Текст книги "Колькин ключ"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Леонид Жуховицкий

Леонид Жуховицкий

Колькин ключ

Из вагона он вышел неторопливо и позже других, хотя вполне мог выпрыгнуть первым: прочие были с вещами, а он с нетяжелым дряблым рюкзачком.

– Ну, спасибо, Маруся, – сказал он немолодой проводнице и, пожав ей руку, приятельски задержал в своей. – Может, и увидимся когда.

– В нашем деле все бывает, – согласилась проводница. Она отдежурила полночи, до смены еще оставалось часа два, и в глазах ее стояла терпеливая усталость.

– Днем хоть отоспись, – пожалел он женщину.

– Отоспишься с ними, – отозвалась она, поведя взглядом в глубь комбинированного вагона.

– Тоже верно, – вздохнул он. – Так что там с меня причитается?

Женщина вяло отмахнулась:

– Да ладно…

Она пустила его вечером на узловой станции и вполне могла рассчитывать на пятерку. Но как взять деньги с человека, который до полуночи пил с тобой чай в служебном купе, ел пирожки с картошкой, угощал своими конфетами, а главное охотно слушал и охотно сам говорил, понятно отвечая на все вопросы, будь то про Москву, про политику или про цены на Кавказе.

Перед станцией, на маленькой площади, неровно усыпанной трамбованным щебнем, было тесно от машин. Больше всего стояло бортовых. Но было также несколько самосвалов, панелевоз, газик и даже два автобуса, хотя и без маршрутных дощечек.

Люди, сошедшие с поезда, суетились среди машин, ища нужную, выспрашивая шоферов и рядясь. Он же суетиться не стал. Еще стоя у вагона, оглядел маленькую станцию, понял ее, по слуху уловил направление дороги и теперь сразу же двинулся туда, где крепкая, улучшенная щебенкой грунтовка делала петлю и устремлялась на север.

Ну и судьба, думал он про станцию. Еще небось года два назад была нормальная тишь да глушь, с минусами, конечно, но ведь и с плюсами: спокойные нервы, огородики, разные сезонные радости – грибы, рыбалка, ружьишко, кедровый орех в тугих холщовых мешках, облепиха от всех болезней… Но вот возникла в отдалении стройка и, исходя из своих надобностей, мимоходом приладила тихий поселочек к своей длиннющей хваткой руке в качестве локтевого сустава между двумя дорогами, железной и шоссейной. Вот тебе и спокойные нервы. Рыба ушла, звери разбежались, облепиху ободрали приезжие. Из благ цивилизации – только грохот под окнами…

Хотя, с другой стороны, подумал он и усмехнулся, для местных девок прямо новая эра.

А вообще-то совсем как человек, – пришла к нему новая мысль, – живет, процветает, планы строит, а его вдруг схватит, завертит, хрястнет, хребтиной о стену, и будь здоров, начинай новую, горбатую жизнь. Хоть криком кричи:

«За что?!» – никто даже не услышит.

Так размышлял он о маленькой станции – с оттенком жалости, но в общем равнодушно. Лично к нему она касательства не имела – еще сотня метров, и останется за спиной. Его теперь касалась дорога – грязная, разбитая колесами и гусеницами, в самых тяжелых местах вылезающая на обочины, но до ближайшего бугра терпимая. А что за бугром, пока угадать было нельзя.

Он шел небрежной, неторопкой походкой, перекинув рюкзак через плечо, как студентка сумочку, словно путь намечался квартала в полтора. Его обогнал газик, потом бортовая с людьми в кузове, потом автобус, хоть и без маршрутной дощечки, но набитый битком.

На этот попутный транспорт он не реагировал никак, даже не оборачивался на шум мотора. И, лишь угадав по гулу самосвал, замедлил шаг, огляделся и вскинул руку легким независимым движением, так что непонятно было, чего он хочет: то ли просит остановиться, то ли желает водителю счастливого пути.

Из-за этой неопределенности водитель замешкался, тормознул поздно и потому резко. На грязи самосвал повело, кузов рвануло к обочине, где стоял прохожий. Тот не отпрыгнул, только чуть отстранился и с сочувственным любопытством глядел, как водитель, бледнея, выкручивал руль.

Машину развернуло боком, и водитель, излив душу в длинной фразе, лишь в самом ее конце выкрикнул с искренним недоумением:

–… тебе что, жизнь недорога?

