Текст книги "Колькин ключ"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Хотя, с другой стороны, самый момент описать речные пейзажи. Красочно и в подробностях. Как Мамин-Сибиряк…

«Объяснительная записка», – написал он красиво и крупно, подчеркнув волнистой чертой.

Но потом потер лоб, сгорбился и машинально сунул ручку в карман. Взгляд его погас. Расхотелось.

С ним уже бывало такое. Не часто, но бывало. Посреди важного или забавного дела вдруг накатывала апатия, и становилось все равно. Просто – неохота. Можно, конечно, себя перебороть. Только зачем?

Вот хоть эта записка. Ну, напишет. Ну, отдаст румяному. Ну, посмотрит на его физиономию. И ради этого стараться?

– Давайте, Пермяков, давайте, – сказал румяный. – В ваших же интересах.

Пермяков кивнул – мол, понимаю.

Ну а не стану писать, подумал он, тогда что? В камеру? А что, вполне возможно. Так сказать, вплоть до выяснения…

Пермяков чмокнул губами и качнул головой, но больше для порядка. Ибо мысль о камере его не встревожила и не огорчила. Ну, камера. И что? Это только слово страшное. А по сути, небось, комната. И койка, надо думать, стоит. И подушка, скорей всего, имеется. И кормежку дают – не эскалоп с гарниром, но уж чего-нибудь да подкинут. Вот и вся камера…

Между тем у мужичков в комнате шел какой-то свой разговор, в основном, видимо, бессловесный, знаками и взглядами, ибо до Пермякова вдруг долетела уверенная фраза румяного:

– А я и не сомневаюсь: все сходится.

Везет ребятам, машинально подумал Пермяков, у других бы не сошлось, а у них ну все сходится!

Он так и сидел у стола – сгорбившись, лбом в ладонь.

– Не пишет, – уличающе сказал Артур.

– Его дело, – равнодушно ответил румяный, – значит, нечего писать.

Пермяков на эти важные слова не только не отреагировал, но как бы и вовсе их не уловил. В сон, что ли, клонит, подумал он. Но тут же понял, что сон ни при чем, что заторможенное, апатичное его состояние надо определить по-иному. Отдыхает человек. Просто отдыхает.

В последние годы с ним уже бывало такое.

В разгар серьезных событий, приятных или тревожных, когда надо было немедленно действовать, он вдруг выпадал из разумной и перспективной суеты и отдавался на милость ситуации, как пловец, что сверлил и резал волны, а потом вдруг лег на спину и покачивался безвольно, и вполне ему хорошо. Вот так нелепо Пермяков поступал и, пожалуй, ни разу в своей бездеятельности не раскаялся. Куда-нибудь да выносило. В таких случаях главное – ничего не иметь. Если ты на коне, тогда, конечно, полный смысл суетиться, не то добрые люди как раз коня и уведут. А пешему хорошо – ему терять нечего.

На спину, подумал он, на спину…

Пермяков поднял голову и увидел, что парни смотрят на него с любопытством и некоторым страхом, как на приговоренного или безнадежного больного. Разочаровывать их было жаль. Он виновато усмехнулся и развел, руками.

Румяный понял по-своему и спросил сочувственно, даже дружелюбно:

– Так где кольца-то?

Анекдот, подумал Пермяков и ответил:

– Это надо поискать.

Румяный посуровел:

– Ну, глядите, вам же хуже.

Пора бы и уводить, подумал Пермяков. А вот чего-то не уводят. Может, некуда? Может, в этом городе будущего и кутузка-то не предусмотрена? Да нет, так не бывает, без кутузки нельзя…

Размышляя, он до того отвлекся от реальности, что даже вопросительно посмотрел на румяного: когда же, мол, и куда? Но тот переглядываться не пожелал, лицо его было неподвижным и суровым.

А и уведут, так ненадолго, подумал Пермяков. И вдруг по сердцу паучком скользнуло трусоватое сожаление, что ненадолго, что нельзя, не получится года хоть на два залечь в эту глухую берлогу, уйти за проволоку и там, в скудном и замкнутом мире, надежно укрыться от забот, от чьих-то судеб, от ответственности за то, что творится на воле, от родственных писем под копирку…

Идея была глупая, стыдная и страшноватая. Пермяков хмыкнул, скривил губы и сам себе сказал, что толкать судьбу под руку самое последнее дело: монетку крутит она, вот и пусть себе крутит, что выпадет, то и ладно…

Он хотел ответить румяному, но не успел – звякнул телефон, и румяный вцепился в трубку:

– Ну?!.. Да здесь, у меня, объяснение пишет… То есть как? Точно?.. Ага. Ясно. Понял… Говорю же – понял.

