на коленях, ожидая, пока осядет муть.

Наконец вода в лужице посветлела. А ничего… озерцо, подумал Пермяков. Называть дело своих рук лужей ему даже мысленно не хотелось.

Он сходил к реке, тщательно, без спешки, вымыл руки и вернулся к озерцу. Вода в лунке просвечивала до дна.

Он вновь встал на колени, горстью зачерпнул из родничка и напился. Вода была холодная, без привкуса.

Вот и нормально, подумал Пермяков. Родник, он и есть родник. Колькин ключ. Теперь будет существовать. Пустячок, а приятно. А что место вокруг грязное, не беда. Даже лучше, меньше будут лезть. Не затопчут.

Он еще постоял у родничка. Затем, не без сожаления, пошел назад, к автостанции.

Выйдя из кустарника, он увидел, что по шоссе к городу протрюхала груженая полуторка. Значит, все в норме, мост функционирует.

Возле автостанции теперь виднелись только два автобуса. Два, значит, ушли. Ну и бог с ними, попутного ветра.

Сориентировавшись, он зашагал пустырем прямо к развилке. Рюкзачок на спине был не тяжел и даже приятен.

Пермяков глядел только на шоссе впереди, на постороннее не отвлекался и двигался так, пока глаз автоматически не уловил нечто тревожащее. Тогда Пермяков сосредоточился и понял, в чем дело: от автобусов наперерез ему шла Раиса.

От неожиданности он остановился, глупо улыбаясь.

Значат, точно – не судьба, подумал он. Поймали…

Он вдруг почувствовал облегчение. Вот и решилось. Слава богу, само собой. Теперь уж не отвертишься, и ни к чему мучить мозги. Зовут – надо идти…

Он дурашливо развел руками и пошел ей навстречу. Потом опять остановился.

Раиса надвигалась набычившись, сжав губы, собрав пальцы в маленькие крепкие кулаки. Надвигалась угрюмо и решительно, как бесстрашный дворовый мальчишка идет на сильного обидчика, когда победа невозможна, но и унижение нестерпимо.

Пермяков так и стоял, глупо улыбаясь.

– Вот и встретились, – начал было он, но посмотрел на нее и замолчал.

– Ох и гад! – сказала Раиса.

– Ну вот, так сразу и гад…

– Гад, – повторила она, – с тобой как с человеком… Не договорив, она вдруг бросилась на него с кулаками.

Пермяков с трудом перехватил ее руки, сжал в запястьях. Легкий его рюкзачок свалился на землю, усеянную битым кирпичом.

– Ну, ты чего, – примирительно забормотал он, – ты чего?

Раиса вырывалась, удержать ее было трудно, но он удержал, сжав запястья сильней. Она скривилась от боли, и Пермяков тут же отпустил.

– Гад, – еще раз выругалась она. И вдруг заплакала, зло и беззвучно.

– Рай…

Она повернулась к нему спиной. Пермяков осторожно положил ей руку на плечо, но она вывернулась, резко и враждебно.

– Рай, – позвал он, – ну, чего ты?

Она не отозвалась.

Тогда он попытался объяснить:

– Рай, ну ты пойми… Это ведь одно мученье Мне что, мне с тобой только лучше. Но тебе-то на черта жилы рвать?

Раиса глянула через плечо и сказала почти с ненавистью:

– А вот это не твое дело!

Пермяков опустил плечи, вздохнул и проговорил подавленно:

– Тебя же пожалел.

Она ответила:

– Нужна мне твоя жалость…