На что прохожий ответил, пожав плечами:

– Да не так, чтобы очень…

После чего оба улыбнулись: водитель потому, что ценил юмор, прохожий потому, что в общем-то сказал правду.

– Куда хоть тебе? – спросил водитель, остывая. Тот ответил:

– А куда хошь. Можно до конца, можно до поворота. Вези, пока не надоем.

Он знал, что самосвальщики с попутных обычно не берут – на стройках не принято. Но здесь было лишь преддверие стройки, дорога, а у дороги свой обычай. Но и у прохожего был свой обычай – за попутки он давно уже не платил. Не хотел. Деньги были, но лишних не было.

– Садись, там разберемся, – бросил водитель, выравнивая машину. – Геолог, что ли?

– Куда мне.

– А кто?

– Я-то? – Прохожий посмотрел на водителя, понял его, устроился поудобней и ответил с удовольствием – Путешественник.

Водителю слово тоже понравилось.

– Подзаработать, что ли?

– Это никогда не мешает.

– Значит, прямая тебе дорога на Колькин ключ.

– Ну, раз советуешь, – сказал путешественник, – можно и на Колькин ключ.

Он как раз туда и добирался.

Дорога пошла ровней, не требовала ежесекундного глаза, и водитель, парень молодой и любопытный, разглядел попутчика повнимательней. На путешественнике были резиновые сапоги, в этих местах неизбежные, старые вытертые брюки, – вроде синие и форменные, но что за форма, не разберешь. Толстый свитер домашней вязки, серый и грязный, а поверх – защитная куртка студенческого стройотряда, выцветшая чуть не до белизны. Но не студент же – лет сорок небось…

Когда закурили и путешественник, пуская дым, повернулся к окну, водитель разобрал буквы на спине куртки.

– В Норильске, значит, бывал?

– Не приходилось.

– А чего ж на спине написано?

Путешественник усмехнулся:

– Так это можно и Париж написать.

Дальше дорога пошла совсем битая, и водитель притих – колея не отпускала.

А путешественник задремал, и во сне его худое моложавое лицо стало старше и угрюмей. В отросших русых волосах, спутанных и грязных, явственно посверкивала проседь. Но щеки были выбриты чисто, до зеркальной гладкости.

Из моряков небось, подумал водитель. Или к бабе торопится.

Путешественник дремал недолго, но проснулся свежий и сразу затеял с водителем разговор о жизни.

– Вот ты чего сюда приехал?

– Надо же мир поглядеть. Ну и тугрики, само собой.

– Много выходит?

– Сотни четыре, если без напряжения.

– С калымом?

– Не, законные. Калым тут слабый, не стоит унижаться.

– Тебя как зовут?

– Михалыч. Со школы кликуха такая, я уж привык.

– А тебя?

– Ну, раз ты Михалыч, значит, я Антоныч.

– Очень приятно, – блеснул воспитанием водитель.

– Значит, четыре сотни?

– Примерно.

– А уходит?

– Думаю, половина. Баба чего-то припрятывает, ну а сколько – это нам с тобой не узнать.

– А скопит?

– Может, машину купим. Или пианино – дочка вон растет. Были бы тугрики, а уж куда деть… Нынче такая эпоха – без денег нельзя.

– Почему нельзя? – спросил Антоныч и вскинул на водителя светлые нахальные глаза. – Я ведь живу.

– Без денег никто не живет, – отмахнулся водитель, – сколько-нибудь, да получаешь.

– Нисколько, – сказал Антоныч.

– Уволился, что ли?

– Да уж три года.

– И чего делаешь?

– Мир гляжу, – с ухмылкой сказал Антоныч, – тебе надо, и мне хочется.

– А живешь на что?

Антоныч ответил косвенно:

– Ты в своей жизни много померших с голоду видел? Вот и я не встречал.

Подождал возражений, не дождался и заключил твердо:

– Все живут. Честные, жулики, трудяги, тунеядцы – все живут.

– А семья? – спросил водитель.

– Холостяк! – сказал Антоныч с некоторым даже злорадством.

– Тогда другое дело, – обрадовался водитель, найдя оправдание странному человеку, – тебе легче. А у меня дочь. Куда от нее денешься?

Он явно хотел разойтись мирно.