Он положил трубку, перевел дух и спросил погасшим голосом:

– Так почему же вы, Пермяков, нигде не работаете? Пермяков посмотрел на телефон, вник в ситуацию и спросил без ехидства, просто уточняя:

– Объяснение можно не писать?

– Можно не писать. А работать все-таки надо. Тогда не будете давать повод для подозрений.

Молодец, подумал Пермяков, умно вывернулся. И извиняться не нужно. Не дурак малый. Самолюбивый, а не дурак.

– Кольца-то нашлись? – спросил он.

– Найдутся.

– Вора, значит, поймали?

– А куда он денется? – сказал румяный. – Тут вору деться некуда. Единственная дорога, перекрыли – все, капкан.

За спиной у Пермякова дернулась дверь. Голос, уже слышанный, как-то начальственно произнес:

– Ну, что тут у вас?

Пермяков обернулся и сразу узнал Викентьева. Тот был в хорошем костюме, свежей сорочке и галстуке. Неторопливый, уверенный, большой. С любого взгляда начальник.

– Да вот, занимаемся, – неопределенно ответил румяный и встал.

– Сиди, – сказал Викентьев. – Происшествие?

Румяный ответил без особой охоты:

– Выясняем. Вот товарищ живет – ни прописки, ни работы, место в общежитии занимает незаконно.

– А профессия?

– Говорит – путешественник.

Викентьев пригляделся:

– Ого! Знакомая личность. Значит, спичку поднимаете, да?

Молчать было невежливо, и Пермяков ответил:

– Бывает.

– А документы нормальные?

– Паспорт есть, – сказал румяный. – Вот. Пермяков Николай Антонович.

– Мда… – осуждающе протянул Викентьев, словно огорчившись тем, что такие прекрасные имя и отчество достались недостойному. Он развел руками и совсем уж дружелюбно пристыдил: – Что же вы так, Николай Антонович, а? Спички спичками, а работать надо.

– Это верно, – согласился Николай Антонович. Спорить ему не хотелось.

– А верно – так что же не работаете?

– Не получается.

– А живете на какие средства?

Николай Антонович криво усмехнулся:

– Какие средства, так и живу.

– Ребята кормят, – дал справку Артур. – А он им судьбу угадывает.

– М-да, – вновь сказал Викентьев и зевнул, – нехорошо. Он был вальяжен, ленив, явно никуда не торопился, и в штаб, скорей всего, заглянул поразвлечься после рабочего дня. Николая Антоновича он журил благодушно, как добряк учитель шаловливого первоклассника – не давал себе труда хоть фразу подыскать поядовитей. И эта ленивая снисходительность была хуже злости.

А чего ему на эмоции расходоваться при такой-то должности, подумал Николай Антонович себе в утешение. Но не утешился, ибо понимал, что причина не в должности. Просто само дело, которым уверенно и, видимо, удачливо ворочал этот крупный мужик, было так велико, что неприятности, которые мог вызвать затесавшийся на стройку случайный бич, в этих масштабах не просматривались и потому не стоили нервных затрат.

– Человек вы зрелый, – продолжал Викентьев, – должны молодежи пример показывать, а вы? На иждивении у мальчишек. Неужели не стыдно? Вот так, честно.

– Честно? – Николай Антонович вздохнул. – Если честно – нет, не стыдно.

Начальник наконец-то удивился:

– Как так? Почему?

– Так ведь люди и должны помогать друг другу.

В глазах у Викентьева засветился некоторый интерес:

– Любопытно у вас получается! Вам люди должны помогать. А вы им?

– Вчера я им помог, сегодня они мне.

– Вчерашним днем жить не годится, – уже рассеянно проговорил Викентьев. – В общем, Николай Антонович, давайте так: Новотайгинск город трудовой, бездельников у нас нет. Хотите работать – милости просим. Не хотите – путешествуйте в других местах.

– Понял, – проговорил Николай Антонович, оживляясь. Затянувшийся и уже надоевший разговор явно шел к концу. Еще парочка напутствий – и домой…

Однако вышло иначе.