Но Антоныч гнул свою линию:

– Ну и что – дочь? Много на нее надо? Ты вот вдумайся, в чем твоя жизнь заключается? Сперва зарабатываешь, потом тратишь. На хрена тебе это колесо?

– Ну, а чего делать? – растерялся водитель.

– А плюнь. У бабы небось на пять лет скоплено. Вот и живи пять лет в свое удовольствие. Мир посмотри. Помрешь – назад не пустят.

– Бичевать, что ли?

– А хотя бы. Зачем-то ведь люди бичуют. Тоже себе не враги.

На этот раз водитель думал долго и ответил серьезно:

– Нельзя. Избалуюсь. Я за баранкой восемь лет, с армии. Всего две аварии, и то не я виноват, меня стукнули. Так что водить умею. А больше мне себя уважать не за что.

– Ну раз так, – пожал плечами Антоныч и не окончил фразу – потерял интерес к разговору.

– Мир поглядеть – оно, конечно, ничего, – проговорил водитель. – Только ведь надо человеком остаться.

Антоныч выслушал это равнодушно и не возразил. Он уже был человеком. Отработал. Хватит.

На развилке самосвал повернул к карьеру, а Антоныч сошел и оказался в поселке дорожников. Поселок был небольшой, домов на тридцать, но при всех атрибутах населенного пункта: среди изб и бараков стояли магазин, столовая и даже парикмахерская.

В столовой было четыре блюда. Антоныч пообедал винегретом и борщом, хлеба взял побольше, а на гуляш с компотом тратиться не стал.

Выйдя на улицу, посмотрел на небо – до темна оставалось часа четыре. Пока попутка, пока дорога… Приезжать на новое место вечером он не любил.

Он медленно оглядел поселочек, понял его и, почти не колеблясь, сделал выбор между магазином и парикмахерской. Заодно и постригусь, подумал он и усмехнулся старому, еще школьных лет, анекдоту.

Парикмахерше было лет тридцать пять, глаза робкие, не по профессии. Он повесил рюкзак на вешалку, расстегнул куртку и спросил:

– Сессон делаете?

– Чего? – испугалась парикмахерша.

– Сессон, – повторил он, – самая мода, весь Копенгаген носит.

– А это когда уши закрыты?

Он посмотрел на парикмахершу, понял ее и сказал:

– Да черт с ним, с сессоном. Стриги, как умеешь, и не мучайся.

– Я ж не знаю, как вам нравится.

– Как сделаешь, так и понравится. Он сел в кресло и прикрыл глаза. Руки у женщины были легкие и бережные, хорошие руки.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила она.

– От удовольствия…

А забавно, думал он, ведь как пострижет, так и выпадет жить дальше. Сюда пришел вроде как бичом. Оставит гриву подлинней – придется хипповать. Оболванит – значит, только из заключения, тоже неплохо: мужики опасаются, бабы жалеют.

– Голоду помыть?

Он кивнул, и женщина принесла железный кувшин с горячей водой. Ручка была обмотана тряпкой.

– Сервис у вас тут, – сказал он, – как в Амстердаме.

Женщина постригла коротко, но не оболванила: лицо в зеркале выглядело уверенным и даже красивым – густые брови, волосы от пробора крутой волной, длинный шрам на худой щеке.

А ничего, подумал Антоныч, годится. Следователь по особо важным делам. Или аферист.

– Молодец, – сказал он женщине, – как для себя старалась.

И глянув ей прямо в глаза:

– Может, и вправду для себя?

– Да нет уж, для кого другого, – ответила женщина и покраснела.

Ночевал он у нее.

Утром женщина готовила завтрак, а он лежал в постели, курил и без особого любопытства, больше из вежливости, спрашивал, чего она подалась на восток из своей Костромы.

– Жизнь так сложилась, – ответила женщина.

– Замуж думала выйти?

– И это тоже, – просто согласилась она. Горечи в голосе не было – видно, привыкла принимать жизнь такой, какая есть.

Работала она без сменщицы и ушла рано, показав, куда прятать ключ. Рубашку, свитер и портянки она ему выстирала с вечера. Хорошая баба, думал он, добрая. Надо уходить.

Он натянул еще влажный свитер, сунул ключ в условное место и ушел.

На стройку он подгадывал к обеду, но не вышло: на малой речке пополз берег и перекосило временный мост. Один торопливый шоферишко все же рискнул – машину завалило набок. Остальные пошли в объезд, что было дольше и неприятней, ибо несколько раз машину приходилось толкать.

Так что в Колькин ключ Антоныч добрался поздно, в сумерки, причем в мокрых портянках, и это было хуже опоздания, поскольку временем он был очень богат, а портянок запасных не имелось.

Он вышел там, где вышло большинство, хотел поставить рюкзак у ног, но сухого места поблизости не оказалось: новый асфальт был весь загваздан ошметками глины в рубчатых вмятинах.

– Центр, что ли? – полюбопытствовал Антоныч у худенького паренька.

– Тут центра вообще нету, – ответил тот не без удовольствия и, выждав паузу, объяснил: – Центр по проекту у реки. Вот лет через пять тут будет…

Парень был смешной, хрупкий, совсем молоденький, со светлыми глазами и почти бумажной белизны волосенками. Он старался держаться старожилом, но его типовая зеленая спецовка еще не обносилась и на спине свежо белела единственная надпись «Новотайгинск».

Антоныч посмотрел на парня, понял его и спросил без дальних подходов:

– Ну, и что тут у вас вечерами творится?

– А! – махнул рукой парень и улыбнулся. – Кто во что горазд.

– А ты во что?

– Я? Сегодня, например, костер.

Костер Антонычу был ни к чему, но на всякий случай поинтересовался:

– Далеко?

– Вон, на берегу, – показал парень. – Видно будет. Только вправо не идите, там асфальт плавят. А если по берегу идти, обязательно наткнетесь.

– И далеко этот берег тянется?

– Берег-то? – переспросил парень. Он опять выждал паузу и ответил с неумелой небрежностью: – Да не так чтобы очень. Примерно до Северного Ледовитого океана.

Молодец, усмехнувшись, подумал Антоныч, хорошую фразу запомнил.

Он узнал, где столовая, и сразу двинул туда, потому что время шло к закрытию.

Успеть-то он успел, но на раздаче было пусто – даже хлеб убрали.

– Ну хоть что-нибудь да есть, – убежденно сказал Антоныч.

Раздатчица развела руками:

– Закрылись уже. Вот котлета осталась, но ведь холодная и без гарнира.

– Компот, – сказал Антоныч и взял с подноса последний стакан. – Норма! Как в Букингемском дворце.

Он поел быстро и с удовольствием, хотя котлету пришлось облагородить столовой ложкой горчицы. Губы он утер салфеткой, добыв ее из стаканчика на соседнем столе. После чего со вздохом сказал раздатчице:

– Вот говорят – ужин отдай врагу. У меня врагов до черта, а ужин свой никто ни разу не отдал!

Раздатчица была молодая, некрасивая и замкнутая. Вникать в ее суть Антоныч не стал и лишь спросил, уже подняв свой рюкзачок:

– Ну и где же здесь Колькин ключ?

– Как где? Вот это и есть Ключ, – ответила она с некоторым недоумением.

– Да знаю, – отмахнулся Антоныч, – сам ключ где? Ну, родничок. От которого название пошло.

– Не знаю, – сказала она, пожав плечами, – у реки, наверное.

Антоныч вышел на улицу, угадал направление, обошел по отмостке ближний дом и увидел пустое пространство, где изрытое, где заросшее кустами, метрах в двухстах оборванное рекой и вновь возникшее в отдалении. Он перебросил рюкзачок через плечо и пошел к берегу.

Там над обрывом пологой горкой лежали бревна. Он подошел и сел на толстый, плохо ошкуренный ствол.

Он вдруг почувствовал пустоту и усталость. Ехал, старался, все же цель была. Теперь достиг. Вот он, Колькин ключ. Все.

Антоныч посмотрел на довольно широкую реку, в сумерках тугую и темную, на тяжелую черноту тайги вдали, привычным медленным взглядом прошелся по стройке, чтобы разом охватить ее и понять, и вдруг резко обернулся к реке.

Стройка как стройка, сказал он себе. Чего ее понимать? Вот тебе река, вот лес. Природа. Туда и смотри.

Он ценил в себе жесткую хватку взгляда, рентгеновскую точность оценки – это пришло недавно, стоило дорого и теперь помогало жить. Вокзалы, попутки, ночлеги – там просто необходима была трезвая пронзительность, понимание с первого взгляда. Но здесь – другое. Может, и не пересадка, может, жить придется. Берлога. Нора. Прийти в себя, встать на ноги. Надо! А то, глядишь, и отпуск кончится, подумал он и усмехнулся.