За дверью возникло движение, голоса – и в комнату ворвалась Раиса. Не спросившись и не поздоровавшись, она прошла к столу и остановилась, в упор глядя на румяного. Поза была самая вызывающая, руки на груди.

– Ты чего? – опешил румяный.

Она недобро молчала.

– Видишь, заняты, – сказал он. – Выйди и подожди там.

– Жене приказывай! – крикнула вдруг Раиса и нагло села на край стола.

– Раиса! – изумился Викентьев. – Случилось что? Чего такая строгая?

– А как с ними еще? – возмущенно возразила она. – Приходят в общагу, хватают человека…

– Ты здесь не балагань! – резко повысил голос румяный. Он уже пришел в себя. – Ничего не знаешь и не балагань. Ты чего командуешь?

– Морду тебе давно не били, вот чего! – ответила Раиса.

Румяный презрительно усмехнулся:

– Слишком много вас таких на одну морду. Вот ты пришла и орешь. А чего орешь? Чего ты вообще-то знаешь? Он тебе кто?

– Любовник!

– Острить в клубе будешь! – обиделся румяный. – А здесь штаб.

Викентьев решил вмешаться. Сказал миролюбиво:

– Раиса, просьба к тебе.

Она глянула исподлобья:

– Ну?

– Гарантирую – никто твоего знакомого не обидит. Но есть к нему маленький разговор. Без женщин. Личная просьба: побудь пять минут в коридоре. А следом и он выйдет.

– Ладно, – буркнула Раиса и мрачно пошла к двери. Викентьев прошелся по комнате и остановился у стола:

– Пермяков? Я правильно запомнил?

– Точно.

– Так вот, Пермяков. Зла вам никто не желает. Но у нас тут стройка – свои порядки, свои традиции. Раиса за вас… – он поискал слово, – ходатайствует – очень хорошо. Пожалуйста, на любую работу. Торопить не буду, но и вы не тяните. А спичку поднимать – сделайте одолжение, но в свободное время. Вот так, Пермяков. Ясно?

– Ясно, – заверил Пермяков.

– А что за спичка? – заинтересовался румяный.

– Да вот, товарищ тут забавляет молодежь, – туманно объяснил Викентьев – видно, не желал сыпать соль на рану.

– Я слышал, – сказал Артур и ухмыльнулся.

– Ну и чего вы с этой спичкой делаете? – не унимался румяный.

Пермяков виновато проговорил:

– Да глупости. Фокус такой. Для развлечения. Ну вот, допустим, в компании… Спичек нет?

Румяный развел пустыми ладонями. Артур достал коробок и кинул Пермякову, тот поймал на лету. Раскрыл, вынул спичку.

– Только свет нужен не такой, – сказал он, – у вас тут свечей двести, все видно. А надо вечером, у костерчика. Можно и дома, но в сумерках.

– Ну и чего? – разочарованно спросил румяный. Он явно ждал большего.

– Ну, вот, значит, берешь спичку, – начал объяснять Пермяков. – Вот так вот ее кладешь. Лучше, чтобы место ровное, вот этот стол, допустим, годится… Ну, и…

Артур встал, зашел сбоку и с умеренным любопытством уставился на спичку.

– А теперь – тихо! – сказал вдруг хрипло Пермяков.

Он напрягся и побледнел. От лопаток к затылку поднималась знобящая дрожь. Пермяков почувствовал эту дрожь шеей, затылком, висками, почувствовал нарастающую тяжесть в зрачках. Тогда он отвел руки за спину и медленно наклонился над столом…

Когда он разогнулся и вяло, расслабленно выдохнул, было тихо, совсем тихо. Мужики смотрели на него молча, ошарашено приоткрыв рты.

Потом Викентьев сипловато спросил:

– А… А нитка где?

Пермяков не ответил. За него отозвался румяный:

– Какая нитка?

– Ну… – Викентьев пошевелил в воздухе пальцами. – Нитка?

Пермяков ответил устало:

– На месте нитка. В катушке. И никто ее оттуда не брал.

Он сел в жесткое казенное креслице, провел ладонью по лбу и проговорил со слабой улыбкой:

– Вот так, мужики…

У Артура брови недоуменно лезли вверх. Он сказал вконец растерянно:

– Но ведь так не бывает!