Два года назад судьба подкинула ему это название:

«Колькин ключ». Месяц назад вдруг решился, двинулся в путь и вот добрался – ловко, умело, можно даже сказать, красиво, ни разу, как и было задумано, не потратившись на билет. Необходимости в столь строгой экономии не было, зато удлинился путь и создавались ежедневные трудности, которые приходилось преодолевать: эти временные стимулы, при всей их игрушечности, удерживали на плаву. Теперь игра кончилась.

Он свел брови, снова отпустил. И этим движением лицевых мышц как бы смахнул с себя простоватую покладистость, так помогавшую в чужих домах, в поездах и кабинах машин, покладистость, позволявшую легко и сразу включиться в мысль собеседника – он даже думать начинал чужими словами…

Ладно, сказал он себе, добрался, и слава богу. Может, что и получится. Завтра поглядим.

Между тем стемнело. Он медленно выкурил сигарету, поднялся и пошел вдоль берега. Проблема ночлега не волновала: в городе, где столько общежитий, на улице не спят. Просто стало холодновато, а ему вроде бы обещали костер. Где-то здесь, поблизости. На берегу. Не доходя Северного Ледовитого океана.

Он услыхал голоса и сквозь кустарник вышел к кострищу. Слабо пахло гарью. На довольно высоком берегу вокруг пепельного круглого пятна собралось с десяток ребят и девушек. Каждый был занят своим.

Рослый парень в красивой нейлоновой куртке выкладывал хворост по-особому, домиком, а помогавшая ему девушка в модненьких, черного вельвета брючатах, худая и лохматая, сворачивала газету в жгут.

Две другие девушки хозяйничали – мыли картошку, резали хлеб и колбасу на бутерброды. Кто-то у реки шумно споласкивал ведро. Кто-то хрустел сушняком в кустарнике.

А возле кострища на самодельной лавочке недавний знакомец – тощенький, с белесыми волосенками парнишка – решал личную проблему: пытался пристроиться к мясистой девчонке, толстощекой, с неприступно поджатыми губами. Уже по просительной интонации ясно было, что малому не светит.

– Свободно? – спросил он, хотя уже сидел рядом с ней.

– А тебе какое дело?

– Да нет, если ты думаешь…

– Не думаю и думать не собираюсь, – с достоинством ответила девчонка и еще больше надулась.

Кубышка, подумал Антоныч, с какой стороны ни глянь, кубышка, а ведь тоже кому-то нужна.

Он сел на край лавки, сел удобно, нога на ногу, под локоть приспособив рюкзачок. Ему тут понравилось. Понравилась и деловая компания, и груда хвороста, ждущая спички, и картошка, ждущая золы, и растущая горка бутербродов. Хорошее место Колькин ключ!

Те двое заметили рядом незнакомого человека. Белесый парнишка при свидетеле вовсе замолчал.

Антоныч спросил, подмигнув:

– Нарушил компанию?

Кубышка смерила его взглядом:

– А у нас, к вашему сведению, никакой компании нет. К вашему сведению, просто сидим на лавочке.

– Ну-ну, – сказал Антоныч. Потом обратился к белесому пареньку: – Видишь, вот и пришел на ваш костер.

– И правильно! – одобрил тот с преувеличенным воодушевлением: после жалкого разговора с кубышкой ему было приятно хоть что-нибудь произнести решительным тоном.

– По этому случаю не худо бы познакомиться, – сказал Антоныч, – а? Как твое мнение?

– Тут почти все наши, – зачем-то объяснил белесый. – Вот эти вот, у костра, – Олег и Даша. С бутербродами – Раиса. Я – Павлик. А она, – он кивнул на кубышку, – Маша.

– Ну, раз она Маша, – сказал Антоныч, – то и я Коля.

– А отчество? – процедила Кубышка, презрительным тоном отодвигая непрошеного знакомца на положенное его возрасту отдаленное место,

Коля миролюбиво развел руками:

– А отчества в данный момент нет.

– Куда же оно девалось?

Он посмотрел на ее надутую физиономию и позволил себе малость поразвлечься:

– Куда все девалось, туда и отчество. Без него жить легче – вроде еще молодой, все впереди. А то копишь всю жизнь – отчество, деньги, чины, вещички, репутацию, а накопил – глядишь, уже на столе и руки крестом. Без отчества спокойней.

Парень с ведром воды вернулся от реки. Девушки наделали бутербродов. Одна из них крикнула костровому:

– Ну, скоро ты там?

Голос был громкий, начальственный.

– Перебьешься, – ответил парень, возившийся с костром.

Коля негромко посоветовал:

– Шалашик повыше сделай. И к ветру повернись спиной.

Тот, не оборачиваясь, спросил:

– Еще указания будут?

Девушка в вельветовых джинсиках сказала:

– Олег, не заводись. Человек говорит, значит, знает. Ей парень не ответил. Насвистывая демонстративно и зло, он снял куртку и стал махать ею, раздувая пламя. На этот раз прутики взялись, костер, хоть и медленно, разгорался.

Коля спросил белесого Павлика:

– Земляки, что ли?

Тот кивнул:

– Ага. Мы вот трое – я, Даша и Олег. Еще подойдут. Каждый четверг тут собираемся.

– Пикничок?

Парнишка снисходительно усмехнулся:

– Не, у нас сухой закон. Даже вино только по праздникам… Песни поем, разговариваем. Картошку печем.

Кубышка так и сидела между ними, разговор шел как бы сквозь нее. Как вести себя в такой ситуации, она не знала и на всякий случай презрительно оттопырила губы.

Коля спросил:

– А посторонних погреться пускаете?

Павлик ответил, прикрывая гордость будничной интонацией:

– А у нас тут нет посторонних. Пришел – значит, свой. Картошки на всех хватит!

Он хмыкнул, будто вспомнил смешное:

– Раз охотник пришел, совсем оборвался в тайге. Мы ему сапоги дали. Потом девушка – смысл жизни искала.

– Нашла? – поинтересовался Коля.

– Вроде все нормально, в столовой работает… Не, многим помогли. А как про наш костер в многотиражке написали…

– Да вранье все это, – уверенно бросил парень в красной куртке, Олег. Он все же разжег костер и стоял теперь во весь рост, длинной палкой пошевеливая хворост, – ладный, плечистый, тело как пружина.

– Что вранье? – переспросил Павлик и весь подобрался.

– Да все, – сказал Олег. – Многотиражка. И вообще вся эта благотворительность. Надо же где-то собираться!

– А что, кому-нибудь в чем-нибудь отказали? – с вызовом спросил белесый.

– Олег, хватит, – негромко проговорила девушка в джинсиках.

– Нет, ты скажи – отказали? Тунеядец приходил – в общагу устроили? Сам же, кстати, устраивал! – уличил он.

– Свистнул одеяло и сбежал, – сказал Олег.

– Но ведь устроили?

– Но ведь сбежал?

– Постой-ка, – отвлек Коля Павлика. – Так у вас что, вроде месткома?

– Зачем? Мы сами по себе, – возразил тот, остывая. – Просто если человек голодный, или денег нет, или ночевать негде…

Коля сказал:

– Тогда я вам самый нужный клиент. И голодный, и денег нет, и ночевать негде.

Павлик усмехнулся:

– Ну, если только это – вполне в наших силах. Раз пришли к костру…

– Я смотрю, у вас тут не костер, а прямо гордый символ.

Олег, повернувшись к ним спиной, поворошил хворост.

– Стараемся, – сказал Павлик и покраснел.

Коля спросил:

– А нельзя ли, пока самые торжества не начались, у вашего гордого символа портянки посушить?

Кубышка презрительно фыркнула, но промолчала. Павлик растерянно пожал плечами:

– Пожалуйста…

Коля улыбнулся ему и снова подмигнул:

– Ладно уж, не будем осквернять святыню. А то отскочит уголек – и ходи потом на босу ногу.

Павлик заулыбался в ответ и опять начал объяснять:

– У нас еще дома одна компания была. Все рядом жили. В волейбол вместе, за город вместе. И сюда вот – тоже вместе… А вы издалека?

– С запада, – сказал Коля.

– А город у вас какой?

– Города у меня, к сожалению, нет. Ни города, ни дома, ни профессии. Человек без определенных занятий.

Рослый Олег сказал не оборачиваясь:

– Сплошная романтика. Не иначе как вор в законе.