Отвечать было незачем, Пермяков и не ответил. Вдохнул, выдохнул, снова вдохнул и медленно, ватно поднялся:

– Ладно, мужики, пойду.

– Погодите, – попросил румяный. – А как у вас это получается?

Пермяков отрешенно пожал плечами:

– Вот этого не знаю. Выходит, и все.

– И давно?

– Да не очень. Года три, пожалуй. Все прочее развалилось, а это почему-то наладилось.

– А раньше, до того, не пробовали?

– Раньше я этим не занимался. Некогда было.

– А почему вдруг занялись? – допытывался румяный.

– Время оказалось свободное, – с тусклой усмешкой ответил Пермяков.

Викентьев вдруг подошел к румяному, тронул за плечо и сказал негромко:

– Погуляй-ка.

Обращался к одному, но ребята вышли все.

Тет-а-тет, – подумал Пермяков. Он так устал, что было все равно.

Викентьев обошел стол, сел на место румяного и спросил с интересом и симпатией:

– Ну так что ж, Пермяков Николай Антонович? Выходит, серьезный человек?

Пермяков слабо пожал плечами – вам, дескать, видней. Серьезный, не серьезный, какая разница-Начальник покачал головой и проговорил, словно жалуясь:

– Вот ведь история, а? Серьезный человек – и в таком несерьезном положении.

Подумал немного и не столько спросил, сколько констатировал:

– И ведь не алкоголик. Нет?

– Нет, – равнодушно подтвердил Пермяков.

– И профессия, наверное, была?

– Так она у каждого.

– И приличная?

– Нормальная, – сказал Пермяков. И для ясности добавил: – Не хуже вашей.

Отвечая так, он не дерзил и не набивал себе цену. Просто по всему выходило, что пребывание его в данной местности подходит к концу, так что не было смысла врать и не было резона прибедняться. Как думал, так и сказал.

– Это что же за профессия? – не поверил Викентьев. Видно, свое ремесло он ставил непомерно высоко.

В иной раз Пермяков, может, и втянулся бы в дискуссию, но сейчас не хотел.

– Нормальная, – повторил он.

– Ясно, – проявил тактичность собеседник. Помолчал для приличия, пару раз кивнул, после чего задал довольно болезненный вопрос: – Ну и что же вы, Николай Антонович, такую хорошую профессию потеряли?

– Так жизнь сложилась, – сказал Пермяков.

Хороший был ответ. С одной стороны, вежливый, с другой – дальнейшие ответы как бы сами собой отсыхали. Викентьев все понял правильно:

– Ну что. ж, Николай Антонович, мы тут с товарищами хотели проявить строгость в рамках законности, но поскольку вы человек серьезный придется эти строгости отменить. Нравится у нас – живите.

– И на каких же правах?

– Сейчас ведь как-то существуете. Ребята с вами дружат хорошие, значит, что-то в вас находят. Ну, а на формальности можно временно и зажмуриться.

Это снисходительное благодеяние Пермяков не отклонил, но и не принял – возразил дипломатичным полувопросом:

– Так у вас вроде тунеядцев не держат.

– Стройка большая, богатая, – сказал Викентьев, – вполне может себе позволить одного… ну, допустим, гостя. А захотите свое положение изменить – ради бога! Уж тут поможем. Чего-чего, а работы в Ключе хватает.

– Это подумать надо, – произнес Пермяков уклончиво, не очень даже стараясь свою уклончивость скрыть. Строек в России много, начальников еще больше, и понравиться именно этому – такая задача не стояла.

В пермяковских интонациях собеседник разобрался, но не обиделся и не заскучал, а ответил с неожиданной спокойной трезвостью:

– На раздумья, Николай Антонович, нужно время. А у вас его нет. Бичевать хорошо в юном возрасте, пока имеешь вид – любая баба пожалеет. А стареющий бич – зрелище непривлекательное. В эти романтические игры лучше играть без седых волос.

– Так-то оно так, – неопределенно согласился Пермяков.

– А раз так – надо решать не откладывая.

Уговаривает, что ли, спросил себя Пермяков. А зачем? Ему-то что? Даже любопытно.

– Да, вышло времечко, – пробормотал он.

И вдруг понял, чего надо начальнику стройки.

Ничего ему не надо.