Самолюбивый парень, подумал Коля без обиды, даже с симпатией. Не умеет быть вторым. Пять минут и то не умеет.

Так подумал, а вслух сказал:

– Воры без денег не бывают. Как раз профессия, и выгодная.

– Но ведь и вы, наверное, что-нибудь можете? Алюминиевая тарелка с бутербродами пошла по рукам, и Павлик взял три ломтя с кружками колбасы – один себе и два соседу. Коля кивнул в благодарность, откусил, прожевал и лишь тогда ответил:

– Что-нибудь каждый может.

– В очко играть? – спросил Олег.

Вот и обживаюсь на новом месте, подумал Коля, уже врага приобрел. Он и сейчас не чувствовал неприязни к Олегу, скорее жалость. Уж очень ставки были не равны. Парень изо всех сил утверждал себя, старался перед приятелями, перед лохматой девчонкой в вельветовых брючатах. Мог выиграть, а мог и проиграть. А Коля – чем он рисковал? Сегодня сюда, завтра отсюда. Если, конечно… А, ладно!

– Так уж сразу и в очко, – сказал он благодушно, – У меня профиль широкий. Мысли угадывать, судьбу предсказывать… Вот ты небось спортсмен?

Штаны на Олеге были шерстяные, тренировочные, синие с красным кантом.

– Допустим, – сказал Олег.

– А спичку с земли подымешь?

– Зубами, что ли?

– Ну, зачем зубы пачкать! Потом чистить придется…

Коля дожевал бутерброд и буднично уточнил:

– Взглядом. Взглядом – и в воздух.

Стало тихо. Ребята вытянули шеи, и даже Кубышка повернула к Коле щекастое лицо.

– А вы поднимете? – спросил Олег.

В ответ так же буднично прозвучало:

– А я подниму.

Белесый Павлик не выдержал – прервал повисшую паузу:

– Бывает, я читал. Йоги так делают. Передвигают предметы силой воли.

Олег сказал с вызовом:

– Йоги много чего делают. Они вон и стекло едят, и водку не пьют.

Возразить Коля не успел – в кустарнике зашуршало, и к костру шумно вышел новый человек. Ему было лет сорок. Шагал он крупно, и сам был крупный, и, еще не разглядев сидящих, спросил весело и громко:

– Ну что, молодые люди, к огоньку пустите?

– Костер для всех, – сказала девушка в джинсиках и подвинулась.

– Демократия? – уточнил тот и бросил на землю темный плащ. – А что, демократия мать порядка…

С легкостью, странной в крупном человеке, он сел на плащ и, достав сигарету, прикурил от уголька:

– Заодно и спичку сэкономим.

Раскрытую пачку он пустил по кругу. Олег отказался, худая и лохматая Даша закурила, а Павлик сигарету взял, но закуривать не стал – так и держал в руках. Чуть наклонившись к Коле, он спросил:

– Так как вы спичку-то?

И опять тот не успел ответить, потому что пришедший громко проговорил:

– А выпить не имеется?

Олег ответил с ехидной вежливостью:

– Видите ли, у нас в Ключе сухой закон. А законы – они для всех. Даже для начальника стройки.

Коля наклонился к Павлику:

– Начальник, что ли?

Тот кивнул:

– Ага. Викентьев.

Вот оно что, подумал Коля. Значит, начальник. Большой человек.

– Ну и как начальствует? Не обижает?

Павлик улыбнулся:

– Не… Шикарный мужик.

– А в чем его шик?

– Умный. Юморной.

– Это хорошо, – кивнул Коля, – эпоха такая, без юмора нельзя.

Парнишка ему нравился, соглашаться с ним было приятно.

Между тем Викентьев полулег на плаще, оперся о локоть и расположился с большими удобствами. Пожалуй, в костюме было холодновато, но, видно, начальник привык от погоды не зависеть.

– Значит, сухой закон? – переспросил он, – Жаль, что такие строгости. Сегодня я бы этот закон с наслаждением нарушил.

Ему протянули крупную, в обугленной кожуре, картофелину. Начальник покатал ее в ладонях.

– Золотая вещь! И сыт, и руки не зябнут. Он говорил негромко, внимания окружающих не искал, но ребята молчали и слушали, словно все, что он может сказать, заведомо интересно и важно, даже суждение о печеной картошке.