Рабочие руки не нужны. То есть, конечно, нужны, но не такие ненадежные и в ином количестве: счет небось на сотни, а то и на тысячи. Демонстрировать власть или гуманность опять же не надо – тогда бы парней из комнаты не выгонял, а, наоборот, еще зазвал бы других, что поблизости. Совесть ублажить? Так ведь и такой потребности явно нет: с совестью у начальника полный контакт, никаких разногласий, а если и возникла лакая зазубрина, то не пермяковской судьбой ее заглаживать.

В ином дело, в ином.

Просто – может себе позволить.

Так мужик в себе уверен, так независим, так покорна ему профессия, что в свободное время может позволить себе многое – даже заняться извилистой судьбой случайного бича. Крепко стоит мужик. Может позволить.

Пермяков в прежней своей удачливой жизни тоже позволял. Тоже помогал случайным людям, тратил, не жадничая, время, деньги, душевные силы, и все это без особых размышлений, ибо отдавал не последнее. Сам так поступал и даже малость собой гордился.

Однако сейчас эта щедрость от богатства вызывала досаду и раздражение.

– Бродить – оно, конечно, увлекательно, – сказал Викентьев. – Но дальше-то? Ну, обойдешь еще полстраны. А в финале? Что после тебя останется?

На «ты» так на «ты».

– То же, что и после тебя, – ответил Пермяков, – холмик останется. Может, твой будет чуть повыше.

Зачем он так нарывался и к чему это приведет, Пермяков не прикидывал. Хуже не будет, а будет – и черт с ним! Просто хотелось, чтобы самоуверенный собеседник за эту свою снисходительную, сверху вниз, доброжелательность хоть чем-нибудь заплатил – пусть даже минутой злости.

Но Викентьев не разозлился… Викентьев проговорил мягко, с жалостью:

– Хочешь дожить потихоньку? Так ведь все равно не получится. Это в семьдесят можно доживать. А в сорок жить надо. Хочешь не хочешь, а придется…

Эта жалость была больней всего. Пермяков выдавил угрюмо:

– Ладно. Там поглядим…

В коридоре его ждали. Раиса стояла у стенки прямо против двери, лицо у нее было решительное. На широкой лавке сидели Павлик и рыжий Костя. Еще два паренька из той же компании перетаптывались у выхода. Прямо в осаду взяли, подумал Пермяков. – Извинились хотя бы? – агрессивно спросила Раиса.

– Все в норме, – ответил он.

На улице она взяла его под руку. Павлик сзади спросил:

– Ужин греть?

– После придет, – сказала Раиса. Ребята проявили деликатность – молча отстали. Ночью стройка выглядела странно и красиво. Грязь, канавы, бетонный лом – все было скрыто темнотой. Редкие фонари вдоль не проложенных, а только намеченных улиц окраины лишь подчеркивали глухую огромность окружающей тайги. Вразброс поставленные дома светились теплыми окнами маняще и недосягаемо, как большие корабли на ночном рейде.

– Устал? – спросила Раиса.

– Не с чего. – ответил Пермяков.

Он чувствовал себя странно. С одной стороны, шел и говорил с Раисой, причем вполне внятно, даже в интонации попадал. С другой – все искал, что бы ответить Викентьеву на те его жалостливые слова. Прямо мать родная, думал он про начальника, но ухмылка не состраивалась.

Раиса озабоченно вздохнула, помедлила и вдруг предложила:

– Хочешь, уедем?

– Куда? – удивился он.

– Куда скажешь. Можно на Север.

– И чего делать будем?

– Что и здесь. Работать пойду. А ты – как настроение.

– Какой же тебе смысл хорошее место бросать? – возразил Пермяков.

Раиса спросила осторожно:

– А тебе тут… ничего?

Он пожал плечами:

– Нормально.

– А эти идиоты?

– Почему же идиоты? – не согласился Пермяков. – Ты вот на них напустилась, а зря. Кража у них. Никуда не денешься, надо искать.

– Не там ищут!

– А ты откуда знаешь, что не там?

Раиса остановилась и, придержав его за рукав, тревожно уставилась в глаза. Пермяков усмехнулся:

– Не бойся, не моя профессия.

– И за то спасибо, – пробурчала Раиса, – а то совсем бы полный набор…

Они шли просто так, без цели, гуляли, и все. Но Пермяков не удивился, когда в конце концов вышли не к Павликову общежитию, а к Раисиному.

Немного постояли на тротуаре под фонарем.

– Смотри, – удивился Пермяков, – уже ночь.

Раиса ворчливо сказала:

– Ночь не ночь, а ужинать-то надо. Пошли?

– Твои не спят?

– А хоть и спят. На кухне посидим.

– Павлик постное масло принес, – вспомнил он.

– До утра не скиснет! – отмахнулась Раиса. На кухне, куда прошли неслышно, она быстро собрала ужин. И, пока Пермяков ел, сидела, угрюмо задумавшись, бормоча:

– Чего же теперь делать-то, а? Надо же такое!

– Ты о чем? – спросил он.

– Да ну их! Я вот думаю – как бы дальше не цеплялись.

Поморщила лоб и неуверенно предложила:

– А может, сторожем пойти или вахтером? В универмаг, на базу… Сутки отработал, трое гуляй. На базе – там вообще сиди себе с книжечкой.

– Это можно, – сразу согласился Пермяков.

– Главное, числиться будешь, – обрадовалась она. – А ночь отдежурить, это и я за тебя могу.

– Тогда вообще милое дело, – с энтузиазмом, отозвался он, и Раиса вновь не уловила тонко позванивавшую в его голосе досадливую злость. Она снесла посуду в мойку и медленно перемыла под слабой, почти беззвучной струёй. Потом спросила:

– У тебя специальность хорошая была?

– Сперва хорошая, потом так себе.

– А я поняла, что ты был специалист. Хватка чувствуется.

Пермяков ждал, спросит, нельзя ли профессию восстановить. Однако Раиса больше на эту тему не заговаривала.

Они довольно долго сидели, обнявшись, в темноте кухни. Потом в комнате что-то зашевелилось. Одна из Раисиных девчонок вышла по своим делам, не обременяя себя излишней одеждой. Разглядев в кухне мужской силуэт, она с коротким визгом бросилась назад в комнату.

– Видишь, человека напугал, – огорчился Пермяков.

– Переживет, – сказала Раиса.

– Идти надо. Ты завтра как?

– В вечер.

– Ну вот и зайду с утра.

У двери снова обнялись. Он хотел идти, но Раиса не отпускала.

– Ты чего?

– Не было у дуры хлопот, – ответила она. Уже через порог спросила:

– Насчет вахтера узнать?

Так, подумал он, ничего себе. Весело. Кем только ни числился, а в сторожах еще не сидел. На пенсионные должностишки еще не сватали…

– Не, – ответил он, помедлив, – в вахтеры неохота. Вот в сторожа пойду.

Сказано это было с добродушной ленцой, интонацию он вполне контролировал, а вот настроение уже не мог удержать в положенной колее. Он ощущал, как нарастает внутри не то чтобы обида – на кого? – и даже не раздражение, а какая-то неясная злость. Это было глупо, но он чувствовал, что вот-вот сорвется.

Стоп, подумал он, ни к чему. Не по делу.

Но остановиться уже не мог…

– А разница? – спросила Раиса. – Что сторож, что вахтер, один черт.

– Не, – возразил Пермяков и упрямо потряс пальцем, – сторожем лучше.

– Ну, пусть сторожем, – терпеливо согласилась Раиса. – Узнавать?

– А сколько там платят?

Вопрос был риторический – сколько платят, знали оба.

– Хоть бы и даром, – сказала Раиса, – чего ты беспокоишься? С голоду не умрешь: уж одного мужика как-нибудь прокормлю.

Видно, пустой разговор вокруг ясного дела стал ей надоедать.

– Это конечно, – морща лоб, кивнул Пермяков. – Но, понимаешь, неловко как-то: мужику – и упираться за восемь червонцев. Ты вон баба, и то…

– Так я же на сварке. У нас книжечку не почитаешь!

Она начинала злиться, и от этой ее злости Пермяков сразу почувствовал себя, спокойнее. Он спросил беззаботным тоном стороннего человека:

– А вообще тут в Ключе кто больше всех огребает?

– Скреперисты, наверное, – хмуро бросила Раиса, – тоже давила в себе злость.

– По многу выходит?

– Как работают. А то и по восемьсот.

– Больше начальника стройки? – поднял брови Пермяков. – Вот это бы мне подошло..

– А кто мешает? – жестковато спросила Раиса. – Пойди на курсы, годик поучись, годик попрактикуйся – и все дела.