– Нарушил бы закон, – повторил он мечтательно, – уж больно повод подходящий. Вы вот у костерчика греетесь, а скоро вашим романтическим костерчикам конец. Тепло сегодня дали! Горячая вода пошла. Нынче проба, а с понедельника – все, служба. Так что, молодые люди, впредь греться будете у батарей центрального отопления. А в костерчиках только картошку печь… На теплоцентрали никто не работал?

Он обвел ребят веселыми глазами, и Павлик, на котором взгляд начальника задержался, пожал плечами:

– Вроде никто…

– Все равно молодцы, – щедро похвалил Викентьев, – сегодня мы все молодцы.

– Горячая вода это здорово, – поддержал Павлик. Но прежний оборванный разговор, видно, так и сидел в нем занозой. Он повернулся к Коле – Значит, как, вы говорите, йоги? Ну, со спичкой?

Коля сказал уклончиво:

– Йоги-то? Йоги люди серьезные. Они не то что спичку – сами в воздухе висят.

– Как висят? – изумился Павлик.

– Плашмя, – ответил Коля.

– И долго висят?

– Не полчаса, конечно, но висят. Фото было в журнале. А так бы и сам не поверил.

– Йоги под грузовик ложатся, и ничего, – поделился информацией кто-то из темноты.

Викентьев пожертвовал удобствами – сел на своем плаще и даже подался вперед.

– Любопытно, – проговорил он, – любопытно. Вы что же, молодые люди, все новички?

Спрошено было негромко, как бы даже с ленцой, но фраза вышла жестковатой.

– Почему же новички? – за всю компанию возразил Олег. – Зимовали.

– Так ведь и мерзли, небось?

– Естественно.

– А тогда где же восторги по поводу горячей воды? Это прозвучало благодушно, начальник пошучивал, но воспитанный Павлик на всякий случай примирительно заговорил:

– Нет, горячая вода, конечно, здорово…

– Однако как йоги висят, все же интересней?

– Одно другому… – рассудительно начал было Павлик, но Олег перебил:

– Да ладно тебе мямлить! Конечно, интересней. Понимаете, Виктор Васильевич, горячая вода у меня и дома была. А вот плашмя в воздухе там никто не висел.

Он говорил напористо, даже нахально, явно нарываясь – вот только на что? Колю внезапно возникший спор касался лишь краешком, результат не волновал, так что вполне можно было наблюдать его и слушать со стороны. Коля и слушал, причем с удовольствием. Забавно было глядеть, как вежливо сцепились два самолюбивых мужика, один в самой поре, другой мальчишка, один начальник, другой никто, но тем не менее неизвестно, у кого на лапе козыри. Пожалуй, начальнику даже потрудней – ему проигрывать не положено. Хотя, с другой стороны, и мальчишке не хочется – девочка в черных брючатах хоть и худа, хоть и лохмата, а хороша. Есть что-то в лице… порядочное, что ли…

Видно, и Викентьев обратил на нее внимание – повернулся именно к ней:

– И вам йоги интересней?

Девочка чуть помедлила:

– Во всяком случае, в словах Олега есть доля истины. За чем бы мы сюда ни ехали, но уж никак не за горячей водой.

– Так, так, – поощрил Викентьев, – умница. Понимаю и поддерживаю. Но разрешите все же поинтересоваться: а за чем вы сюда ехали?

Девочка замялась, и Олег пришел на выручку:

– Вероятно, каждый за своим.

Викентьев как бы отодвинул его добродушным движением ладони:

– Это само собой…

Худая девочка решилась:

– Дело в том, что я не столько сюда, сколько оттуда.

Начальник кивнул:

– Вполне разумное решение. Уж если бежать из родимого дома, то лучше на молодежную стройку… Ну а еще какие причины? А, ребята?

Он явно нашел в споре какую-то свою линию, твердо на ней стоял, и теперь разговор ему тоже доставлял одно удовольствие. Держался он хладнокровно и весело. Как в бильярд играет, подумал Коля.

Ребят несложный вопрос Викентьева все же озадачил. Кто-то сказал неуверенно, что хотел посмотреть тайгу. Еще один – себя проверить. Вытолкнули Павлика – он смутился:

– А что я? Я с ребятами поехал. Все едут, а я рыжий?

Умненький спокойный паренек, вежливо улыбаясь, объяснил, что приехал на стройку ставить свой личный эксперимент: можно ли работать честно, без приписок и халтуры.