– Два года? Это долго, – отказался Пермяков. – Вот недели бы за две…

– Ну, попробуй, может, и получится.

– А на спор если – за два дня.

– И на что спорить? – спросила она, не слишком пряча пренебрежение к разболтавшемуся мужику.

– На что хочешь, – щедро сказал Пермяков и со спокойным азартом посмотрел в глаза Раисе. Она что-то заподозрила.

– Работал, что ли?

– Кем?

– На скрепере.

– И близко не подходил.

– А как же спорить собираешься?

Пермяков уверенно сказал:

– Нет такой машины, чтобы за двое суток ее не понять. Кроме, конечно, разных там… Ладно, Ключа это не касается.

Раиса посмотрела испытующе:

– А сломается что?

– В первый-то день не сломается! А за ночь я тебе не то что паршивый скрепер – дирижабль по винтику разберу, смажу и опять соберу.

От его напора Раиса совсем присмирела.

– Механик, что ли?

– Отчасти, – ответил Пермяков уже без азарта. Он был недоволен собой: завелся, расхвастался. Да и приврал – чего уж там…

Раиса вдруг спросила:

– Спать очень хочешь? Он удивился:

– Да пока нет.

– Давай чаю попьем.

– Мы же только из-за стола.

– Ну и что?

Снова прошли на кухню, только теперь, во избежание недоразумений, прикрыли за собой дверь. Пили чай, потом сидели так. Пермяков каялся:

– За ночь до винтика – это я, конечно, хватанул. Тут ночи в три бы управиться! И то лучше, чтобы умный человек рядом стоял. Узлы, конечно, типовые, докопаться можно. Но у каждого механизма свои тонкости. Так-то оно просто: подергал рычаги, понял, что к чему, – и рули! Но вот чтобы досконально…

– У меня в механизации мужик знакомый, – сказала Раиса, – начальник мастерской. Всех там знает. Хочешь, сходим?

Но в Пермякове взыграло самолюбие:

– Что я, мальчик – за ручку водить? Сам договорюсь!

А потом опять прощались на лестничной площадке…

Ночь была темная, и Пермякову нравилось, что темная. Он шел быстро, вскинув легкую голову, как двадцатилетний, и чернота над головой казалась ему мягкой и ворсистой, бархатной.

А что, думал он, можно и так повернуть, вполне даже забавно. Плоты ведь вязал, можно и железки подергать. Годика полтора-два, пока настроение. Любопытно же поглядеть, кто на что годится.

В себе он был уверен полностью. Машина незнакомая, но ведь машина. Машина, и не более того. Учитель, конечно, потребуется, самому вникать долго. Но за этим дело не станет: еще не родился мужик, с которым нельзя договориться…

Правда, скреперистов наверняка перебор – уж очень работа денежная. Ну и пусть! Зато самосвал или тем более бортовая – это реально. Для начала достаточно, и время будет подучиться втихаря. Пусть сперва не восемьсот в Месяц, пусть триста. И с этим что делать, еще придется решать. Разве что пайщиком идти в хорошее дело – дом для Эдгара По…

Права у него когда-то были. Правда, книжечка осталась, со многим прочим, в его иной, как Раиса сформулировала, «прошлой» жизни. Но права – что, можно и заново сдать, тут стройка, и тянуть с этими делами никому выгоды дет. В крайнем случае можно сперва на ремонт – там права не нужны…

Одно заботило и томило – объяснять придется. Много чего объяснять. Особенно если бумажки потребуют, а скорей всего, потребуют. Не хотелось объяснять! Так не хотелось – скулы сводило.

Но, с другой стороны, что делать? Клясться, конечно, не клялся, но все равно как бы обещал. И девка хорошая. Тут уж без дураков – хорошая…

Утром Пермяков, как обычно, позавтракал с Павликом. Тот начал было возмущаться вчерашней историей с дружинниками, но Пермяков сразу перевел разговор в план юмористический, и через три минуты оба хохотали, вспоминая в подробностях, как ловко и остроумно вели себя они и как нелепо – доморощенные детективы. Пермяков вышел в прихожую закрыть за парнишкой дверь и, вместо обычного кивка, попрощался с ним за руку.

Вернувшись в кухню, он перемыл посуду, и, подумав, вытер насухо. Выплеснул из чайника остывшую воду, а остаток заварки слил в чашку и выпил, как водку, одним большим глотком, радуясь крепкой бодрящей горечи. После чего споро, минуты за три, покидал свои немногочисленные вещички в рюкзак.

Над резиновыми сапогами заколебался: тяжелы, громоздки, а впереди долгое лето. Бросить, что ли? Но пока он не знал, куда вывернет дорога, на запад, на юг или, может, на север, и поэтому, уложив в рюкзак легкие, из заменителя, полуботинки, вынул и расправил портянки, добела отстиранные, отдохнувшие за две недели и не пахнущие ничем, кроме чистого полотна.

Уже в сапогах он посидел у стола, глядя на Павликову койку и виновато вздыхая. Потом принялся писать записку.

«Павлик, дружище, – написал он, – извини, что толком не попрощался. Так уж вышло – не могу дождаться, надо уходить. Спасибо тебе…»

Тут Пермяков остановился и задумался. Поблагодарить хотел, непременно хотел. Но разные слова, по смыслу подходящие, казались фальшивыми и даже лицемерными. Сокрушенно качнув головой, он просто поставил точку.

«…Спасибо тебе. С дороги, где остановлюсь, обязательно напишу. За меня не беспокойся, все нормально, просто так сложилось. А ты тут…»

Пермяков опять остановился. Что – тут? Чего пожелать-то?

Он вдруг понял, что записка эта ничего не объяснит и не поправит, что у Павлика все равно останется мучительная, и глубокая, на много дней, тревога за канувшего в неизвестные пространства друга. Да и просто тоска, а мальчишки в его годы тоскуют болезненно и долго.

Явилось вдруг до вздорности нереальное желание взять Павлика с собой. Но куда? Зачем? Не впутывать же парня в свою искореженную, горькую, давно уже бесцельную жизнь…

Уходить, подумал он, быстрей уходить. И закончил записку единственным советом, который мог дать, не кривя душой: «… А ты тут – держись!» И подписался внизу: «Твой друг Коля». Он положил записку на Павликову постель, поднял рюкзачок и ушел, сунув ключ, как и обычно, под половик…

На асфальтовом квадрате перед автостанцией стояло четыре автобуса. Пермяков на общественный транспорт отвлекаться не стал и зашагал дальше, к развилке, к шоссе.

Там он простоял минут двадцать, но попутных не было. Не было почему-то и встречных. Пермяков подождал еще немного, вдумался в ситуацию и пошел назад, к автостанции. Кассирша подтвердила: да, ремонт моста, до часа машины не пойдут.

Новость эта Пермякова не огорчила и даже не озадачила, но какой-то неуют создала. Вроде бы и ушел, и не ушел. Ни то ни се. Не судьба, что ли? – подумал он и усмехнулся.

Человек пятьдесят, не меньше, сидело возле автостанции на скамейках, узлах и чемоданах. Пермяков к этому множеству примыкать не стал. Он вообще не любил вокзалы, дороги любил, а вокзалы нет. Не любил бессмысленное, бестолковое ожидание, когда время своим большим куском как бы вываливается в никуда, в затхлую тягомотную пустоту. И особенно не любил вокзальную толпу с ее тяжелым, непрекращающимся гудом, давкой у касс, недоверчивостью и готовностью к скандалу, потому что все чего-то хотят, а на всех не хватает, и в результате даже сосед по лавке не столько сосед, сколько возможный конкурент.

Оставалось часа три свободных. Делать было нечего, и никуда не тянуло, ибо для себя он из города уже ушел. Пермяков прикинул, куда бы лучше эти три часа вытряхнуть, и решил, что правильней всего сходить к реке. Природа, она всегда природа.

Да и народу там меньше. Не встретишь, кого не надо. Он пошел к берегу напрямик, через пустырь и кустарник. По реке текло солнышко, и вода сверкала, казалась теплой, летней. Пермяков посидел на груде бревен, потом дошел до знакомого кострища и там, на лавке, опять посидел.

То ли день был хорош, то ли еще что, но с берега город вдруг показался Пермякову красивым. Разбросанные дома, правда, еще не выстроились в улицы, зато между ними, во дворах и на пустырях, зеленело все, что могло зеленеть. Подальше, на окраине, долговязо тянулись к веселому небу три бело-голубые башенки микрорайона. Городок был невелик, пространства вокруг подавляюще огромны, и тем не менее он существовал, занимался своими делами, шевелил кранами…